Провал во времени (Jeeves and the Hole in Time)

      Я проснулся, потому что мистер Вустер сильно дрожал. Лихорадка сменилась ознобом, и он весь был в холодном поту, несмотря на теплое одеяло и мои объятия.       — Сэр. — Я убрал со лба липкие волосы. Липко было везде, где соприкасались наши тела, но это сейчас неважно. — Сэр, проснитесь. — Он тихо застонал и попытался прижаться ко мне плотнее, уткнувшись лицом мне в шею. — Мистер Вустер, проснитесь.       Он снова застонал и повернул голову, приоткрыв глаза. Дышал он хрипло и с трудом.       — Дживс? — Он сильно вздрогнул и попытался обнять себя обеими руками. — Холодно.       — Я знаю, сэр. Это озноб, вас всю ночь лихорадило. Сейчас я наберу вам горячую ванну. — Он кивнул и свернулся калачиком. — Вернусь через минуту, сэр.       Я неохотно отстранился. Халат остался в библиотеке, а надевать вчерашний костюм на мокрое белье совсем не хотелось. Остановился на том, что натянул лишь рубашку.       Когда я начал набирать ванну, приоткрылась дверь в библиотеку.       — Дживс?       — Да, мисс Барр? — Я отступил, ожидая, что она выйдет, но она только просунула в щель мой халат.       — Подумала, он тебе понадобится.       Я улыбнулся.       — Благодарю вас, мисс Барр. Теперь я выгляжу гораздо приличнее.       Только теперь дверь открылась, и мисс Барр показалась в проеме. Она все еще была во вчерашней одежде, крайне измятой — очевидно, она в ней спала.       — Как Берти?       — Жар перешел в озноб. Я хочу помочь ему принять ванну.       Она кивнула. У нее опухли глаза, и под ними начали проявляться круги.       — Правильно. Я сделаю чай.       — Хорошо, мисс.       Она все так же сонно пошла на кухню, а я забрал из библиотеки одежду мистера Вустера и вернулся в спальню. Он свернулся под одеялом в позе эмбриона и теперь, лишившись тепла моего тела, дрожал еще сильнее. Сил у него совсем не было, так что я помог ему надеть халат и отвел в salle de bain. Оказавшись в горячей воде, он охнул и закашлялся. Я опустился рядом с ним на колени и придержал, чтобы он не наглотался воды.       — Голова, Дживс, — пробормотал он, глядя на меня снизу вверх и обнимая себя обеими руками, все еще не переставая дрожать. — Грохочет, как кубинский барабан.       — Когда вы согреетесь, сэр, мы отвезем вас к врачу. Документы доставили вчера вечером, и у нас больше нет причин откладывать визит. — Придерживая мистера Вустера одной рукой, я помог ему опуститься под воду по подбородок. Колени будут выпирать наружу, но тут уж ничего не поделаешь.       — Ужасно себя чувствую.       — Я знаю, сэр.       Он посмотрел на меня жалобно.       — Почему мне так плохо?       — Потому что вы нездоровы, сэр. Так действует болезнь.       — Сделай, чтобы снова было хорошо.       Он зажмурился от боли. Я положил теплую мокрую ладонь ему на щеку и заставил посмотреть на меня.       — Простите меня, сэр, но это не в моих силах. Только врач сможет вам помочь.       Весь его вид воплощал страдание. Он открыл глаза, и полились не сдерживаемые больше слезы. Он все так же дрожал и хрипел при каждом вдохе.       Я взял мочалку и стал смывать пот с лица и волос. Он меня почти не замечал. Я вымыл его целиком и помог подняться. На воздухе он снова задрожал. Я обтер его полотенцем, укутал в халат и отвел в библиотеку, где нас ждали две чашки чая. Мисс Барр переодевалась в своей комнате.       Одеть мистера Вустера оказалось непросто. Он не возражал и не сопротивлялся открыто, но плотно прижатые к телу руки делали задачу почти невыполнимой.       — Пожалуйста, сэр. Вы должны позволить мне надеть на вас белье и рубашку. Это займет всего пару секунд.       Он печально кивнул и подчинился, но видно было, как ему больно. Синяки наконец-то, более чем неделю спустя, начали таять, выцветая в желчно-зеленый. Одев мистера Вустера и укутав в плед, я дал ему чашку и заставил пить. Взял свою в надежде сосредоточиться и собраться с силами.       — Я должен вас ненадолго покинуть, сэр, чтобы принять душ. Скоро вернусь.       — Ладно, — пробормотал он, обхватив ладонями кружку.       Я был рад наконец избавиться от холодного и липкого белья, расслабиться в горячей воде и пару минут побыть в одиночестве.       Когда я вернулся в библиотеку, мистер Вустер сидел на диване, привалившись к спинке, по самый нос закутанный в плед. Пустая кружка стояла на столике; хорошо, что чай он все-таки выпил. Наспех одевшись, я вывел мистера Вустера в гостиную, где нас ожидала мисс Барр. Она выглядела так, словно ей отчего-то было неуютно. Я усадил мистера Вустера на диван и опустился рядом, обнимая его одной рукой, чтобы придержать и, возможно, хоть немного согреть.       — Как нам попасть к врачу, мисс Барр?       — Возьми книгу. Мы там, скорее всего, целый день просидим.       Она достала маленький аудиоплеер с подключенным проводом.       — Держи, Берти. Там есть что-то из того, что тебе понравилось.       Я взял плеер и быстро осмотрел. Провод раздваивался посередине, и эти два проводка завершались маленькими динамиками. Их, очевидно, нужно вставлять в уши.       — Спасибо, мисс Барр.       — Вас точно спросят про синяки. Боятся семейного насилия. Если покажется, что тебе не верят, пусть поговорят со мной.       Я поднял бровь: кто-то может решить, что мы его бьем? В голове не укладывается.       — Хорошо, мисс.       — И еще. — Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. — Что вам нужно знать. Первое: попросят предъявить Бертино удостоверение личности. Спросят, есть ли у него страховка, и вам придется сказать, что нет. Нужно будет заполнить кипу бумаг, указать симптомы, перенесенные ранее болезни и еще основной источник дохода, скорее всего. Адрес укажите мой. Насчет источников дохода не знаю, потому что в ветеранском госпитале за меня государство платит.       Я кивнул.       — Конечно. Я разберусь со всеми документами.       — Понадобится помощь, спроси меня. И еще: врачи чаще всего разговаривают только с пациентом и его ближайшим родственником. Это значит, пустят только его одного. Вопрос приватности.       — Мне бы не хотелось бросать его одного с чужими людьми, — резко заявил я.       Мистер Вустер под пледом слабо зашевелился.       — Не хочу идти туда один.       — Я знаю, — ответила мисс Барр. — Значит, придется им соврать. — Она перевела взгляд на меня. — Тебе это вряд ли понравится, Дживс, но я обещаю, что сработает. — Она сделала глоток чая. — Мы им скажем, что вы партнеры, а я его тетя.       — Забраться так далеко и не суметь отделаться от тетушек, — пробормотал мистер Вустер.       — Партнер, мисс Барр?       Звучит слишком по-деловому, чтобы обозначать родственные связи.       — Ты не сойдешь за брата ни внешне, ни по документам. «Партнер» в этом контексте подразумевает, что вы любовники, — сказала она. У меня заколотилось сердце, а мистер Вустер ощутимо напрягся. — Запиши себя ближайшим родственником, а меня в строку контактов на случай чрезвычайной ситуации.       — Я не могу...       — Если ты хочешь поговорить с врачом и остаться с Берти, тебе придется.       Я чувствовал, как внутри поднимается паника. Мистер Вустер уже не просто дрожал, он сильно трясся.       — Я же сказала, это законно. Знаю, вам будет трудно, но нужно просто сыграть роль. Обращение «мисс Барр», конечно, не идеально, но, как минимум, приемлемо. А вот эти твои «сэры» и «мистеры Вустеры» — вот они проблема. Тебе придется называть его по имени и терпеть, когда мы будем звать по имени тебя. По крайней мере, пока мы там.       У меня сжалось сердце, а от лица отлила кровь. Настолько жестокое нарушение этикета причинит мне немалые страдания, но оно, по-видимому, необходимо.       — Сама мысль о том, что придется так вести себя на людях... необычайно трудна. Всё во мне восстает против. Раньше достаточно было одного намека, чтобы обеспечить нам с мистером Вустером два года заключения или каторги.       Я знаю людей, которые через это прошли, и у меня нет особого желания повторять их судьбу.       — Понимаю. Мне жаль. — Мисс Барр вздохнула. — Если придумаю идею получше, обязательно поделюсь.       Мистер Вустер поднял на меня полные страха глаза.       — Мы же не можем, да? А как же твой феодальный дух?       Голос был слабый, но он, вроде бы, уже начал осознавать происходящее. Я сглотнул и заставил себя произнести:       — Мне уже приходилось играть роли, сэр. Если я могу быть американской писательницей, то, наверное, могу стать и вашим «партнером» на необходимый период времени.       Перевоплощение в женщину было неловким, но не невозможным. А это звучит ужасающе.       — Но... но что мы должны будем делать? — тревожно спросил мистер Вустер.       — Никто не потребует от вас вылизывать друг другу гланды. Берти болен, и мы должны о нем позаботиться. Нужно просто использовать имена вместо «сэров» и «Дживсов». Вопрос физической близости вы уже освоили. — Она посмотрела на меня пронизывающим взглядом. — Как думаешь, справишься?       Я внезапно осознал, как близко ко мне сидит мистер Вустер, и неуверенно кивнул.       — Если так нужно, я все сделаю.       — Как мне тебя называть? — спросила мисс Барр.       — Родные зовут меня... звали меня Реджи.       Я запнулся, потому что понял, что родных у меня больше нет. И расстроился еще сильнее. Мистер Вустер прижался ко мне и положил голову на плечо.       — Реджи, — осторожно выговорил он, словно пробуя имя на вкус. Сердце у меня зашлось.       — Мне придется называть вас по имени, сэр.       Он высунул руку из-под пледа и ободряюще погладил меня по животу. Я вздрогнул.       — Думаю, мне понравится, — прошептал он.       — Знаю, ты не в восторге, но лучше, если ты будешь звать меня Джоан, — сказала мисс Барр. — Так реалистичнее.       — Хорошо, Джоан. — Я почувствовал, что теряю себя, что против восстают все мои внутренние побуждения. В животе зашевелился страх.       — Только пока мы в больнице, — мягко сказала она. Мистер Вустер перевел на нее взгляд.       — А ты достаточно старая для тетушки, старушка?       — Берти, милый, я достаточно старая, чтобы быть мамой Дживса... то есть Реджи, если бы пораньше начала.       Я постарался не реагировать на фамильярность, лишь бросил на нее внимательный взгляд.       — Я стремительно приближаюсь к полтиннику.       Я примерно так и думал, но дамам такие вопросы не задают, вне зависимости от обстоятельств.       — Вот это да, — пробормотал мистер Вустер. — Ты как тетя Делия! — Он посмотрел на нее задумчиво и прошептал на пробу: — Тетя Джоан. — И затем повторил то же самое уже естественнее.       — Как бы то ни было, если спросят — ты сын моей сестры, гостишь у меня пару месяцев.       — Вы не упоминали сестру, ми... Джоан.       Она пожала плечами:       — Потому что у меня ее нет, но у нас с Берти разные фамилии, так что выходит, мы родственники по материнской линии.       — Хорошо, — сказал я.       — Еще, возможно, понадобится указать имена родителей. Пиши что хочешь, но в медицинской истории лучше указать правду. У меня они спрашивать ничего не станут.       — Мои родители умерли, когда я был совсем юным, — произнес мистер Вустер, и рука у меня на талии сжалась крепче. Он все еще дрожал.       — Ну вот так и скажи. Чем больше будет правды, тем легче скрыть ложь.       Это необходимо, повторил я сам себе. Я смогу, это только на несколько часов. Я смогу притвориться любовником мистера Вустера. Его любовником. Я мысленно произнес это слово и вздрогнул. Он аристократ, а я простолюдин, слуга. Нельзя позволить себе думать об этом, как бы сильно ни хотелось. Я буду только играть роль, несмотря на предполагаемую законность отношений между мужчинами. Классовые различия — слишком высокий для меня барьер.       — Нам нужно ехать, — сказал я.       — Взял документы, Реджи? — спросила мисс Барр. Меня снова покоробила эта фамильярность, неприятная и нежеланная. Нужно приучить себя реагировать на нее спокойнее. Теперь это обычное дело. Я кивнул.       — Да, Джоан. Паспорта у меня в кармане.       Я играю роль. Я — всего лишь актер. Я смогу — я должен, если хочу сопровождать мистера Вустера и заботиться о нем. Я посмотрел на него:       — Ты готов, Берти?       Я оказался не готов даже к собственной реакции на его имя, произнесенное столь будничным тоном. Меня пронзило отчаянное желание, усиленное страхом. Он широко раскрыл глаза и кивнул.       — Я... Да, Реджи.       Нас ждет настоящая пытка.       

