17
12 сентября 2018 г. в 08:28
Открываю дверь номера - там темно, и лишь полоска света из ванной расчерчивает ковровое покрытие у кровати. Освещение не включаю - в темноте уютнее. Не видно всех этих не нужных деталей, не видно цвета, не видно меня, не видно ничего, что может напомнить, почему я здесь. Кидаю туфли у порога и неуверенно переминаюсь с ноги на ногу. Мне все еще холодно, и все еще тревожно. Поднимаю ворот пальто и утыкаюсь в него носом - чувствую тепло собственного дыхания кожей и кончиками пальцев, и, кажется, это первое приятное ощущение за вечер. Хочется, не снимая пальто, залезть под два пуховых одеяла или прямо в горячую ванну.
Кутаясь в воротник, прохожу внутрь и замираю, вглядываясь в смутные очертания постели. Глаза, пока непривыкшие к темноте после яркого освещения гостиничного коридора, отказываются четко идентифицировать в неясной форме что-то конкретное, но шестое чувство заглавными буквами транслирует, что нужно быть начеку. Сначала мне кажется, что это просто небрежно сброшенное одеяло, но потом рассматриваю в нем мужскую фигуру. Это не Джаред, понимаю по телосложению.
Страх, волнение, удивление начисто отсутствуют, похоже, за этот бесконечный день я перерасходовала весь лимит отведенных мне переживаний. Забавно, но сейчас меня больше занимает мысль, что вполне вероятно наша интуиция - ни что иное, как слаженная работа органов чувств, которые воспринимают информацию куда острее, чем мы думаем, а наш ленивый разум просто отказывается на нее реагировать, пока она не достигнет минимальных для анализа пределов. Возможно, мы слышим чужое дыхание на расстояние десятков метров точно так же, как совы, или, как собаки, за милю чуем запахи, быть может, видим в темноте, почти как кошки, но мозг игнорирует слабые сигналы, производя их в ранг предчувствия.
Я подхожу ближе, желая лишь распознать спящего. Это Шеннон, узнаю по чертам лица, слабо подсвеченным луной с одной стороны и рассеянным светом из ванной с другой, и сколько бы странным не было его присутствие здесь, оно меня нисколько не шокирует. Единственное, что тревожит – мое пристанище на несколько часов до рассвета уже занято, а значит, нужно искать другие варианты.
Шеннон переворачивается на бок, и я невольно отступаю, опасаясь, что он вот-вот проснется и застанет меня здесь. Но он лишь сгребает в охапку подушку, утыкается в нее носом и еле разборчиво бурчит. Готова поклясться, что в его сонном полушепоте, в этих двух еле различимых слогах, услышала «Анна», и от этого продолжаю пятиться еще быстрее, пока не упираюсь в спинку дивана.
Значит, он нашел меня вопреки конспирации Джареда. Конечно, после того, что было между мной и Шенноном, Джей хотел избежать нашей встречи, поэтому отель, а не его дом, поэтому он не признал, что брат не рассказал ему о нашем столкновении в Нью-Йорке. Одергиваю себя: на секунду кажется, что я себе безбожно льщу, приписывая чрезмерное, но, пожалуй, мнимое влияние на всякую мужскую особь. Нахождение Шеннона здесь может быть чистым совпадением, нелепым стечением обстоятельств, в конце концов, его мог пригласить сюда Джаред.
Облокачиваюсь о диван и случайно скидываю со спинки находившуюся там куртку. Глухой дребезжащий звук разрывает тишину, и я с опаской смотрю на мужчину, ожидая, что он встрепенется ото сна и откроет глаза. Шеннон по-прежнему спит, лишь сильнее прижав к груди подушку. Поднимаю с пола куртку и замечаю под ногами свой футляр от очков, который явно вывалился из кармана. Желал, не желал, но он меня нашел и уж точно догадался по очкам, что я здесь была.
Кладу очки, с которыми давно сжилась, как с талисманом, в карман пальто и с каким-то бездумным порывом, будто остерегаясь, что Шеннон побывал у меня дома и прихватил что-то еще из моих вещичек, обшариваю карманы его куртки. Карта от номера, телефон, брелок от машины, бумажник, связки ключей от дома. Не понимаю, что взбредает в мою голову, но ключи от авто отправляются в карман следом за очками. Все прочее оставляю на месте и кидаю куртку обратно на диван.
