I'll never be your dog

Отталкиваюсь лопатками от кровати, просыпаясь, и резко открываю глаза. Дышу часто и поверхностно, и сердце в груди гулко ухает. Все еще чувствую его прикосновения на бедрах, талии, по всему телу, будто он только что убрал руки. Снова эти сны. Они как кошмар, но пугают по-другому: ни какими-то кровавыми ужасами в стиле хоррор, ни таинственными потусторонними силами, ни мерзкими существами, а ужасающей правдоподобностью, бесконечным повторением и реакцией моего тела на происходящее во сне. Осознавать последнее особенно унизительно. Недовольно ерзаю на постели и пытаюсь отвлечься, скинуть с себя остатки липкого возбуждения и не ощущать постыдную влажность между ног. Эти сны дезориентируют, на время прячут от главной проблемы, того кошмара, что преследует меня наяву. С тех пор, как я обнаружила себя в больнице Медфорда, прошел месяц. Раны и бесчисленные ссадины затянулись, переломы почти срослись, а вот память даже не думает восстанавливаться. Я по-прежнему никто: без имени, без прошлого, без понимания, кто я есть на самом деле. Возможно, именно поэтому меня и пугают эти странные эротические сны, что врываются в мое сознание почти каждую ночь. Я не могу их интерпретировать, связать с какими-то событиями из прошлого или отнести к проискам нездоровой фантазии. Каждый раз в этих снах мной жестко обладает некий мужчина. Его лицо мне ни разу не удалось рассмотреть или запомнить, но все остальное предстает в мельчайших подробностях, вплоть до испытываемых мною эмоций. Я неизменно чувствую себя его вещью, но там, во сне, мне нравится это ощущение. В его действиях нет ни капли нежности, только животная всепоглощающая страсть, как воплощение звериного инстинкта продолжения рода. И я в этих снах так податлива и похотлива, что меня невольно посещает мысль, будто в прошлом я была представительницей древнейшей профессии. Но мужчина всегда один и тот же, и пусть его лицо скрыто от моего сознания каким-то внутренним блоком, его тело я изучила наизусть: каждый дюйм подтянутого торса, все рельефы мышц, длинную цепочку букв татуировки на ключице и даже сетку вен под кожей. Я неизменно узнаю его по поступи шагов, по запаху, я чувствую его присутствие даже когда он за спиной. Неважно, что мне снилось до этого, как только появляется он, я тут же становлюсь другой. Даже звук расстегивающейся молнии заставляет волоски на теле приподняться от возбуждения. Часто, просыпаясь, я, как и сегодня, продолжаю фантомно ощущать, как смыкаются его руки на моей талии, как он ненасытно проникает в меня, и эти ощущения настолько явственны, словно меня и вправду кто-то имел, пока я спала. Стараюсь не думать об этих снах, стараюсь не думать, кто он, стараюсь вообще не думать, лишь бы избавиться от наваждения. Смотрю в окно, будто там ответы на неясные вопросы, будто там, в клочке серого неба, все самое важное, вся суть моей никчемной забытой жизни. Забытой, возможно, именно потому, что в ней не было ничего, о чем бы стоило помнить. - Доброе утро, мэм. Как вы себя чувствуете? – бодрый голос медсестры заставляет меня оторвать взгляд от окна. - По-прежнему, никем! – награждаю понурым взглядом ни в чем не повинную, добродушную женщину, и меня сразу же начинает грызть совесть. - А настроение у нас, я гляжу, не очень! - А какое оно должно быть? Мне кажется, и вам порядком надоело каждый раз придумывать для меня какое-то обращение: мэм, мисс, дорогая. Может, уже пора придумать мне хоть какое-то имя? Никто, Немо, Амнезия, Лета? - Лета? – очевидно, по всем остальным пунктам у нее нет возражений, а вот это как-то зацепило. - Да, Лета. – Произношу это название, и в башке бесконтрольно всплывает недавний сон, обнаженный торс мужчины с татуировкой на ключице, его руки, его прикосновения, его... Нет-нет-нет! Гоню эти видения прочь и деланно вызывающим тоном продолжаю. – Лета - река забвения в древнегреческой мифологии. Или, может, больше подойдет имя Джек? Знаете, как у Паланика «Я поврежденный мозг Джека»?! – Вижу серьезный, сосредоточенный взгляд Джейн и замолкаю. Я растеряна и напугана своим диагнозом, тем, что творится в моей жизни, но понятно, что никто в больнице в этом не виноват. – Простите. – Меняю тон и откидываюсь на подушку. - Вот почему я помню про эту дурацкую реку и цитаты из Паланика, но не помню ничего о себе? - Должно быть, вы много читали. - Лучше бы я вела