Провал во времени (Jeeves and the Hole in Time)

      Дживсу потребовалось какое-то время, чтобы начать называть меня «Берти» вместо «сэра»: перешагнуть через феодальный дух оказалось проще, чем отбросить старые привычки. Пусть не сразу, а через неделю, но он старается, и это разогревает вустеровское сердце до головешек. Он не отходит от меня ни на шаг, и я вижу, что двое суток в больнице не прошли для него бесследно. Что касается меня, ну, мне все еще больно дышать, легкие продолжают считать себя дальними родственниками шерстяных клубков, а температура по-прежнему мечется между жаром и ознобом, но, по крайней мере, то немногое, что я отправляю в желудок, в нем остается — вот оно, счастье. Я рад до дрожи, что мы с Дживсом пришли ко взаимопониманию, но так отвратно себя чувствую, что не могу воспользоваться никакими преимуществами этого в.       Два дня меня хватало только на то, чтобы от скуки и по рекомендации доктора хоть немного передвигаться между библиотекой и гостиной. Большую часть времени я спал, а так как в вертикальном положении дышать легче, у меня был прекрасный предлог прислоняться к Дживсу как можно чаще. Время, когда я все-таки бодрствовал и Дживс не мерцал над моим плечом, я посвящал исследованию запретных плодов на нижней книжной полке, жадно глазея на картинки и читая, если хватало сил складывать из букв слова. Я с вожделением изучал все способы, которыми два парня могут теперь-абсолютно-законно проводить время sans наружной хлопковой оболочки, но вот предлагать какой-то из них Дживсу смущался, боялся и даже думать о них я долго не мог.       Однажды я уснул с одной из этих чертовых книжек и, проснувшись, увидел Дживса, нависшего надо мной в полном замешательстве. Что логично, потому что эта ч. к. была открыта на странице с занимательнейшей картинкой связанного парня. Я решил, что картинка Дживса не воодушевила, но на те части вустеровской анатомии, которые не принято упоминать в приличном обществе, она оказала кое-какой эффект — особенно, когда у меня в голове совместились сама картинка и Дживс. Нужно ли упоминать, что я покраснел, как помидор? И Дживс тоже. Я быстро захлопнул книжку и сунул на полку.       — Прости за это, старина.       Он сел ко мне на кровать и погладил по щеке. Будь у меня воздух в легких, я бы замурчал, как полудохлый кот-переросток, а так я просто закрыл глаза и подался к его руке.       — Берти, как ты себя чувствуешь?       Всякий раз, когда он называет меня по имени, я не могу сдержать улыбки.       — Мечтаю поскорее выздороветь.       Прохладные пальцы зарылись в волосы. Потрясающее ощущение.       — У тебя снова жар.       Я услышал в голосе беспокойство и посмотрел на Дживса со своего подушечного ложа. Он наклонился и оставил у меня на губах мягкий, волшебный поцелуй. Я никогда от этого не устану.       — Посидишь со мной?       Он кивнул и совершил необходимые акробатические трюки, чтобы прислониться к спинке дивана и прижать меня к груди. Погладил щекой мой висок и поцеловал и его тоже.       — Когда ты здесь, Реджи, мне всегда лучше.       Он прошелся медленными поцелуями вниз по шее.       — Рад оказаться полезным, сэр, — прошептал он, и я почувствовал кожей его улыбку.       Здорово, что он наконец-то стал по-настоящему улыбаться, — раньше я видел только приподнятый уголок губ и что-то такое во взгляде, но там, где любимому позволено — даже поощрительно — улыбнуться, камердинер предпочтет сдержаться. Жду не дождусь, когда у меня будут силы привести его в вид абсолютно непотребный.       Я закинул руку назад и погладил его по затылку. Он слегка вздрогнул и довольно заурчал.       — Реджи, что мы будем делать, когда я выздоровею? У меня вот идей нет. На затею Гарри, мне кажется, полагаться особо не стоит.       Дживс на мгновение напрягся и крепче сжал меня в объятиях.       — Я прорабатываю кое-какие варианты, — сказал он голосом чучела лягушки, — но сейчас меня больше волнует твое здоровье.       Когда он говорит таким тоном, я жду «сэра» в конце предложения.       — Может пройти не одна неделя, прежде чем тебе станет достаточно хорошо, чтобы думать о дальнейших шагах.       — И как долго Джоан будет мириться с тем, что мы украшаем ее библиотеку? Расписание поездов она мне в лицо пока не бросала, но надо же и совесть иметь.       — Она меня заверила, что об этом можно не волноваться.       — Значит, ты спрашивал.       Дживс вздохнул.       — Берти, пожалуйста, не нервничай. — Он прижал к моему сердцу раскрытую ладонь. — Я не хочу снова везти тебя в больницу из-за того, что ты не отдыхаешь как следует.       Я убрал ладонь с затылка и накрыл его руку.       — Я мог бы играть на пианино. Это от речей я потею и заикаюсь, а играть на публику могу.       — Возможно, но не прямо сейчас, — сказал он таким тоном, который подразумевает за собой ледяную стену, не желающую более оставаться незамеченной.       — Ладно, пока не будем об этом, но Бертрам полон намерений перестать зря занимать место.       — Ты никогда не занимал место зря, — сказал он тоном чуть оттаявшим. И добавил, уже улыбаясь: — Ты не всегда пользовался им с умом, это да.       Я печально вздохнул:       — Хотел бы я хоть как-то воспользоваться хоть чем-то.       Он мягко прикусил раковину моего у., и по спине побежали мурашки.       — Возможно, я мог бы чем-нибудь помочь, — проурчал он настолько интригующе, что вустеровский дух пошел в веселый пляс. Рука скользнула вниз рождающей дрожь лаской, а губы коснулись челюсти.       — А… где Джоан? — Если Дживс предлагает то, что я думаю он предлагает, будет, наверное, не слишком спортивно, если в квартире мы будем не одни.       — Вышла прогуляться. Учитывая, сколько она обычно гуляет, у нас есть как минимум два часа.       Соблазнительные покусывания опустились ниже, а руки принялись вытворять нечто восхитительное с центральными частями вустеровского корпуса.       — Реджи, я… духом-то бодр, а плоть, как там говорится? не-какая-то там.       Да будь у меня хоть немного сил, я бы уже сам набросился на этого парня, и к черту последствия.       Он поцеловал меня в щеку.       — Если плоть немощна из-за болезни, то и пусть ее. Даже если ты пока не способен на полноценное участие в процессе, небольшая разрядка тебе не повредит. То, что я предлагаю, Берти, не потребует с твоей стороны никаких энергичных действий. Про пневмонию я не забыл.       А вот это уже интересно.       — Звучит просто потрясающе, старина. Что-то вроде того массажа, да?       — Что-то вроде, — промурлыкал он и расстегнул верхнюю пуговицу на пижамной куртке.       Я улыбнулся и полностью расслабился в его объятиях.       — Если сможешь заинтересовать маленького Вустера, я возражать не буду. Хотя я в любом случае не буду возражать.       Дживс издал низкий смешок, повернул мое лицо к себе и поцеловал так мягко и нежно, что мурашки забегали еще быстрее; другая его рука в это время почти незаметно расстегивала пуговицы. Вскоре ладони уже гуляли по моей коже, а наши языки познакомились и подумывали сойтись в борьбе. Совершенно потрясающе, гораздо лучше, чем случайные слиянья уст с какой-нибудь очередной невестой.       Задыхаться я начал не только от восторга, но и от не желающих работать легких. Дышать получалось только поверхностно, но я все равно был в полном восторге. Дживс вернулся к Бартрамовым губам, а пальцы его в это время играли с моими сосками и самым потрясным образом посылали искры по всему телу.       — Тебе нравится, Берти? — выдохнул он мне в рот.       