Не знаю, зачем мне машина Шеннона: может, посплю в ней пару часов, а может, уеду из этого дурацкого Лос-Анджелеса, в котором мне никак не удается прижиться. Правда, знатной автоледи меня не назовешь. Если уж покопаться в памяти, за рулем в последний раз я сидела лет семь назад, еще в потрепанном отцовском Форде. В том же Форде родители потом погибли, не поделив дорогу с тридцатитонным грузовиком.
Сдавленно выдыхаю, прикрыв глаза: трагедия, с которой я давно свыклась, снова пробирает до мурашек. Столько лет прошло, но все равно больно, а сегодня особенно. Осознание того, что в этом мире я больше никому не нужна, даже Чейсу – особенно Чейсу - пронзает душу, словно ее выкинули на трещащий мороз.
Хватит! Хватит этих гребанных эмоций!
Гоню прочь невеселые мысли и, крадучись, пробираюсь к выходу. Главное, не останавливаться! Только движение, только не чувствовать ничего! Поднимаю с пола туфли и, аккуратно прикрыв за собой дверь, облачаюсь в них в коридоре. Больше не остается сомнений, как распорядиться машиной Шеннона - я определенно решаю ее спиздить.
На стоянке перед отелем штук десять черных внедорожников, но я уверена, что один из них принадлежит Шеннону. Не скрою, я была бы немало удивлена, если бы на нажатие кнопки на брелоке откликнулся желтенький Mini Cooper, что передо мной, но мне приветливо подмигивает фарами и всеми поворотниками сразу черный Chevrolet Tahoe, в десяти метрах справа. Не дожидаясь, пока моя совесть проснется и начнет упорствовать, направляюсь к машине и по привычке сажусь на заднее сиденье.
Что ж, водитель из меня тот еще!
Туплю секунду, выхожу из машины и сажусь на водительское сиденье, и если память так называемого физического действия привела меня сначала на пассажирское сиденье, то, обретя под руками руль, точно воссоздала привычки водителя: втыкаю ключ в зажигание, выжимаю левой ногой сцепление и поворачиваю ключ. Мотор задорно откликается густым проворным урчанием. Отпускаю сцепление и надавливаю на газ – машина вяло трогается с места и глохнет, продвинувшись на пару дюймов не больше.
Если то были знаки свыше, попытка вселенской справедливости меня вразумить или что-то еще, то я упорно их игнорирую - решаю, что все это из-за туфель с адскими каблуками. Вожусь минуту, стискивая их с себя, и кидаю куда-то в сторону задних сидений. Туда же отправляется и длинное пальто, тоже не придающее мне маневренности за рулем. Снова поворачиваю ключ в зажигании, на этот раз орудую босыми ногами более плавно, и внедорожник не сопротивляется, медленно поддается мне, едет вперед.
Умудряюсь даже не зацепить припаркованные машины, выезжая со стоянки. Выруливаю на трассу и сильнее вдавливаю педаль газа, с детским восторгом завороженная своей способностью управлять этой махиной. Все сомнения мигом улетучились, и я, кажется, воспрянула духом, поверила в себя, а это, скажу я вам, волшебное ощущение. Чувствуя себя с каждой секундой все увереннее и увереннее, гоню по трассе, наслаждаясь скоростью, ревом мотора и его откликом на игру педалью газа. Точка назначения не имеет значения, важен только процесс, адреналин, что подобно алкоголю теплом разливается по венам, и само движение по пустынной трассе. Если где-то встречается запрещающий сигнал светофора, я без тени сомнения сворачиваю туда, куда можно, и продолжаю нестись в неизвестное, в направлении, которому не препятствует дорога знаками, разметкой и светофорами.
Лос-Анджелес остается за спиной, и я не отказываю себе в слабости потворствовать жгучему желанию разогнаться до бешеной скорости. Прерывистая линия разметки мельтешит, готовая слиться в сплошную, стрелка спидометра мечется в районе девяноста миль. Слабость и желание провалиться в сон давно отступили и, глупо было бы, когда в крови естественный энергетик в виде адреналина. Единственное, что несколько раздражает – трели в желудке, который, вероятно, пытается переварить сам себя. Каждая придорожная забегаловка вызывает повышенное слюноотделение, и я сразу вспоминаю, что практически ничего не ела целые сутки. Не выдерживаю и сворачиваю к какому-то кафе, в котором покупаю еду на вынос и возвращаюсь в машину.