***

             Он назвал меня Берти. Голос, конечно, дрогнул, но он как-то сумел обуздать свой феодальный дух. А я и не подозревал, как чертовски сильно хотел это услышать, причем, уже давно. То, что мы собираемся сделать, прямо противоположно всем привычным мерам безопасности: о таких вещах не говорят вслух, а при посторонних и намека не допускают. Не то чтобы я не знал других таких же мужеложцев, но раньше мы не высовывались. Нельзя было.       Вустеровский корпус ощущал себя гаже некуда. В голове танцевали канкан, меня трясло от холода, а легкие словно до краев залили чем-то мокрым и густым — но Дживс назвал меня по имени, и улитка вернулась на листок. Страшно до ужаса, но и Джоан, и тот парень Гарри сказали, что это законно, а с чего бы им мне врать?       Законно! Не знаю, как так получилось, да это и не важно. Я словно всю жизнь промаялся в темной пещере, как тот греческий философ, а тут впервые увидел солнце. Да, они носят музыку в крошечных коробках, избавились от всего пианино, кроме клавиш, на раз плюнуть готовят ужин в четыре часа ночи, смотрят цветные и говорящие кинофильмы и ездят на нелетающих автомобилях, но все, что меня волнует — я и мои чувства больше не запретны! Никаких тюрем. Можно не бояться ляпнуть что-нибудь не то. Не опасаться, что прикосновение или взгляд окажется чуточку более долгими, чем положено. Что угодивший в суп приятель утянет тебя за собой.       Этого оказалось достаточно, чтобы на вустеровских г. выступила слеза или две. Дживс решил, что я ужасно себя чувствую. Ну, и это тоже, конечно. Бывают минуты, когда сложновато держать нос по ветру.       Джоан и Дживс сунули меня в машину и повезли в больницу. Я изо всех сил старался не думать о том, как мне чертовски холодно и как больно кашлять. В приемном отделении людей битком, и большинство из них выглядят гораздо хуже меня. От завывания младенцев голова разболелась еще сильнее. У кого-то различные части тела перемотаны кровавыми бинтами. Кто-то кашляет, как я, и носит на лице белую маску. Кое-кто до ужаса грязный или пьяный, или и то, и другое одновременно, и от них пахнет, как от сточной канавы в жаркий летний день. На стене висит телевизор, как у Джоан, и работает на полную громкость. От всего этого мне стало еще хуже.       Как только девица за стойкой услышала мой кашель, она тут же всучила Дживсу маленькую бумажную маску и приказала надеть на меня. Нам задали вопросы, о которых предупреждала Джоан, и сунули пачку бумаг. Пришлось сесть на печально замызганные пластиковые стулья среди простого люда, чтобы их заполнить.       — А мы не можем где-нибудь отдельно посидеть? — спросил я.       Джоан покачала головой.       — Нет. Об этом я и говорила, Берти. Ты теперь такой же, как все. Все, что нам остается, это проявлять терпение и постараться не обращать внимание на весь этот гвалт.       — Что такое «номер социального страхования», ми... Джоан?       — Забей на него. Это для граждан США.       Я оперся на Дживса, что-то царапавшего на бумажках, и завернулся в плед. Меня трясло. Джоан сидела с другой стороны от меня, и между ними я чувствовал себя немного огражденным от всей этой суеты и беготни. Снаружи вопили сирены, динамики выкрикивали номера, и то и дело кого-то из ожидающих уводили работники больницы в белых халатах. Я накрылся пледом с головой, потому что лампы светили слишком ярко. Дживс обнял меня одной рукой, а другой на коленке заполнял документы.       Заняло у него это примерно вечность. Они хотели знать, болел ли я раньше (нет), нет ли у меня аллергии на что-нибудь (не думаю) и чем болели в моей семье. Тут я мало что знал. Только то, что у дяди Уиллоуби в конце концов отказало сердце, и на этом все.       Наконец Дживс отнес бланки на стойку и вернулся с маленьким кусочком бумаги.       — Теперь нам нужно подождать, Берти.       Я видел по его лицу, как сложно ему отказаться от «сэра». Он показал мне бумажку: 744. На стене под потолком висел ящик, на котором светился номер 703. Бертрама это не слишком воодушевило. Я просто съежился под своим пледом и пожелал оказаться где-нибудь в другом месте. Даже компания тети Агаты будет предпочтительнее.       Мы просидели там не знаю сколько часов, со всех сторон окруженные страданием. Никогда за всю мою жизнь я не видел столько несчастных в одном месте. С каждой минутой это давило все сильнее, и даже музыкальный коробок Джоан не сильно помогал. Я устал еще до того, как озноб сменился жаром. Положил голову Дживсу на плечо и закрыл глаза, потому что от жара голова разболелась еще сильнее. Джоан читала какую-то толстенную умную книжку, а Дживс просто молча выходил из себя, нацепив физиономию лягушки и обняв меня одной рукой.       И так сил нет, а еще этот кашель. И в груди болит. Обычное жизнерадостное настроение Бертрама куда-то запропастилось, к тому же, ужасно хотелось курить. Говорить нам было не о чем, так что за время до номера 744 успели родиться и пасть цивилизации. Дживс с Джоан помогли мне подняться на ноги. Меня слегка повело. Подошли к девице в белом халате. Она окинула меня взглядом:       — Только пациенты. И ближайшие родственники.       Дживс вздохнул:       — Я его... его партнер.       Я почувствовал, как он слегка вздрогнул. Джоан добавила:       — Я тетя.       Девица кивнула:       — Места хватит только одному.       — Иди ты, Реджи, — сказала Джоан.       Вот и все. Никто и глазом не моргнул. Дживс слегка побледнел, я был поражен до глубины души, но вздохнул с облегчением. Нас провели в небольшой кабинет, где в меня потыкали всякими пищащими штуковинами — измерили температуру, пульс, кровяное давление и наверняка еще кучу всего, о чем я и не подозревал, что можно измерить, не разрезая корпус пополам и не заглядывая внутрь. Напоследок меня поставили на весы, а потом вывели через другой коридор в другую комнату. Там нас ждала Джоан.       — Джоан, старушка, как ты тут очутилась? — спросил я, при помощи Дживса усаживаясь на чуть более удобный стул.       — Я спросила, где можно подождать, пока у тебя берут анализы.       Хорошо, что ей не пришлось оставаться в том огромном коридоре.       — Присаживайтесь, нужно немного подождать.       — Еще подождать? — спросил Дживс этим своим надутым тоном, который он использует, когда дела идут не слишком здорово. Джоан снова открыла книгу:       — Добро пожаловать в американскую систему здравоохранения.       Джоан сидела на стуле, а мы с Дживсом нашли мягкую кушетку, пусть и с деревянными ручками. Я свернулся у Дживса под боком маленьким грустным калачиком, потому что сил у меня было меньше, чем у старого подагрического слизняка.       — Почему надо столько ждать? — пробубнил я.       — Все ждут, Берти.       Джоан похлопала меня по руке, но я надулся и убрал ее. Единственные руки, которые я хочу на себе ощущать, растут из моего камердинера, который в данную минуту притворяется любовником. Еще обиднее, что именно притворяется. Хочу домой, ну или хотя бы домой к Джоан, и чтобы Дживс положил мне на лоб холодное полотенце и обнял. Жарко, и пить хочется, и пот течет, и я очень, очень несчастлив. Я елозил, елозил, пока Дживс не повернулся ко мне и не обнял обеими руками. Я уткнулся носом ему в грудь. У Дживса замечательная грудь: широкая и сильная, и пахнет приятно. А еще в ней бешено колотится сердце.       Приходили новые люди, занимали стулья, другие уходили, когда их звали. Наконец, позвали и меня, и мы с Дживсом потопали за барышней. Барышня была маленькая и восточная и оказалась доктором. Она дала мне крошечный кусочек ткани и сказала надеть его вместо рубашки. Дживс помог, конечно, но на виду все равно осталось множество участков корпуса, которые хорошо одетый джентльмен девицам не показывает. Когда доктор вернулась, я уже снова дрожал.       Она представилась и села за стол:       — Так, что у нас здесь?       Я предоставил рассказывать все Дживсу, у него это лучше получается. Побуду пока пятном на ландшафте.       — В прошлый четверг мы с Джоан ездили в Маунт-Рейнир, и... Берти упал в реку. Его унесло течением, и он наглотался воды. С тех пор кашляет. Последние три дня с хрипами. Вчера поднялась температура, и с тех пор то жар, то озноб.       Я снова вздрогнул при звуке своего имени, но ни Дживс, ни доктор не обратили на это внимания, потому что я и без этого дрожал. Она осмотрела меня, потыкала в синяки и послушала грудь холодным как лед стето-чем-то там. Наверняка держала его в ведерке для шампанского.       — Выпишу вам направление на анализ крови и рентген грудной клетки, — сказала она, царапая что-то на клочке бумаги. — Сначала в лабораторию на забор крови, потом на рентген. Закончите — возвращайтесь сюда и ждите.       Мне не слишком понравилась идея высасывать кровь из вен, очень уж напоминает того парня, Носферату. Она мне и самому не помешает, правда?       — Как вы думаете, что с ним? — спросил Дживс.       — Скорее всего, пневмония, но нужно удостовериться.       Дживс посмотрел на нее большими глазами.       — Это же несерьезно, да? — спросил я.       Доктор поклацала на компьютере.       — Это покажет анализ крови и рентген. Если пневмония бактериальная, назначим антибиотики, но нужно знать, в какой она форме. Больше я без анализов ничего сказать не могу.       — Как много это займет времени, примерно? — спросил Дживс, ни капли не успокоенный.       — Прилично. Если проголодались, можете заскочить в кафетерий и перекусить, пока ждете.       Дживс кивнул.       — Думаю, мы так и поступим.       Он спросил у доктора куда идти, и мы потопали по коридору по стрелочкам на полу. Джоан пошла с нами. Она показалась мне уставшей и скучающей, несмотря на свою книгу. Прокалывать дырки в руке мне совсем не понравилось, а вот рентген интересный. Дживса они в кабинет не пустили. Меня накрыли каким-то тяжелым фартуком; джентльмен, управляющий машиной, сказал, это для того, чтобы защитить меня от слишком большой дозы ради-чего-то там. Труднее всего оказалось не закашляться, пока машина делала картинку.       Потом мы пошли в кафетерий. Я там ничего аппетитного не нашел, но Дживс настоял, чтобы я что-нибудь съел, а Джоан зыркала, как настоящая тетя. Да будет мне позволено заметить, тетя из нее выходит чертовски убедительная. Я выпил чаю, а они съели еще и по бутерброду. Когда мы вернулись в коридор ожидать доктора, кушетка была занята, и пришлось сесть на стулья. Я так устал, что еле двигался. В груди болит, голова болит, и я рычал на всех, как аллигатор, которого попросили пожертвовать кусок кожи на туфли и сумочку.       — Реджи, я хочу домой, — заявил я. — Мне это надоело. Хочу лечь и заснуть.       — Мы вернемся к Джоан не раньше, чем тебя осмотрят, — ответил Дживс, достав из кармана маску надутой лягушки и цепляя ее на циферблат. Ишь что удумал!       — Ужасно себя чувствую. Хочу лечь. Хочу снять эту чертову бумажку с лица. Хочу...       — Берти, — сказала Джоан, прерывая поток жалоб. — Успокойся, пожалуйста. Да, тебе плохо. Мы вернемся домой так скоро, как только сможем.       Этот Вустер не спешит показывать эмоции, но тут, боюсь, губа у меня задрожала, а г. наполнились слезами. Я напомнил себе о Вустере у Азенкура, но и это не помогло. Он бы точно во мне разочаровался. Дживс притянул меня на колени, потому что обнимать через сиденье не слишком-то удобно, и я жалко шмыгнул носом.       Понятия не имею, сколько мы там сидели. Я не слишком-то замечал, что происходит вокруг. Голова горела огнем, а сам я чувствовал себя подвешенным на вертеле, как какой-нибудь миссионер в джунглях. Все, что говорила доктор, тут же вылетало из вустеровской тыковки. Она вручила Дживсу еще кучу бумажек и отправила нас к аптекарю на другом этаже. Пришлось ждать, пока Дживс вернется с полным пакетом пилюль. Потом мы снова гуляли по коридорам, пока не дошли до юного негодяя, который вытряхнул из Дживса целую кучу денег.       На улице оказалось, что день уже клонится к вечеру, по крайней мере, время чая давно прошло. Воздух был обжигающе холодным, а внутри меня все просто пылало, и когда мы наконец оказались дома, Дживс запихал в меня горсть таблеток и залил водой. Я не помню, как оказался в постели.       

***

             Из больницы мы вернулись уже к вечеру. Больной мистер Вустер попутчиком был не самым приятным. Мисс Барр необычайно раздражала обстановка больницы и ее непрекращающийся шум, а меня не оставлял ужас от той роли, которую мне отвели. Как только мы напоили мистера Вустера лекарствами и уложили в постель, мисс Барр заявила, что ей надо проветриться и что она вернется с ужином и мне не нужно ничего готовить.       Это стало большим облегчением. Я не чувствовал себя в силах выдержать чью-либо компанию и был не в том состоянии, чтобы работать с острыми предметами и открытым огнем. В больнице я сделал все от меня зависящее, чтобы позаботиться о мистере Вустере: водил его по кабинетам, отвечал за него на вопросы и, когда у него находились силы говорить, испытывал на себе все прелести его капризного поведения.       Оглушало полное отсутствие реакции на заявление, что я любовник мистера Вустера. Ничего. Ни резкого слова, ни холодного взгляда, ни даже поднятой брови. Это выводило из себя; все мои чувства кричали, что мы в опасности, иррациональная часть меня была уверена, что от нас скрывают злой умысел. Все тело было натянуто струной с самого утра. Только когда мистер Вустер заснул, а мисс Барр покинула квартиру, я понял, насколько сильно напряжен. Такое чувство, что мое тело высечено из камня, и потому болит.       Поездка лишила нас половины нашего состояния, которое теперь составляло одну тысячу двенадцать долларов и шестнадцать центов. На эти деньги я покупал продукты, не полагаясь на несколько необычные вкусы мисс Барр. На еду уходило гораздо больше, чем мне бы хотелось, но выбора не было. Если состояние мистера Вустера ухудшится и нужно будет еще раз ехать в больницу, у нас не останется ничего. Я чувствовал злость и крайнее огорчение — эмоции, испытывать которые было совсем не приятно. В Лондоне в подобных обстоятельствах я бы отправился в «Юный Ганимед»; здесь же мне оставалось только позаимствовать у мисс Барр Лафройг. Я сидел за кухонным столом и смотрел, как город зажигает огни под темнеющим небом.       Обстоятельства оказались мне не по плечу. Лишающие покоя знания и опыт наваливаются слишком быстро, чтобы я успевал к ним привыкнуть; так же бывало и на войне, когда жизнь мне сохраняли инстинкты и постоянное движение. Я, как мог, упорядочил свой мир, перестал терзаться воспоминаниями и обеспечил себе тот покой, который только был доступен. И вот моя жизнь снова стала цепью беспорядочных происшествий, которые нельзя контролировать. Мистер Вустер рядом, только это и удерживает меня на плаву, но он серьезно болен. От пневмонии умирают. Как минимум, он несколько недель будет выздоравливать. Возможно, пройдет не один месяц, прежде чем к нему вернутся прежние здоровье и энергия.       Я его подвел. Я должен был найти способ отвести его к врачу раньше. Я не смог защитить его, позаботиться о нем как следует, и я корю себя за это. Когда в стакане закончился виски? Я, не раздумывая, налил еще. Хороший способ быстро напиться. Когда в квартире потемнело, я уже добился своего.       Я встал и на нетвердых ногах отправился проведать мистера Вустера. Пора заменить компресс. Мистер Вустер все еще горячий, но, слава богу, спит, только пошевелился слегка. И хорошо: он нуждается в отдыхе, а я, чтобы снова взять себя в руки, — в тишине и одиночестве. Я заменил компресс и сел на кровать, подержать его за руку и послушать его дыхание. Даже во сне на его лице написана боль. Она в каждой морщинке.       Мисс Барр вернулась часа через два. Я слушал, как она тихо передвигается по квартире. Вот она вешает куртку и возится на кухне. Раздался мягкий стук в дверь.       — Дживс. Не спишь?       — Нет. — Я положил руку мистера Вустера ему на грудь и поднялся. — Я выйду через минуту.       Я еще раз поменял компресс и коснулся горячей щеки кончиками пальцев. Мистер Вустер приоткрыл глаза.       — Дживс?       — Да, сэр?       — Голова болит, — прошептал он.       — Я знаю, сэр. Но лекарство можно будет принять только через два часа.       Он снова закрыл глаза.       — Но болит-то сейчас.       Он подергал меня за рукав и протянул ко мне руки. Я снова сел и заключил его в объятия, позволив положить голову себе на плечо. Он вздохнул и тут же закашлялся. Я крепко прижимал его к себе, пока приступ не закончился. Он мелко дрожал. Я медленно погладил его по спине, пока дыхание не выровнялось.       — Вы голодны, сэр?       Он покачал головой.       — Нет, но выпить бы что-нибудь не отказался. Чувствую себя пересохшим колодцем в пустыне.       — Я принесу вам воды, сэр.       Не хочется его оставлять, но нужно принести ему поесть. Я уложил его на подушку.       — Возвращайся скорее.       Я кивнул и пошел на кухню, где мисс Барр уже разложила ужин по двум тарелкам.       — Берти что-нибудь будет? — Еда снова оказалась индийской. — Я принесла куриный бульон, если что. — Она показала на квадратный контейнер с горячим супом.       — Он попросил пить, мэм, но я думаю, это даже лучше.       Я налил суп в большую кружку и понес в библиотеку. Мистер Вустер сидел и, кажется, был в силах ее удержать.       — Я поужинаю и вернусь, сэр.       Он явно не хотел, чтобы я уходил, но мне тоже нужно восстановить силы.       На кухне мисс Барр уже села за стол и поставила перед собой виски.       — Вижу, ты открыл Лафройг. Мне жаль, что день таким вышел — настоящая жопа.       Видимо, она имеет в виду «плохой». Я сел напротив.       — Это было неотвратимо, мэм. — Она пронзила меня острым взглядом.       — Что, все опять по-старому? — горько и устало заметила она.       — Сегодня был очень... трудный день, мэм, — мягко сказал я. У меня нет сил это обсуждать.       Она уныло кивнула.       — Хотела бы я, чтобы все было по-другому, — сказала она и залпом опустошила стакан.       Мы поели в молчании, и она собрала тарелки в мойку. Квартира все еще в удручающем состоянии, но я не в состоянии разбираться с этим прямо сейчас.       — Оставим до завтра, — сказала мисс Барр, оглядев комнату. — Такие дни просто вытягивают из меня все силы, надо передохнуть. — Она сняла очки и провела рукой по лицу, прежде чем водрузить их на место. — Пойду на боковую пораньше. Не думай сейчас ни о чем, кроме Берти, и поспи хотя бы немного.       Не дождавшись ответа, она исчезла в спальне.       Когда я оперся на спинку дивана рядом с мистером Вустером, он отдал мне почти пустую кружку и повернулся на бок, положив голову мне на бедро.       — Спасибо, старина.       Убрав кружку на тумбочку, я снял компресс. Температура, вроде бы, немного спала. Значит ли это, что скоро нас ждет очередной приступ озноба? Я положил ладонь ему на голову и запустил пальцы в мокрые от пота волосы. Он тихо вздохнул, уставившись в пространство, и долго молчал.       — Как люди с этим справляются, Дживс? Я лежу, а ощущение такое, словно меня выпотрошили.       — Едва ли кто-нибудь наслаждается этим состоянием, сэр. Его нужно просто пережить со всем возможным терпением.       Он поерзал и неловко обнял мою ногу одной рукой, а другую просунул мне за спину.       — Я сегодня был настоящей катастрофой, Дживс. Прости.       — Сэр, — тихо сказал я, — болезнь часто делает нас... раздражительными.       — Мы Вустеры всегда славились тем, что умеем держать удар. Так не пойдет, — произнес он разочарованно. Он положил под щеку ладонь. После такого мучительного дня тяжело выносить подобную близость. Я чуть было не попросил его отодвинуться, но ему так сильно нужен сейчас покой.       За сегодняшний день мое самообладание приняло на себя слишком много ударов, от него остались одни лохмотья, и их шелест больно отдается в груди. В Лондоне я бы знал, что делать и чего ожидать, я бы знал свое место в обществе и жизни мистера Вустера. Все, что определяло мою прежнюю жизнь, здесь и сейчас разрушилось до основания. Я больше не знаю, кто я. Больше не чувствую себя в безопасности, не нахожу в себе способность контролировать собственную жизнь, у меня больше нет ориентиров, кроме одного — наших с мистером Вустером социальных статусов. Не важно, где мы, — он все равно останется джентльменом, а я — его верным слугой. И так будет до последнего моего вздоха. Это больше не вопрос трудовых отношений, но вопрос преданности до последней капли крови. Я нужен ему, а он, больше, чем я когда-либо считал возможным, нужен мне.       Он спал беспокойным, порченным болезнью и усталостью сном. Я наблюдал за ним, а ночь ускользала прочь.       