Все, на что меня хватило, это полузадушенное: «О да!» Он поцеловал меня снова с тщательно выверенной жадностью, отчего внутри что-то загорелось. Ласкал уверенно мои плечи, руки и грудь. Задыхаясь, я положил голову ему на плечо и закрыл глаза, желая сосредоточиться на ощущениях от его пальцев и мускулистой груди, подпирающей меня сзади. Обычно сопровождающая жар головная боль ушла куда-то на задний план, так что «отвлечение» Дживсу удалось весьма неплохо.       — Как же долго я мечтал вот так до тебя дотронуться, — прошептал он мне в ухо. По спине снова побежали мурашки, и я тихо застонал. — Скажи мне, чего ты хочешь. Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал? Только попроси.       — Ммм… Может, руки чуть пониже опустить? — хрипло, но нервно пробормотал я. Удивительно, но такая ленивая в последнее время часть вустеровкой анатомии начала проявлять интерес к происходящему, впрочем, Дживс всегда умел творить чудеса. Думал, воскрешение мертвых не в его силах, но очевидно, ошибался.       Он поцеловал меня в шею, прикусил ее, и его рука скользнула к поясу пижамных брюк.       — Сюда, сэр? — Другая рука в это время прижимала меня к груди и теребила сосок.       «Да-да, туда», — пробормотал бы я, если бы мог и хотел отвлечься от ощущения его губ на шее. Когда ладонь скользнула под пояс и нащупала то, что должна была нащупать, я тихо, но восторженно ахнул. Маленький Вустер очнулся и решил принять участие в происходящем, но Дживсовы пальцы исследовали все не спеша. С тихим стоном я согнул колено и толкнулся, лениво гладя его по руке и всем своим видом показывая, как чудесно себя чувствую. Мгновение спустя он откинул одеяла и спустил пижаму. Я остался в чем мать родила.       Он взял меня в руку и приятно сжал, одновременно ущипнув сосок, и я не удержался, застонал снова и выгнул спину дугой. Он тяжело выдохнул мне в шею, и я понял, что он и сам не остался ко всему этому равнодушным. Я становился все тверже и тверже, а он гладил меня так медленно!       — Ты великолепен, — сообщил он мне шепотом.       — Быстрее, — потребовал я. Если не отдышусь как можно скорее, то отключусь еще до самой интересной части. Так изумительно оказаться наконец в его объятиях, зная, что он хотел этого не меньше меня! Он внял моим мольбам, и как бы мне ни хотелось, чтобы это продолжалось вечно, надолго меня бы все равно не хватило.       — Хочу увидеть, как ты кончишь, — прохрипел он. Я уже ничего разумного произнести не мог, поэтому только кивнул между бессмысленными стонами удовольствия. Он сжал меня сильнее и как-то так повернул запястье, что подвел меня к самому краю; зарычал мне в ухо и другой рукой сделал с моим соском нечто восхитительное — и я с тихим резким вскриком улетел в пропасть. Тело напряглось и тут же забилось в его руках. Пока я пытался отдышаться, он крепко меня обнимал. В легких все еще больно, но под этой болью разлилось такое наслаждение и такой покой, что меня унесло неизвестно куда на волнах сонного благоговения. Я так расслабился, что почти впал в спячку. Он оставил на моей груди липкий след, обнял меня и зарылся носом в волосы.       — «Моей ли музе нужно вдохновенья, пока жив ты»?       У меня кружилась голова, но я повернул к нему голову и поцеловал.       — О, Реджи. — Он лег рядом и обнял меня. Я положил голову ему на грудь. — Дорогой мой, это было чудесно. Но я так устал, что даже дышать сил нет.       — Все хорошо, Берти. — Он еще раз меня поцеловал и прижал крепче. — Я знаю, что ты еще нездоров. Я только хотел тебя подбодрить.       — Я тоже хочу что-нибудь для тебя сделать, — сказал я, глядя ему в глаза.       Он мягко улыбнулся.       — Ты и сделал. Ты дал мне то, чего я желал невероятно долго.       Ну как тут поспоришь, подумал я, когда он снова меня поцеловал.       

***

             Видеть его в моих объятиях, с запрокинутой головой, с приоткрытыми в экстазе губами стоило всех страхов, что я когда-либо переживал. Я ощущал доставленное ему удовольствие, как писал Йейтс, самыми отдаленными уголками своего сердца. И как бы сильно оно меня ни возбудило, я и близко не подошел к разрядке — но я дал ее ему, страдающему от боли и измождения, и это стало для меня величайшим эмоциональным удовлетворением. Ощущение правильности моих действий только усилилось, когда он почти сразу глубоко уснул.       Я не могу назвать его красивым, но когда он чем-то занят физически, его тонкая фигура обнаруживает в себе стойкость и изящество. Его лицо и тело привлекают меня еще и благодаря его внутреннему свету. Его жизнерадостная натура часто поднимала мне настроение, но я, конечно, был не в том положении, чтобы упоминать об этом вслух. Я все еще пытаюсь поверить в то, что могу обнимать его, не боясь закона и общественного осуждения, любить его так, словно в моей любви нет ничего зазорного. Дух захватывает, как быстро и с какой радостью он сам это принял. Мне остается только любоваться его храбростью, проистекающей из природного оптимизма. Свою мне еще предстоит найти. Его безрассудство не знает границ, и готовность снова и снова их переступать не может не очаровывать. Кто знает, возможно, это и есть тот единственный случай, когда безрассудство оправдано, а он превзошел самого себя.       Понадобится время, чтобы начать думать о нем как о Берти, а не о мистере Вустере. И дело тут не столько в многолетней привычке, сколько в моей натуре: я выбрал профессию камердинера в равной степени потому, что желал служить кому-то, кем искренне смогу восхищаться, и потому, что меня растили специально для такой работы — наиболее подходящего для меня занятия. На службе у мистера Вустера я часто втайне управлял событиями нашей жизни, но при этом мне приходилось тщательно прятать толику обожания: я почти сразу обнаружил, что его сильные и слабые стороны идеально дополняют мои и как одно целое мы представляем собой нечто большее, чем два отдельных человека. Я всегда желал ему счастья, потому что его счастье отражалось во мне.       То, что нас неизвестно как забросило в другое время и пространство, внезапно оказалось не только проклятием, но и благословением. Многое здесь приводит меня в ужас, но есть и бесценное сокровище — его открытая любовь. Ради нее я вынесу все, что принесет нам это странное происшествие. Я вовсе не жду, что нам будет легко. Поистине важные вещи никогда не даются легко. Но здесь мы можем жить вместе — раньше ничего подобного нельзя было и вообразить без мысли о нависшей угрозе.       И если раньше у него не было цели в жизни — он прекрасно обходился без нее, это, скорее, его тетки старались навязать ему цель по своим желаниям, — то теперь он, похоже, начал об этом задумываться. Признаюсь, я думаю, что ему это пойдет на пользу, поможет расправить крылья и добиться большего, чем было бы возможно в прошлой жизни. Он никогда не горел желанием стать лордом Яксли и, мне кажется, вполне доволен, что теперь ему не придется выполнять сопряженные с титулом обязанности.       Как бы то ни было, пока он твердо не встанет на ноги, думать о целях рано. По возвращении из больницы мисс Барр частично избавила меня от груза беспокойства, разрешив не искать работу, пока мистер Вустер не поправится. Я был ей чрезвычайно признателен и не собираюсь смотреть в зубы дареному коню. Это не значит, что я могу перестать прикидывать варианты.       Я полежал немного с мистером Вустером, а потом встал, чтобы привести в порядок его и переодеться самому: он испачкал меня, когда развернулся ко мне лицом. Я совсем не против — это лишь еще одно напоминание о реальности наших отношений. Возможно, когда-нибудь я с ними свыкнусь и врожденное чистоплюйство поднимет голову, но я готов заплатить эту скромную цену за восторг, написанный на его лице, и знание, что я был ему причиной.       

