I'll never be your dog

В прохладную, болезненную темноту просачивается еле слышный звук, фиксируется на краешке разума и начинает нарастать, словно его источник стремительно приближается. Темнота перестает быть такой всепоглощающей и липкой, отступает, будто освобождая место на арене бесконечной пустоты неясному шуму. Монотонный электронный писк, совпадающий с ритмом биения моего сердца – первое, что внедряется в затуманенное сознание, второе – резкий запах медикаментов. Разлепляю глаза: зрение не сразу находит фокус и отчаянно противится яркому свету, а когда, наконец, обретает четкость, открывает моему взору ничуть не примечательный потолок, покрытый слоем белой штукатурки, и бледно-голубые стены. В принципе, и этого достаточно, чтобы укрепиться в догадке: я в больнице, но загипсованная кисть, трубка, торчащая из вены, помогают убедиться, что я здесь в роли пациента. Не скажу, что мое положение и состояние удивляют, для этого, пожалуй, необходим какой-то контраст между последними воспоминаниями и реальностью, в которой я оказалась. Я воспринимаю больницу, койку, в которой лежу, как данность, как точку отсчета дня – они меня не волнуют совершенно. Гораздо больше меня озадачивает сама невозможность вспомнить то, что происходило со мной накануне, и, главное, с кем это со мной?! Все, что способен выдать мой мозг и то гомеопатическими дозами – смутные статичные картинки, напоминающие пару выцветших фотографий: лес и бесконечно убегающая вдаль дорога. Эти картинки больше похожи на обрывки сновидений, чем на воспоминания, и не дают ни малейшей подсказки о том, что было до них. Сдергиваю с себя одеяло - чертовы трубки и провода, коими обвешаны мои руки, мешают, но за них я примусь позже – и с любопытством осматриваю худые ноги, сплошь покрытые царапинами, пластырями, бинтовыми повязками. Даже как-то не могу назвать их своими, по ощущениям, именно в это самое время мы с ними безмолвно знакомимся. Так и подмывает в лучших американских традициях сказать: «очень приятно» и пожать им правую ступню. Ноги меня вполне устраивают уже хотя бы тем, что на них нет гипса, а значит, я смогу отсюда уйти. Принимаюсь за трубки и провода: сдергиваю с пальца левой руки какую-то невразумительную штуку, и аппарат сбоку начинает выть. Его монотонный писк и до этого раздражал, но тогда он хотя бы перемежался с секундами тишины, а теперь заполняет все пространство палаты, оглушает, въедается в мозг и отдается головной болью. Желание встать, разнести его на микросхемы или хотя бы выдернуть шнур питания из розетки просто непреодолимо. Вынимаю из вены правой руки иглу и пытаюсь повесить трубку на стоящую рядом капельницу, но грудную клетку сдавливает от боли, и поднять руки вверх попросту не получается. Ощупываю себя через больничную сорочку и чувствую плотную повязку вокруг груди. Даже интересно, есть ли во мне хоть какая-то уцелевшая часть тела! Еле слышный щелчок отвлекает, краем глаза замечаю чью-то голову в дверном проеме, но когда поворачиваюсь, дверь в палату плотно закрыта. То ли галлюцинация, то ли следствие моей катастрофической медлительности. Оставляю трубку с иглой на краю постели, приподнимаюсь и хочу опустить ноги на пол, но голова начинает кружиться так сильно, что я чуть не падаю обратно, а желудок, кажется, хочет извергнуть из себя то, что в нем отсутствует. Вцепляюсь пальцами в одеяло и прикрываю глаза, чтобы не видеть как стена напротив и скудная обстановка больничной палаты ко мне подкрадываются. Их кружения больше, конечно, не видно, но вместо них перед глазами теперь вальсирует темные точки. Они то увеличиваются в размерах, то уменьшаются под беспрерывный стон аппарата. Еще один щелчок, достигающий слуха, побуждает меня открыть один глаз: дверь в крохотную палату приоткрыта, и в нее входит женщина лет тридцати пяти. - Доброе утро! - Доброе! – разлепляю второй глаз. - Вам, очевидно, виднее. Лично я в этом пока не уверена. Униформа на ее худой фигуре висит, что называется, мешком, лицо уставшее, глаза покрасневшие, взгляд зоркий, оценивающий, словно им она способна залезть гораздо глубже моей внешней оболочки. Она натягивает на лицо