***

             Мне в жизни не было так паршиво. Я настолько часто просыпался, что все равно что и не спал вовсе. Тело то горело огнем, то дрожало, как пингвин, который только снял перья и развалился на льдине, как нагрянула гроза пингвиньих племянников. Дживс тоже не спал, все время был наготове — с таблеткой, холодным компрессом и теплым объятием для вустеровского корпуса. К утру меня к прочим радостям начало мутить. Это была не та тошнота, с которой просыпаешься после веселенькой пирушки в ночь регаты. От этой тошноты сворачивались внутренности и нечем было дышать. Особенно неприятно она сочеталась с кашлем и противной слизью, которую исторгали старые мешки с воздухом.       Дживс раз за разом выглядел все более всполо-каким-то там, но когда небо посветлело, мне было так больно и противно, что я не обратил на это внимания. Все, чего мне хотелось, это чтобы он меня обнял и починил. Он столько раз вытаскивал меня из неприятностей, почему он сейчас-то не может проявить свою магию, непостижимо! Когда мне было жарко, он лишь гладил меня по волосам, и мне было о чем думать кроме собственных горящих косточек. А когда холодно, он самым утешительным образом меня обнимал.       Времени я почти не замечал. Помню, как зашла Джоан с новой порцией бульона и поссорилась с Дживсом, потому что он не спал. В конце концов она вытолкала его в собственную спальню и пообещала за мной присмотреть. Он поворчал, но, думаю, слишком устал, чтобы спорить всерьез, к тому же он понимал, что она права, у него это на лице было написано. Он тогда уже вкрай растрепался. Джоан не осталась со мной, как он, только ходила туда-сюда и периодически запихивала в вустеровскую глотку таблетки. Совсем не то же самое, что с Дживсом! Я ужасно по нему истосковался.       Когда я не спал, было чертовски скучно. Делать-то особо нечего. Читать сложно: буквы танцуют перед глазами, что те креветки, которых Дживс каждый год ездит ловить. Сил хватает только добраться до уборной, но и это гораздо сложнее, чем казалось бы. Вот если бы я мог добраться до гостиной, то хотя бы фильм какой посмотрел, но диван там совсем не такой удобный, как постель, полная мягких подушек.       Вечером я проснулся и обнаружил, что Дживс снова со мной. Я приподнялся и распластался по его надежной теплой груди. Дышать, уткнувшись ему в плечо, было сложновато, но зато какая уютная из него получилась подушка! Как хорошо, когда он рядом. Мы поговорили о том о сем, он почитал мне комикс про парня по имени Том Робинс. Забористая вещь, только, должен признаться, что не все шутки понял. Думаю, для этого нужно прилично разбираться во всем современном. И иметь на пару серых клеточек больше, чем у меня сейчас, а сейчас их гораздо меньше обычного. Я и обычно-то «без царя в голове», а сейчас это как-то особенно сильно чувствуется — не самое потрясное ощущение, надо сказать.       К чаю я таки нашел в себе силы на время вылезти из постели, а Дживс помог не пропахать носом коврик и добраться до гостиной. Я упал на диван, и Дживс укутал меня в такое количество одеял, которого хватило бы на десяток постелей в долгие зимние ночи. Он сунул мне еще одну чашку супа и сел рядом, чтобы я мог на него опереться. На этот раз в супе оказалась лапша и какие-то длинные хрустящие штуковины. Джоан назвала его «фо», что для меня прозвучало как «фу», хотя на вкус он вполне себе ничего. Желудок, правда, пробовал повозмущаться, но в супе плавали листики базилика и немного курицы, так что мы с ним договорились.       Как раз когда мы поужинали, прозвенел дверной звонок. Джоан встала из-за стола, заваленного книгами, из которых она что-то выписывала, и потопала к двери.       — Пароль?       — «Твори свою волю — вот весь закон», крошка.       Джоан усмехнулась.       — Что ж, моя воля позволяет тебя впустить.       Снова звонок, стук в дверь. Джоан открыла, и какое-то время я слышал только шелест убираемой в шкаф верхней одежды.       В комнату вслед за Джоан вошел Гарри с сумкой через плечо.       — Привет, Берти, как ты? — Он опустился на кушетку. Джоан села на свой стул, но придвинулась ближе к нам.       — Да так, пневмония.       — О черт. Сочувствую. Ты уже тогда хрипел, но я не думал, что все так серьезно. Привет, Дживс.       — Добрый вечер, сэр.       Очень по-Дживсовски — избегать данного при рождении имени.       Гарри полез в сумку и произнес, глядя на Джоан:       — Я же говорил, что где-то их видел. — Он протянул ей журнал. — «Фортианский Таймс» за четырнадцатое июля: обзор атмосферного феномена, страница двадцать.       Джоан открыла журнал и моргнула.       — Твою мать. — Она пролистала страницы, качая головой, и передала журнал Дживсу. — Да, это они. То есть, я и раньше знала, но стоило догадаться, что ты что-то слышал.       В журнале оказалась статья о странных происшествиях в небе. Мы тоже упоминались. В углу были фотографии, которые напечатали в лондонских газетах вскоре после нашего исчезновения. Мы с Дживсом посмотрели друг на друга. Я почувствовал, что побледнел, и Дживс тоже белый. Он перевел взгляд на Гарри:       — Этот журнал печатает то, что исследовал мистер Чарльз Форт?       Гарри кивнул.       — Ага. Всякие чудаковатые вещи, но я всегда знал, что хотя бы часть из них правда. Теперь мне интересно, как, черт возьми, вы здесь оказались?       Джоан откинулась на спинку стула и захохотала.       — Упали с неба!       Гарри долго пялился на нее с открытым ртом, а потом тоже засмеялся.       — Аллилуйя, дождь из мужиков! О, детка, ну почему со мной такого не случается?       Мы с Дживсом просто сидели пораженные громом. Кто-то до сих пор обсуждает то, что с нами случилось?       — Я связываю это с несравненной чистотой моей души, — фыркнула Джоан.       — Чиста как дорожная грязь, — кивнул Гарри. Балбес. Джоан только самодовольно на него посмотрела. Гарри вынул из сумки очень старую на вид книгу и передал мне. — А еще у меня есть это.       Книга действительно была старая. Красная кожаная обложка потерлась и потрескалась, а золотой шрифт потускнел. Еле заметное название на корешке гласило: «Твоя взяла, Дживс», и мое имя под ним — Б.У. Вустер.       — Господь всемогущий.       У меня внезапно закружилась голова.       Я открыл книгу. Мою вторую — и последнюю — книгу, напечатанную в мае 1924-го. Хрупкие желтые страницы обломались по краям. Седьмого мая я подписал ее Рокки Тодду и отправил почтой, потому что не собирался возвращаться в Нью-Йорк до следующего года. Я пролистал страницы и нашел заметки, написанные знакомым почерком. У меня затряслись руки. И не только руки. Дживс отложил журнал и крепко меня обнял.       — Ох, сэр.       — Где ты это взял? — прохрипел я слабо, как лягушка, несущаяся в бочке по направлению к Ниагарскому водопаду.       — Я с детства собираю все, что связано с феноменами Форта. У меня есть книги людей, которых похищали НЛО, и биографии тех, с кем произошли необъяснимые вещи. Вроде вас. Простое любопытство, люблю странные вещи. Тот, у кого я ее купил, сказал, что нашел ее на распродаже имущества какого-то поэта с Лонг-Айленда, он умер в семидесятых. Я был в восторге, потому что она подписана. Старые автографы вообще трудно достать, а если тот, кто его оставил, вот так исчез... Когда я прочитал твою фамилию в статье, у меня что-то щелкнуло, и я пошел посмотреть, что у меня там на полке стоит.       — Рокки! О боги...       Меня словно по голове ударили, я мог только свернуться калачиком вокруг книги и залиться слезами.       Джоан подскочила и опустилась передо мной на колени.       — Берти? — Она положила руку мне на плечо, а Дживс погладил по спине.       Я покачал головой. Сказать ничего не вышло. Думать тоже не получалось.       — Упомянутый вами поэт, мистер Рокметеллер Тодд, был мистеру Вустеру добрым другом. Этот том мистер Вустер подписал ему.       Рокки... он же такой молодой. На два года моложе меня. И он умер. Его книгу продали на чертовой распродаже имущества целых тридцать лет назад, когда мы должны были быть седыми и старыми, но он умер. Все, кого я знал — умерли. Кроме Дживса. Моя семья. Все мои друзья до единого. Все, мимо кого я проходил на улице, рядом с кем сидел в поезде и участвовал в регате. Все. Почему-то раньше это не приходило в вустеровскую голову. Как же мне плохо.       — О, ничего себе, — подавленно сказал Гарри. — Берти, прости. Я же не знал, господи.       Джоан наградила его многозначительным взглядом и утащила на кухню.       Это совсем не то же самое, что читать про собственные похороны. Я-то знаю, что все еще жив, пусть никто кроме меня об этом не подозревает восемьдесят пять лет спустя. То было шоком, но не таким же. Совсем не то, что держать в руках книгу, которую получил свеженькую прямо из печати пару месяцев назад, которую подписал и отправил другу и которая теперь совсем выцвела и рассыпается от старости. Я высморкался в Дживсов платок. Тут нужно время, чтобы оправиться.       — Вам плохо, сэр?       — Я просто... Я никогда не думал, что все это значит. Я эту книгу три месяца назад держал в руках, совсем новенькую... А теперь она пахнет пылью в старой библиотеке, а Рокки уже тридцать лет как нет. Дживс, никого нет.       — Я знаю, сэр.       Я положил голову ему на грудь. Сердце у него билось быстро, как у пташки.       — Ну конечно, ты, наверное, понял это, как только мы сюда попали. А ты... тебе тоже плохо, да?       Пульс у него подскочил, но по голосу этого, конечно, было не заметно.       — Я оправлюсь сию же минуту, сэр, — произнес он так тихо, что я его еле услышал. Соврал, конечно. Никогда ни в чем не признается перед незнакомыми людьми, стоило раньше об этом подумать, но вустеровская тыковка никогда особенно резво не соображала. Лучше б он не держал себя в ежовых рукавицах. Похоже, это совсем не помогает.       Как бы я хотел ему помочь, помочь хотя бы на время выбросить все это из головы. Он потратил три года собственной жизни на то, чтобы моя была уютной и счастливой. Я принимал все как должное, потому что платил ему за это. Хватит. Пора это прекратить. Я обязательно придумаю, как сделать Дживса счастливым и довольным, вот только соображать нормально начну. У меня нет выбора, он же на части разрывается.       Джоан вернулась с чаем через пару минут. Гарри казался озабоченным и полным раскаяния. Я решил держать н. по в., чтобы Дживсу не было стыдно.       — Я кое-что узнал, когда во всем этом копался, — сказал Гарри, когда все успокоились. — Есть такое общество, Фонд Финк-Ноттлов, они предлагают награду в пять тысяч фунтов тому, кто скажет, что с вами случилось.       — Гасси основал фонд? — Я посмотрел на Гарри. Что-то я ничего не понял, но это и не удивительно.       — Огастус Финк-Ноттл — известный биолог — основал фонд примерно через год после вашего исчезновения.       — Он что, прославился своими тритонами? — Что ж, чем же еще, если не ими. — Зачем ему фонд?       Дживс заерзал, и я посмотрел на него.       — Сэр, вероятно он желал разузнать что-нибудь о вашей судьбе. Он был с вами в тот день, когда случилось это происшествие. И пусть он был одержим salamandridae, он также считал себя вашим другом, я в этом уверен.       — Да, наверное, в этом все дело, — признал я. Мне нравился этот парень, даже если он не мог говорить ни о чем, кроме тритонов. Гасси тоже умер. Я смахнул слезу.       — Ну и как им наложить лапы на награду? — спросила Джоан.       Гарри откинулся на спинку.       — Ну, для начала нужно доказать, что они — это они. Внешнего сходства не достаточно. Это может быть совпадением, фотошопом, да чем угодно.       — И что же нам остается?       Гарри как-то странно на нее посмотрел.       — Наука, конечно! У них наверняка есть потомки. Пусть эти Финк-Ноттлы сделают тест ДНК. Он все и докажет.       — О, а это идея! — радостно воскликнула Джоан.       — Что такое тест ДНК? — поинтересовался Дживс.       — Это твоя генетическая структура. Она определяет все в организме — внешность, предрасположенность к болезням, все, — ответил Гарри. — Строение ДНК у каждого индивидуальное, но семейное сходство можно проследить. С помощью теста определяют отцовство, а кое-где даже удостоверяют личность в суде.       — И как нам это поможет? — с любопытством поинтересовался Дживс.       — Ну, Финк-Ноттлы могут найти ваших потомков по мужской линии и сравнить гены. Так ты докажешь свою личность. Правда, тут нужны именно мужчины, и если их нет, могут возникнуть проблемы. Но если вы, ваши отцы и деды не были единственными мужчинами в семье, то дальние родственники найдутся. Кузены, племянники, плюс одно или два поколения.       — И как эта ДНК-штука работает? Ну, как тест провести? — спросил я.       — Нужно узнать, согласятся ли Финк-Ноттлы оплатить счет, потому что он будет солидным. А сама процедура не сложная. У тебя просто возьмут несколько клеток изо рта. Ты их сам везде разбрасываешь, это не больно.       Джоан кивнула.       — Ладно, но это будет геморрно. Ты же понимаешь, как это выглядит. Я уверена, они давно на все забили и не собираются раскошеливаться. Кто нам вообще поверит?       — Спокойно! — Гарри театрально поднял руку. — Плевать на деньги. Если мы докажем, что вы — это вы, вы прославитесь. Это значит телепередачи, контракты на книги, интервью — все это принесет кучу бабла. Черт, да про вас даже фильм могут снять.       Гарри явно пришел в восторг от собственной идеи. Я еще не выплыл из супа и восторг его разделить не могу, но если мы докажем наши личности, проще будет вернуться в Англию.       Дживс склонил голову.       — Нам действительно нужны деньги. У нас осталось совсем мало, а если мистеру Вустеру потребуется еще один визит в больницу, не останется ничего. И мы слишком долго пользуемся гостеприимством мисс Барр, не имея возможности хоть чем-то ей отплатить.       Джоан покачала головой.       — Меня это не беспокоит, правда. Мне больше хочется, чтобы вы встали на ноги и зажили той жизнью, какой вам хочется.       Гарри прыснул.       — Боже, женщина, где твои жажда наживы и защита частной жизни? Ты вообще помнишь, что ты американка?       Джоан улыбнулась немного сардо-как-то там.       — Оставлю это тебе, дорогой. — Она обернулась к нам. — Ну что, ребята? Даем делу ход? Это ваша жизнь, в конце концов.       Я кивнул.       — Думаю, это хорошая идея. Я хочу узнать, что случилось с Гасси, и если мы сможем как-то... найти свое место в жизни, будет здорово.       И не только для меня, но и для Дживса.       — Поддерживаю, — сказал Дживс. — Если мы сможем доказать свою личность, это значит, мы сможем найти семью, и...       Он взволнованно запнулся.       — Я бы очень хотел узнать, осталась ли у меня семья, — тихо закончил он.       — Ладно. Гарри, это твое детище. Оставляю его в твоих надежных руках. Ты придумал, тебе и флаг в руки.       Гарри кивнул.       — Только это займет много времени, может, несколько месяцев. Мне понадобятся ваши фото, когда Берти станет лучше. Джоан правильно сказала: мы не знаем, надо ли все это Финк-Ноттлам. Наверное, даже на тест их придется уговаривать, и с деньгами они просто так не расстанутся. В общем, не на следующей неделе точно.       — Скептицизм здесь вполне уместен, — согласился Дживс.       — Так, ладно. — Гарри встал, забрал журнал и забросил сумку на плечо. — Берти, я знаю, что ты отвратительно себя чувствуешь, так что не буду больше вас доставать. Ты... в общем, оставь книгу себе. Я найду себе еще одну. Поищу в интернете, наверняка где-нибудь всплывет, а ты ее для меня подпишешь. Мне кажется, я не имею права у тебя ее забирать.       Я опустил взгляд на книгу, которую так и прижимал к вустеровской груди все это время.       — Гарри, старина... спасибо. Это...       Я глубоко вздохнул, стараясь не зарыдать снова, но только закашлялся. Дживс помог мне удержаться в вертикальном положении, но приступ все равно затянулся надолго. Я задыхался.       Гарри смотрел на меня с сочувствием.       — Все хорошо, Берти. Поправляйся, ладно? Я обо всем позабочусь.       — Благодарю вас, сэр, — сказал Дживс, олицетворяя собой серьезность и достоинство. — Вы необычайно щедры.       — Спасибо, Гарри, — добавила Джоан, провожая его до двери. — Держи нас в курсе.       — Да, конечно. Но не ждите ничего скоро.       Я прижал книгу к груди и свернулся у Дживса на руках. Слезы сдержать все-таки не вышло.       