***

             — О, привет, Дживс.       Я стоял в хвосте очереди в «Кафе Вита» — кофейни в дальнем углу парка. Обернувшись на голос, я увидел Гарри, друга мисс Барр. Он присоединился ко мне.       — Добрый вечер, сэр.       — Как Берти?       Одет он был, как всегда, прилично, за исключением фетровой шляпы с узорами из хиромантических схем по тулье. Пришлось приложить усилия, чтобы лицо у меня не дрогнуло.       — Лучше, — ответил я, на шаг продвигаясь к началу очереди. — На выходных он две ночи провел в больнице с пневмонией, но сегодня утром температура наконец спала и пока не вернулась.       Он слегка нахмурился.       — Рад, что ему лучше, но в больницах, конечно, нет ничего приятного. Я вообще-то удивлен увидеть вас здесь одного.       Мы наконец добрались до стойки и сделали заказ. Увидев, что я достал кошелек, Гарри махнул рукой:       — Я заплачу.       Я удивился, но приятно, учитывая стоимость кофе и наше финансовое положение. Я пришел сюда посидеть и подумать; в последнее время я почти не выходил из дома. Нужно проветриться.       — Спасибо, сэр. Крайне признателен вам за щедрость.       Он пожал плечами и повел меня вверх по лестнице с развешанными по стенам театральными афишами. Наверху просторнее, из больших окон открывается вид на улицу и не так резко пахнет жареным зерном. Мы нашли свободный столик у окна. Людей вокруг много, и почти все смотрят в компьютеры; я уже понял, что от них никуда не деться и что почти все кафе предоставляют для них беспроводное соединение. Отовсюду доносятся музыка и разговоры.       — Ну, как дела?       — Мистер Вустер спит, мисс Барр дома. Ему уже лучше, и я решил прогуляться.       По правде говоря, я хотел ненадолго отдохнуть от ухаживания за мистером Вустером — в этот короткий срок за ним вполне может присмотреть мисс Барр. Постоянное бдение у постели больного изматывает, даже если этот больной — ваш возлюбленный. Компания Гарри пришлась весьма кстати — у меня накопились вопросы. Если мы с мистером Вустером собираемся здесь обосноваться, нам нужны друзья и знакомые.       — Вы уже связались с Фондом Финк-Ноттлов?       — Да. — Он кивнул и отхлебнул латте. — Получил автоматический ответ, что в офисе никого нет, потому что все рванули куда-то по семейным обстоятельствам и не вернутся до конца месяца.       Его слова меня расстроили. Дело не только в самой задержке. Я решил, что она означает болезнь кого-то из семьи, причем, серьезную: октябрь наступил только вчера.       — Они не написали, что у них случилось?       Гарри покачал головой.       — Нет, просто «семейные обстоятельства». Обычно это означает серьезную болезнь.       — Я так и подумал.       Хочется согреться хотя бы от картонного стаканчика: от больших окон тянет вечерним холодом. Свет фонарей выхватывает гуляющих прохожих. В пятничный вечер улица оживлена, несмотря на дождь. В окне я увидел отражение Гарри, наблюдающего за мной с любопытством.       — А кроме этого что-нибудь удалось узнать?       — Что дело это семейное. Руководит всем какая-то Аманда Финк-Ноттл-Парсинак. Слишком много дефисов, — с улыбкой отметил он.       — Обычное дело среди знакомых мистера Вустера.       Он кивнул.       — Как вы справляетесь?       Глядя в стакан, я в который раз мысленно пробежался по всем происшествиям.       — Думаю, что привыкаю понемногу. Но скоро нужно будет искать работу. Как ее вообще здесь ищут?       Сомневаюсь, что мой опыт по этой части здесь как-нибудь пригодится, учитывая все произошедшие в обществе изменения. А мисс Барр явно не работает очень давно, от нее толку много не будет. Мой вопрос породил обсуждение национальной и местной экономики и подходящих мне вакансий. Выяснилось, что без университетского образования и с прочерком в графе «Опыт работы» единственное, что мне остается, это неквалифицированный труд. Ситуация удручающая, но не безвыходная.       — У меня много знакомых, — сказал Гарри. — Поспрашиваю, глядишь и подвернется что-нибудь для вас подходящее. Компьютер и офисные программы уже освоили?       — Мисс Барр оказалась более чем достойным учителем.       — Вот и хорошо. Возможно, получится устроиться секретарем. Им платят лучше, чем продавцам фастфуда и уборщикам. Через агенства можно найти временную подработку где-нибудь в офисе — для начала сойдет.       Я кивнул.       — Чрезвычайно признателен вам за помощь, сэр.       Отвечать на телефонные звонки, печатать и разбирать документы я точно смогу. Не бог весть что, но если это позволит мне заботиться о мистере Вустере, нужно брать что дают и привыкать по мере сил.       — De nada. Вам придется как-то сводить концы с концами, пока мы не доберемся до Фонда Финк-Ноттлов.       И не поспоришь.       

