- - -
— Да мать твою, ты что, сёгуна замочил? — Джесси не остановило резкое появление ассасина; закрыв барабан револьвера резким движением руки, он, почти не целясь, всадил пулю прежде, чем тот догадался об угрозе. Он перевёл взгляд на глаза японца, наполняющиеся молчаливой благодарностью и — одновременно — паникой; после громкого выстрела слух снова подвёл его, не предупредив о приближении врага сзади. Лучник по мере сил пытался обезвредить самых ближних нападающих, пока он пытался увернуться и отступить. Он оглянулся, когда прикрытие со спины прервало свою активность — снова вне его реакции — его партнёр по беде уже лежал на земле, загибаясь от боли. Джесси застыл, не зная, что делать: развернуться и защищать свой тыл, или попытаться помочь, рискуя своей задницей. Пару секунд он наблюдал, как обезоруженного ниндзя поднимали за волосы, прилипающие к окровавленным губам и носу, моментально приставляя клинки к его шее. Теперь он мог слышать топот сзади; в запасе у него менее десяти секунд для принятия решения. Снова время замедляло свой бег; снова чёртово давление в правом глазу давало о себе знать, отчего он закрыл глаза; крики на неизвестном ему языке уходили на задний план, сливаясь в единый поток, но не смешиваясь с голосом нынешнего «коллеги», за который он цеплялся, как за ориентир. Он отбрасывал любые мысли о том, что этот лучник может оказаться его врагом; сейчас ему нужно было выбрать цели, количество которых должно ограничиваться шестью, и этот японец в них не входил. Теперь слух действовал ему на пользу, как и время. Сейчас. Чёртов альтруизм. Он усмехнулся, открыв глаза; все шесть пуль нашли свои цели и освободили лучника из хватки врага. Джесси продолжал улыбаться, довольный успехом и почти не сопротивляясь нападению сзади. Он отбился от одного; разбил лицо прикладом пустого «Миротворца» второму; выронил оружие, почувствовав новую волну ослепляющей боли в руке, и без того потерпевшей за эти сутки не одну травму. Он чувствовал, что на грани потерять сознание. Он безоружен; рука окончательно выведена из строя; слезился глаз, напоминая о давлении; кружилась голова. Он смутно разбирал движение вокруг, поддаваясь обмороку и встречая лицом сырые опавшие листья, устилавшие поблёкшую траву. Спустя полчаса его привёл в чувство очередной кошмар, перерастающий в резкую боль, напомнившую о всех травмах разом: глаз, рука, вывихнутая лодыжка, и прочие, сливающиеся в единую агонию, ранения и ушибы; вся совокупность этого заставила его закричать; темнота вокруг не собиралась отступать, что вызывало ещё большую панику. Он почувствовал руку, отдающую запахом крови, на своих губах, успокаивающее, но и в то же время, ужасающее шиканье в темноте и что-то, щекочущее его лицо (волосы). Тишину, прерываемую тихим шёпотом дождя, ударяющегося о траву. Паника перерастала в ужас безызвестности и стремительное онемение ушибленной ноги. — Тихо, мы в безопасности, только не кричи. Прошло далеко не полчаса, как ему показалось сначала. Темнота всё ещё отказывалась отступать, пока он пытался вглядеться в фигуру, которой принадлежал голос; но он был знакомым, что заставило его успокоиться и попытаться сосредоточиться. Он почувствовал, как его поднимают, облокачивая на что-то мягкое и тёплое; услышал знакомый звук. — Пей, — голос его нового знакомого прозвучал совсем рядом; он понял, что это мягкое и тёплое — тело лучника; спиной он мог чувствовать вибрации его низкого голоса. — У тебя ранения. Перелом. Тебе нельзя замёрзнуть, пей же. Джесси почувствовал горлышко фляги возле губ. Странный запах. Странная фляга. Но что он только не пил в своей жизни. Странный вкус, похожий на крепкое вино, но не дотягивающий по крепости до виски. Но алкоголь, каким бы странным ни казался, всё же обжигал изнутри и был как нельзя кстати, действительно помогая немного согреться. Джесси приподнялся, сев к камню рядом с лучником, и потянулся рабочей