I'll never be your dog

- Передавай привет Чейсу! – Джаред нагло лыбится и уходит, оставляя меня наедине с собственной совестью. Его слова все еще звучат и многократно повторяются в моей голове, когда я опустошенно сползаю по стене вниз. Хочется взвыть раненным зверем, так громко и пронзительно, чтобы все, что я вижу, покрылось паутиной трещинок, как разбитый кинескоп допотопного телевизора, осыпалось миллионами острых осколков и явило моему взору кристально-чистое ничто. Убеждаю себя, что сильнее этого, что непременно справлюсь, просто нужно немножко посидеть на земле в этой живописной урбанистической обстановке, подумать о вечном, важном и ценном, например о том, как жить дальше, элементарно повтыкать вовнутрь надломленной себя и найти за этой телесной оболочкой что-то живое - и все пройдет. А Чейс? Ну, а что Чейс?! Он ничего не узнает, мне не впервой поступать подло! Но дотошный червячок совести уже прогрыз себе дорогу в закутки разума, царственно заполнил все мысли и повелевает оттуда эмоциями, раздает указания всему организму: сердцу – аритмично биться, глазам – слезиться, легким – задыхаться, желудочно-кишечному тракту – скручиваться в узел и ныть. - Господи, какая же я дрянь! – выдыхаю со всхлипом, делюсь умозаключением с местными муравьями, жуками, прочими невидимыми тварями и с бесконечной кирпичной кладкой, меня окружившей. Слезы застилают обзор, перед глазами все снова размыто. Все еще чувствую слабость, все еще помню, как несколько минут назад мне было хорошо, и от этого становится до чертиков тошно. Само осознание глубины испытанного удовольствия в геометрической прогрессии увеличивает чувство вины, и кажется я, еще недавно парившая в неге за пределами Солнечной системы, подобно метеориту, сгорая в плотных слоях атмосферы, упала обратно и затухла в луже грязи. Тут мне, видимо, самое место! Присыпьте меня еще песком, гравием и кирпичной крошкой, чтобы я в красках прочувствовала на себе полярность космического и земного! Глубоко вздыхаю и, очевидно, приток кислорода в кровь несколько укрощает градус эмоций, по крайней мере, ситуация начинает раскрываться по-новому, подобно аромату дорогих духов. Произошедшее больше не кажется следствием обоюдной неконтролируемой страсти, в нем видится сухой расчет и, конечно же, не мой. Что ж, эмпирическим путем доказано, что я все еще неравнодушна к нему, что ни на йоту не изменилась: немного напористости - и я сама раздвинула ноги. Господи, какая предсказуемая! Правда, спустя минуту даже этот вывод кажется слишком льстивым для меня. На хрена ему что-то себе доказывать, если еще недавно он грозился меня уничтожить?! Можно подумать, нужна я ему! Нет! Похоже, отодрать меня у забора, как портовую шлюху, было своеобразной местью, а его слова «Передавай привет Чейсу!» - вовсе не заклинание, воскрешающее мою совесть, а умозаключение, отчетливо, пусть и толерантно, указывающее на то, какая я шваль в его глазах. Действительно, зачем прямолинейно оскорблять, когда прозрачный намек, интерпретированный чуть позже, зато самолично, проймет куда больнее и оставит в качестве шлейфа неприятный осадок очередного унижения?! И даже осознание факта, что об меня только что вытерли ноги, не меняет сути: если бы мне удалось отмотать время назад, неуверенна, что исход был бы другим. Пытаюсь унять свои мысли, отвлечься, поэтому осматриваюсь, нахожу клатч и достаю из него зеркальце. Не понимаю, кто на меня смотрит в отражении: Анна, Грейс или Киара, но кто-то глупый, подавленный и растерянный. Помада, хоть и стойкая, все равно растеклась в уголках губ и совершенно не скрывает их