***

             Финк-Ноттлы объявились в середине октября. Я к тому времени оправился достаточно, чтобы большую часть времени проводить на ногах, хотя до сих пор еще быстро устаю и выдыхаюсь. Но кашлять перестал, и в груди не болит. Не кашлять вообще здорово. Дживс продолжает обращаться со мной как с фарфоровой вазой: регулярно уделяет внимание, так сказать, но не дает возможности чем-нибудь ответить. Меня такая несправедливость печалит, и я твердо намерен положить ей конец, как только Джоан отправится куда-нибудь с друзьями.       Поздним вечером зашел Гарри с письмом от кого-то из Финк-Ноттлов. Они извинялись за задержку и просили нас сообщить о Гасси что-то такое, что можем знать только мы с Дживсом. Умно, да? Если бы кто-то пытался мне доказать, что он Гасси, я бы потребовал рассказывать мне о тритонах несколько часов. Из всех кого я знаю, он единственный на такое способен.       — И что же мне такое сообщить, чего никто не знает? — спросил я Дживса. Чаще всего в наших проделках участвовали и другие наши приятели. Мы расположились на диване Джоан, сама она сидела на стуле у письменного стола, а Гарри упал на кушетку. Я закинул ноги на подлокотник и уютно устроил голову у Дживса на коленях. Его руки лежали у меня на груди и на макушке, и наши пальцы переплетались самым потрясающим образом.       — Не осталось в живых никого, кто знал о ваших приключениях, Берти, — сказал Дживс. — Подойдет любой инцидент с участием мистера Финк-Ноттла, который ты не упоминал в книгах. И миссис Финк-Ноттл-Парсинак задала несколько наводящих вопросов.       Дживс, конечно, понял, о чем я.       — Я знал, что ты поймешь, о чем я, Реджи. Нужно связаться с ними через Гарри, да?       — На прошлой неделе я завел электронный почтовый адрес, — сказал он. — Мы можем сами им написать.       Я этого не помню. Наверное, мне было не до того. Куча всего произошло за то время, когда я болел и мне было не до того, и как же я рад, что это позади. Знаю, что подруга Джоан отдала Дживсу ненужный беспроводной телефон, не такой здоровский, как у Джоан, но и платить за него нужно только тогда, когда им пользуешься. Телефон нужен, чтобы искать работу, и Дживс уже кое с кем разговаривал как раз по этому поводу. Вчера сказал, что, возможно, его пригласят на собеседование в следующую среду. Он был чрезвычайно этим доволен, потому что денег у нас остается все меньше и меньше. Надеюсь, скоро ему что-нибудь подвернется, потому что он сильно переживает и плохо спит из-за этого.       — Я не против, — сказал Гарри и послал Дживсу кривую усмешку. — Только держите меня в курсе, мне же интересно. И я хочу свою минуту славы за помощь!       — Разумеется, сэр.       Мы поговорили еще о том о сем, и Гарри ушел. Сказал, что у него «многообещающий вечер». Пока Джоан собиралась на концерт, мы с Дживсом обсуждали, что написать Финк-Ноттлам-Парнас-как-их там. Он сидел за столом, а я стоял сзади, обнимая его двумя руками и положив подбородок на макушку. Мы только начали привыкать к тому, что можем касаться друг друга на людях. Дживсу сложно из-за его феодального духа, который все еще периодически пинается, как строптивый верблюд. Он уже почти справился с «Берти» и срывается на «сэр», только если ему плохо или когда дуется.       Джоан растворилась в ночи, одетая в клетчатый килт, высокие сапоги и роскошный широкий плащ. Завершал ансамбль здоровский цилиндр со странного вида очками. Дживс при виде нее поморщился — в некоторых вопросах он просто нежная фиалка. Джоан сказала, что выступает какая-то «стимпанковская» группа, как-то связанная с воздушными пиратами, — кем бы они ни были. А все эти ее друзья, влюбленные в викторианскую моду, тоже в теме — похоже, это сейчас популярно. Не совсем понял, в чем суть, но Джоан в восторге.       Как только она оказалась за дверью, сообщив, напевая, что вернется не раньше двух ночи, я решил, что настало время претворить в жизнь хитрый план по поднятию дживсовского настроения. Для начала можно сунуть нос ему в ухо. Дживс улыбнулся, но печатать не перестал.       Я сделал еще одну попытку: провел кончиком языка по ушной раковине и прикусил. Дживс слегка вздрогнул. Я посчитал попытку успешной и решил ее повторить. Он медленно и глубоко вздохнул и повернул ко мне голову. Нежный неторопливый поцелуй с губами и языком вызвал у него довольные звуки, которые я не мог не оценить. Потом его пальцы зарылись мне в волосы и легли на затылок. Он пососал мой язык, и вустеровский корпус тут же заискрил как наэлектризованный. План развивался чудеснее некуда.       Заняв таким образом дживсовские губы, я позволил рукам скользнуть по потрясающей широкой груди. Мне нравилось ощущение сменяющихся под ладонями тканей: гладкой рубашки и шершавого жилета, — тихий шорох, неровное дыхание, прикосновения губ и языка гипнотизировали. Дживс повернулся ко мне всем корпусом и запустил мне в волосы уже обе ладони. Я поднял его с кресла и заключил в объятия, упиваясь ощущением его тела, полностью прижатого к моему. Мне нравится, что он немного выше и шире меня, это успокаивает, словно в его объятиях мне ничего не угрожает. Ни с кем другим я ничего подобного не чувствовал, и дело тут, конечно, вовсе не в размерах — в Дживсе есть что-то, что заставляет сердце верить: пока он рядом, со мной ничего не случится.       И так как тела наши были весьма близки, я почувствовал, когда Дживс начал проникаться моим планом. Внутри все дрожало, поцелуи стали все глубже и горячее. Я слегка подался назад, чтобы губы касались друг друга еле-еле.       — Берти, — прошептал он. — Я очень хочу продолжения.       Я улыбнулся и поцеловал его снова.       — Как раз об этом я и думал.       Думал-то я о кое-чем особенном, но предлагать это пока не спешил. Нужно, чтобы он размяк немного — в смысле свободы воли, а не всего остального, конечно. Я взял Дживса за руку и повел в нашу комнату. Он улыбался и смотрел на меня испепеляющим взглядом синющих глаз. Я лег на кровать и потянул его на себя, заставляя лечь рядом. Он сразу же потянулся ко мне, и обычно я всеми частями тела «за», но сейчас я взял его за руку и прошептал:       — Нет. — Он серьезно на меня посмотрел и поднял бровь. Не выпуская его руки из своей, я поцеловал его и сказал: — Реджи, ты заботился обо мне все это время. Я хочу вернуть часть этой заботы, если ты мне позволишь.       — Думаю, мне понравится, — кивнул он, глядя на меня с любопытством. — А у тебя, похоже, что-то особенное на уме.       — Ну, вообще, да.       Но вслух сказать постеснялся. Волновался тоже будь здоров, но от волнения хорошо помогают дживсопоцелуи. Я приятно удивился, что он выполнил мою просьбу и не пытался до меня дотронуться. С чего это он стал таким покладистым? Но это и на свежую голову вопрос непростой, а уж когда наши языки так тщательно друг друга изучают, и подавно. Я лег на Дживса сверху, опираясь на локти и прижимаясь грудью к его груди. Он и не подумал куда-то деть руки: одна расслабленно лежала на уровне плеча, другая — на животе, почти подо мной. Потрясающее ощущение — он сильно возбужден, но подчиняется без вопросов.       — Мы скоро перейдем к деталям, — сказал я и наклонился, чтобы поцеловать его снова.       Жареным запахло, когда я пустил руки гулять по его телу, ослабляя галстук и расстегивая пуговицы. Он ринулся помогать, я, не прерывая поцелуя, ударил его по руке. Но он не угомонился и, пока я воевал с одеждой, продолжал попытки мне помочь. В конце концов мы запутались, но я, стоя над ним на коленях, все же расстегнул пару пуговиц, а он все никак не хотел убрать руки. Ну, я его и защекотал. Он взвизгнул и защекотал меня в ответ, мы стали бороться, и тут случилось нечто поразительное: Дживс рассмеялся.       Клянусь, я в жизни не слышал, как он смеется. Улыбки уже достаточно редкие, усмешки почти невозможные, но смех? Я все это время был уверен, что Дживсы не смеются, так просто не бывает. Но вот же — смеется, и сопротивляться ему нет никакой возможности. Глаза сияют весельем так ярко, что кажется, оно сейчас прольется прямо на меня. Я понял, что хочу слышать этот смех как можно дольше, настолько он великолепен. В мгновение ока рубашка оказалась расстегнута почти полностью, а жилет сполз с кровати. Я запыхался. Все это, конечно, здорово, но я отклонился от Гениального Плана Бертрама. В одной руке я сжимал галстук, в другой — его запястья.       — Ну серьезно, Реджи, — произнес я задыхаясь. — Ты что, не можешь держать руки при себе? Так я тебе помогу.       Я моментально обернул галстук вокруг одного запястья, потом вокруг другого и связал, может, и не идеально крепким, но узлом — и прижал к кровати у него над головой.       Смех умолк. Мы застыли, нос к носу, и тяжело дышали. Он порозовел и широко распахнул глаза, глядя на меня незнакомым испуганным взглядом. Прикусил губу. Время остановилось, а комната затрещала по швам. Мне тоже было страшно; я мелко сглотнул и осторожно его поцеловал. Но поцелуй тут же превратился в жадный и отчаянный, Дживс захныкал мне в рот и дернул бедрами. И сквозь одежду я ясно чувствовал жар и твердость у него между ног.       Я ощущал… столько всего. Удивление. Собственничество. Власть. Последнее чувство оказалось совсем непривычным, но понравилось мне неописуемо. Я отстранился, чтобы перевести дыхание и спросить:       — Ты же не…       — Да, сэр, — с чувством прошептал он. Интересный это был шепот. Из-за него у меня по позвоночнику пробежала волна чего-то восхитительного.       Я не заметил, что задержал дыхание, но с облегчением выдохнул.       — Ох, слава богу.       И я с головой нырнул в очередной поцелуй. Получилось не совсем то, на что я рассчитывал, но вовсе не плохо, так что придираться не стоит. Бертрам может стать причиной недоразумений, но он не идиот, что бы там тетки ни говорили. Целуя Дживса, я держал его запястья, медленно проводил пальцами по галстуку и нежной коже — ничего приятнее я в жизни не испытывал. Потом выпрямился, не освобождая его. Медленно потянул свой галстук. Мы смотрели друг другу в глаза, и ни один не смог бы отвести взгляда. Я обернул галстук между его запястий и медленно, давая возможность отказаться, привязал к спинке кровати, удостоверившись, что рукам будет не туго, но и путы не развяжутся.       Я гладил его руки и не мог поверить, что все это взаправду. Он дрожал под моими прикосновениями и дышал все быстрее. Я наклонился и поцеловал кожу, обычно скрытую под запонками. Он ахнул. Губы прошлись по тонкой ткани рубашки, целуя и слегка прикусывая. Я зарылся носом в волосы, чистые, теплые и солоноватые от пота. Почувствовал на губах соленый вкус кожи. Тронул шею — жилка на ней бьется, как птичьи крылышки. Дживс повернул ко мне голову и приоткрыл губы.       Я выполнил безмолвную просьбу, поцеловал медленно и глубоко мягкие, влажные губы. Мы оба тихо застонали. Я выпрямился и оседлал его бедра. Его член такой же твердый, как мой, но, как бы я ни умирал от желания, еще рано. Он открыл глаза и посмотрел на меня остекленевшим взглядом — я тоже не могу поверить, что все это происходит на самом деле.       — Ты мне доверяешь? — спросил я.       Смотрит на меня, беззвучно двигая губами.       — Сэр, — хрипло произнес он какое-то время спустя. — «Мой властелин, твое очарованье меня к тебе навеки приковало». Я твой навеки — сердцем, телом и душой.       Не знаю, чем я заслужил такое доверие, но тут же поклялся никогда его не предавать. Я уткнулся носом ему в плечо и попытался не проронить скупую в. слезу.       — Ты заслуживаешь гораздо большего, — сказал я. — И не надо перечить. Клянусь, я попытаюсь стать достойным тебя, старина.       И тут же его поцеловал, — чтобы не дать возможности возразить и потому что меня переполняли чувства. Я боялся взорваться.       Когда я наконец приподнялся и посмотрел ему в глаза, он выглядел не меньше меня переполненным чувствами. Я принялся медленно избавлять его от рубашки, словно разворачивая лучший в мире подарок. Мы смотрели друг на друга — Дживс молча и неподвижно, то и дело вздрагивая от моих прикосновений, я — наро-как-то там медленно расстегивая последние пуговицы. Вытянул из брюк полы и задрал повыше нижнюю сорочку, не преминув оценить гладкость кожи и жесткость волос. Дживс слегка приподнялся, я потянул все это через голову и оставил болтаться на плечах — снять-то никак. Вид открылся просто потрясающий: его широкая грудь — произведение искусства. Я, не тратя времени даром, решил познакомить с ней вустеровские руки и губы. Слишком в ней много требует ласк и поцелуев.       Мне не нужны слова, чтобы знать, как он наслаждался таким вниманием. Тут прикусить, там пососать, и вот он уже дрожит и тихо стонет. От языка в пупке он хихикнул. Восхитительно. Реакция на посасывание сосков мне понравилась больше всего. Левый оказался чуточку более чувствительным, и Дживс, задыхаясь, выгнулся мне навстречу, повторяя: «Да, да» и извиваясь, как Гассин тритон. Я провел ногтями вдоль бока, Дживс громко ахнул и весь покрылся гусиной кожей. Он никогда не выглядел соблазнительнее. Я вернулся к шее и повторил трюк с ногтями — оказалось, это верный способ подвести моего Дживса к краю. Когда он стал ртом хватать воздух, я решил, что пора двигаться дальше.       Избавить его от туфель и носков было минутным делом. У него даже стопы красивые. Я их немного потрогал, просто чтоб привыкнуть к ним, и лизнул косточку на лодыжке. Дживс хихикнул и пошевелил пальцами.       Оставались еще брюки, но они не мешали исследовать его ноги руками, губами и носом. Я пристроил их вокруг своей талии, и он прижал меня к себе. Потрясающее ощущение. Держась за бедра, я опустился на кровать на колени. Жар и давление на член было фантастическим, и я подался к Дживсу всем весом. Он застонал и ногами прижал меня крепче, мотая головой.       — Сэр, пожалуйста, боже. Вы нужны мне.       