***

             Разговор с другом мисс Барр получился весьма занимательным и подарил нам неожиданный проблеск надежды, пусть ей и вряд ли суждено сбыться. Меня, однако же, больше обеспокоила реакция мистера Вустера на книгу. Она глубоко его потрясла; думаю, только теперь он начал осознавать, как далека от нас прежняя жизнь и все, кого мы когда-то знали. Книга стала символом, олицетворяющим собой наше горестное положение. Я ясно помню день, когда он ее подписывал. Он был весел и взволнован и радостно давал мне поручения отправить посылки по нескольким адресам — тем своим друзьям, которых он не должен был увидеть в течение последующих шести месяцев. Мистер Тодд был одним из таких адресатов; другим был мистер Коркоран, художник, и мисс Маннеринг-Фиппс, кузина мистера Вустера, эмигрировавшая в Америку. Даже мистер Конибер, наш нью-йоркский лифтер, получил экземпляр.       Жизнерадостная натура мистера Вустера всегда меня восхищала, и особенно — когда он гордился результатами своих трудов. Его счастье согревало мне сердце, и я разделял с ним радость. То, что его собственная книга причинила ему такую боль, задело чувствительную струну в моем сердце. Жаль, что мисс Барр и ее друг стали свидетелями несчастья мистера Вустера; хотел бы я, чтобы он не горевал так открыто. Я предложил ему вернуться в постель, где можно было рассчитывать хоть на какое-то уединение. Мисс Барр проводила нас сочувствующим взглядом, но, к счастью, ничего не сказала. Тогда я уже начал понимать, что она действительно о нас беспокоится, хоть и выражает это порой способами, которые приводят меня в замешательство.       Когда мистер Вустер лег на кровать, он протянул ко мне руки, и я не смог лишить его этой капли близости. Я лег рядом и обнял его, как он обнимал книгу. У него опять поднялась температура: скоро он останется совсем без сил. Он всхлипывал, и я почувствовал себя совершенно беспомощным. Ничем мне не облегчить его горя, ибо я несу свое собственное и не справляюсь даже с ним. Мы оба потеряли всех и всё, что когда-то было нашим, но я не могу себе позволить найти облегчение в слезах. В такие моменты я завидую его способности следовать сердцу и его порывам, куда бы они ни вели. Больше всего на свете я хотел бы избавить его от боли, излечить, удостовериться, что он счастлив, в покое и безопасности. Ничего из этого мне не по силам.       Через какое-то время он взял себя в руки, но это явно потребовало больших усилий.       — Прости меня, Дживс, — хрипло сказал он, не глядя на меня. — Это не в моих правилах... ну. Н. в последнее время совсем не по в.       — Я знаю, сэр. Вы нездоровы и перенесли серьезное потрясение. Не нужно извиняться за эту реакцию.       — Всякий раз, когда я думаю, что начинаю ко всему этому привыкать, приключается что-нибудь новое и сбивает с ног. Это когда-нибудь закончится?       На этот вопрос у меня не было ответа. Я хотел ему солгать, сказать, что да, конечно, закончится, только чтобы успокоить, но сил не нашел и на это.       — Я не знаю, сэр. Хотел бы я знать.       Он поднял на меня лихорадочно блестящие глаза и покраснел.       — По крайней мере ты со мной, — сказал он и положил ладонь мне на щеку. Большой палец нежно и чувственно очертил скулу. Мне потребовались все мои силы, чтобы не отреагировать на это прикосновение.       Я на мгновение накрыл его руку своей, а потом мягко вернул ее ему на грудь.       — У вас снова жар, сэр.       Он кивнул.       — И голова болит сильнее.       Я посмотрел на небольшие часы, которые купил специально, чтобы поставить на прикроватную тумбочку.       — Лекарство вам можно только через полчаса, сэр. Возможно, удастся до тех пор поспать?       Он кивнул и снова опустил голову мне на грудь.       — Я волнуюсь о тебе, Дживс. Ты какой-то... не такой в последние дни, меня это беспокоит, но я не знаю, как тебе помочь. Думать вообще не могу. — Он сжал мои пальцы и прижал их к груди. В другой руке была зажата книга. — Мы с тобой оба не слишком-то хорошо справляемся, да?       Больно слышать грусть в его голосе, но больше меня потрясло, что он, оказывается, видит меня насквозь. Мало ему собственной болезни и собственных горечей, чтобы волноваться еще и обо мне...       — Вам совершенно не о чем беспокоиться, сэр. Пожалуйста, не думайте об этом. Вам нужны все ваши силы, чтобы побороть пневмонию. Все что вы видите — лишь беспокойство о вашем здоровье.       Он мне явно не поверил, но промолчал. Он держал меня за руку, пока не заснул. Я осторожно забрал у него книгу и положил на тумбочку рядом с часами.       

***

             Почти всю ночь я лежал рядом с мистером Вустером и слушал, как мисс Барр тихо перемещается по квартире и подпевает песням. Музыка играла достаточно тихо, чтобы не помешать мне спать, но слова были просто зловещие. Слишком часто упоминались смерть, расчленения, некрофилия и убийства. Я просто не мог соединить у себя в голове добрую и щедрую женщину, давшую нам приют, и покрытую татуировками и пирсингом дикарку, что пела на кухне про рассылку частей тела по планете. Она недавно сказала, что все здесь немного сумасшедшие, и поверить в это совсем не сложно. Легла она почти на рассвете.       В промежутках между сном и заботой о мистере Вустере я читал. К обеду он стал жаловаться на боль в желудке и тошноту. Я надеялся, что это временно и принимаемые им лекарства с этими симптомами справятся. Вечером он хриплым от кашля голосом выразил желание переместиться в гостиную.       — Сменить обстановку, старина.       Я усадил его на диван. Мисс Барр с головой погрузилась в какой-то перевод, обложившись словарями и грамматическими справочниками.       Мистер Вустер свернулся у меня под боком, и я обнял его одной рукой, чтобы придержать на нем плед. Он снова дрожал от озноба, но уже не так сильно, как раньше, и я простодушно надеялся, что он поправляется, хотя врач сказала, что это займет не одну неделю. У него не было сил ни участвовать в разговоре, ни смотреть комедийные фильмы, которые так ему полюбились; я понял, что ему просто стало скучно лежать в постели. Я и сам был не против «сменить обстановку» и порадовался, когда он наконец уснул у меня на коленях: ему нужен отдых, а постоянная боль лишает возможности набраться сил. Нужно приготовить ужин, но так не хочется его будить.       Я долго просто молча сидел и думал над вещами, о которых прочитал и которые обсуждали на вечеринке друзья мисс Барр. Основные темы включали в себя безработицу, систему здравоохранения и глобальное потепление — проблема, которую мой жизненный опыт не позволял наделить высокой значимостью. Подспудное чувство тревоги сильно контрастировало с общим весельем и музыкой, царившими на празднике. Я ощущал в этих людях такое чувство единения, какое раньше испытывал только в клубе или среди членов семьи. Не заметно было, чтобы они огораживались от проблем и горестей, однако, оказалось, они способны на глубокие размышления и умеют находить счастье среди горечей. Несмотря на глубинные проблемы мира, в котором они живут, они смеются и надеются.       Мисс Барр встала, потянулась и подошла ко мне, чтобы сесть на подлокотник с противоположной стороны дивана.       — Я собираюсь приготовить ужин. Есть пожелания?       — Меня удовлетворит любой ваш выбор, мэм. А вот мистер Вустер жаловался на тошноту и весь день плохо себя чувствовал.       — Наверное, филе тилапии с рисом будет в самый раз, — сказала она, размышляя вслух. — И зеленый соус.       — Думаю, это хороший выбор.       Она встала и ушла на кухню. Готовка заняла у нее всего несколько минут; видимо, когда не ждет гостей, она предпочитает блюда, требующие минимальных усилий. Загрузив духовой шкаф, она вернулась в гостиную и села на кушетку, оперевшись спиной об один подлокотник и положив ноги на другой.       — Как ты себя чувствуешь? Поспал хоть немного? Вид у тебя помятый.       — Вполне удовлетворительно, мэм, благодарю.       Мистер Вустер зашевелился, и я подвинулся, чтобы он мог лечь ближе.       — У меня было много времени на размышления, и я обнаружил свое невежество в слишком широких областях. Могу я задать вам несколько вопросов?       Мисс Барр набросила на ноги одеяло и скрестила руки на груди, устраиваясь поудобнее.       — Конечно. Я могу и не знать всего, что тебя интересует, но постараюсь ответить. Или по крайней мере укажу направление поисков.       Разумный ответ. Слишком много людей любят казаться умнее, чем есть на самом деле. Подчас нахальная откровенность мисс Барр обнадеживает.       — Я читал об истории двадцатого века и его влиянии на формирование различных течений искусства. Сквозь все повествование проходят несколько общих тем, о которых, по-видимому, всем должно быть известно. Судя по всему, это связано с... со Второй мировой войной, о которой вы уже упоминали на прошлой неделе.       Мисс Барр кивнула и показала, чтобы я продолжал.       — Вы понимаете, что я ничего об этом не знаю кроме того, что прочитал. Я воспользовался вашим компьютером, чтобы поискать информацию, и... — Я запнулся и глубоко вздохнул. То, что я прочитал, настолько пугающе, что я не знаю, как к этому подступиться. — Я не знаю, с чего начать.       — Это будет тяжело, — предупредила она. — Мир тогда изменился.       Я нервно ожидал продолжения.       — Для начала ты должен понять, что в этой войне воевало поколение наших дедов. Мое понимание определяется прошедшим временем и последствиями той войны. Тогда слишком много всего творилось скрыто и оставалось в неизвестности до самого конца, и вот тут-то самое страшное.       — Англия. Что с ней случилось? — задал я самый главный вопрос.       — Соединенное королевство выкарабкалось. Оккупации там не было, но были бомбардировки. Немцы два месяца бросали бомбы на Лондон, во время Блица пострадала треть города.       — Треть?       Она кивнула.       — Другим городам Великобритании тоже досталось, но британцы выстояли. В основном, думаю, потому, что погибло гораздо меньше людей, чем ожидалось. Англия безусловно пережила войну, но Британской империи больше нет. Пала ее основная сдерживающая сила.       Я все еще пытался осознать уничтожение третьей части Лондона, одного из величайших городов в мире. Она таким будничным тоном упомянула падение империи, что у меня перехватило дыхание.       — Британская империя... пала?       Уму непостижимо. Да, Мировая война нас изморила, но чтобы настолько?       — Ага. Как я уже сказала: война изменила все. И тут ничего не получится преподнести помягче, распад Британской империи — всего лишь одно из последствий.       — Как Германия осмелилась развязать войну так скоро после Мировой?       Перемирие было для нее просто унизительным, экономика разрушилась, вся политическая структура потерпела крах. Она революцию пережила в девятнадцатом!       — Я не слишком хорошо знакома с деталями, но в тридцатых канцлером стал парень по имени Адольф Гитлер. Он установил диктатуру национал-социалистической партии, нацистов — ты наверняка встречал к ним отсылки.       — Да, мэм. В этой книге они часто упоминаются.       — Гитлер объявил немцам, что они высшая раса и должны править миром. Царил откровенный фашизм, евреев он ненавидел. Хотел истребить всех. К середине тридцатых он стал строить планы по завоеванию Европы и начал с Польши. Где-то через три года он подмял под себя большую часть Европы.       — И Англию?       Мисс Барр говорила, что мы пережили войну без оккупации, но какой же масштаб разрушений!       — Англия с союзниками держалась хорошо. Соединенные Штаты оставались в стороне, пока Япония в сорок первом не разбомбила нашу морскую базу в Перл-Харборе. Мой двоюродный дедушка погиб, когда затонул «Оклахома». — Она ненадолго задумалась. — Я туда ездила. Бродила весь день по Форд-Айленду — это остров в центре гавани, где стояла большая часть Тихоокеанского флота. Ангары там есть до сих пор — по крайней мере стояли, когда я там была, — я видела в них следы от пуль. Там есть такие места, от которых мурашки по коже.       Ее очевидно глубоко волновала эта тема, несмотря на временную дистанцию.       — Самыми страшными были не сражения, Дживс, — продолжила она после долгого мучительного колебания. — А вот смерть гражданского населения и совершенствование военных технологий...       Она неровно вздохнула.       — Немцы под командованием Гитлера учинили геноцид над шестью миллионами евреев. Еще около четырех с половиной миллионов были убиты вместе с ними: этнические поляки, цыгане, гомосексуалы, коммунисты, политические диссиденты, инвалиды — все, кто не вписывался в представления немцев о превосходящей нации. Даже сегодня никто точно не знает, сколько человек они убили. Верхняя планка колеблется в районе десяти с половиной миллионов гражданских, погибших в концентрационных и трудовых лагерях. — Она фыркнула. — Там надписи над входом: Arbeit Macht Frei, «Труд делает вас свободными». Будто кто-то оттуда выходил. Нацисты были такими плохими, что с тех пор каждый клишированный злодей в поп-культуре — нацист.       Мне стало дурно. Я почувствовал такое отвращение, что не мог ничего сказать. Мистер Вустер пошевелился и посмотрел на меня широко распахнутыми от ужаса глазами. Я не заметил, как он проснулся.       — Я даже представить не могу столько людей, — прошептал он.       — Население Лондона насчитывало семь с половиной миллионов, когда мы там жили, сэр, — выдавил я. Он вздрогнул и обнял меня обеими руками, спрятав лицо на груди. Я прижал его к себе. Я попытался представить уничтожение всего Лондонского населения и еще пары миллионов впридачу, и у меня закружилась голова. Весь Лондон, целиком — пустой, пустые дома, магазины и конторы, так много людей...       — Война закончилась в сорок пятом, — тихо и серьезно продолжила мисс Барр. — Союзники бомбили Берлин, но самое ужасное пережила Япония. В августе Штаты сбросили на Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы. Думаю, тогда погибло не меньше четверти миллиона. В радиусе мили от взрыва все было уничтожено. Совсем. — Она покачала головой. — Там есть дома, где от людей остались выжженные на стенах тени. А последствия радиации еще ужаснее.       — Я покажу тебе ужас в пригоршне праха, — прошептал я. Элиот оказался пророком.       Мистер Вустер затрясся.       — По-моему, меня тошнит, — сказал он, так от меня и не отцепившись.       — И это мы еще были хорошими, — горько сказала мисс Барр. — Вот с этим мы и живем. Холодная война, на время которой пришлась моя служба на флоте, растянулась на сорок пять лет. США и Советский Союз направили друг на друга ядерное оружие и держали пальцы на спусковом крючке, полагались на компьютеры, которые могли глюкнуть и все запустить. Мы называли это «гарантированное взаимное уничтожение» — сдерживающий фактор, основанный на страхе смести всё с лица Земли.       Я мог только смотреть на нее во все глаза и держаться за мистера Вустера. У меня не было слов. В голове не укладывалось; весь мой жизненный опыт не позволял постигнуть полное уничтожение даже одной квадратной мили города.       Мисс Барр пересела на подлокотник дивана и обняла нас обоих. Я был в таком ужасе, что нашел это успокаивающим.       — Мне жаль, — прошептала она. — Это уже не тот мир, который вы покинули. Я выросла в страхе перед вспышкой света, которая уничтожит мир. У меня до сих пор из-за этого кошмары.       Она не преувеличивала, когда говорила, что мир сошел с ума. Он совершенно, окончательно и бесповоротно спятил.       — Как вы с этим живете? — спросил я дрогнувшим голосом.       Она прижалась лбом к моему виску.       — Любовью, и страхом, и надеждой, и отчаянием. — Я ощущал щекой ее теплое дыхание. — По-другому никак.       — Хочу домой, — сказал мистер Вустер. Его отчаяние проникло под панцирь сковавшего меня животного ужаса. Я запустил пальцы ему в волосы и положил подбородок на макушку. Как бы я хотел оградить его от всего этого, но не могу. Я понимаю его невозможное желание и разделяю его. Я бы тоже хотел вернуться в наше время, в нашу страну и предупредить любимую Англию о том, что ее ждет.       Мисс Барр ответила за меня:       — Это теперь твой дом, Берти, — этот сумасшедший, облажавшийся, прекрасный мир.       Стоило больших трудов сохранять самообладание. Больших трудов стоило дышать. Мисс Барр разорвала объятие и выпрямилась.       — Дживс, хочешь выпить?       Я молча кивнул, раздумывая, поможет ли это.       — Берти, я бы и тебе предложила, но не стоит мешать алкоголь с таблетками, может стать хуже.       — Думаю, я рискну, — ответил он. Мисс Барр покачала головой.       Вскоре она вернулась с двумя стаканами и приличным количеством водки.       — У меня просто не хватит виски. А такие вещи легче воспринимать в стельку пьяным, — серьезно заявила она. Я поднял на нее взгляд.       — Лехаим!       Я ответил более привычной фразой. Мы чокнулись, и я залпом выпил всю порцию горящей жидкости. И тут же прослезился, хватая ртом воздух. Мистер Вустер смотрел на меня во все глаза. Его нельзя винить: я никогда так себя не вел, тем более, в его присутствии. Мисс Барр права. Единственный способ со всем этим справиться — это вдрабадан напиться. Мне уже чуточку полегчало.       — Дживс?       — Сэр?       — Я настаиваю.       Мы оба посмотрели на мисс Барр; она вздохнула и пошла за третьим стаканом и бутылкой. Она налила мистеру Вустеру меньше, чем нам; ему это действительно не пойдет на пользу, но есть смягчающие обстоятельства.       — Боже, это ужасно, — ахнул он.       Мисс Барр села на пол, оперлась спиной о мои ноги и налила мне еще. Я выпил не колеблясь. Интересно, получится ли забыть этот вечер полностью, до единого слова? Как я смогу жить среди этих людей? Не мир, а ночной кошмар. А они живут так, словно не наступил конец света, словно где-то еще остались крупицы разума, словно это нормально — быть уничтоженным в один миг. Встают каждое утро, ищут работу, болеют и оплачивают счета. Как можно вести настолько бессмысленное, нигилистическое существование? За всю свою жизнь я не ощущал такого отчаяния. Не знаю, что мне делать, вообще ничего не знаю.       Я протянул мисс Барр стакан. Понимая, отстраненно, как отвратительно мне будет утром. Плевать. В холодильнике есть все для похмельного коктейля, и я с закрытыми глазами могу его приготовить. Наверняка придется. Думаю, на этот раз мисс Барр налила мне меньше, но точно не знаю. Все вокруг стало расплываться, и на меня накатывало блаженное окоченение. Окоченение оказалось единственным состоянием на пути к забвению.       