дежурную улыбку, сильнее прижимая к груди папку-планшет, но я то вижу, что в этой улыбке есть только формальность, с которой она пытается привнести в мою жизнь чуть больше оптимизма, чем обязывает мое положение здесь. - Я ваш лечащий врач, Селена Салливан. Она подходит к этому дрянному, не замолкающему аппарату и путем нехитрых манипуляций отключает его. Тишина, воцарившаяся в палате, подобна божьему благословлению. Даже мозг в черепной коробке перестает ныть, и я, кажется, начинаю чувствовать себя на порядок лучше. - Как вы себя чувствуете? - Ну, так… странно… - Странно, но дееспособно, видимо. Признаться, вы перепугали медсестру, когда сняли датчик кардиомонитора. Сняла, но только потому, что он мне мешал. Я попыталась пожать плечами, давая понять, что никакого злого умысла в моих действиях не было, но боль в области ребер сразу же напоминает о себе, и я недовольно морщусь. - Мы конечно же рады, что вы очнулись, но в вашем состоянии не стоило подниматься. Ложитесь, я вам помогу. Убрав планшет подмышку, она подходит ко мне и, положив ладони на мои плечи, помогает опуститься на постель. Потом поправляет одеяло, из которого я, когда пыталась встать, свила вокруг себя гнездо, и отходит на пару шагов назад, чтобы мне в горизонтальном положении лучше было ее видно. - Вы поступили к нам без сознания и несколько дней не приходили в себя. Нужно уладить некоторые формальности. Вы в состоянии сделать это сейчас, или лучше вернуться к данному вопросу позже? - Не уверена, но давайте попробуем. - Как ваше полное имя? – доктор Салливан, щелкнув авторучкой, подносит ее к папке-планшету. Открываю рот, но не могу произнести ни слова, закрываю и повторяю попытку, очевидно похожая в этот момент на рыбу, выброшенную на берег. За долю секунды вопрос перестает казаться таким уж плевым. Хватаюсь за то обстоятельство, что когда я открывала рот, хотела что-то произнести, банально даже на моторике, но и из этого ничего не выходит. Чем дольше я молчу, тем серьезнее становится лицо доктора. Доброжелательная улыбка исчезает с ее лица, а над переносицей все отчетливее проявляются две параллельные складки. Чиркнув что-то в медицинской карте, она продолжает смотреть на меня, но уже обеспокоено. - Если я скажу, что без сознания вы находились три дня, вы сможете сказать, какой сегодня день недели, число? – молчу. – Месяц? – Снова молчу, не имею ни малейшего представления. – Год? - Я не знаю, - выдавливаю из себя, пока она не перешла на столетия. – Это как-то подозрительно, правда?! Подождите… Черт с ней с датой, но не может же такого быть, чтобы человек не мог назвать собственное имя?! Это же неестественно! – нотки отчаяния проступают в голосе отчетливее, чем в сознании. - Успокойтесь! Нервничать сейчас ни к чему. Может, вы вспомните что-то другое? Сколько вам лет? Где вы живете? Как зовут ваших близких? Снова задумываюсь, снова ощущаю, как напряженно мысли сканируют мозг, пытаясь добраться до потаенных уголков сознания, но ответа я снова не нахожу. Ни на один из вопросов. Мой разум девственно чист. Понимаю, что не имею ни малейшего представления даже о том, как я выгляжу внешне. Знаю только, что я белая женщина с разодранными худыми ногами, гипсом на правой руке и забинтованной грудной клеткой – все то, что я видела собственными глазами и прочувствовала руками несколько минут назад. - Хорошо. Что последнее вы помните? - То, что вы только что сказали. - Дорогая, - она на мгновенье закатывает глаза вверх, будто уже охренительно от меня устала, - я рада, что чувство юмора вас не покинуло, но все же, что вы можете восстановить в памяти до сегодняшнего дня? - Не знаю. Лес и бесконечную асфальтовую дорогу. Это все! И то, не уверена, что они мне не приснились. - А как вы оказались на этой дороге? Хочу пожать плечами, но вовремя вспоминаю, что это довольно болезненно, поэтому морщу нос. - Хм… - Селена, а я уже радуюсь, что смогла вспомнить хотя бы это, не отводит от меня пристального взгляда, но умудряется что-то записать в медицинской карте. - Все плохо, да? - Вовсе нет. Вы пришли в сознание, а это уже положительная динамика. Диагноз пока такой: черепно-мозговая