опухлость. Прикасаюсь пальцами к губам и нервно выдыхаю – они все еще хранят его вкус, все еще растерзаны его поцелуями, все еще изнывают от контраста жесткой щетины и мягких губ. И дыхание перехватывает, внутри все сжимается от безрассудно приятных ощущений, таких явственных, словно переживаемых сейчас. Они проходятся волной по телу, как еще один запоздалый оргазм. Ненавижу его! И хочу снова! Наверно это и есть пресловутый когнитивный диссонанс – хитрая смесь из отторжения и похоти, угрызений совести и желания снова прочувствовать эту лавину блаженства, уносящую в параллельную вселенную. Коллаборация этих ощущений приводит к заключению, что я подсела на Джареда, как на наркоту. С того самого первого утра, с той самой первой дозы удовольствия, и как бы я не хотела это признавать, как бы не убегала от этой зависимости, она у меня в крови. Вновь устремляю взгляд в зеркало и тру пальцами уголки губ. Подтеки помады мимикрируют под раскрасневшуюся от трения кожу. Кидаю зеркальце в клатч и поднимаюсь. Ощупываю платье на спине: гладкое и шелковистое в районе поясницы ближе к лопаткам оно становится мягким и ворсистым. Безнадежно испорчено, как и моя попытка жить другой жизнью. Платье я, предположим, выкину, его абсолютно не жалко, а как избавиться от причин его порчи и, главное, как теперь смотреть в глаза Чейсу? Он же вернется через несколько часов! Мысль сбежать опять так или иначе меня посещает, и в ней видится решение всех проблем. Ну, а что? Возьму такси до аэропорта, куплю билет на ближайший рейс в любом направлении и смотаюсь из Лос-Анджелеса, где еще одно место помечено воспоминаниями о Джареде. Черт! Наверняка, он этого и добивался - унизить и изгнать из своей цитадели безмятежной жизни, где он со всеми мил и добродушен и только со мной ведет себя как истинная сволочь. Подбираю с земли туфлю и озираюсь в поисках другой – валяется у самой стены недостроенного здания. Чертов легкоатлет! Умудрился же засандалить ее так далеко. На цыпочках подкрадываюсь к ней, облокачиваюсь о стену и оттряхиваю ладонью ступни, прежде чем облачиться в свои инквизиционные колодки с пятидюймовой шпилькой. Чувствую, как из меня вытекает сперма, и это еще одна пощечина в адрес моего самообладания. Тишину, в которой я плаваю, как в тумане, нарушает пронзительный сигнал клаксона, и я вздрагиваю от неожиданности, проклиная автолюбителя, решившего довести меня до предынфарктного состояния. Спустя полминуты он повторяется, настойчиво бередит воздух секунд пятнадцать, а потом еще и еще с перерывами, будто пытается децибелами выкурить меня из укрытия. Подбираю клатч и тащусь к выходу, считаю шаги, словно проверяю, не умыкнул ли кто пару футов пути, только бы ни одна поганая мысль не закралась в голову. И уже в самом проеме дергаюсь снова, заслышав этот отвратительный визг. Настолько противный, что кажется даже омерзительнее меня, только вот он заканчивается, а я по-прежнему остаюсь собой – глупой, наивной тварью, не ценящей благодушного человеческого отношения к своей невразумительной персоне. В проулке стоит такси, и я вижу, как рука водителя замирает в дюйме от клаксона. И слава богу, потому что я готова пожертвовать обувью, которая также раздражает, чтобы запустить каблуком в лобовое стекло. Через открытое окно вижу на заднем сиденье Джареда, он открывает дверцу при моем появлении и махом головы предлагает присоединиться. Останавливаюсь напротив и вопросительно смотрю. - Было бы не по-джентельменски даже не подбросить тебя до дома! – он отодвигается на сиденье, освобождая место. Понимаю, что джентльменством тут и не веет, скорее