рукой к карману в надежде найти спички, если они не промокли. Японец вздрогнул рядом от неожиданности увидеть огонь. Джесси толком не разглядел ничего, кроме темноты вокруг и завешанного чёрными волосами лица лучника слева от себя. — Не делай этого, нас могут найти. И твоей руке нужен покой, хватит дёргаться. Джесси снова потянулся к карману, надеясь добраться до сигарилл. Снова чиркнул спичкой, поджигая сигариллу, и в этот раз встретившись взглядом с ниндзя, который собирался что-то сказать. Джесси опередил его. — Где мы. — Я не знаю. Нужно ждать до утра. — Зачем ты мне помогаешь? — Я… не знаю. А зачем… — Кто ты? Лучник замолчал, ёрзая рядом. — Ну имя-то у тебя есть? — одновременно с вопросом, Джесси предложил ему сигариллу. — Нет. — Ты про курево или про имя? — он хотел рассмеяться, но боль ограничивала и это. — Ханзо. — Хан-зоу? — Хан-зо, — повторил он, явно раздражённый тягучим акцентом ковбоя. — Хан. Чёрт, сложно. Мне повезло, что ты хотя бы понимаешь мой язык. Я надеюсь. Откуда ты знаешь его? — Ханзо! — максимально раздражённо парировал его новый знакомый. — Более важно, что я понимаю. Не всё. Тебе нужно поспать. Может, три часа. Или больше. И заткнись. Или нас заметят. Тишина неловко затянулась минут на десять. Или больше; прикидывая расчёты, Джесси понимал, что его ощущение получаса оказалось очень расхожим с реальным ощущением времени. Он потянулся к ноющей руке. — Не трогай. Я… — Ханзо замялся, явно выбирая слова. — Перевязал, — предположил Джесси. — Это, конечно, пиздец, даже не учитывая остальное. По всем вашим заморочкам, тебе проще было добить меня, или просто оставить подыхать. — Ты не знаешь моих «заморочек», — он неумело повторил слово, что заставило Джесси предпринять очередную попытку рассмеяться, о которой он быстро пожалел, морщась от боли. — Тогда мы похожи. Молчание Ханзо прервалось несколько минут спустя: — Нет. Это просто… Долг. Теперь я обязан тебе. — Пф-ф, да брось. Ты знаешь, сколько у меня долгов в карты? Я не считаю, что кому-то чем-то обязан. Или… Скольким я помог избавиться от проблем за пару баксов, которые считал недостаточной платой за услуги, так что… — Жизнью. Теперь настала очередь Джесси замолчать. — Да брось ты эту хрень. Считай, что я простил тебе те сраные несколько баксов. Которые затянули меня в этот пиздец. — В этот что? — с осторожностью переспросил Ханзо. В этот раз Джесси всё же рассмеялся, стараясь не обращать внимания на боль. — Ну, катастрофа. Знаешь, когда всё хреново. Настолько, что ты думаешь, что это конец. — Я не пытался тебя убить, — напрягся лучник. — Да чёрт. Ты не так это понимаешь. Я… — смех вызвал новую волну боли, переходящую в кашель. — Если ты не будешь тихим и спать, я буду тебя игнорировать. Я должен тебя тут оставить, а не сидеть с тобой. Как ты и сказал, «бросить подыхать». — Тогда бросил бы.- - -
Ханзо молчал. В какой-то степени он был рад, что ковбой замолчал; в той же степени это и напрягало. Он вслушивался в шум дождя, опасаясь возможного преследования или засады и пытаясь не заснуть. — Как твоё имя? — наконец он собрался нарушить затянувшееся молчание. Оно продолжалось, пока он не почувствовал упавшую на его плечо голову ковбоя. Ханзо развернулся, пытаясь привести его в чувства. Дотянулся и ощупал его раны на бедре — вертикальное положение и напряжение снова открыло их. Ему пришлось стянуть с себя obi и перевязать его бедро. Ещё одна бессонная ночь. Их и до этого было слишком много. Предвидел бы он ещё одну, да и столь обусловленную лишними проблемами — он бы поискал возможность выспаться прежде. До рассвета было ещё часа три; теперь он, наоборот, пытался найти в голове любую мысль, чтобы отвлечься от монотонного шума ливня. Бросил бы. Почему он не бросил его? Потому что за эту ночь этот странный американец спас его большее количество раз, чем его сторонники, возможно, за всю его жизнь? Он не спасал никого, даже членов