Ну, на подобное приглашение отказом не отвечают, тем более, что высказано оно так настоятельно. Я расстегнул пуговицу и молнию, снял с него брюки и оставил его в одних трусах. Толстый, твердый ствол натягивал ткань, влажную у головки. Я на пробу провел вдоль него большим пальцем, вокруг головки и мокрого пятна. Дживс с глубоким стоном резко подался навстречу. Я стянул с него трусы, бросил их через плечо и вперил в него взгляд.       Когда я смог оторваться от его темного, налившегося члена, то сразу обратил внимание на три бледных шрама, внизу живота и на бедре. Я недоуменно дотронулся до них пальцем.       — Реджи?       Он так глубоко погряз в наслаждении, что открыть глаза и ответить оказалось не так просто.       — Сэр? — Его грудь тяжело поднималась и опускалась.       Шрамы были округлыми по форме и шершавыми.       — Реджи, откуда это у тебя?       Он глубоко и неровно вздохнул:       — Сэр, пожалуйста, это было давным-давно, на войне. Спросите в другой раз. — Он прижал меня ближе. — Пожалуйста.       Я как-то и не думал, что он был на войне, но он же старше меня, так что все правильно. Я посмотрел ему в глаза и увидел в них только желание и жажду. Видеть его в таком состоянии: волосы в беспорядке, член твердый и сочащийся влагой, руки связаны над головой — для счастья более, чем достаточно. Я прижался к его губам и взял горячий ствол в руку. Он застонал и толкнулся в мой кулак. Кожа у него нежная, как бархат, а сам член твердый, как дерево. Я вздрогнул, сжал его сильнее и застонал сам.       Зацеловав Джива до бесчувствия, я снова сел на колени, медленно поглаживая член. Он пытался толкаться мне в руку, так что пришлось прижать его бедра к кровати.       — Не дергайся. Вот так.       Он кивнул, тяжело дыша, и зажмурился. Лежать не шевелясь ему было явно трудно: бедра то и дело вздрагивали и подавались к моей руке. Я зачарованно смотрел, как он дрожит и стонет. Ничего не стоит свести его с ума прямо сейчас, но я не намерен заканчивать так скоро. Я еще даже не разделся, а Бертрамов план включает в себя Бертрама такого же голого, как Дживс. Или даже больше — на мне-то галстука не будет.       Наигравшись, я сжал пальцами основание члена и слегка оттянул назад мошонку. Знаю по опыту, это немного ослабит желание. Он вздрогнул и ахнул.       — Боже, Берти.       Я встал и мигом разделся: не хочется тратить время на такие скучные вещи. Порывшись в тумбочке, я нашел баночку чего-то склизкого, которым Дживс пользовался, когда я болел. Я бросил ее рядом, опустился между его ног, просунул под него ладонь и сжал восхитительную задницу. Он одобрительно замычал. Когда я взял его в рот, он почти закричал, откинул назад голову и охнул. Все мышцы в теле напряглись.       Он был соленый, скользкий, горьковатый и в целом здоровский на вкус. Ощущения божественные. Я вспомнил все трюки и приемчики, которым научился в школе и которые недавно видел в книгах, и упивался ощущением, что Дживс подо мной тает в лужицу. С рожденным из обожания энтузиазмом я глубоко заглатывал толстый твердый ствол, руками придерживая бедра. Говорить человеческим языком Дживс уже не мог — если бы мог, я бы ужасно разочаровался и мысленно снял с себя очки. На самом деле, я даже слегка беспокоился за собственное самообладание. Тяжело дыша, я выпустил его изо рта и потянулся за бутылочкой. Вязкая штука оказалась просто ледяной, и для начала я слегка растер ее в пальцах, а потом уже скользнул вниз. Дживс издал удивленный и отчаянный звук и выдавил надтреснутым голосом нечто невразумительное, содержащее в себе: «Да» и «Хочу».       Думаю, нет нужды уточнять, что я посчитал это самым горячим одобрением, и маленький Вустер подскочил от счастья. Я удостоверился, что все везде скользит как надо, и ввел один палец. Дживс вздрогнул, тихо охнул, слегка сжался и, наконец, впустил меня. Внутри было ужасно горячо. Он подался вперед, стараясь взять меня глубже. Думаю, что такая разносторонняя личность, как Дживс, наверняка занималась подобным и раньше, он знает слишком много, чтобы быть невинным девственником, и я рад, что он, по крайней мере, не удивится. Я сгибал и поворачивал палец, а через минуту добавил второй. Дживс весь покрылся потом, слегка задрожал и явно отчаянно желал большего. Я зачерпнул еще склизкой штуки и добавил третий палец, растягивая его и с восторгом наблюдая, как он подается бедрами мне навстречу.       Скоро я не мог уже ждать, у меня даже член заныл от желания. Склизкая штука снова оказалась холодной, но так даже лучше — по крайней мере, я не кончу от первого прикосновения. Я просунул руку под Дживсово колено и пристроил его у себя на талии, устраиваясь поудобнее. Мы оба застонали, когда я подался вперед всего на пару дюймов и остановился, задыхаясь — так туго он меня сжимал.       — Берти — сэр! Ох…       Я крепко зажмурился и постарался совсем не двигаться, чтобы не кончить тут же. Он был таким горячим, и тугим, и восхитительно, je ne sais, помоги-мне-господи. Я слегка пошевелился, входя неглубоко и медленно выходя обратно, пока мы привыкали друг к другу. Он застонал и дернул запястья, стараясь добраться до меня. Я наклонился поцеловать его грудь и лизнуть сосок, и вошел глубже; он вскрикнул и ногами прижал меня к себе. Я подался назад и с силой вошел снова, стиснув зубы. Наши бедра встретились. Он ахнул и выгнул спину, и тут меня как перемкнуло: держа его под колено и обнимая за плечо, чтобы удержать на месте, я яростно затолкался вперед.       Это самое потрясающее ощущение на свете. Мы двигались в рваном ритме, целовались и кусали друг другу губы. Говорить не могли, только мычать и стонать, умоляя друг друга отдельными довольными звуками. Я отпустил его плечо и скользнул ногтями по спине; Дживс задрожал и кончил с резким криком, и его семя разлилось между нами. Я совсем потерял голову и вцепился зубами ему в плечо. Он тяжело дышал, и его тело с каждым толчком отползало к спинке кровати. Он нужен мне так сильно, я люблю его так сильно, у меня чуть сердце не разорвалось, он самое лучшее, что со мной случалось, и мне остается только благоговеть перед ним. Я так близко, что все тело покалывает и вздрагивает, а в основании члена растет чудесное напряжение. Я приподнял его ногу, чтобы открыть его и толкнуться еще глубже и сильнее, и, когда кончил, крик мой отозвался в груди низким глухим барабаном. Все тело напряглось, и я свалился на него сверху, не находя воздуха, чувствуя, как бесконечная волна удовольствия уносит меня прямо в моего любовника.       Наконец, мое тело ослабло и я выпустил из хватки его ноги. Нежно обняв, я поцеловал его еще и еще. Его грудь подо мной тяжело опускалась и поднималась, и он так же обессилел, как и я. Ноги дрожали. Поверить не могу, что мы только что сделали. Я так и остался в нем, уже чуточку слишком чувствительный, но двигаться не хотелось. Мы сейчас настолько близко, насколько это вообще возможно, мне хотелось продлить это ощущение. Дживс вздрогнул всем телом и медленно, глубоко вздохнул. Его голова упала на бок, и щека оказалась у моего лба.       — Я так тебя люблю, — прошептал он хрипло и еще слышно.       Вместо ответа я только по-дурацки улыбнулся во весь рот.       