способ найти время и возможность доконать меня окончательно, но я полна решимости противостоять, да и мой потрепанный внешний облик не располагает к прогулкам, поэтому сажусь в машину. Она трогается с места, и пока мы не доезжаем до конца проулка, никто не произносит ни слова: ни я, ни Джаред, ни водитель. - Так куда тебя отвести? Прости, я еще не навел справки, где сейчас проживает Чейс. Так предсказуемо, что я кидаю на него безразличный взгляд и называю адрес, скорее для водителя, чем для него. - Как у него дела? - Отлично, а как у тебя? Судя по всему, ты еще не нашел очередную дурочку для своих изощренных изысканий. - Почему же? Нашел, не такая уж это проблема, но захотелось воспользоваться старой, почти забытой. - В таком случае, передай от меня той новой букет. - Букет? Позволь узнать какой? - Венерических заболеваний, разумеется. Он хмыкает, давая понять, что не верит, но я успеваю заметить его взгляд, в котором была мимолетная тревога, но скорее безотчетная, как дань инстинкту самосохранения. - И кто же тебя им наградил? Чейс? Или ты страстная поклонница адюльтеров? - Очень страстная! Прямо таки фанатка! Даже не гнушаюсь повторениями, хотя и предпочитаю каждый раз сношаться с новыми гамадрилами. Он, посмеиваясь, отворачивается к своему окну, а я теряюсь в догадках, понял ли он, что гамадрилом я только что пыталась назвать именно его. - Любопытно. Гамадрилом меня еще никто не называл, - развеивает мои сомнения. - Ну, так хочешь, я только так и буду к тебе обращаться, если, конечно, еще хоть раз увижу? Он снова смеется и замечает, что я забавная, когда злюсь, и что он не обращал внимания на эту мою особенность ранее. - Я вовсе не злюсь! – упрямлюсь, хотя и ежику понятно, что это чистая правда. - Злишься, только неясно, почему на меня. Ведь ты сама меня хотела и, очевидно, именно этого и добивалась, когда выслеживала. - Бред какой! – резюмирую его выводы, хотя и они, скорее всего, истинны. - Ты никогда не умела врать! – он на секунду сбивается, анализируя все, что нас связывает, и поправляет себя, - по крайней мере, в мелочах. Ничего не отвечаю, пялюсь в окно на мелькающие мимо пальмы, праздно шатающихся людей, на сменяющие друг друга постройки. Такси притормаживает около моего дома, подбираю с сиденья клатч и тянусь свободной рукой к ручке двери. - Пригласишь на чай? В прошлый раз нам с Чейсом так и не удалось пообщаться! – смотрит на меня с такой милой, безобидной улыбкой, будто вовсе не пытается меня задеть, будто они с Чейсом закадычные друзья, а мы не трахались полчаса назад. - Его нет в городе! - А-а-а! – тянет с понимаем, и лицо тут же меняется. - Так вот чем было вызвано твое необузданное желание!? Тогда не на чай! Награждаю его красноречивым взглядом и продвигаюсь ближе к дверце. Он хватает меня за кисть, в которой я сжимаю клатч и упираюсь в сиденье, и тянет на себя, в очередной раз за сегодняшний день, пытаясь вывихнуть мне плечо. Возмущенно поворачиваюсь, только и успев открыть дверь, а он притягивает меня за шею другой рукой и вновь целует. Мое тело реагирует на него слишком пылко, неподобающе ситуации, и на секунду мне кажется, что он снова возьмет меня прямо на заднем сидении такси, и глупо было бы отрицать, что я этого не хотела. Но он отстраняется, освобождает от своих рук, отворачивается, демонстрируя мне свой великолепный профиль, будто доказал себе все, что нужно, и тут же потерял интерес. Вытираю губы тыльной стороной ладони, вероятно изображая брезгливость, хотя на самом деле силюсь привести себя в чувства, избавиться от этого гребанного наваждения, порабощающего меня, как