собственной семьи. Теперь, в одиночестве, он уже сомневался, что поступал правильно; но ситуации прежде обычно несли собой уверенность в его правоте. Эта была похожей, но всё же вызывала сомнения. Сколько раз он помогал другим за последнее время и каждый раз жалел об этом. Обращаясь в бегство, чтобы спасти свою жизнь, как только платой за его помощь становилось предательство. Возможно, это цена за его голову, совокуплённая с тяжёлым положением людей вокруг — желание заработать подавляло честь, благодарность и совесть. Его интуиция получила достаточно опыта, чтобы не идти на поводу у благих намерений, но в этот раз она неуверенно колебалась с решением и, так как оно затянулось, совесть взялась решать это самостоятельно. Или долг. Или интерес. Или усталость от затянувшегося одиночества. Это был странный переломный момент; как раз тот, когда одиночество становилось настолько же естественным, как дыхание, но и одновременно пробуждало отчаяние, запиханное столькими усилиями в самые тёмные уголки его души, и возвращало его на передний план с новой силой. Он не знал, ошибся ли он в желании помочь (в абсолютно мизерной надежде не получить обычный способ расплаты за это), или ошибся в желании избавиться от одиночества (потому что интуиция, которой он доверял, упорно закидывала его отговорками). Он взвешивал умения этого странного американца. Весь он был настолько же противоречивый, как собственные мысли Ханзо сейчас. Меткая стрельба в сочетании с неуклюжими и непредсказуемыми движениями. Быстрая реакция, но необдуманные и громкие действия. Странное, шумное оружие, но изящество и расчёт. Один, но без сомнений выходящий против нескольких. Глупо бросившийся на сторону незнакомого ему человека, простив ему ограбление и нападение. Одновременно мешая ему уйти и одновременно спасая ему жизнь. Если первую часть фактов Ханзо как-то и удавалось уложить в сознании, то последние два факта были вне его понимания. Нерешительность? Глупость? Какая-то непонятная ему выгода? Или, самое сомнительное и напрягающее — положение, аналогичное его собственному? Ханзо чувствовал, что запутанность мыслей начала тянуть в сон; он переложил ковбоя с плеча к себе на колени и потянулся к алкоголю. Hyōtan* пустовала. Чёртов ковбой выпил всё. Он наткнулся на спички; бросил взгляд в сторону потухшей сигариллы. Какая же гадость, — подумал он после второй затяжки, пытаясь откашляться. Даже когда дождь утих, и облака на востоке приобретали розоватый оттенок, он всё ещё обдумывал намерения ковбоя. И не понимал своих. Таща его полдня на своей спине, будучи раненым. Отгоняя сон всю ночь не только ради себя одного. Потому что, будь он один, он бы уже вернулся домой. Если это можно называть домом. Попытки привести ковбоя в чувства были тщетными. Даже при тусклом свете была очевидна немалая потеря крови. Теперь совесть с большей силой выпинывала его сомнения в поступке и выуживала откуда-то изнутри сострадание и надежду (или просто желание быть уверенным, что он не напрасно, выбиваясь из последних сил, тащит потенциальный труп по дикому лесу вот уже который километр), что этот идиот выживет. Ханзо шлёпнул по его побледневшим щекам ещё пару раз и бессильно откинулся на камень, заставляя себя собраться с силами. Пытаясь найти причины, чтобы убедить себя не бросить ковбоя здесь. Их не было; лишь тяжёлый груз совести и долга, который он не мог игнорировать. Но и оставаться здесь дольше было опасно: быть найденным, или затянуть возможную помощь спутнику. Ханзо достал его странную пушку. Ему приходилось иметь опыт стрельбы из револьверов, поэтому он продолжил поиски, пытаясь найти патроны. С телом на спине от лука нет толку; так же, как и от танто. Иметь заряженный кольт под рукой было более привлекательным вариантом, чем выдвинуться просто так. Повторил вчерашние действия: закинул лук и колчан на спину ковбоя, закидывая ковбоя к себе на спину. Чертовски тяжёлый.