***

             Все это совершенно невероятно. В жизни не слышал ничего более ужасного. Представить не мог, что есть вещи хуже моих самых ужасных кошмаров. А еще я никогда не видел Дживса в таком состоянии и напугался до чертиков. Я даже слегка под мухой его не видел. Он всегда четко контролирует и себя, и все вокруг.       Он напился так же сознательно, как делает все на свете, и от этого еще страшнее. А еще мне казалось, что он вот-вот заплачет, хоть и был пьянее любой свиньи на этой планете. При мысли о Дживсе в слезах мой мир сошел со своей орбиты.       Из кухни повалил дым и запахло гарью; Джоан вскрикнула и вскочила на ноги. Ужин уже не спасти, но есть никто и не собирался. От водки меня только затошнило. Надеюсь, получится провести ночь без визита в уборную. Джоан открыла окно, вернулась в гостиную и снова упала на пол.       — Простите, — смущенно сказала она.       — Джоан, старушка, — сказал я, но не уверен, что получилось произнести именно это. — Я... По-моему, мне надо прилечь.       Я посмотрел на Дживса, который ответил мне пустым, недоумевающим, полным ужаса взглядом.       — И Дживсу тоже.       Хочется упасть на кровать, спрятать голову под подушку и забыть про окружающий мир. Хочется как-нибудь убрать это выражение с его лица. Домой тоже хочется. И чтобы Дживс все поправил. Не знаю, чего хочу. Все так бессмысленно. Хочу, чтобы все снова обрело смысл.       Джоан кивнула.       — Окей. — Она поднялась на ноги, глубоко вдохнула и резко выдохнула. — Черт. Не стоило этого делать.       Не знаю, имела ли она в виду резкий подъем или водку. Я слышал почти все. Рассказывать ей было явно не приятнее, чем Дживсу слушать. Чем мне слушать. В Англии я замечал отголоски Мировой войны, как и все мои ровесники, но она была так далеко, такая абс-какая-то там, а я был слишком юн и не думал о том, должен ли я стать офицером и пойти воевать. Наверное, пришлось бы, будь я на пару лет старше. Вустеры сражались при Азенкуре, об этом нельзя забывать. Увильнуть от службы значит запятнать имя, а этого я никогда не позволю. И семья, наверное, тоже.       Джоан протянула мне руку и помогла встать. Я обернулся пледом, чтобы освободить руки. Меня тошнило, кружилась голова и внутри все горело, и вообще я чувствовал себя ужасно, но Дживс был просто раздавлен.       — Давай, старина. Поднимайся.       Я взял его за руку, Джоан подхватила под вторую, и вдвоем мы поставили его на ноги. Он охотно пытался помочь, но делал это с грациозностью человека, впервые севшего на одноколесный велосипед: одно движение, и мы все трое валимся на бок. Кое-как добрались до библиотеки. Дживс продолжал извиняться за свое состояние, но зачем? Ничего больше не имеет смысла, как же винить его за то, что он в кои-то веки раскрутил гайки?       Мы умудрились опустить его на кровать и не упасть на нее сами. Удивительно, как мы совершили этот координационный подвиг. У Джоан, наверное, морская походка, или как там это называется, когда человек не-какой-то: ты думаешь, он сейчас упадет с края земли, а он все держится прямо. В общем, я был впечатлен. Мы стянули с Дживса туфли; он попытался опереться на локоть, но не сумел. Джоан ускакала отскребать рис от кастрюли, а я перевел не слишком острый взгляд на своего камердинера.       Встал рядом на колени. Он развязывал галстук, но очень-очень медленно. Я решил помочь ему с пуговицами, но почему-то вышло еще хуже, чем у него.       — Пожалуйста, сэр, вы не должны... не... — Он покачал головой и попытался сфокусировать взгляд. — Я справлюсь сам, сэр.       Я вздохнул и сел, опершись на руку и сверху вниз глядя, как он медленно раздевается до белья и надевает пижаму. Ни за что бы не поставил в этой схватке на Дживса, но он как-то выстоял.       — Дживс... А я и не знал, что в тебе это есть.       — Вообще-то нет, сэр, — горестно произнес он. — Это скоро пройдет.       Он как-то позеленел. Надеюсь, его не стошнит.       — Простите меня, сэр, — пробормотал он, глядя на меня мутным взглядом.       Я лег, натянул на нас одеяло и обнял Дживса одной рукой.       — Если бывают подходящие дни, чтобы набраться, сегодня был один из них.       Я же тоже залил в глотку приличное количество русского электролита. Дживс вдруг заморгал, и я с ужасом заметил в его глазах слезы.       — Дживс?       Он всхлипнул, закрыл глаза и попытался отвернуться, чтобы спрятать лицо, но я положил ладонь ему на щеку. Так и есть: мокрые ресницы, и слезы медленно текут по щекам.       — Силы небесные.       Я было подумал, что мне мерещится, но провел пальцем по щеке и ощутил теплоту и влагу. Словно нож засадили меж ребер. Я, как Гассин тритон, подполз поближе и крепко его обнял. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Я вытер еще одну слезу, и он снова всхлипнул.       — Поговоришь со мной, старина?       Погладил скулу мокрыми пальцами. Дживс покачал головой и обернулся вокруг меня. Что же мне делать?       — Дживс.       Нет, так не пойдет. Не теперь и не сейчас. Не после всего, что случилось за эту чертову неделю. Я попробовал неуверенно:       — Реджи.       Он поморщился.       — Пожалуйста, сэр, не надо.       И столько боли было в его голосе! Почему он продолжает держать дистанцию? Она больше не нужна, мы же оба это знаем. Да, я болен и чувствую себя как тряпка, по которой пробежалось стадо волов, опаздывающих на поезд, но это не значит, что мы должны оставаться джентльменом и его камердинером. Мы можем быть друзьями. Можем быть...       — Почему? Реджи, почему? Мир развалился на части. Только мы и остались друг у друга.       Он снова покачал головой, молча заливаясь слезами.       — Я не в том состоянии, чтобы вести этот спор, сэр, — невнятно пробормотал он. — Пожалуйста, просто примите это: я не могу.       — Не собираюсь я спорить. Только понятия не имею, что делать, ты так ужасно несчастлив, а я так давно в тебя влюблен.       В Дживсе словно бы что-то надломилось. Он всхлипнул и так меня сжал, что чуть душу не выдавил. И уткнулся носом мне в шею. Признаюсь, что почти запаниковал, но даже я понял, что это плохая идея. Я медленно и нежно погладил его по мягким волосам.       — Я люблю тебя, Реджи.       Сердце заколотилось как бешеное. Я ужасно себя чувствовал, да и страшно было до ужаса. Но еще сильнее волновался за Дживса.       — Пожалуйста, не плачь. Мне больно, когда тебе больно, но я не знаю, как тебе помочь. Я просто хочу помочь...       Это не сработало, конечно, да я, наверное, и не ждал. Наоборот, рыдания только усилились, у меня тут же намокла шея. Осталось только держать его в объятиях. Я поцеловал его за ухом — больше никуда не дотянулся. Он вздрогнул и еще сильнее вцепился в мою пижаму.       Я не сдамся. Не отпущу его. Я нуждаюсь в нем, хочу его, люблю его и знаю, что он чувствует то же самое. Не пойму только, зачем он это отрицает. Он даже в стельку пьяный в десять раз умнее меня! Он должен знать. Мы ходили вокруг да около еще до того, как выпали из реальности. Здесь, в Сиэтле, в ожившем ночном кошмаре, Джоан живет любовью, страхом, надеждой и отчаянием, и чтоб мне провалиться, если я не чувствую все это сразу одной жуткой кучей, в центре которой — Реджинальд Дживс.       Очень пьяный и запутавшийся Реджинальд Дживс.       Я перестал пытаться шевелить мозгами. Все равно бесполезно, учитывая отсутствие царей у меня в голове. Я тоже пьян, мозг от лихорадки и головной боли превратился в кисель, а в животе будто жеваное стекло. Я вздохнул. Какое-то время я держал его в объятиях, уткнувшись носом в волосы, чувствуя, как намокает пижама. Потом он наконец сдался и уснул, а может, сознание потерял, не знаю. Я поцеловал его еще раз, просто потому что мог.       — Я люблю тебя, Реджи, — прошептал я сквозь храп. Просто нужно было это сказать, вот и все.       

***

             В уборную в итоге набегались оба. Джоан я не слышал, но она наверняка выпила меньше Дживса, а мой желудок и до водки был свалкой с раскаленным стеклом, так что у меня и без электролита шансов не было. Когда наступило утро, Дживс стоял у кровати со своим великолепным антипохмельным зельем. Я поднял на него глаза и прохрипел:       — Спасибо, Реджи.       Я твердо решил внести изменения в наши отношения. Начну с того, чтобы звать его по имени. Откуда ж еще?       Дживс натянул маску надутой лягушки, заковался в доспехи и спрятался в темнице на много футов под каменным замком, окруженным широченным, безучастным, наполненным крокодилами рвом.       — Сэр.       Я его вообще не видел за всем этим. Единственный проблеск жизни в г-х оказался жестоким похмельем. Ну ясно, решил показать все свое упрямство. Но я больше не хочу, чтобы он был моим камердинером! Я хочу чего-то совершенно иного, предпочтительно, включающего в себя романтические чувства и приличную долю нежной страсти. Только я не уверен, что он заставит себя пойти на это, у него же феодальный дух на костях выжжен. Надо будет поговорить.       Я взял коктейль и залил в себя, но ненадолго. Дживс помог добраться до ванной и, когда я выпотрошил себя всего до самых щиколоток, набрал ванну. И все без единого слова, даром что внимателен он был как прежде. Не знаю, из-за похмелья это или из-за вчерашнего. Когда он вытер меня насухо и сунул, дрожащего от озноба, под одеяло, я решил, наверное, и то, и другое сразу.       Дживс держал рот на замке, как моллюск, страдающий ларингитом. За весь день он произнес не больше пяти предложений, и каждое заканчивалось вежливым и твердым «сэр». Периодически заглядывала Джоан. Она выглядела немного помятой, и я спросил, почему она не выпьет Дживсового зелья; она напомнила, что у нее аллергия на яйца. Они, по-видимому, важный компонент этой штуковины. Джоан бросала на Дживса косые взгляды и явно видела, что что-то не так. Но не думаю, что она знала, что с этим «не так» можно сделать. Я так точно не знал.       Я пробовал пить и есть все, что в течение дня приносил Дживс, но ничего не задерживалось внутри надолго. Даже лекарства, которые я запивал водой или бульоном — те самые лекарства, что превращали желудок в кратер вулкана, извергающийся толченым стеклом. Благодаря кашлю и рвоте я умудрился потянуть мышцу в боку, больно было до ужаса. Дживс слегка оттаял. Видно было, что он волнуется, но поговорить так и не захотел. Он почти все время молчал и больше походил на ангела-хранителя, который вершит свои чудеса в тайне. Я боялся, что он уйдет спать в гостиную, но он все-таки лег рядом и позволил себя обнять. Хоть что-то хорошее.       