травма средней степени тяжести с сотрясением мозга, перелом трех ребер, переломы фаланг правой кисти, а также множественные ссадины. - А то, что я ни хрена не помню! Это вообще нормально? - Не совсем. Анамнез свидетельствует о ретроградной амнезии, что при средней тяжести вашей травмы нехарактерно, тем более, что КТ не выявила каких-либо серьезных нарушений в функционировании мозга. – Доктор Салливан замолкает, но, видя мой озадаченный взгляд, считает необходимым обнадеживающе добавить: - Это дает основание полагать, что потеря памяти носит кратковременный характер. Будем надеяться, что она восстановится в ближайшие дни. - А если нет? - Тогда вернемся к этой теме позже. Для начала вам необходимо отдохнуть и восстановить силы. Глюкоза, я так понимаю, не пришлась вам по вкусу. – Она кивает головой на стоящую рядом с постелью капельницу. – Я распоряжусь, чтобы медсестра принесла вам обед. И да, вам прописан постельный режим, так что не вставайте. – Щелкнув авторучкой, доктор Салливан убирает ее в нагрудный карман и направляется к двери. - Доктор Салливан, подождите! - Да!? – женщина замирает, не убирая кисть с дверной ручки. - Мне нужна какая-либо вводная информация. Что со мной случилось? Как я здесь оказалась? - Вас нашли на дороге в Таленте. Судя по повреждениям, вы попали в ДТП. Скорее всего, вылетели через лобовое стекло, по крайней мере, в ваших волосах я обнаружила осколок триплекс, но, что странно, в сводках нет никаких сообщений об авариях в радиусе пяти миль. - Ладно. Авария. Это объясняет мое состояние и местоположение, все эти переломы, травмы, но… При мне могли же быть какие-то вещи, документы, что-то, что может подсказать, кто я?! - Увы, - доктор Салливан убирает ладонь с дверной ручки и на несколько шагов приближается к моей койке. - Никаких документов при вас не обнаружили. Ни документов, ни мобильного телефона, ни каких личных вещей, кроме одежды, что была на вас. - Понятно. Так я в Таленте? Где это вообще? - Штат Орегон. Но нет, вы не в Таленте. В Медфорде, что в двадцати милях севернее, штат тот же. - Но как я здесь оказалась? - Вас это удивляет? А где, по-вашему, вы должны находится? – над папкой-планшетом вновь зависает ручка. Доктор явно ждет, что я сейчас выдам то, что не уложится в рамки поставленного ей диагноза. Задумываюсь. Нет, я помню, что есть такой штат, как Орегон, но мне он не кажется родным, знакомым, значимым, дающим смутное представление о том, что за стенами этой больницы. Он мне кажется никаким, неинформативным, просто шестью пустыми буквам, не отзывающимися ничем в сознании, сердце и в такой же пустой памяти. Лихорадочно припоминаю оставшиеся сорок девять штатов, словно жду, что хотя бы на один из них последует какая-то реакция, екнет в груди или что-то вспомнится. Ничего! Как вот можно помнить все штаты, и совершенно не помнить себя? Я не имею ни малейшего представления о том, пребывание в каком бы штате Америки меня нисколько бы не удивило, будь то Аляска или Техас. Хотя Техас кажется чуточку более, по нутру, близким, чем, например, Аляска. Сдаюсь и поднимаю на доктора глаза. - Вас привезли на машине скорой помощи, - сдается Селена, так и не дождавшись от меня ответа. – Талент – небольшой городок. Там нет больницы, где вам помогли оказать квалифицированную помощь. - Подождите, если я была без сознания целых три дня, значит… У меня же, наверно, должны быть какие-то родственники, друзья, может быть, семья, дети! Меня же должен кто-то искать?! - Определенно! Мы дали ориентировку с вашим описанием в полицию, но пока это не дало результатов. - Ясно! – вдавливаю голову в подушку и прикрываю глаза. Очевидно, что продолжать расспросы бессмысленно. Доктор Салливан едва ли сможет что-то прояснить. - Ладно, - доктор Салливан возвращается к двери. – Приятного дня! Я зайду к вам в конце смены. Дверь за ней закрывается и тишина, что воцаряется в палате, становится невыносимой. Она так похожа на пустоту в моей памяти, что кажется, будто и я больше не существую. Господи, да кто мы без прошлого? Карандашные наброски на листе: без глубины, без цвета, без деталей, вырванные из фона, из обстоятельств, из