Солнце в его руках

От костра тянуло дымом, и в свете пламени тени на двух небольших, стоящих рядом палатках чудились Алеку почти стертыми из памяти фигурами и образами. Подул ветер, и вот, перед ним колеблется в закатных лучах крепкая яблоневая ветка. На ней всегда сидела Изабель — подоткнув верхнюю юбку платья за пояс, с любовным романом в руках, украденным у более старшей по возрасту Лидии. Алек все еще помнил, что на правом плече у сестры темнело родимое пятно, а волосы пахли медом. Тем самым, что приносил им тощий угловатый мальчишка с соседней фермы. — Так почему ты здесь? — Магнус присел напротив, устало вытягивая ноги в запачканных грязью сапогах. Весь день они занимались перегоном овец — собирали их, сгоняли к одному пригорку. Макс носился следом, лаял и улепетывал, стоило только Алеку бросить на него сердитый взгляд. А Магнус просто посмеивался, щуря темные глаза и работал, не прекращая болтать. Он внезапно оказался внимательным трудягой — споро отсчитывал свою часть стада, отвлекаясь иногда лишь на фляжку с водой. Глотал воду жадно, будто бы и не пробовал ничего вкуснее, хоть и набирал ее сам всего час назад из крохотного ручья. А потом вручал ее Алеку и смотрел с насмешкой, оказавшейся вдруг совсем не обидной. Пей, мол, или побрезгуешь? Приходилось упрямо вздергивать подбородок и пить, не отводя глаз. — Умер отец, — пожал плечами Алек. — Забавно, он столько лет работал на этой ферме, выкупив ее когда-то за баснословные деньги. Даже мать уговорил переехать, заставил горбатиться, вставать с рассветом и ложиться глубоко заполночь. А потом... просто умер. Оставив сбережения любовнице. Поначалу мы жили на то, что оставалось от продаж, пока не заболела Иззи, моя младшая сестра. Понадобились деньги на врачей, лекарства... — И вот ты здесь, спаситель семьи. — Я слышу в твоем голосе иронию, но все же, да. А ты? Макс устроился рядом, вытянул морду к костру, и Магнус коснулся пальцами длинных собачьих ушей. На смуглой коже мелькнули светлые полосы, похожие на те, что остаются обычно от колец. Но зачем ему столько? — ответа у Алека не было, а спрашивать не стремился. Ему и собственная душа казалась топким лесным болотом, а в чужой... в чужой и вовсе разобраться был способен с трудом. Да и знал он Магнуса не больше семи часов, за которые перебросился лишь парой-тройкой слов. Магнус огладил уши, провел по загривку — Макс лениво махнул хвостом, не торопясь открывать глаза. Улыбнулся вдруг тепло, вспоминая явно хорошее. — У меня в городе сын остался, — сказал и на изумленный алеков взгляд расхохотался, вспугивая засевших неподалеку птиц. — Что, не похож на папашу? — Не особо, — честно признался Алек. — Вот и я так думал, — усмехнулся Магнус и вновь улыбнулся, до крохотных морщинок, собравшихся у глаз. Подумалось вдруг, глядя на эти морщины, на спокойную уверенность во взгляде, что возраст его намного старше озвученных ранее лет. — Да только меня никто не спрашивал, — продолжил он, уставившись в яркое пламя костра. — Привели однажды мальчишку к порогу и сказали — владей. Не твой, конечно, но люби, пожалуйста, как своего. Только потом узнал, что его мать унесла болезнь, подхваченная от одного из пациентов в госпитале. — Ты любил ее? — Катарину? Нет. Мы были друзьями, росли рядом. Ну знаешь, когда друг за друга горой и кулаком в наглое лицо того, кто посмеет обидеть. И пусть вместо штанов она носила юбки, а машинам предпочитала все те же книги, преданнее друга я не встречал. Видимо, потому и оказался Рафаэль у меня — родной отец у него тот еще разгильдяй. На меня чем-то похожий. Разве что я однажды свернул не с той дорожки, а он по ней рванул на всех порах. То ли гений, непонятый миром, то ли просто самый последний дурак. Черт его знает, этого Рагнора. Черт его только и знает. В наступившей тишина застрекотали сверчки, засопел тише Макс. И в этом мгновении — немного прохладном от подувшего ветра, наполненном запахом дыма и вяленого мяса, вытащенного из упаковки и уложенного рядом на угли — не было и капли былой тоски ни у одного из них, не мешалось ничего напряжением от внезапных взаимных откровений. Они не знали друг друга и, возможно, в этом и была вся суть — мы можем сколько угодно храбриться, стуча кулаками в грудь о том, что нужно быть сильным и словом резать других. Но рассказать кому-то все свое, то самое, что больное до хрипов во сне; рассказать тому, кто пока что не знает тебя до самой малейшей черты — иногда так необходимо и важно. — Спать иди, — Магнус поднялся, когда был съеден последний кусочек. Размял затекшие от долгого сидения мышцы, прикрыл рукой широкий зевок. — Разбужу в три часа, будешь сидеть до утра. Просыпаясь позже, от легкого тычка в плечо и сонного пожелания «незаснутьдоутраиначевздернупервымделом», Алек думал, как же странно все-таки складывается теперь его жизнь. И знал бы отец — суровый и временами деспотично жесткий — что однажды его старший сын, которого так удобно было колотить на пьяную голову, будет сидеть ночью на поваленном старом дереве, смотреть на звездное бесконечное небо и думать... ...Господи, как хорошо.