***

             Силы и решительность совершенно оставили меня. Вчера я не мог выдавить из себя ни слова, и виной тому было не столько непростительное алкогольное опьянение, сколько беспокойство за здоровье мистера Вустера, которое становилось хуже и хуже. Я метался между оцепенением и ужасом. И без того излишне эмоциональную реакцию на ситуацию только усугубил мистер Вустер, когда решил обращаться ко мне по имени. Молчание стало моим единственным прибежищем.       Понятно, что ему отчаянно хотелось обсудить наши отношения, но я не мог — я сейчас не в том состоянии. Все мои аргументы испарились без следа, и я не доверяю самому себе. Он слишком болен для подобных разговоров, а я один, в воздухе, и стремительно падаю вниз. Вспомнилось Джойсово треснувшее зеркало слуги: я смотрюсь в него и не узнаю сам себя.       Мисс Барр явно за меня тревожилась, а мистер Вустер, несмотря на плачевное состояние, пытался вызвать на откровенность. Неудача глубоко его опечалила. В желудке у него ничего не задерживается, из-за этого началось обезвоживание, и пневмония прогрессирует с катастрофической скоростью. Его рвет таблетками от тошноты — это ли не ирония? Если положение не исправится, нам придется снова везти его в больницу, и я не знаю, что нам тогда делать.       К вечеру я не мог больше хранить молчание. Мистер Вустер заснул беспокойным сном, и я вышел в гостиную к мисс Барр и встал над ней у дивана.       — Мисс Барр.       — Да? — Она подняла взгляд.       — Я крайне обеспокоен состоянием мистера Вустера.       Я так нервничал, что не мог устоять на месте и переступал с ноги на ногу, сцепив руки за спиной. Мисс Барр вздохнула:       — Да. Я тоже. Он сегодня хоть что-нибудь съел?       Я покачал головой.       — Ничего со вчерашнего утра, мэм.       Она заложила в книгу закладку и встала.       — А прямо сейчас он как?       — Горячий, но спит.       Мы зашли в библиотеку; мисс Барр открыла шторы, впуская в комнату вечернее солнце, и села рядом с мистером Вустером. Она убрала со лба компресс и дотронулась рукой, он застонал, и она вернула компресс обратно.       Затем принесла из salle de bain градусник, вставила мистеру Вустеру в ухо, нажала на кнопку и дождалась сигнала.       — Тридцать девять и два. И мне не нравится, как он дышит. Слишком отрывисто.       — Мне тоже, мэм.       Она отдала мне градусник.       — Поднимется еще на два пункта, придется ехать в больницу. Или если станет труднее дышать. Нужно залить в него жидкость. Обезвоживание опасно.       — Поддерживаю — Не отрывая взгляда от мистера Вустера, я опустил градусник в карман.       — Схожу в аптеку, возьму что-нибудь с электролитами. Если его не стошнит, это поможет больше, чем вода.       Я кивнул, чувствуя себя бесполезным. Я ничем не могу ему помочь. Мисс Барр дотронулась до моего плеча, и я перевел на нее взгляд.       — Мы о нем позаботимся.       Она ушла, и я снова остался с ним один. Сел, погладил по голове. Он пошевелился, застонал, но не проснулся. Я вспомнил, что в вертикальном положении ему вроде как легче, приподнял его аккуратно и прижал к груди, положил голову себе на плечо. Через несколько минут он и впрямь задышал свободнее.       Мисс Барр вернулась минут через пятнадцать. Она налила что-то из флакона и передала мне. Цвет был довольно устрашающий.       — Давай проверим, поможет ли это.       Я кивнул.       — Сэр. Сэр, пожалуйста, проснитесь.       Он испустил тихий страдальческий стон и отвернулся. Мисс Барр села по другую сторону и потрясла его за локоть.       — Давай, Берти, ты нам нужен.       Он снова застонал и открыл глаза. Рука легла на мою, обнимающую его за талию. Он поднял на меня взгляд.       — Реджи...       — Пожалуйста, сэр, постарайтесь выпить вот это. — Я поднес стакан, но он попытался его оттолкнуть.       — Не хочу. Живот горит.       — Вы должны попытаться, сэр. У вас обезвоживание. Если не сможете пить и принимать лекарства, придется снова ехать в больницу.       Он скривился и сделал маленький глоток жидкости, которую за неимением лучшего слова можно было назвать оранжевой. После второго глотка он позеленел и оттолкнул мою руку.       — Не могу. — Он вздрогнул, когда я снова поднес стакан к его губам. Я посмотрел на мисс Барр.       — Давай еще, — мягко сказала она. — Подозреваю, ехать все равно придется.       — Только не опять, — прохныкал мистер Вустер.       Мисс Барр вышла, а я снова подал ему стакан.       — Если вы сможете это выпить, сэр, возможно, сможете и принять лекарства.       — Эта штука дерет живот, Реджи. Мне больно. — Я отставил стакан, не желая заливать содержимое силой, и он обнял меня обеими руками. — Так больно... Все болит. Пусть перестанет.       Я снял сползающий компресс и отложил его в сторону.       — Я бы сделал все, если бы мог, сэр.       Я обнял его и прижался щекой к мокрым волосам. Не хватило духу попросить его не называть меня Реджи. Если мы поедем в больницу, все равно придется к этому вернуться и позволить себе разрываться от внутренней борьбы. Не стоит скупиться, если ему от этого легче.       Оставить его одного в таком состоянии я не осмелился, и вечером мисс Барр принесла мне поесть. Понятия не имею что, что-то горячее и жидкое. Мистер Вустер периодически засыпал на моем плече. К одиннадцати силы у меня вышли. Мистер Вустер дышал поверхностно и неровно. Я попросил отвезти нас в больницу. Когда мисс Барр зажгла свет, я с ужасом заметил, что губы у него посинели.       — Они заставят его ждать всю ночь в таком состоянии?       Подумать страшно, что в таком случае может случиться. Мисс Барр помогла укутать мистера Вустера в плед.       — Нет. Проблемы с дыханием и сердцем передвигают в начало очереди. В таком виде его сразу примут. Трупы в коридорах не поднимают моральный дух.       Я взял мистера Вустера на руки, а мисс Барр накинула куртку и открыла передо мной дверь. В кои-то веки ее цинизм пришелся ко случаю.       Доехали за десять минут. Мисс Барр высадила нас у входа.       — Встретимся там. Что делать — знаешь. Говори все то же, что и в прошлый раз. Я найду свободное место и приду.       Как и предполагала мисс Барр, молодой человек за стойкой бросил на мистера Вустера один взгляд и отправил нас в терапевтическое отделение. Я не хотел демонстрировать свое состояние окружающим, но внутри просто обезумел от страха, глядя, как на безвольного мистера Вустера надевают пластиковую маску с трубкой.       — Сначала дадим ему кислорода, потом все остальное.       Комната поплыла у меня перед глазами. Когда подошла мисс Барр, ему уже подсоединили трубки и капельницу. Мне всучили планшет и стопку бумаг, но я не мог оставить его одного. Он был в сознании, но не понимал, где находится.       — Давай, Реджи. — Мисс Барр потянула меня за руку. — Мы путаемся под ногами. Пойдем сядем и заполним документы.       — Но...       Я обернулся на мистера Вустера, испуганного и потерянного.       — С ним все будет хорошо. — Она понизила голос и добавила: — Ты же не хочешь, чтобы тебя вывели, нет? Давай, пойдем.       Я неохотно последовал за ней к стульям у двери, мимо которой мы только что прошли.       — Присядь вот тут.       Я обернулся на дверь, почти готовый проигнорировать и мисс Барр, и врачей, попросивших меня выйти. Меня же впустят потом снова?       — Что с ним будет?       — Он в хороших руках, Реджи. — Мисс Барр села и потянула меня за рукав. — Заполним бумаги и расспросим их.       Я посмотрел в бланки, но ничего в них не понял. Два дня назад я заполнял такие же. Так страшно, что думать не могу.       — Что я должен делать?       Мисс Барр наклонилась ко мне и положила ладони на плечи. Я посмотрел на нее.       — Вздохни пару раз поглубже и успокойся. Паникой ты никому не поможешь. О Берти позаботятся, а мы должны сделать свою часть работы.       Я кивнул и неровно вздохнул, судорожно сжимая листы.       — Все будет хорошо, — тихо добавила она.       Когда я снова опустил взгляд на бумаги, то увидел, что руки у меня дрожат, но слова, по крайней мере, читаются. Я взял ручку и попытался сосредоточиться на задании. Когда внимание переключалось или накатывал страх, мисс Барр мягко возвращала меня на землю. Где-то через двадцать минут я положил бумаги на стол, и к нам подошла седоволосая женщина в белом халате.       — Вы с Берти Вустером?       — Да, — ответил я. — Как он? Что с ним?       Мисс Барр положила ладонь мне на локоть, чтобы я не заводился слишком сильно.       — Мы стабилизировали его состояние и положим в палату, как только освободится место. Это будет где-то через час.       Мисс Барр кивнула.       — Как он, док?       — Мы продержим его по крайней мере ночь, а может, и не одну, но пока нельзя сказать наверняка. Неспособность организма удержать в себе антибиотики позволила пневмонии прогрессировать, и теперь нам нужно удостовериться, что он может снова принимать лекарства.       — Хорошо. — Мисс Барр повернулась ко мне: — Эритромицин штука противная. У меня на него была такая же реакция, так же вот привезли, было дело. С Берти все будет хорошо.       — Мы вас позовем, когда переместим его в палату, — сказала врач. — Можете пока подождать в коридоре на седьмом этаже или в южном крыле. Мы его туда переведем.       Мисс Барр спросила, куда идти, и повела меня в южное крыло.       — Но он же еще там! — запротестовал я.       — Нас все равно к нему не пустят, мы только мешаем.       Я пошел за ней к лифту, слишком взволнованный, чтобы произнести хоть слово. В лифте спросил:       — Насколько это серьезно?       — Если его положат в обычную палату, значит, они не думают, что все так плохо. Если бы жизни что-то угрожало, его бы положили в интенсивную терапию. Не думаю, что стоит слишком беспокоиться. Они просто хотят удостовериться, что Берти достаточно выкарабкался, чтобы лечиться дома.       Двери лифта открылись, и я понуро зашагал за мисс Барр долгими коридорами, пока мы наконец не подошли к стойке и медсестра не спросила, что нам нужно.       — Нам сказали подождать здесь, пока моего племянника не переведут в палату на ночь.       Слышать от мисс Барр «племянник» так же странно, как самому говорить «партнер». У нее лучше получается.       — Ясно, — ответила медсестра. — Возьмите значки посетителей.       Она подошла к полкам и достала два пластиковых значка на прищепке с надписью «Посетитель», а потом записала наши имена.       — Зал для ожидающих за этой дверью, — указала она ручкой.       — Спасибо, — сказал я и прикрепил значок к жилету. Мы вошли в пустую, тихую комнату. В ней небольшими группками стояли несколько столов с разложенными на них журналами и стульев. На стене висел телевизор, но мисс Барр, слава богу, не потянулась его включить. Я нахожу телевизоры в рабочем состоянии шумными и вредными. Мы присели.       — Как ты себя чувствуешь?       — Я... — Я собирался сказать, что в порядке, но мы оба знали, что это не так. — Убого.       — Спасибо, что наконец-то это признал. — Она взяла меня за руку. — Я могу что-нибудь сделать?       — Не знаю. Все это... — Я глубоко вздохнул. — Это пугает.       — Бояться и волноваться — не грех. Это самая рациональная реакция на происходящее.       — Я вовсе не чувствую себя рациональным, Джоан, — сказал я. Обращаться к ней по имени все еще неловко, но мне не нужны лишние вопросы. Я не вынесу, если меня к нему не пустят. — Все вокруг словно распадается на части. Я... я начинаю сомневаться даже в собственном психическом здоровье.       Она покачала головой и сжала мою ладонь.       — Поверь мне, Реджи, ты вовсе не сумасшедший. Ты измотан и, возможно, не слишком хорошо со всем этим справляешься, но положение тяжелое, не говоря уже о полнейшем культурном шоке. Ты справляешься лучше, чем большинство других людей в подобной ситуации. Ну вот представь меня в 1924-м?       Она развела руки, будто приглашая к осмотру. С ее внешностью, речевыми оборотами и взглядами на жизнь она бы не влилась в общество даже в Лондоне, окажись она там в мое время. Она несомненно оказалась бы в серьезной опасности и, вероятнее всего, в сумасшедшем доме.       — Даже думать об этом не желаю, — сказал я. Она посмотрела на меня насмешливо.       — Я могла бы говорить всем, что работаю в цирке, но остальное? Меня примут за сумасшедшую! А что будет, окажись я без своих таблеток, и думать не хочу. Я без них вообще ни на что не гожусь. Знаю, это трудно, но ты пройдешь через это, Реджи. Берти принимает все как-то с ходу, но это только потому, что ты лучше него понимаешь, что все вокруг значит. Дай ему Бог здоровья, я вовсе не думаю о нем плохо, но он не настолько умен, как ты, и многое просто проходит мимо него. Это его немного огораживает, и так, наверное, даже лучше.       Я понял, что она имеет в виду. Мистер Вустер приятный и веселый человек. У него большой музыкальный талант и незаурядные литературные способности, но анализ в число достоинств не входит. Я кивнул, все еще не до конца придя в себя.       — Как я за все это заплачу?       Если один визит к врачу вышел таким дорогим, сколько же стоит ночь в больнице? Наверняка гораздо больше, чем у нас осталось. Мисс Барр откинулась на спинку стула.       — Отдай часть из того, что есть, и попроси выставить счет на оставшуюся сумму. Даже если отдашь все до пенни, этого не хватит. — Она посмотрела на дверь в коридор. — Они же не могут забрать то, чего у тебя нет. Дадут рассрочку, раз по-другому никак.       Я наклонился и спрятал лицо в ладонях. О, этот будничный тон! На что мы будем есть? Никогда в жизни мне не приходилось задавать себе этот вопрос, а мистер Вустер вообще никогда не нуждался в деньгах. Будущее внушает один только ужас. Мисс Барр погладила меня по спине.       — Не надо так волноваться. Мы справимся. У меня бывали ситуации и похуже.       Я посмотрел на нее и понял, что верю ей, верю, что она нашла в себе силы разобраться со своими проблемами. Я бывал в худшем положении только на войне, но тот опыт здесь не пригодится. Есть большая разница между ядовитым газом и нищетой.       — Спасибо. Не знаю, что бы я без вас делал.       Не знаю, что бы я без нее делал, даже если бы мы как-то пережили падение с небес.       — Все хорошо. Уверена, ты со всем разберешься. Берти легко приспосабливается, а ты умнее многих, и оба вы упрямы как ослы. В нынешние времена это важные качества.       Я молча раздумывал над ее словами, но большую часть моих мыслей занимал мистер Вустер. Оправится ли он когда-нибудь? Когда мне позволят его увидеть? Мисс Барр листала журналы, но я не мог сосредоточиться на чтении. Я чувствовал себя спокойнее, чем в терапевтическом отделении, но все еще был взбудоражен. Крайне неприятное ощущение.       Время словно остановилось. Когда сил просто ждать не осталось, я встал и принялся ходить по комнате. Мисс Барр бросила на меня короткий взгляд и вернулась к чтению. Как ей удается сохранять безмятежность? У нее нет особенных причин принимать участие в нашей жизни, и все же она явно за нас беспокоится и взваливает на себя множество дополнительных проблем.       В комнату вошла медсестра. Я застыл на месте.       — Мистер Вустер в 714-й палате. Вам сюда.       Она повела нас по коридору и повернула за угол. Мы прошли мимо множества открытых дверей. В каждой палате висели длинные занавески, разделяя ее на отсеки. Сестра провела нас в палату мистера Вустера, и я с ужасом обнаружил, что кроме него там лежат еще три пациента, каждый за своей занавеской. И ничего, кроме этой тонкой белой ткани — ни намека на приватность. Придется продолжать ломать комедию, чтобы остаться. Медсестра коротко проинструктировала нас о порядках и расписании отделения и оставила с мистером Вустером.       Он не спал, но почти спал, и маску с лица так и не сняли. Трубка все так же торчала из кисти, но уже только с одной капельницей. При виде нас у него засияли глаза и на губах заиграла слабая улыбка.       — Реджи, — тихим усталым голосом произнес он и потянулся ко мне. Я взял его за руку.       — Берти, я... — Так сложно называть его по имени. В груди каждый раз что-то сжимается, а в голосе слишком много обнаженных чувств. — Тебе хоть немного легче?       Выглядел он лучше: синева ушла с губ, и они теперь естественного цвета, хоть и бледные. На сердце у меня полегчало, плечи расслабились; я и не замечал, как сильно они были напряжены. Мисс Барр маячила рядом.       Мистер Вустер медленно кивнул, словно, по собственному его выражению, «налакался по гланды».       — Роскошно. — Он притянул меня на кровать. Узкую, с металлическими барьерами с каждой стороны. Та ее часть, где голова, слегка повыше. — Смотри, кровать двигается, если нажать на кнопку.       Он взял в руки коробку с толстым шнуром, ведущим к противоположной стороне, и нажал на кнопку. Изголовье поехало вверх. Нажал на другую — вернулось в первоначальное положение. Он улыбнулся шире.       — Реджи, Берти, — сказала мисс Барр. — Я, пожалуй, домой поеду. Оставлю вас наедине.       Мне эта идея не показалась разумной. Что, если случится что-то важное и понадобится ее присутствие?       — Когда ты вернешься? — спросил мистер Вустер.       Она пошарила в карманах и протянула мне маленькую карточку.       — Вот мой телефонный номер. Если я вам понадоблюсь, звони прямо отсюда. Я подскочу. Тут же всего десять минут езды.       На тумбочке и впрямь обнаружился телефон. Достаточно похожий на привычные мне аппараты, чтобы я мог его узнать. Что ж, по крайней мере, я смогу воспользоваться им самостоятельно.       — У меня нет особенных причин здесь находиться. Только если вы хотите меня видеть. Я бы вздремнула, если честно. Приеду после завтрака. Возможно, к тому времени мы узнаем, какие у них на тебя планы, Берти.       Она подошла к мистеру Вустеру и положила ладонь ему на грудь.       — Это вполне приемлемо, Джоан, — сказал я. Мистер Вустер кивнул и на короткое мгновение накрыл ее руку своей, но промолчал. Думаю, он уснет сразу, как только получит такую возможность, а я предпочитаю нести вахту в одиночестве.       — Ладно, ребятки, до завтра.       Она наклонилась, чтобы обнять мистера Вустера и клюнуть в щеку. Послав мне предостерегающий взгляд, она обняла и меня. Я на мгновение испугался, но целовать она меня, к счастью, не стала.       — Позвони, если что-нибудь понадобится, — напомнила она мне и вышла.       Я пододвинул стул поближе, опустил железный поручень и взял мистера Вустера за руку.       — Тебе все еще больно?       Он покачал головой.       — Нет, старина, они пропихнули мне в руку что-то здоровское, живот вообще не чувствую. Он такой приятно легкий. — Он посмотрел мне в глаза, но не смог сфокусировать взгляд. — Ну ладно, это не совсем правда. Все еще болит до чертиков, но мне уже как-то все равно. Я словно смотрю на все со стороны, понимаешь?       — О, Берти...       У него сонно задрожали ресницы.       — Я по уши в тебя влюблен, Реджи, — пробормотал он и сдался. Мгновение спустя он уже спал, а я прижимал его ладонь к щеке и не мог сдержать слез.       