***

             Думаю, такой поворот событий удивил нас обоих. Я, конечно, заметил молчаливый интерес мистера Вустера к подобного рода литературе, но никогда бы не подумал, что он решится претворить ее сюжеты в жизнь. Я ему за это глубоко благодарен: моя реакция поразила меня самого. Он лежал на мне, покрытый потом, и пытался отдышаться, а у меня совсем не было желания двигаться. Слишком приятно просто лежать и чувствовать его внутри себя. Но он еще не оправился от болезни и явно устал.       Он потянулся развязать узлы, и я заметил, что он дрожит от столь незначительного усилия. К счастью, узлы были довольно слабыми. Он отбросил шелк в сторону и рухнул на меня. Я потянулся и пару раз сжал кулаки, удостоверяясь, что все работает. Плечи под рубашкой и нижней сорочкой натерлись, но это скоро пройдет. Избавившись от остатков одежды, я заключил возлюбленного в объятия. Он все еще не восстановил дыхание, но сиял от счастья и довольства и вскоре задремал. Он быстро устает после болезни — если его не потревожить, он проспит до утра.       Я сходил в ванную и привел себя в порядок, затем вытер влажным полотенцем мистера Вустера и укрыл одеялом. Мне спать еще рано, так что я вышел в гостиную в пижаме и халате подумать о том, что только что произошло.       На скорую руку я сделал себе чай и легкий ужин из того, что нашлось в холодильнике. Сидя за обеденным столом и глядя на вечерние огни, я видел в стекле свое отражение. Как сильно все изменилось за то время, что мы здесь. Прошел всего месяц, а такое ощущение, будто вся жизнь. Нельзя сказать, что из окна на меня смотрит не Реджинальд Дживс, но все же я стал другим. Были минуты, когда я думал, что потерял себя, но я ошибался. Я изменился, и во многом, но суть осталась прежней: я верю в те же идеалы, придерживаюсь тех же взглядов, что и в двадцать четвертом, мои воспоминания и жизненный опыт все еще со мной — все это делает меня тем, кем я являюсь.       По необходимости я выучился терпеливому отношению ко всеобщей эксцентричности и принял общий уровень сумасшествия окружающих за норму. Я привык к высказываемым будничным тоном ругательствам, черному юмору и вопиющей развязности в поведении. Волосы нелепых цветов, множественные татуировки и даже пирсинг на лице больше не заставляют меня сокрушаться и отводить взгляд. Я скучаю по этикету и манерам высшего света, но беседы здесь могут быть более интересными и занимательными, нежели бессмысленная болтовня, свойственная тому высшему свету, утрату которого я оплакиваю. Поначалу было сложно принять то, что я больше не должен опасаться карающей руки закона, но за изменения в наших с мистером Вустером отношениях я готов бороться, если понадобится. Одного лишь этого было бы достаточно, чтобы сделать нелепейшее положение, в которое мы угодили, не просто терпимым, но дарующим счастье. Я все еще не могу заставить себя оказывать ему знаки привязанности на людях, но удовольствие от нашей близости стоит этой внутренней борьбы.       Сегодня узнал о себе нечто новое и неожиданное. И в мистере Вустере я увидел новую сторону, о наличии которой и не догадывался. У него есть сила воли, и иногда он может быть невероятно упрямым, но властным я его еще не видел. Его личность явила еще одну грань, и я нашел ее интригующей и крайне возбуждающей. Тело отреагировало на ограничение так, что я сам был ошеломлен. Желание отдаться шло из самой глубины моего существа и не поддавалось логическому анализу. В обычных обстоятельствах это желание было бы мне неприятно: я предпочитаю полностью контролировать свои тело и мысли и через многое прошел для обретения этого контроля. Реакция на действия мистера Вустера проскочила мимо установленных рамок и затронула во мне что-то первобытное. Такая реакция, конечно, возникла благодаря доверию, которое я к нему питаю: я твердо знаю, что умышленно он никогда не причинит мне боль, не нанесет вреда моей личности и не злоупотребит моей преданностью.       Я отдал ему власть над собой и враз лишился связных мыслей. Его чувственные прикосновения оставили на моем сердце следы гораздо более глубокие, чем отпечаток ладони на моем плече. Может, это ненормально, но мне понравилось быть связанным, понравилось не иметь возможности пошевелиться, понравилось без остатка отдаться его и своему удовольствию. Не знаю, что это говорит обо мне как о мужчине, но одно воспоминание об этом восторге захватывает меня полностью. Даже в последние минуты любовного соития, когда он вколачивался в меня со всей силы, я странным образом ощущал себя чем-то невероятно важным и драгоценным. Это и все еще хранящееся у меня в груди тепло говорили, что я с радостью повторю опыт. Но не смягчит ли ожидание остроту ощущений?       Решив, что получить ответ на свой вопрос прямо сейчас я не могу, я решил вернуться к компьютеру мисс Барр, где осталось недописанным письмо для мисс Финк-Ноттл-Парсинак. Я как раз начал рассказывать эпизод, произошедший во время очередного визита мистера Финк-Ноттла в Лондон, когда он превратил ванну мистера Вустера в бассейн для размножения тритонов. На решение этой проблемы ушло три дня, в течение которых представители семейства salamandridae периодически обнаруживались в самых неподходящих местах квартиры. Один из них в сушеном виде угодил в бутерброд мистера Глоссопа, а мистер Вустер вновь избавился от нависшей над ним угрозы бракосочетания с крайне неподходящей леди, до ужаса боявшейся амфибий. Признаюсь, это дело я вспоминаю с гордостью. Боюсь, мой литературный стиль лишен чарующей легкости языка мистера Вустера, но описать все детали живо и ясно мне вполне по силам.       