гипноз, и выхожу из машины, на прощанье хлопнув дверцей так, что сама глохну на мгновенье на оба уха. В номере, апартаментах, в квартире, черт знает, как окрестить это съемное жилище, которое уже как-то язык не поворачивается назвать нашим с Чейсом гнездышком, первым делом снимаю с себя платье и кидаю в пустой пакет. Туда же следуют трусики, все еще пропитанные его спермой. Да и куда бы она делась, если только мой подсевший на Джареда организм не решил поглотить ее, как что-то ценное, как дозу героина. Накидываю на себя халат и избавляюсь от улик в ближайшем мусоропроводе, все еще непреклонно настроенная скрыть от Чейса сегодняшний инцидент. Но стоит вернуться в нашу обитель, как чувство вины накрывает меня без остатка. Мечусь по квадратным метрам площади и не имею ни малейшего представления, куда себя деть. В итоге забиваюсь в угол, обессилено опускаюсь на пол и реву от осознания невозможности что-либо изменить. Где-то внутри застревает отчаянный крик, как эхо моей беспомощности, слезы текут рекой, и я ощущаю их соленый вкус на губах. Совесть снедает меня, как моль шерстяное пальто. И, кажется, хватает минуты, чтобы я была изъедена ею до каркаса, до хлипкой конструкции, которая вот-вот ниспадет, не оставив ни вехи, абсолютно ничего. Какие-то жалкие десять минут, в которые я доведена до пика, до кульминации блаженства, и я сломлена и опустошена. Понимаю, что Джаред - причина всех моих несчастий, но все равно ловлю себя на мысли, что с ним в такси было спокойнее, и чувство вины не вгрызалось в душу настолько, даже при каждом его упоминание о Чейсе. Реву еще больше, размазывая слезы по щекам, и даже, кажется, торжествую от собственной боли. Чувство вины растет словно тень при заходе солнца, и я по сравнению с ним такая маленькая, как частичка соли от высыхающих слез, не больше. Мобильник в клатче разрывается, но я его игнорирую. Весь мой слух обращен вовнутрь к монотонному гулу самокопания. «Господи, как так? - устремляю взгляд в потолок, ожидая, что он разверзнется и явит лик того, к кому взываю. – Что в нем есть такое, что я каждый раз теряю самообладание? Ведь все же было хорошо до той встречи в Нью-Йорке. Что в нем вообще есть кроме шикарной внешности, дрянного характера и сверхспособности трахать меня так, что лишаюсь рассудка? Неужели последнего достаточно, чтобы я увесисто плюнула на все? На отношения с Чейсом, на него самого? За что я с ним так? Он же такой хороший! Любая бы на моем месте была бы счастлива и не помышляла бы о других!» И в голову лезут всякие романтические глупости, милые мелочи, доказывающие трепетное ко мне отношение, такое, что описывают в сентиментальной женской прозе. Вспоминаю, как, взяв за руку, Чейс потянул меня за собой, словно хотел показать что-то важное. И мы неслись с ним по улице мимо гавайских хижин к морю, чтобы посмотреть, как огненно-красное солнце опускается под воду. Глупый, детский порыв, но такой трогательный, что я вновь задыхаюсь от слез. Как я могла с ним так поступить? Чейс – хороший! И этот вывод вызывает улыбку сквозь слезы. Вспоминаю, как однажды, валяясь в постели, он взял мою руку и гладил ею себя по голове, приговаривая «Чейс хороший, Чейс хороший» - протяжно, так, как обычно хвалят собак, трепля их ладонью за загривок. Устаю от себя самой и от этих гребанных эмоций. Поднимаюсь с пола, отыскиваю в кухонном шкафу упаковку успокоительного и тут же закидываю в себя двойную дозу. Нервно расхаживаю по комнате, пока они не начинают действовать. Постепенно эмоции отпускают, становится действительно легче, словно эти чудо-пилюли уменьшили мой вес