***

             Когда я проснулся, моя голова лежала на постели мистера Вустера, и я сжимал его ладонь в своей. Проникающий в окно тусклый свет позволял предположить раннее утро, и часы на стене это подтвердили: седьмой час. С огромным облегчением я обнаружил, что мистер Вустер все еще спит. Дышит легче, чем вчера, но все еще часто и хрипло. На фоне белой подушки его лицо казалось особенно бледным, и он заметно похудел за эти дни. Не помню, как уснул, но рад, что мне это удалось.       Я выпрямился и коснулся бледной щеки. Температура так и не спала. Мистер Вустер слегка пошевелился и ласково подался навстречу прикосновению. Он приоткрыл глаза и еле заметно мне улыбнулся.       — Ты здесь...       — Всегда.       Он сжал мою ладонь и положил себе на грудь.       — Где мы?       — Мы вчера приехали в больницу, с... Берти.       Как же сложно бороться с долгой привычкой в полусонном состоянии. Он осмотрелся и пробормотал:       — Ничего не помню.       — Тебе было очень плохо.       И все еще недостаточно хорошо, чтобы я успокоился. Он кивнул.       — Как ты себя чувствуешь?       — Устал. Ужасно чувствую. Слишком жарко. — Он потрогал маску на лице свободной рукой. — Это что такое?       — Подача кислорода. Ты вчера почти не дышал.       — Дышать все еще больно.       — Берти, пожалуйста, не надо разговаривать. Отдыхай.       Мне отчаянно хотелось что-нибудь для него сделать. Что угодно.       — Не могу. — Он сжал мою ладонь. — Поговори со мной.       Я бы предпочел, чтобы он поспал еще, но если уж он так этого хочет...       — О чем будем говорить, Берти?       На измученном болезнью лице появилось озабоченное выражение.       — Ты почти ничего не сказал с того водочного вечера. Я... я что-то сделал не так?       У меня сжалось сердце. Я и подумать не мог, что он расценит мое молчание в подобном ключе.       — Нет, сэр, — настойчиво зашептал я. — Вовсе нет.       — Просто ты... ты всегда покрываешься льдом, когда я делаю что-то тебе наперекор.       Я пересел на кровать и сжал его ладони в своих, стараясь не задеть иглу.       — Нет. Ты не сделал ничего плохого, Берти, совсем ничего.       — Тогда почему, Реджи? — В голосе послышались умоляющие нотки.       Что мне ему ответить? Все так сложно.       — Я... Мне нужно было подумать, — произнес я наконец. — Слишком много всего произошло. Я не знал, что тебе сказать.       И до сих пор не знаю, слишком много всего на меня навалилось. Он взволнованно наклонил голову.       — Ты всегда знаешь, что сказать.       — Я совсем не то совершенство, каким тебе нравится меня видеть, — произнес я с сожалением.       Я всегда воспринимал его высокое мнение обо мне с некоторой гордостью. Но теперь понял: я был излишне высокомерен, а его оценка моих скромных способностей оказалась явно завышенной. Я никогда не позволял ему увидеть мои недостатки, ошибки, любые человеческие качества. Я полагался на свой ум, как фокусник полагается на ловкость рук, веря, что он позволит мне скрыть все ошибки и просчеты в планах, а вера мистера Вустера в меня всегда была достаточно основательна, чтобы я мог продолжать носить маску фальшивого идеала. Слуга не показывает хозяину свои слабости, но нынче все изменилось; постамент, на котором я когда-то твердо стоял, обернулся песком и ушел из-под ног.       — Я больше не понимаю, что происходит.       Это признание на корню уничтожало все, чем я сумел для него стать.       — Берти, я подвел тебя везде, где только можно. Прости меня, пожалуйста.       Усталые голубые глаза затуманились недоумением.       — Но ты ни разу меня не подводил, Реджи, никогда! — неверяще произнес он. — Даже когда я думал, что ты ошибаешься, неправ оказывался я, а ты в очередной раз вылавливал меня из супа.       — Я не сделал ничего, чтобы исправить наше положение здесь.       Он сердито поджал губы.       — Старина, на самом деле я знаю, что у тебя нет волшебной палочки.       Он закашлялся. Я прижал рукой его потянутую мышцу в надежде ослабить нагрузку и облегчить боль. Когда приступ прошел, он снова задыхался. Мне казалось, прошла вечность, прежде чем он снова смог дышать и открыть зажмуренные глаза. Он поднял на меня взгляд и слабо произнес:       — Я в порядке.       Я провел ладонью по его боку и прижал ее к груди над бешено колотящимся сердцем, презирая себя за то, что ничего не могу для него сделать.       — Тебе нужно отдыхать.       Он потянул меня за запястье, с болью и капелькой страха в глазах. Печально вздохнув, я осторожно его обнял, и он робко положил голову мне на плечо. Он дрожал от измождения и просто исходил жаром. Он повернул голову, и я вздрогнул от прикосновения пластиковой маски к шее. На моей коже остались горячие слезы.       — Какое противное чувство — страх, — пробормотал он.       — Я с тобой. — Я погладил его по спине. Надеюсь, этого будет достаточно, потому что мне нечего ему предложить, кроме своего присутствия.       — Я... Реджи, ты меня любишь? — еле слышно прошептал он. Неуверенно и со страхом.       Я вздрогнул, чувствуя, как колотится в груди сердце, и кивнул, прижавшись щекой к его волосам. Он сжал ткань моего жилета.       — Пожалуйста. Я хочу это услышать.       — Да, — прошептал я, игнорируя рождающийся в груди страх. — Боже, да. Берти, я люблю тебя.       Даже шепотом произносить это было страшно. В палате кроме нас еще три человека. Как бы меня ни уверяли, что того закона больше нет, страх и осторожность, с которыми я жил всю свою жизнь, кричат, что я подвергаю нас обоих опасности. Я желал невозможного: оказаться ровней представителю высшего сословия. Недосягаемому, как солнце в небе.       Мистер Вустер обнял меня дрожащими руками.       — Слава богу...       Он шмыгнул носом и снова закашлялся. Я опустил его на подушку. Как он мог во мне сомневаться? Он должен был знать, что я сделаю для него все, что я останусь рядом и буду заботиться о нем несмотря на постоянный риск. Я вытянул из коробки салфетку и вытер ему слезы, потом приподнял маску, чтобы он мог прочистить нос.       — Пожалуйста, Берти. Прошу тебя, поспи. Я буду здесь.       Он сжал мою руку и кивнул.       — Я так устал, Реджи. Все болит.       Я погладил его по голове и прижался лбом к его лбу.       — Просто спи.       Он слабо и неровно улыбнулся, превозмогая боль.       — Ладненько.       

***

             Когда я проснулся, Джоан сидела рядом с Дживсом. Занавески раздвинули — оказывается, в палате стоят еще три кровати, но занята только одна: парень смотрит весьма назойливо орущий телевизор. Там какой-то священник разглагольствует о нашем грешном мире. Джоан попросила его убавить звук и получила довольно грубый ответ. Дживс сильно измят: темные круги под глазами и сутулые плечи. Его рука лежит на кровати; я потянулся и накрыл ее своей. Он удивленно перевел на меня взгляд.       — Берти?       — Ну вот, — сказала Джоан парню. — Ты его разбудил. Сделай тише, или я поговорю с дежурной медсестрой, и она тебе поможет. — Она выглядит так, словно сейчас дыхнет огнем.       — А я по-другому не слышу, — огрызнулся парень. Он был среднего возраста, с редеющими волосами и водянистыми глазками.       — Тогда читай чертовы субтитры. Их для того и придумали.       Он ответил каким-то жестом, видимо, грубым, и она вылетела из палаты.       — Почему он не убавит звук? — спросил я Дживса.       Дживс вздохнул и каким-то образом стал выглядеть еще более усталым и задерганным.       — Не хочет.       — Должен лежать тут со сраными гомиками, — проныл парень. — Все вы сгорите в аду, вы и ваши друзья-педики. Правоверные христиане не должны находиться с вами в одной комнате.       Дживс поморщился. Но прежде чем я успел что-нибудь сказать, вернулась Джоан. За ней вошел похожий на быка амбал и тихо переговорил с нашим соседом. Потом убавил звук и опустил занавески у наших кроватей, но ругань не утихла.       — Как же я буду рада тебя отсюда вытащить, — сказала Джоан, падая на стул.       — А что такое?       Пластиковую штуковину с моего лица так и не убрали. Жутко неудобно. От нее в носу пустыня, и губы потрескались. А еще болит голова, болит в груди, жарко, и Дживс не лежит рядом, как положено.       Он погладил меня по щеке:       — Мистер Карлайл ругается с тех самых пор, как проснулся.       Я перевел взгляд на Джоан. Выражение ее лица так и осталось пугающе злобным.       — А почему он ругается?       Она обернулась через плечо, и я испугался, что от ее взгляда вспыхнут занавески.       — Хотелось бы мне проявить милосердие и сказать, что ему больно и одиноко, но, — она резко повысила голос, — я думаю, что он просто гомофобный ублюдок.       — Бог вас ненавидит!       Что ж, сказать, что я переполошился — ничего не сказать. Дживс побелел от страстности этого высказывания и заслонил меня своим телом, словно ограждая от западни и от губительного мора. Джоан закрыла глаза и стиснула зубы, но промолчала и сделала пару глубоких вдохов.       — Медсестра сказала, через пару часов его выпишут, — сообщила она тихо, как церковная мышь. — До тех пор придется потерпеть. Простите, ребята. Вам сейчас только этого не хватало. Я бы попросила перевести тебя в другую палату, Берти, но, боюсь, это займет еще больше времени.       Что такое «гомофобный» я не знаю, но, конечно, понял, что этому поганцу не нравится думать, что мы с Дживсом разделяем нежную страсть. В самом отношении для меня ничего нового, но он высказывает его с таким отвращением, что дрожь берет. Надеюсь, он не настолько подвижен, чтобы прискакать к на данный момент неподвижному вустеровскому корпусу и высказать это о. яснее.       — Ты вроде говорила, что это... законно?       Джоан кивнула.       — Да, Берти. Но это не значит, что все от этого в восторге.       Она бросила через плечо еще один прожигающий занавески взгляд.       — Всякие придурки пытаются снова ввести тот закон, но этому не бывать, — сказала она так же яростно, как выглядела. — Нас слишком много, и мы этого не потерпим.       Наверное, Джоан, в случае чего, и в одиночку справится с этим поганцем.       — Берти, может, попробуешь заснуть снова? — спросил Дживс. Он дрожащей рукой убрал у меня со лба прядь волос. Я покачал головой.       — Спать больно. Можно мне воды, старина? — По крайней мере, в животе больше не горит толченое стекло. Может, и вода останется подольше, а не как в последнее время, когда она просто заглядывала поздороваться. Дживс подал мне стакан с соломинкой; на тумбочке кроме него я заметил контейнеры с едой и стопку книг. Книги показались знакомыми — должно быть, Джоан принесла их Дживсу из дома. Он подержал мне маску, чтобы я мог просунуть под нее соломинку и сделать пару глотков. Никогда не думал, что вода может быть такой вкусной, но я и не помню, когда ел в последний раз. Пить хотелось чертовски сильно. Дживс явно обрадовался. Я бы и поел чего-нибудь, только не прямо сейчас.       Потом Дживс почитал мне главу из того графического романа, что мы начали ранее, и мы немного отвлеклись от этого неприятного парня за занавеской. Вскоре пришла доктор взглянуть на гибкую вустеровскую фигуру.       Она оказалась очень милой, с короткими светлыми волосами, в очках и похожей на маму. Не на мою маму, конечно, на маму вообще. Она меня потыкала и пощупала, послушала легкие и объявила, что оставит меня здесь еще на одну ночь, только мне заменят кислородную маску на каню-что-то там — это такая трубка в нос, не итальянский десерт. Я решил, что все это замечательно, кроме той части про еще одну ночь здесь.       — Домой пока ехать рано. Уровень кислорода в крови немного ниже нормы. Мы сменили антибиотики, от новых не должен так болеть живот.       Вот это мне точно подняло настроение. Настоящее облегчение, когда у тебя в животе не извергается вулкан и не принимает в жертву девственниц — не самое приятное ощущение, надо сказать.       Подгребло семейство задиристого парня. Никто из них не выглядел особенно счастливым. Бормотание жены и придурковато выглядящих наследников было быстро пресечено в той же занудной водянисто-глазной манере. Они стали отвечать з. п. так же грубо, и я понадеялся, что их появление означает его скорое отчаливание. Мы за своей занавеской сидели тихо, чтобы не усугублять пол-е. Надо заметить, Бертрам в любом случае не был готов к драке, так как чувствовал себя жалким, усталым и вообще на волосок от смерти.       Когда з. п. наконец уковылял, все вздохнули с облегчением. Джоан выключила телевизор, как только за ним закрылась дверь, и во внезапной тишине я понял, как утомителен был этот шум. Словно с меня сняли стену, под которой я пролежал пару недель. Я заснул под голос Дживса, с идеальным произношением читавшего мне книжку.       

