Гетерохромия.

      Пётр Иванович тихонько отворяет дверь родного дома. Ещё никто не вставал, только Прасковья возится на кухне. Тянет дымком от самовара и чем-то жареным. Он на цыпочках проходит в гостиную, надеясь найти там заветный графинчик; пол-рюмки коньяка явно недостаточно было, после таких-то событий.       В гостиной лучи совсем раннего прозрачного солнца рисуют на стенах яркие прямоугольники, и он не сразу замечает Аню. Свежая и бодрая, несмотря на ранний час, она рассматривает какой-то рисунок.       — Дядя, сколько же ты пропадал! Ты был мне так нужен! — Аннет кидается его обнимать. Он даже теряется от такого бурного проявления чувств. Прикидывает, сколько же времени он не был дома. Уехал позавчера поздно вечером, сейчас раннее утро. Он вернулся даже раньше, чем обещал. Да, ему тоже кажется, что не меньше недели он отсутствовал, столько всего было…       — Аннет, я тоже рад тебя видеть, — он слегка отстраняется, посмотреть на неё, — но меня не было меньше двух дней. Что-то случилось?       Тут усталость окончательно берёт своё, Пётр Иванович качнувшись на нетвёрдых ногах добирается до дивана. Аня это замчает, с беспокойством его оглядывает.       — Да, но ничего страшного. А ты здоров? У тебя лицо оцарапано.       — Здоров.       Она наклоняется над ним, слегка втягивая носом воздух, как она делала это, когда подозревала, ну, вы понимаете…       — Дядя, от тебя пахнет… пахнет порохом?       — Ах, ну да, пахнет. Цирк. Я был в цирке, видишь ли… мы запускали петарды.       — Ты хочешь мне рассказать? – и Аня усаживается рядом, и смотрит внимательно, и улыбается озорно.       Ему хотелось, конечно, ему хотелось рассказать ей, его прекрасной, умной, всё понимающей, необыкновенной Аннет.       Как он купался в лучах циркового света, чувствуя себя в два раза моложе, как летали его сверкающие бабочки кинжалов, как в грохоте аплодисментов он подхватил брошенный ему цветок, и бросил обратно публике, и его поймала такая милая девушка.       И как её драгоценный Штольман исполнял танец укротителя посреди оскаленных морд лучших, то есть главных бандитов из двух городов, а он, Пётр распугивал их римской свечой, и они испугались, «представляешь, Аннет, они разбегались в ужасе!».       И как Яковлев, пожимая ему руку на прощание, ему, чудаковатому пьянице, молча посмотрел с удивлением. «Ха, с удивлением!»       Но он не находил первых слов. И последующих не находил, потому что не знал, как её развеселить, не расстроив.       Он уже видел, как его улыбающаяся Аннет вмиг становится строгой и озабоченной, и произносит, хмуря брови, «Но это же очень опасно, дядя!», и сразу превращается в Марию Тимофеевну.       И поэтому Пётр Иванович говорит просто: «Всё было прекрасно, Аннет!», и это абсолютная правда.       И он просто закрывает глаза, и просто засыпает без снов.             Потому что – зачем сны, когда есть такая жизнь!