дневник и никогда бы с ним не расставалась! - Поверь моему опыту, деточка, память бы это не вернуло. Только бы дало понимание, кто ты есть. - Так это самое важное! - Не буду спорить! Я принесла тебе кое-что, - Джейн протягивает мне пакет, и я, удивленно глядя на нее, принимаю его. – Помнишь, ты говорила, что хотела бы выходить на прогулку за территорию больницы? В нем кое-какие вещи. Они, конечно, немодные, но в них ты, по крайней мере, не будешь выглядеть пациенткой больницы. *** Те вещи, что были в пакете, сейчас на мне: старомодное коричневое платье в белые вертикальные полосы разной ширины, бежевая болоньевая куртка, полуботинки. Наверно, эта одежда добавляет мне лет десять к возрасту, который и так туманен, но это неважно. Кто знает, может мне и вправду сорок?! Я снова на аллее, чуть в стороне от центральной площади городка, сижу на скамейке под вязом и смотрю на прохожих. С тех пор, как у меня появились эти вещи, я здесь бываю каждый день. Прихожу в одно и то же время, спустя час после обеда в больнице, и сижу до первого проявления сумерек. Здесь мне легче и спокойнее, здесь получается отвлечься, мерно плавать в потоке безотчетных мыслей и не думать о реальном положении вещей. Я знаю, что если ничего не вспомню, то через неделю меня переведут в психиатрическое отделение, и это уже кажется заявкой на постоянную прописку. Возможно, там мне и место, возможно, там меня подправят, излечат, возможно, там я просто смирюсь и перестану цепляться за прошлое, которое мне все равно недоступно. Порой мне кажется, будто я в чьем-то блеклом сне или воспоминании о городе, который вот-вот захватят джунгли. И вроде бы, еще немного и картинка станет четкой, явит мне то, что было в прошлом, но этого не происходит. Я так отчаянно пытаюсь вспомнить, кто я есть на самом деле, что начинаю путать происки своей фантазии с обрывочными воспоминаниями. Иногда что-то мельком всплывает: добротный деревянный дом, выкрашенный голубой краской, лужайка с полевыми цветами перед ним, грунтовая дорога, по которой я еду на двухколесном велосипеде. Я ловлю эти обрывки всплывающих изображений, но они развеиваются точно мираж в пустыне или остаются, не привнося никакой информативности. Каждый раз, когда в голове появляются подобные видения, я цепляюсь за них, пытаюсь развить, осмотреться в той обстановке, и именно эта попытка все рушит. Грань между реальными воспоминаниями и воображением, старающимся визуализировать, дополнить и продлить эти воспоминания, размывается. Я перестаю понимать, что было всполохами поврежденной памяти, а что простой фантазией. Даже то, что всплыло в сознание неожиданно, как вспышка молнии в ночном небе, начинает восприниматься обманом, псевдовоспоминаниями мозга, желающего во что бы то ни стало восполнить пробелы. Я боюсь, что никогда ничего не вспомню, но это страх моего подсознания, который иногда проносится бегущей строкой, заставляя кожу покрыться мурашками, и тут же отпускает. Странно, но то, что сейчас со мной происходит, это отсутствие прошлого воспринимается какой-то предысторией, чем-то до банальности затянутым и чужим. Меня будто на время погрузили в вакуум, накачали транквилизаторами, оборвали связи с внешним миром, чтобы я успокоилась, что-то переосмыслила и стала готова к новой жизни. Порой, я вижу, как за меня волнуется Джейн, и удивляюсь этому, потому что во мне, видимо, не осталось ни толики тех эмоций, ни градуса тех переживаний, что есть у нее. Да и ее переживания мне непонятны. Нет, конечно, радует, что моя судьба кому-то небезразлична, но все же ощущение, что я вызываю одну лишь жалость, неприятно саднит где-то внутри. Вероятно, именно поэтому мне нравится бывать за территорией больницы. Здесь я не вызываю жалость, не ощущаю на себе сочувствующие взгляды, не слышу за спиной: «Бедная девочка! Это же надо потерять память?!». Случайные прохожие, если и удостаивают меня мимолетным взглядом, безразлично идут дальше. Для них я никто, что, собственно, лишь совпадает с моим самоощущением. А вот они для меня, как некое учебное пособие. Кажется, это даже вошло в привычку: приходить сюда и рассматривать людей. Так легко по внешнему виду человека представить всю его жизнь вплоть до мельчайших деталей. Вот идет женщина – фанатичная любительница кошек. Лет через пятнадцать она превратиться в затворницу, этакую конченную кошатницу, выбирающуюся