Бургер, фри и кола – набор явно не по теме здорового питания. Несколько лет я отказывала себе в этом невинном удовольствии, боясь обрасти целлюлитом и лишними килограммами, а теперь, когда следить за фигурой и стремиться к общепринятым стандартам стало не для кого, почему бы ни позволить себе подобную гастрономическую шалость? Да и других вариантов в забегаловке просто не было. Вгрызаюсь в этот жирный бургер, как бродяга, голодавший неделю, и проглатываю его за считанные минуты, ну а когда в желудке хоть что-то стало болтаться, не спеша поедаю картошку.
Закидываю в рот пару палочек фри и из любопытства решаю осмотреться в машине, оценить, так сказать, все предоставленные мне в пользование вещички. В бардачке куча дисков, атлас дорог США, лента презервативов и пачка сигарет. Все-таки они ископаемые. Кто в наши дни ставит диски, а тем более пользуется бумажной картой!? В общем, из всего обнаруженного, единственное, что меня заинтересовало - пачка сигарет. Вытаскиваю ее из бардачка и задумчиво покручиваю в руке, пока доедаю остатки картошки и допиваю колу. Когда с поздним ужином, больше похожим на сверхранний завтрак, покончено, тщательно вытираю руки салфеткой и достаю из пачки сигарету. Никогда не курила, но новая жизнь требует новых привычек. И пусть лучше это будет курение, чем, не менее вредная с точки зрения жизненного благополучия, привычка врать, предавать или трахаться с Джаредом Лето.
Утапливаю кнопку прикуривателя и жду пару секунд, пока он отщелкнет обратно. Стыкую раскаленную до красна спираль с сигаретой и осторожно затягиваюсь. Странные ощущения, будто вдыхаю дым горящей бумаги, что, собственно, недалеко от реальности. С трудом верится, что кому-то это может нравиться, хотя выдыхать дым довольно занятно. Затягиваюсь еще раз и пытаюсь выдуть колечки - ни черта не получается, и я повторяю попытки снова и снова, пока от сигареты не остается лишь фильтр, который я, пожав плечами, словно извиняясь, опускаю в пепельницу, и так забитую бычками до отказа.
В салоне накурено, и сизая дымка, накладываясь на темноту снаружи, делает ночь совсем непроглядной. Завожу мотор, открываю окна: приток свежего, бодрящего воздуха щекочет ноздри, его эффект подобен чашке крепкого кофе. Пора продолжить путь в никуда. Снимаю свои дурацкие туфли и трогаюсь с места. Через полминуты от дыма в салоне даже запаха не остается. Снова несусь по трассе с предельной скоростью, ветер, прорывающийся через приоткрытое окно, холодит кожу и играется с моими волосами. Фары внедорожника стремительно разрезают ночную мглу, и та, видимо, устала, сдается, превращаясь постепенно в сумрак. Убегающая в бесконечность дорога начинает просматриваться все дальше и дальше, куда неон дальнего света добирается спустя полминуты. Редкие встречные теперь не так слепят глаза, и контраст освещенных фонарями небольших городков не так резок. Слева небо все еще темное, зато если посмотреть на право, то можно разглядеть зарево зарождающегося восхода.
Адреналин, что еще недавно был для меня основной движущей силой, больше не будоражит кровь, не подстегивает вдавливать педаль газа до упора. Я сбавляю скорость до допустимой, и просто наслаждаюсь пейзажами, которые так редко бывают доступны жителям мегаполиса. Дорога изгибается, как рампа, а на крутых подъемах создается впечатление, что машина вот-вот взлетит и сделает бэк-флип. Ощущение движения, меняющееся за окном пространство, планомерно светлеющее небо – все это завораживает, все это так атмосферно, что волей-неволей проникаешься дорожной романтикой.
