***
*** В тот вечер в крови их гуляет абсент, и они, не боясь пыли и сквозняков, сидят на полу съёмной квартиры Стаматиных. Пётр глядит из тени и сам кажется тенью. Андрей ни черта не смыслит в медицине, а то, что смыслил когда-то, успешно и давно позабыл. Но Даниил говорит, и Андрей слушает голос, следит за полётом мысли; в его голове слова причудливо вьются, обращаясь в абстракции, у Андрея на руках — осязаемый звук, и под веками в свете парит невесомая башня. Ему кажется, холодному, гордому Даниилу идёт быть распятым. Андрей тянет его к себе, чтобы выдохнуть в приоткрытые губы терпкий табачный дым. У Даниила нездешний, стеклянный взгляд и горячая кожа, которую Андрей целует (кусает), оставляя налитый след на шее. Ему нравятся губы Даниила на вкус. Ему нравится чувствовать жёсткое тело под своими ладонями. В Данииле нет сомнений, стыда, неловкости — в нём играет затаённая жажда, от его нетерпеливых касаний Андрею сладко, голодно. Хорошо. — Идём в постель, — шепчет он. Даниил смотрит поверх его плеча — из дальнего угла комнаты доносится шорох бумаг. — Идём. — Андрей снова зовёт его и снова целует — так, что под зашедшейся кровью в висках умолкают все звуки. Они слишком близко друг к другу, им тепло друг с другом, им жарко. Но Андрей хочет большего; он поднимается на ноги — те едва держат, — тянет Даниила за собой, ловит ртом сорвавшийся с его губ тихий вздох. Берёт его лицо в свои ладони. У Даниила необычное лицо, неспокойное. Под глазами, в уголках рта, в линии меж сведённых бровей залегла тень тревоги — чуждая для их молодых лет. У него неправильные черты, но на него хочется смотреть, и Андрей смотрит долго, пытается запомнить это лицо в мельчайших деталях. Он обязательно отразит его на бумаге. Андрей ведёт большим пальцем по искусанным мягким губам. Заставляет раскрыть их шире. Он бесстыдно крадёт воздух из чужих лёгких, а потом встречает взгляд — чёрный, обжигающий, дикий. Андрея словно сметает вихрем. Его опрокидывают на спину, его с силой вдавливают в матрас. Они теряются в грубой, требовательной, болезненной, злой ласке. Андрей глухо стонет, когда Даниил, вжавшись бёдрами между его ног, потирается плотью о плоть. Даниил сам замирает, лицо его искажается в сладострастной муке. Андрей притягивает его ближе, целуя влажно и глубоко. Они борются за каждый глоток воздуха — и не могут оторваться друг от друга, чтобы просто вздохнуть. Каждый из них гонится за острым, сжигающим удовольствием. Каждый из них берёт столько, сколько только способен взять — выхватить, вырвать. Даниил движется резкими, сильными толчками. Андрей оставляет багровые следы у него на шее, спине и руках; скалится от боли, задыхается от желания. Страсть иссушает их изнутри, сил на то, чтобы терпеть её, удерживать её, не давать ей накрыть с головой, становится всё меньше и меньше. Даниил кончает первым; делает последний рывок, входя до конца, вздрагивает, вздыхая сквозь крепко сжатые зубы. Между бёдер становится влажно. А потом всё стихает на несколько долгих секунд. Андрея накрывает собой вязкая, греховная тьма. Не слышно шороха из угла комнаты, не слышно гула с улицы из приоткрытого окна. Андрей слышит только, как колотится сердце в его груди, как плещется и поёт в нём пылкая, эгоистичная злость — что в этой бешеной скачке он вышел вторым. Андрей не мстит за боль — боль он прощает быстро. Но хочется так же — жадно, сильно, бездумно. Он стаскивает Даниила с себя, тянет его за волосы вниз, к своему паху. Он толкается членом в горячий влажный рот, давит Даниилу на затылок, не давая ему отстраниться. Ему не нужно много — лишь почувствовать, как гортань сжимается вокруг его плоти, как Даниил, зайдясь сдавленным кашлем, обжигает дыханием низ его живота. Как сглатывает, тяжело, через силу, когда Андрей, упёршись головой в матрас и выгнувшись телом, кончает глубоко ему в горло.***
*** С утра столица пронизана холодом, серая, безразличная, прекрасная. Мокрый снег укрыл собой тротуары и крыши домов. Издалека доносится колокольный звон. Он летит над рекой, отзывается эхом. Андрей слушает его, смотря в небо. Голуби кружат над дворами. Даниил бросает скорое «прощай». Может, они больше никогда не увидятся. Андрей не знает, он готов ко всему. В своей жизни он прощается с людьми так же просто, как их встречает. Есть лишь один человек, которого он отпустить не готов, которого не отпустит, даже если отрубят руки. Пётр спит в кресле, уронив голову на подлокотник. Листы разбросаны вокруг него, альбом выпал из ослабевших пальцев. Андрей собирает чертежи, берёт с кровати плед, укрывая им брата. Пока Андрей слишком небрежен, и линии его карандаша оставляют на бумаге нестираемый след грубых тяжеловесных форм. Пока Пётр недостаточно смел, и те филигранные творения, что он чертит (рисует) сутками напролёт, в мире реальном обречены на гибель. Пока оба они, родные и близкие друг другу, друг от друга чересчур далеки. И Андрей верит: непостижимое откроется им тогда, когда каждый из них научится видеть глазами другого, слышать другого и понимать.