на улицу лишь для того, чтобы купить корм или подобрать со двора нового питомца. А этот мужчина строит из себя добропорядочного семьянина, спешащего домой, но по его бегающему взгляду, неизменно задерживающемуся на любой особи женского пола, видно, что он не прочь найти подружку на ночь для внебрачной, случайной связи. Но я, впрочем, совершенно его не впечатляю. Отворачивается, столкнувшись со мной взглядом, и проходит мимо даже, кажется, нервно дернув плечом. Так просто награждать ярлыками случайных прохожих, но так сложно увидеть в собственном отражении хотя бы ложную версию своего прошлого. Кто я, что я и как оказалась в этом городке? Есть ли у меня семья, родные, ищет ли меня в этом мире хоть кто-то? Или я такая же затворница и единственные, кто смог заметить мое исчезновение, семь или десять наглых кошачьих морд? От одной этой мысли становится не по себе - слишком похоже на правду. В сводках пропавших без вести нет ни одного заявления с фото или описанием, которое бы подходило мне. Неприятный холодок пробегает по телу, и я плотнее запахиваю на себе болоньевую куртку. На улице промозгло и уже начинает смеркаться – значит, пора обратно в больницу. Маршрут тоже уже привычный: сначала до набережной местной речушки – Ваконда, кажется - там постоять минут пять, подумать о бренности бытия и дальше уже напрямую к больнице. Останавливаюсь у бортика ограждения и всматриваюсь в мутные потоки: сегодня течение реки особенно завораживает. Она упорно гонит свои воды на запад, туда, где сможет слиться с соленым океаном. Пасмурно. Серый свод тучевых облаков и нарастающие сумерки превращают полотно реки в мрачную, темную ленту. Ветер, которого нет на берегу, делает ее поверхность живой и неровной. Я смотрю на эту гипнотическую рябь и выпадаю из реальности. Кажется, что я и сама уношусь куда-то вместе с потоками реки, туда, где возможно вспомню свое прошлое. Из водоворота небытия, из провала мыслей меня вырывает чей-то цепкий взгляд. Чувствую его, словно он осязаем, и повожу плечами, будто таким образом его можно скинуть с себя как чью-то руку или накинутый пиджак, но ощущение не проходит. Поворачиваю голову направо, и интуиция меня не подводит – вижу мужчину лет тридцати пяти. Смотрит на меня пристально и, кажется, даже замедлил шаг, стоило мне оглянуться. Не понимаю, что в нем не так, но по нему сразу заметно, что он не из местных. Одет дорого - возможно, я в этом как-то разбиралась раньше - я почему-то вполне отдаю себе отчет, что одна его кожаная куртка стоит целое состояние, а ботинки раз в десять превышают стоимость всей одежды, что на мне, даже если продавать ее с аукциона антикварных вещей. Секундное замешательство, что наблюдалось в его действиях, в выражении лица, уже прошло. Идет собранно, целенаправленно, горделиво расправив плечи, и смотрит прямо на меня, не отводит взгляда ни на мгновенье. Это почему-то неимоверно смущает с учетом того, что прохожие редко удостаивают меня даже мимолетным вниманием, предпочитая не замечать вовсе. Возможно, мне только кажется, что он смотрит на меня: решаю оглянуться, вдруг за моей спиной происходит что-то запредельно любопытное. Вижу почти безлюдный променад набережной и в ближайшей перспективе никого и ничего интересного, разве что прозрачный полиэтиленовый пакет витает над землей в восходящих потоках воздуха. Устремляю беглый взгляд на мужчину – все еще смотрит, и теперь нет никаких сомнений, что на меня – теряюсь, опускаю глаза, а потом и вовсе отворачиваюсь к реке, пытаюсь мыслями уплыть вместе с ее водами. Все равно не получается отвлечься, все также ощущаю на себе его взгляд: пристальный, изучающий, обжигающий. Вот что ему нужно? Он не показался мне таким же жаждущим сексуальных приключений, как тот мужчина на аллее, но все равно его взгляд обнажает, закрадывается в нутро, будто знает гораздо больше, награждает каким-то ярлыком потаскухи, таким же субъективным, как и те, что я прилепляла на всех недавних встречных. Кошусь вправо и боковым зрением замечаю: от меня мужчину отделяет не больше трех ярдов и от этого особенно заметно, что он не просто идет мимо, а подходит именно ко мне. Дрожь пробегает по телу, сердце внутри начинает брыкаться, кровь стучит в висках так, что все звуки улицы пропадают, а каждая мышца тела напрягается до предела, будто заставляя сорваться с места и умчаться куда угодно, лишь