Настроение перестает быть рваным, зашкаливающим во все стороны без разбора. Оно само переключается на режим «в пути», когда неожиданно получаешь особое удовольствие от калейдоскопа меняющихся за окном пейзажей, от ощущения свободы, от шелеста шин по дороге, от самого процесса, когда время и точка назначения становятся второстепенными, когда хочется, чтобы поездка не заканчивалась. Состояние стало спокойным, задумчивым, созерцательным. Мысли не ворошат прошлое и не мешают. Они пространны, они ни о чем и обо всем сразу. Они плутают, сворачивают, как лента дороги, они перетекают от разрозненных, бессвязных тем, точно ртуть плавно, находя неожиданные параллели.
Через два часа совсем рассвело, местами, где горные хребты отступают, уходя вглубь континента, меж деревьями сверкает поднимающееся из-за горизонта солнце. Мир в утренних рассветных красках кажется таким кристально-чистым, рафинированным, что хочется затаить дыхание и погрязнуть в атмосфере его спокойствия. Новый, только зарождающийся день, светлый, легкий и жизнеутверждающий, и я, правда, верю, что лечу в новую жизнь, пусть и на машине, угнанной из старой. Остается только сжечь все мосты.
Останавливаюсь на обочине, роюсь в сумке, а выудив из нее удостоверения на имя Грейс Моррис и на имя Анны Тайлер, бросаю в открытое окно. Потом, поразмыслив минуту, направляю туда же еще одно на имя Киары Хоул, и пока здравый смысл не взял свое, срываюсь с места.
Включаю радио и подпеваю незамысловатой песенке, которую вроде даже не слышала ни разу, но почему-то точно знаю слова. На контрасте с ночью кажется, что мое настроение взметнулось на Эверест из Марианской впадины, будто та глыба льда, что давила, осталась на обочине вместе с удостоверениями, с прошлым, со всеми сомнениями и переживаниями.
Впереди крутой поворот, но меня распирает от уверенности в собственных силах, ощущаю себя Шумахером, способным пройти и не такие изгибы трассы. Отпускаю педаль газа, выхожу на вираж, и машину нехило заносит. С перепуга жму на тормоз, и транспортное средство уходит в крутое пике, закручивается, точно следуя закону золотого сечения, и вылетает с трассы.
Все, что происходит дальше, словно снято в Slow-Mo. Потеряв сцепление с дорогой, внедорожник перестает неистово вращаться и ныряет вниз. Кажется, что проходят минуты, прежде чем он с грохотом приземляется в кусты. Меня швыряет вверх, и я чудом не проламываю собственной головой крышу.
«Наверное, стоило пристегнуться…» - фоном мелькает мысль, и я продолжаю наблюдать, как по инерции автомобиль прет дальше, превращая в щепки кустарник, огибая деревья, словно лыжник на горной трассе, и несется прямиком в вековую сосну. Вцепляюсь в руль и выкручиваю в сторону – сосна мелькает справа и сносит к чертям зеркало заднего вида, скрежещет о бок машины и всей своей мощью обрушивается на дверь пассажирского сиденья. Все еще сжимаю оцепеневшими пальцами руль, но сила, которой нельзя противостоять, толкает меня вперед. Вижу, как к моему лицу приближается лобовое стекло, даже замечаю, как оно покрывается мириадами трещинок, прежде чем я оказываюсь за ним.
Лечу, выставив вперед руки, словно супермен, не хватает разве что плаща и синих трико. Подо мной проплывает капот и очередные кусты, а в следующее мгновенье я падаю, как тряпичная кукла. Реальность превращается в молочной белизны пустоту. Теряю сознание, и время останавливается.
Мало-помалу в сознание начинает внедряться какой-то шум, заполняя временной пролом, образовавшийся в реальности. Беспощадно дубасит в груди сердце, словно хочет выбраться из клетки ребер и сбежать, а шелест листвы будто подбадривает его на этот подвиг. Ярко светит солнце: ощущаю это жаром на коже и кроваво-красным свечением сквозь закрытые веки. Где-то щебечут птицы, заставляя представить идиллическую картинку летнего утра в лесу. Чувствую запах свежей травы и влажной от росы почвы, но практически не чувствую собственное тело. С трудом разлепляю глаза – такое ощущение, что, пока я была в отключке, веки кто-то смазал суперклеем. Лазурь безоблачного неба режет глаза, и я смыкаю веки до крохотных щелочек, боясь, что, совсем прикрыв их, снова отдам под власть суперклея.