вдвое. Мысли в голове больше не скачут, как шальные опоссумы, а текут медленно и незыблемо, словно священный Ганг. Решаю, что это была секундная слабость, ошибка, которая никогда больше не повторится, а раз не повторится, значит, Чейсу необязательно о ней знать. Все будет как прежде. Вернемся в Техас, где не будет соблазна по имени Джаред, и я все забуду, как страшный сон. И закрепляя это решение направляюсь в ванную, чтобы смыть с себя последние следы преступления. С остервенением тру себя губкой, то ли боясь, что успела пропитаться его запахом, то ли в наказание пытаюсь содрать с себя верхний слой кожи, все до единой клеточки, осязавшие прикосновения Джареда. Потом набираю ванну с пеной и валяюсь в ней, пока вода не остывает до температуры воздуха. Обмотавшись белым полотенцем, брожу по комнатам, как римский император, осматривающий свои владения. За окном стемнело, а в этих стенах так тихо, что, кажется, слышно, как скрипят шестеренки моих мыслей. Словно мантру, внушаю себе, что Чейс ничего не узнает. Исходив вдоль и поперек каждый закуток раз по десять, волнуюсь, как бы балкон в обиде не остался от моего пренебрежительного к нему отношения и совершаю визит вежливости. Ночной воздух такой плотный, будто за день успел вобрать в себя все события и жадно удерживает их до полуночи, но потом непременно отпустит, освобождая закрома для зарождающегося дня. Луна – круглая и белая, как таблетка успокоительного, вскарабкалась на середину черного неба и взирает на меня оттуда своим единственным оком. И кажется, что среди семи миллиардов людей, освещает только меня, вырывает из темноты пучком мерзлого света, выделяет, словно застигнутого врасплох воришку. Молчаливый свидетель ошибки – она все знает, все видела, но смотрит безучастно, без упрека, просто констатирует, что я облажалась. Ее холодное свечение сбивает спесь, в нем я уже не римский император в тоге, а запутавшаяся в полотенце и в себе девчонка, поленившаяся одеться. Она так безразлична, что даже задевает за живое, невольно начинаю оправдываться, намереваясь перетащить ее на свою сторону, невнятно бормочу себе под нос, словно вызываю древних духов: - Я не знаю, что на меня нашло, честно… но… Ты сама-то его видела? Кто перед ним устоит?! Покажи мне таких, и я буду им поклоняться! Хотя кого я убеждаю?! Ты такая старая и фригидная, что не поймешь меня никогда. Она все также безразлично источает на меня свой свет, сверлит огромным глазом, будто предупреждает, что пока у меня есть шанс не допустить фатальную ошибку. Ее ничем не проймешь, и я сдаюсь. Ныряю обратно в теплое лоно гостиной, зашториваю окно, чтобы она перестала за мной шпионить, но все равно ощущаю ее рентгеновский взгляд, и уже не могу важно расхаживать в полотенце, поэтому скидываю его, иду в спальню и натягиваю рубашку Чейса. Она хранит его запах и остаточные нотки парфюма, и от этого чувство вины с новой силой пробивается через вязь седативных препаратов, начинает внедрять в сознание свои противные щупальца. Слышу, как щелкнул замок, и тихо захлопнулась дверь, но не смею выйти на встречу Чейсу. Подхожу к окну, пытаясь унять клокочущие чувства, нахожу луну, надеясь позаимствовать у нее хоть толику спокойствия и стою, не шелохнувшись, вся обратившись в слух. Слышу за спиной поступь мягких шагов, ощущаю, как нежно сомкнулись его руки на моей талии, через рубашку чувствую тепло его тела, прильнувшего ко мне, и ком в горле от невыносимых угрызений совести. - Так мило: ты в моей рубашке, а значит, скучала, - бархатный шепот у самого уха. Хочется ответить, но не хочется, чтобы между нами что-то