бы подальше от него. Отталкиваюсь ладонью от заграждения, вероятно, поддаваясь инстинктам, но в голове начинают мелькать картинки: улица большого города, променад, где толпами снуют люди, и я, огибая их, несусь вперед, задыхаюсь от неровного, сбившегося дыхания. В легких саднит, с головы срывается шапка, но я за ней не возвращаюсь, бегу дальше из последних сил. А потом видения обрываются, оставляя меня здесь, на набережной Ваконды, с мужчиной, остановившимся на расстоянии вытянутой руки, и с упущенным шансом трусливо сбежать. Поворачиваюсь к нему. Из последних сил смотрю ему в глаза. Карие, прищур кошачий, и даже брови только подтверждают, что все люди как люди, произошли согласно теории Дарвина от обезьян, а он, блин, от пум, тигров или леопардов. Симпатичный, но вызывает во мне безотчетный страх. Колени предательски дрожат, и я вцепляюсь в металлический завиток заграждения, лишь бы не грохнуться на мостовую. Во рту пересохло, губы слиплись, но я пытаюсь разъединить их языком, вероятно, чтобы поинтересоваться: «В чем дело?», но мужчина меня опережает. - Анна?! – демонстративно оглядывает меня с головы до ног. - Ты снова решила примерить старый образ? - Вы знаете меня? – изумленно распахиваю глаза. Смотрю на него по-новому, точнее, наверно, тщетно пытаюсь взглянуть по-старому, отыскивая в закромах разума потерянные сигналы. Он молчит слишком долго, смотрит внимательно с нескрываемым скепсисом, усмехается, качая головой, и, наконец, изрекает: - Вряд ли. По тебе Голливуд плачет, вот правда! Думаю, ты настолько заигралась, что сама себя давно потеряла. Ладно, не беспокойся. Я всего лишь хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Он разворачивается и просто уходит туда, откуда пришел, заставляя мой мозг зависнуть в поисках догадок того, что это сейчас было. Смотрю ему в спину с открытым ртом и, кажется, дожидаюсь мухи. Самое дурное, что так и не могу уяснить для себя: знает ли он меня, обознался или подошел, исключительно заботясь о моем состоянии. Вид-то у меня, должно быть, нездоровый. Выхожу из ступора, когда мужчина удалился от меня на столько, что его фигура во всем черном больше напоминает неясный силуэт. Прежде чем нагнать его, успеваю неприлично запыхаться и прийти к выводу, что регулярные пробежки не были частью моей жизни. - Постойте! – кричу, когда расстояние между нами сократилось до нескольких ярдов. – Почему вы назвали меня Анной? - А что? Угадал? – оборачивается на мгновенье, но скорость не снижает. - Я не знаю… дело в том, что… - растерянность и сбившееся дыхание заставляет делать паузы, но я собираюсь и выпаливаю, как самый весомый аргумент. - У меня амнезия! - Амнезия? – Он останавливается у черного внедорожника, позволяя наконец себя нагнать, и нажатием кнопки на брелоке снимает блокировку дверей. – Похоже на очередную ложь! - усмехается, с упреком глядя на меня, и садиться на водительское сиденье. - Да почему ложь? Почему очередную? – возмущаюсь, хотя очевидно, что он услышал только первые несколько слогов моей тирады, пока не захлопнул дверцу машины. Стою, все еще чего-то дожидаясь. Ответов больше не стало, а количество вопросов только увеличилось. Звук заведенного двигателя только подстегивает меня приступить к решительным действиям: открываю дверцу внедорожника и в наглую плюхаюсь на пассажирское сиденье. - У меня, правда, амнезия. Полтора месяца назад я попала в аварию, где-то в этой местности. Вылетела через лобовое стекло, ну так говорят врачи. В результате, несколько мелких переломов, сотрясение мозга и этот чудесный недуг. Я, действительно, не знаю, кто я. Никаких документов при мне не было. Ни документов, ни мобильного телефона, ни, собственно, машины. И я понятия не имею, как можно было вылететь через лобовое стекло, без машины. Если я ничего не вспомню, меня переведут в психиатрию! Я не хочу туда! Мне важно – понимаете? – важно узнать о себе хоть что-то! - Судорожно вбираю воздух, завершив пламенную речь, которую мужчина слушал молча, не перебивая, и даже, в общем-то, не глядя в мою сторону. - Так я Анна или нет? Он не отвечает, молча трогается с места, направляя машину на шоссе. Немного растерянно наблюдаю, как увеличивается скорость, как столбы, деревья за стеклом, начинают мелькать чаще, и все еще не понимаю, что происходит, куда мы едем, но не теряю надежды прояснить хоть что-то из своей биографии.