Кроны огромного вяза приветливо машут листьями, высоко в небе парят стервятники, будто выжидают время, прежде чем хищно наброситься на меня или то, что от меня осталось. Даже интересно, осталось ли что-то кроме поломанного сознания, в котором я даже не могу соскрести скупую информацию о том, как и где я оказалась. Не чувствуя ни рук, ни ног, пытаюсь подняться и судя потому, как меняется ракурс предстающего моему взору пространства, мне это удается. Клочья того, что, по-видимому, было платьем, покрыто бурыми пятнами, но в этой разодранной материи я не признаю свою одежду, будто вижу ее впервые. Руки, ноги, вся кожа, что попадает в поле зрения, покрыта ранами, ссадинами и царапинами с разной степенью запекшейся крови, пальцы на правой ладони как-то нездорово опухли и торчат в неестественном направлении. Не чувствуя даже намека на боль, пытаюсь их выровнять в обыденное положение, но стоит убрать руку, как они снова расползаются в разные стороны.
Плюю на них - фигурально, конечно: во рту словно филиал пустыни Гоби – и пробую подняться с земли. Обуви нет, будто я строю из себя Золушку. Ни черта не понимаю, что за местность меня окружает. Состояние будто после тяжелого запоя, хотя не уверена, что когда-то переживала подобное, но мой прошлый опыт волнует сейчас меньше всего. Мысли расползаются и не могут зафиксироваться ни на чем. В башке непосредственная констатация того, что я вижу: лес, трава, стволы деревьев, кусты, какие-то желтые цветочки, шишки и покров сосновых иголок под ногами.
Жутко. Неясный, но вполне естественный инстинкт самосохранения гонит меня с этого места, и я пытаюсь делать шаги: неуверенные, как у ребенка, который только учится ходить, небольшие, как еле передвигающийся старичок. Иду, ориентируясь исключительно по солнцу, не имея ни малейшего представления зачем, куда стремлюсь попасть, и что за животный страх побуждает меня устремиться вперед. Ноги постепенно начинают мне подчиняться, по крайней мере, больше не кажется, что я бреду со скоростью улитки.
Все происходящее, словно в запутанном квесте, где цель неясна, а действия бессмысленны. Пробираюсь сквозь заросли, огибаю деревья, карабкаюсь на холмы, когда они вырисовываются на пути. Все окружающее воспринимается как нелепый антураж, 32-битная графика давно позабытой компьютерной игры. Время как таковое перестает существовать: секунды заменяют шаги босых ног, минуты – плывущие мимо деревья, часы – кренящееся на запад солнце. Кажется, что и сама я не существую, превратившись в бесплотного духа, бессмысленно блуждающего в чащобе.
Силы предательски меня покидают, но я продолжаю волочить себя вперед, а когда слышу нарастающий рев где-то чуть левее намеченной траектории, поворачиваю на звук, но он неумолимо отдаляется, смещаясь вправо, и медленно замолкает. С последними усилиями преодолеваю крутой подъем по иссохшейся земле и вижу петляющее полотно дороги. До нее тридцать ярдов по спуску и еще подъем по кювету. Она становится моей целью номер один, по которой я продолжу свой бесполезный пеший путь. Впиваюсь пальцами в окаменелую почву, пытаюсь руками помочь ногам взгромоздить мое бренное тело на обочину дороги, и кое-как справляюсь с этой задачей.
Еле передвигая босыми ступнями, бреду по асфальту, но дороге нет конца. Она все петляет то влево, то вправо, тянется своей непомерно длинной серой лентой и не приводит ни к чему. По сторонам все те же разномастные деревья, вдоль обочины все та же выжженная солнцем земля. Веки коварно слипаются, еле смотрю под ноги сквозь слипшиеся комьями ресницы, тело снова отказывается мне подчиняться, еле шагаю, запинаясь собственными ногами о ровный асфальт.
Когда за очередным поворотом показываются первые утлые домики, я не верю в их реальность, ожидаю, что они вот-вот растают в воздухе или при приближении окажутся ландшафтом местности, холмами или чем-то еще. Добредаю до них, и сознание решает, что его миссия на этом выполнена. Свет перед глазами меркнет, и я падаю навзничь. Последнее, что я вижу – клочок серого асфальта, последнее, что я слышу – нарастающий рев мотора позади, последнее, что я чувствую – саднящую боль и тепло собственной крови, стекающей по лбу.