было фальшиво. До боли закусываю нижнюю губу, но глаза и до этого успели наполниться слезами. Луна расплывается, теряет четкость, пробует захватить все больше пространства. Она мне не помощник, для меня у нее нет ни толики спокойствия, ни капли выдержки, ни мановения стойкости. Она владеет ими монопольно, поэтому не стесняется эгоистично жадничать. - Малыш, что-то случилось? Ты вся дрожишь. - Нет! – надиктованная за вечер установка вырывается первой, так резко и оглушительно в тишине квартиры, как первый выстрел на рассвете. Поворачиваюсь к нему, надеясь состроить счастливую моську, но как только оказываюсь с ним лицом к лицу, как только вижу его глаза, сердце сжимается, и я больше не могу врать. – Да! Нам нужно расстаться! - Что за вздор?! Кому нужно! – он отступает на шаг, будто отброшенный моими словами, но все еще обнимает меня за талию. И в это мгновение мы, как незнакомцы на первой минуте медленного танца. Смотрит на меня внимательно, чуть ошарашено, точно ждет, что дальше последует «шутка», а я рассмеюсь. Но не дожидавшись ни первого, ни второго, повторяет вопрос. – Кому нужно? - Тебе! - Мне? Мне точно не нужно! - Ты не понимаешь! – в сердцах вздыхаю, точно готовлюсь к пламенной речи, набираю больше воздуха в легкие, чтобы выдать все без передышки, пока не испугалась неизбежного конца и не передумала. – Чейс, ты хороший, а я – полная дрянь! Мы не можем быть вместе, мы слишком разные, мы не подходим друг другу, понимаешь? – слезы душат меня, ком в горле отвоевал себе связки и голос противно скачет. - Господи, Грей, ты что? – он прижимает меня к себе, обхватывает руками, словно плащом, способным спрятать меня от внешнего мира. Утыкаюсь носом ему в грудь, алчно впитывая родной запах, ощущая тепло его тела, и сдерживать эмоции становится совсем невыносимо. – Тише-тише, малыш. И от этого «тише-тише», возвращающего меня к ограде недостроенного дома, когда я, было, одумалась, слезы начинают течь Ниагарским водопадом. Реву навзрыд, как маленький ребенок, но все еще силюсь выжать из себя слова. - Ты не понимаешь… я… - Не надо, - обнимает меня еще крепче, - я не хочу ничего знать. Я не хочу слышать, что ты там себе напридумывала и накрутила до состояния неразрешимой проблемы. Неважно. Это все неважно, слышишь? Подходим, не подходим… Какая разница?! Я люблю тебя, ты же знаешь?! У нас же все хорошо! Все будет хорошо! - Нет, ты не понимаешь… - эта фраза въелась и, как заезженная пластинка, повторяется и повторяется. – Понимаешь… я… сегодня… там… я сделала это… понимаешь? Рыдания мешают связывать слова, гримаса боли на лице превращает речь в нечитаемый поток нытья, но я продолжаю рассыпаться обрывками фраз ему в грудь, в еще одну преграду, надеясь, что Чейс декодирует. Шмыгаю носом, бубню, заикаюсь от ходящей ходуном диафрагмы. Мысли путаются, не понимаю, что сказала, а что только подумала, но слов, в конце концов, не остается, лишь всхлипы. Успокаиваюсь, жду, что он скажет, но он молчит, продолжая гладить меня по спине. – Ты ведь понял? – заглядываю ему в глаза, боясь встретиться с холодным, в одно мгновенье ставшим отчужденным, взглядом, но не могу распознать, что в них. Долго вглядываюсь, но не могу. Они непроницаемы, и это ли не первый признак отчужденности. - Я люблю тебя, Грейс. - Но ты ведь понял? - Понял, что больше не буду надолго оставлять тебя одну. - Обещаешь? - Конечно. Не знаю, удалось ли мне донести до него информацию, можно ли считать этот речевой сумбур признанием, но совесть, вероятно, сочла эту попытку достаточной для себя и забилась в угол подсознания, уверовав, что справилась с задачей.