***

             Мистер Карлайл начал жаловаться, как только проснулся, и с каждым часом раздражался все сильнее. Два наших других соседа выписались рано утром, и я жалел, что мистера Карлайла не оказалось в их числе. Мисс Барр, как и обещала, приехала сразу после завтрака и привезла мне книги, чай и завтрак. Она несколько раз говорила с персоналом по поводу поведения мистера Карлайла, но ей каждый раз отвечали, что его выпишут к полудню и что мистера Вустера перевести некуда — нет свободных мест.       День выходил на редкость утомительным по ряду причин, главной из которых была природа оскорблений мистера Карлайла. Он весьма громогласно выражал свое возмущение тем, что его «засунули» в одну палату с «извращенцами». Мой дискомфорт от нашей комедии только усилился. Хорошо, что у него нет законных оснований возмущаться и дальше ворчания он не зайдет. Я всю жизнь опасался как раз подобных стычек, и вот, дождался.       Очевидно, что религиозные передачи он слушал на полной громкости лишь для того, чтобы оскорбить и смутить нас. Я боялся, что он разбудит мистера Вустера, который и так плохо спал. Температура у него спала только рано утром, незадолго до нашего разговора, и к полудню снова поднялась. Хотелось, чтобы он мог нормально выспаться.       Меня крайне опечалило, что он все-таки проснулся и был вынужден выслушивать оскорбления мистера Карлайла. Я надеялся, он проспит до обеда, пока этот субъект не уедет, но был рад, что в наступившей тишине он легко заснул снова. Замена кислородной маски канюлями тоже принесла облегчение.       Меньше чем через час после выписки мистера Карлайла к нам положили еще двух пациентов, но никто из них, к счастью, не выражал неудовольствия. Мисс Барр предложила посидеть с мистером Вустером, чтобы я мог пойти пообедать, но я пожелал остаться с ним. Она была так добра, что принесла ужин в палату, и осталась до раннего вечера, когда еще один пациент занял последнюю свободную койку. Я был благодарен за компанию, но говорили мы мало. Ее яростная защита от нападок мистера Карлайла помогла мне сохранить остатки рассудка.       Состояние мистера Вустера улучшилось, и вторая ночь в больнице прошла легче, но я был изможден так, что еле двигался. Мисс Барр уехала вскоре после ужина, попросив звонить в случае необходимости. Необходимость у меня была одна — здоровье мистера Вустера, а этого она мне предоставить не могла. Запасы моей выносливости стремительно истощались. Мне нужно было поспать, желательно на горизонтальной поверхности и за закрытой дверью между мной и остальным миром. Это станет возможно только дома, но и там нужно будет делить постель с мистером Вустером. И пусть его присутствие и звук его дыхания внушает мне некоторый комфорт — я слишком долго вынужденно находился в нежелательной компании незнакомых людей, и мое состояние улучшат только сон и одиночество.       Несмотря на выздоровление, за ночь мистер Вустер несколько раз просыпался, к счастью, ненадолго. Он дважды пытался вызвать меня на разговор об изменениях в наших отношениях, но я его не поддержал. Я просто не смогу себя заставить — этот разговор нужно вести наедине или никак. К чему бы он ни привел.       До самого утра я дремал в кресле, а там появились врач и мисс Барр. К моему облегчению, нас выписали еще до полудня. Мисс Барр привезла мистеру Вустеру одежду, чтобы ему не пришлось идти по коридору в пижаме, но он все еще был слаб, и мы воспользовались креслом. Остановка у кассы стала ожидаемым, но крайне неприятным потрясением. Я воспользовался советом мисс Барр и оставил нам двести долларов, чтобы мы хотя бы какое-то время могли покупать еду. От размера полученного счета у меня закружилась голова, но деваться было некуда. Думаю, останься у меня хоть капля сил, он бы привел меня в ярость, а так я не чувствовал ничего, кроме тупой тошноты.       Никогда не думал, что буду так счастлив видеть маленькую, утрамбованную книгами квартирку мисс Барр. Весьма неожиданно ее тишина и тонкий аромат сандалового дерева стали ассоциироваться у меня с домом и безопасностью. Мистер Вустер тоже был рад вернуться. По крайней мере, библиотека предоставит ему личное пространство и возможность отдохнуть. Я быстро помог ему принять ванну и уложил в кровать. Он настоял на моем присутствии, и я обнимал его, пока он не уснул. А сразу после этого принял душ и попросил у мисс Барр разрешения воспользоваться на несколько часов ее спальней.       Она проявила понимание и даже сменила для меня простыни, заверив, что присмотрит за мистером Вустером. Я заснул еще до того, как моя голова коснулась подушки.       

***

             Проснулся я абсолютно обездживсенным. В библиотеке никого не было; чувствовал я себя, как шхуна «Венера» на каком-то-там рифе, но все же лучше, чем в больнице. Наверное, Дживс среди ночи умерцал в гостиную. Собравшись с силами, я встал, закутался в одеяло и потопал в эту самую г. на поиски своего верного камердинера. Но вместо предмета нежной привязанности обнаружил Джоан, она тихо сопела, свернувшись калачиком на диване и укрывшись пледом. Из этого я вывел, что Дживс, как газель, резвится в объятиях парня по имени Морфей в спальне Джоан. В больнице я хоть и проспал большую часть времени, но всякий раз, когда бодрствовал, замечал его крайне измотанное состояние.       Сил возвращаться в библиотеку у меня не осталось, так что я рухнул на кушетку и уставился на звезды за окном. Редкие облачка отражали оранжевые огни города. Звезды плохо видно из-за городского освещения, но все равно вид потрясный.       Этот конкретный Вустер не успел прославиться глубокими мыслями, но уж с мелкими-то я справлюсь, и именно такие м. м. зашевелились в моей голове. Дживс не остался спать со мной — самую малость тревожный знак. Дома на Беркли у него была его берлога, а в последнее время с личным пространством у него совсем беда. Наверное, толпа незнакомцев в палате стала последней каплей. Дживс всегда любил одиночество. Думаю, это (вместе с рыбой) и помогло ему отрастить такой великолепный мозг. Надеюсь, после всего случившегося он не передумал делить со мною нежную страсть. Что, если передумал? Вустер без близкого соседства Дживсового ума, не говоря уж о Дживсовом сердце, совсем зачахнет.       Что мне нужно, так это коварный план по укреплению Дживсовой привязанности. К несчастью, коварности мне сейчас чертовски не хватает. Даже на сиплый кашель и горестный вид положиться нельзя. Уверен, он уже сыт Бертрамом по горло — со всей этой больницей, ее задиристыми пациентами и моей общей никчемностью. Он пообещал остаться со мной, хотя я уже не юный господин. Даже произнес вслух любовное признание, пусть и с большим трудом. Боюсь, утром он снова спрячется за маской надутой лягушки — в последнее время это его любимый способ самозащиты. Больше всего беспокоит то, что он наотрез отказывается обсуждать наше возможное взаимопонимание, назовем его так. Насколько серьезен феодальный дух, охраняющий ворота от рыцарей Бертрамового обожания? Дживс же всегда такой консервативный и чопорный, даже когда не камердинерствует, не дворецкует и не показывает всем своим видом, что ему нужно зарабатывать на жизнь.       С этими-то мыслями, жужжащими, как злые на вора-медведя пчелы, я и соскользнул обратно в темный и беспробудный.       Проснулся я от собственного кашля. Дживс уже склонялся надо мной и протягивал воду и неприличное количество таблеток. В окно сочился тусклый свет — похоже, прикорнул я надолго. Дживс все еще выглядел помятым и потрепанным, но костюм его вернул свою обычную безупречность. Я взял таблетки.       — Вы позавтракаете, сэр?       Не сказать, чтобы я умирал с голоду, но кивнул все равно.       — Что-нибудь полегче, старина.       Он умерцал на кухню, а я закутался плотнее в одеяло. Скоро передо мной возникли чай с тостами, и я даже почувствовал к ним определенный интерес.       — Реджи, а где Джоан? Общается с подушкой?       — Нет, сэр. Ей позвонила подруга и пригласила на димсам. Она сказала, что, вероятнее всего, не вернется до вечера.       — Дим что?       — Димсам, сэр. Это обед из блюд традиционной кухни южного Китая, таких как пельме...       — Ладно-ладно.       Что ж, может, это и не идеальный момент для претворения в жизнь коварного плана, но лучше не будет.       — Реджи, ты не мог бы присесть и поговорить со мной?       На благородном лбу залегла болезненная складка, но Дживс послушно пододвинул стул к кушетке.       — Лучше сюда, — сказал я, хлопая по подушке у бедра. Я поерзал, чтобы сесть ровнее и опереться на спинку. Дживс смерил кушетку недовольным взглядом, словно намеревался уже отказаться, но в конце концов сел и дотронулся до моего лба, измеряя температуру.       — Сэр, — начал он, но черта с два я позволю ему перехватить разговор прежде, чем скажу все, что собираюсь.       — Я же тебе не надоел еще, нет? Настолько, чтобы бросить за борт и отправиться на более зеленые пастбища?       Он распахнул глаза.       — Нет, сэр! Если у вас сложилось такое впечатление, я должен вас поправить тут же. Я уже дал слово, я не собираюсь вас оставлять. Пожалуйста, поверьте мне, сэр.       Должен признаться, мне сильно полегчало.       — А ты не передумал... э-э-э, ну, что я тебе нравлюсь?       Дживс страдальчески поморщился и прикрыл глаза.       — Сэр, то, что я вам сказал, остается правдой.       — Тогда почему ты не хочешь об этом говорить, Реджи? — Пусть это прозвучало слегка умоляюще, но я хочу понять, что нам мешает.       Дживс открыл глаза, глубоко вздохнул, сжал мои ладони в своих и положил к себе на колени.       — Сэр... это было не самое подходящее место для подобной беседы.       Он все еще явно не в своей тарелке. Впечатление довершают темные круги под глазами и непослушно падающие на глаза волосы.       — Я видел, как сильно вам хотелось поговорить.       — Но если ты все еще чувствуешь нежную страсть и не собираешься меня оставлять, то почему я все еще сэр, а не Берти? Сейчас же все по-другому. Нам больше не нужно быть господином и слугой, чтобы быть вместе.       И смотрит куда-то мимо. Это нервирует.       — Независимо от обстоятельств, сэр, вы остаетесь джентльменом, а я никогда не смогу быть вам ровней. Вы могли однажды стать лордом Яксли, и...       — Неужели ты думаешь, что для меня это что-то значило? — Как же меня печалит его упрямство. — Дядя Джордж женился на барменше, Реджи, а твоя племянница вышла за Биффи! А он вообще-то тоже джентльмен. Уже тогда все стало расплываться. Но мы в Америке, никто никогда не узнает о разнице в наших социальных статусах, а если и узнает — всем побоку. Да и потом, я же исчез, и титул перешел к Клоду, когда дядя Джордж освободился от шелухи с. Теперь-то я точно никакой не лорд и никогда им не буду.       — С титулом или без него, сэр, но вы стоите гораздо выше меня, и... Зачем вам вообще кто-то настолько ниже вас?       Дживс выглядит печальнее некуда. Всеми силами старается пробудить свою феодальную преданность, но она самым жалким образом его покинула. Я собрал в кулак всю свою хмурость и нахмурился.       — Потому что ты в сотни раз лучше меня? Потому что ты потрясающий, великолепный и просто кролик моей мечты? Потому что ты совершенство? — Я вынул из хватки одну руку и повернул к себе его лицо. — Потому что я люблю тебя, Реджи, и просто не могу представить жизнь, в которой не будет тебя.       — Сэр. — Он растерялся. — Сэр, я не знаю, как выйти за служебные рамки и стать тем, кто вам нужен.       Ну что за чушь. Я выпрямился и обнял его одной рукой.       — Что за чушь. Ты же всегда говорил, что люди могут измениться, если хотят, разве нет?       — Да, сэр, но...       — Никаких «но»! Ты же человек, Реджи, нет? Или мне последние три года мартышка служила?       Признаю, я надулся. Он пару раз моргнул.       — Ну давай. Скажешь, что ты мартышка — сильно меня разочаруешь.       — Я... человек, как и все, сэр.       У него заалели щеки. Очаровательно.       — Ну а раз уж мы решили, что любим друг друга и что ты не мартышка в котелке, может попробуешь для начала, прежде чем отбросить эту идею как оскорбляющий твой вкус галстук с огуречным узором?       Он попытался отвести взгляд, но я ему не позволил. Наконец, что-то изменилось в его взгляде, и он положил ладонь мне на щеку.       — Я попробую, сэр, — прошептал он.       — Берти, — мягко поправил я и придвинулся поближе. — Просто Берти.       Губами я почувствовал, как его губы произносят:       — Берти.       

***

             Я целовал его сухие потрескавшиеся губы. Целовал мягко и безумно нежно, сжимая его в объятиях и дрожа всем телом. Я не позволял себе верить, что у меня когда-нибудь это будет — будет он, — и все еще не верю в реальность происходящего, даже чувствуя мягкость его волос и благоговейные прикосновения губ. Сердце колотится так, что он его точно слышит. От неверия и желания я едва могу дышать.       Мы целовались до тех пор, пока он не покраснел и не стал задыхаться. Он все еще так болен, и меня очень беспокоит его дыхание. Какое-то время мы просто сидели и соприкасались лбами и носами, пока он пытался отдышаться. Я гладил пальцем его щеку, упиваясь этой возможностью и борясь с внутренним страхом разоблачения.       — Вам нужно отдыхать, сэр, — прошептал я.       Он поднял голову.       — Берти.       — Берти. Ты не достаточно оправился, чтобы вставать надолго.       — Я знаю, — с сожалением согласился он и лег на кушетку. Я погладил его по вздымающейся груди. Он с надеждой поднял на меня глаза: — Но мы же можем вернуться в библиотеку вместе, чтобы ты со мной полежал?       — Конечно, Берти.       Он улыбнулся, и я не удержался от ответной улыбки. За руку я повел его в библиотеку. Он лег под одеяло и придержал его для меня, пока я закрывал дверь, разувался и снимал пиджак и жилет. Ослабив галстук, я прижался к его спине, обнял его обеими руками и зарылся носом в мягкие волосы на затылке.       Он счастливо вздохнул и хрипло закашлялся. Отдышавшись, он накрыл мою руку своей и переплел наши пальцы.       — Жаль, что мы не пришли к этому сто лет назад, — тихо сказал он. Меня поразила его способность отбросить страхи в сторону и оставить одно желание. Он повернул ко мне голову: — Только подумай, скольких помолвок удалось бы избежать.       На краткий миг его лицо озарила ослепительная улыбка и тут же погасла.       — Знаешь, я бы женился на тебе еще тогда, если бы мог. Может... Может, мы могли бы, когда-нибудь? Джоан сказала, где-то можно.       В груди что-то сжалось, дыхание застряло в горле, и выступили слезы. Я крепко прижался щекой к его щеке и кивнул, делая неровный вдох.       — Стать вашим будет для меня честью, сэр.       — О, любимый... — Он повернулся ко мне и прижал к себе, просунув между ног колено. Поцеловал меня снова, пока я не начал задыхаться. — Вся честь достанется мне, ни секунды в этом не сомневайся. Как такое совершенство смогло полюбить такого тугодума — эта загадка даже Шерлоку Холмсу не по зубам.       Я открыл рот, чтобы возразить, но он покачал головой и прижал палец к моим губам.       — И я не намерен с тобой спорить, Реджи. Без тебя я бы совсем пропал. Вустеровские г. наполняются слезами радости при мысли, что я буду твоим. Большего и желать нельзя.       Я поцеловал кончик пальца.       — Сэр... Берти, я... меня переполняют чувства. Я так любил тебя все это время, что до сих пор не могу поверить, что могу произносить это вслух.       Я уткнулся лицом ему в шею, целуя плечо и ключицы, прижимая его к себе крепко, всеми конечностями сплетясь с ним в горячий клубок. Многое в нашем взаимопонимании еще нужно обсудить, но, набравшись храбрости, я смогу свыкнуться с мыслью стать любовником мистера Вустера.       — У нас вся жизнь впереди, чтобы к этому привыкнуть, старина, — сказал он, и я услышал в его голосе улыбку.