взаимоотношений с другими людьми. Скупые линии, которые исчезнут, проведи по ним ластиком. Нарастающее отчаяние, что за десять минут доходит до критической точки, приглушает скрип открывшейся двери. Отрываю голову от подушки – на пороге женщина лет пятидесяти с подносом в руках. Обещанный доктором Салливан завтрак не заставил себя долго ждать. - Доброе утро, мэм. Меня зовут Джейн. Так уж вышло, что какое-то время мы с вами будем часто видеться. - Но даже это обстоятельство не заставит меня похвастаться тем же, в смысле представится! – ворчу я и пытаюсь вымучить из себя улыбку, но мне настолько не весело, что мышцы лица сопротивляются. - Что же, на это есть свои причины, я в курсе вашего диагноза. Давайте будем верить, что это временные трудности, с которыми вы скоро справитесь, нужно только восстановить силы и здоровье. Она ставит поднос на прикроватную тумбочку, и я тайком осматриваю его содержимое: бульон и что-то похожее на кашу – не самые изысканные блюда, но мой желудок, кажется, рад и им. Урчит в предвкушении, и даже рот наполняется слюной – видимо, гурманом я не была. Приподнимаюсь на кровати – как показывает практика, принимать сидячее положение, когда одна рука в гипсе, а ребра сломаны, не самое удобное и не самое приятное занятие. Даже удивительно, как я справилась с этим двадцать минут назад. Медсестра куда-то нажимает, и я чувствую, как подо мной приходит в движение спинная секция кровати – из любопытства заглядываю, куда она нажала, и обнаруживаю сбоку кровати пульт с несколькими кнопками. Джейн тем временем совершает еще какие-то манипуляции и передо мной оказывается откидной столик для приема пищи, а спустя мгновение поднос с едой. - Как не повезло, - причитает медсестра, садясь на стульчик рядом, - правая рука сломана. Ну ничего! Я помогу! – Она берет ложку и, зачерпнув бульон, подносит ее к моему рту. Не сопротивляюсь и послушно цежу бульон, хотя уверена, что с приемом пищи и сама бы прекрасно справилась, по крайней мере, каплю, стекающую по подбородку, я проворно смахиваю левой рукой. Джейн подносит к моему рту ложку за ложкой, и все это время развлекает меня непринужденной болтовней, перескакивая с погоды на улице на своих родственников, с них на причуды пациентов, с пациентов на больничные сплетни о персонале. Ем и слушаю ее в пол уха, но все же слушаю. Наверно, я испытываю острую потребность заполнить свой мозг хоть какой-то информацией. - Ну, вот и все! – заключает Джейн, возвращая ложку на поднос и вставая со стула. – Аппетит у вас хороший, а это первый шаг к выздоровлению! – Она убирает поднос, складывает откидной столик и собирается покинуть палату, но я останавливаю. - Джейн! – она оборачивается. – Доктор Салливан запретила мне вставать, вы можете выполнить одну мою просьбу? - Конечно, в чем дело? - Я хочу посмотреть на себя в зеркало. - Милая, это не самая лучшая идея, - мягко отговаривает Джейн, но, видя мои молящие глаза, сдается. Подходит, выуживая из кармана больничного халата небольшое складное зеркальце. Увидеть полную картину в нем невозможно – двухдюймовый диаметр поверхности всячески этому препятствует, но определенные выводы сделать позволяет. Что ж, я блондинка и, по всей видимости, не от природы, на носу пластырь, и это дает надежду, что со временем переносица перестанет быть такой то ли толстой, то ли опухшей. Щеки в мелких царапинах, веко правого глаза отдает синевой, бровь над ним залеплена пластырем. Глаза непонятного цвета: и не голубые, и не зеленые, и даже не карие, будто кто-то кинул все возможные цвета, начал их перемешивать и отвлекся. - Спасибо! – возвращаю Джейн зеркало, и откидываюсь на подушку. Странное это ощущение увидеть в собственном отражении незнакомку! Удивленно всматриваться в отдельные части лица на этом крохотном зеркале и пытаться сложить из них пазл. А ведь была надежда, что воспоминания нахлынут потоком, стоит лишь увидеть себя. Закрываю глаза, словно только так смогу спрятаться от странных обстоятельств этого дня. Хочется спать. Не физически, скорее морально. Хочется уснуть в надежде, что при последующем пробуждении мой мозг включится правильно, и я вспомню все.