***

             Довольная мисс Барр вернулась домой поздно ночью, когда я уже лег спать. Но в следующие два дня она явно пребывала не в лучшей форме и выходила из квартиры только с тростью. Мистер Вустер спрашивал ее о самочувствии, но она по своей привычке мягко переводила разговор на другую тему. Я только молча наблюдал и предлагал помощь, когда она казалась слишком уставшей и не способной на большее, чем закутаться в плед в углу дивана и смотреть в окно. За этот месяц я видел достаточно, чтобы понять: что-то такое случилось в ее прошлом, что требовало пары дней для обретения душевного равновесия. Подозреваю, что это как-то связано с причиной, по которой она получает государственную пенсию, но подобные вопросы задавать не пристало.       На составление удовлетворительного письма мисс Финк-Ноттл-Парсинак ушло три дня.       — Как думаешь, старина, этого хватит?       — Вместе с фотографиями должно быть достаточно.       Мисс Барр сделала фото — каждого из нас по отдельности и одно совместное — и научила меня прикреплять файлы к электронному письму. Наша одежда, разумеется, отличается от той, что семейство Финк-Ноттлов видело на старых фотографиях, но внешне мы остались самими собой. Только волосы слегка отросли, да мистер Вустер после пневмонии сильно потерял в весе. Его лицо теперь совсем худое и бледное. Я прикладываю много усилий, чтобы заставлять его есть больше. Силы еще не вполне к нему вернулись и, вероятно, вернутся не скоро.       Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем мы получим ответ. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак ответила Гарри скорее, чем мы ожидали, но потому ли, что их «семейные обстоятельства» разрешились, или она просто выкроила минуту ответить на рабочую корреспонденцию, я не знал. Отправив письмо, я в тот же день получил ответ, аналогичный тому, что пришел Гарри: ожидать до конца месяца. Так что раньше ноября мы вряд ли что-нибудь узнаем.       Мне было о чем подумать и кроме этого. О вещах более важных, например, о поиске работы. У нас осталось всего пятьдесят долларов, я отложил их на дорогу на собеседования. Мисс Барр проявляла привычную невозмутимость, но я начинаю понимать, что ее доходы покрывают только ее собственные нужды плюс редкие моменты роскоши вроде вечеринки на прошлой неделе. Мне не хочется, чтобы на нас уходили ее и так небольшие сбережения. Мистер Вустер не знает, насколько шатко наше положение, но ему, конечно, неприятно зависеть от кого-то после того, как он всю жизнь сам был хорошо обеспечен.       К двадцать второму октября я успел сходить на четыре собеседования и записаться в шесть агентств по поиску временных работников, но не получил ни одного звонка. Чтобы попасть на четыре интервью, потребовалось отправить тридцать два резюме — количество, на мой взгляд, немыслимое. Боюсь, когда Гарри предупреждал меня о сложностях поиска работы, я ему не совсем поверил, вероятно, преувеличивая уровень своей компетенции. Теперь я начинаю думать, что Гарри проявил излишний оптимизм. Из-за отсутствия у меня водительских прав и университетской степени я получил множество молчаливых отказов. Причиной других было отсутствие гражданства, несмотря на фальшивое разрешение на работу.       Однажды мистер Вустер обнаружил меня за кухонным столом; я сидел в темноте, спрятав лицо в ладонях. Мисс Барр в кои-то веки пошла спать рано — под «рано» я имею в виду час ночи, — но я не смог успокоиться достаточно, чтобы уснуть. Я слышал шаги, но был так погружен в мысли, что отреагировал только на голос:       — Реджи?       После короткого колебания он положил ладонь мне на плечо. Я посмотрел на него: бледное лицо освещается только скудным светом уличных фонарей. Он вздохнул.       — Я так понимаю, в постель я тебя не затащу. Там без тебя совсем уныло.       — Боюсь, я сейчас не самая лучшая компания.       Он нахмурился и посмотрел на меня задумчиво.       — Давай хотя бы на диван сядем. Если не хочешь идти в кровать, я останусь тут с тобой.       Я кивнул и поднялся со стула. Он сел в угол дивана, прижал колено к спинке и положил на живот подушку, чтобы я лег сверху. Поерзав, он укутал нас обоих в плед и обнял меня обеими руками.       — Так-то лучше, — пробормотал он мне в волосы. Я положил ладонь на его руку, но был не в том настроении, чтобы насладиться уютом. Его пальцы вырисовывали круги у меня на груди.       — Насколько все плохо? — спросил он. — Не думай, что делаешь мне лучше, просто обо всем умалчивая. Я же вижу, как сильно ты переживаешь.       — Ты ничего не можешь сделать, Берти. Просто все идет гораздо медленнее, чем я рассчитывал.       Он прижался щекой к моей щеке.       — Не списывай так быстро со счетов этого Вустера, старина. — Я услышал в его голосе намек на улыбку. — Сегодня, пока тебя не было, заходили приятели Джоан, спрашивали про мою игру на фортепиано.       Я повернул к нему голову:       — Ты еще не настолько окреп, чтобы играть, и кроме того, у тебя нет фортепиано.       — Я знаю. Но скоро я смогу по крайней мере выходить из дома, а Ингмар сказал, они одолжат мне клавиши, пока у меня нет своих. — На мгновение он обнял меня крепче. — Признаюсь, я понятия не имею, чего именно от меня хотят, но он и Умбра просто счастливы, что я умею играть.       Он явно был собой доволен, но мне не то чтобы полегчало.       — Жизнь музыканта полна трудностей, сэр.       — Ты снова сказал «сэр», Реджи, — раздраженно заметил он и пальцем приподнял мой подбородок, чтобы ободряюще поцеловать. Я поцеловал его в ответ. — Ты такой надутый, потому что я могу найти что-то раньше тебя? Вот это было бы совсем глупо, ну правда.       Я остановил готовое вылететь возражение и на мгновение задумался.       — Возможно.       Мне немного стыдно за это. Он прижался лбом к моему.       — Неужели это важно, у кого быстрее получится? — спросил он с волнением. — Мы же вместе. Это не какое-то там соревнование.       — Я… Да, это не должно иметь значения. — Я вздохнул, закрыл глаза и прошептал: — Мне кажется, что я тебя подвожу.       — С чего это? — недоуменно спросил он.       Я открыл глаза и положил ладонь ему на щеку.       — Я должен о тебе заботиться. Я никогда не оставался без работы дольше, чем на три дня, если сам того не желал. А ты все еще не поправился, и…       Он прижал палец к моим губам.       — Не надо, Реджи, — произнес он настолько серьезно, что я заволновался. — Думаешь, только у тебя такое чувство? Не о работе, а другое. Я все время думаю о том, что должен заботиться о тебе. Раньше у меня были деньги, нам обоим их хватало, правда? — У него задрожал голос. — Мы жили и не о чем не беспокоились. Можно было не думая прыгнуть на корабль и удрать в Нью-Йорк от очередной девицы тети Агаты, или ты мог поехать на две недели ловить креветок, или… Да все что угодно. — Он неровно вдохнул. — Мы не должны об этом беспокоиться. Но мы беспокоимся, и мне больно видеть, что ты плохо спишь, держишь все в себе и выглядишь очень грустным, когда думаешь, что я не вижу.       Он потянул меня к себе; я повернулся и крепко его обнял.       — Я люблю тебя, Берти, — сказал я ему в шею.       — Я тоже люблю тебя, Реджи. И буду любить еще больше, если ты пойдешь со мной спать.       Я не удержался от улыбки:       — Пойду.       Я встал и протянул ему руку. Он отвел меня в комнату и смотрел, как я переодеваюсь в пижаму. Я выключил свет и повернулся к нему в темноте. Меня убаюкало тепло его тела, переплетенного с моим.       

***

             Признаюсь, меня потряс вид Дживса на кухне в темноте, уткнувшегося лицом в ладони. Как бы мне хотелось, чтобы он не выглядел таким испуганным. Думает, я не понимаю, насколько все плохо, но я же не полный болван. Для всех, кто его знает, такое поведение — отчаянный вопль. Вот Бертрам и беспокоится о Реджинальде Дживсе, идеале — человека, любовника и райского блаженства для этого Вустера, который только что получил от него ключик. Уверен, что он и во многих других вещах идеал, но мне пока и этих трех хватит. Но меня не только его настроение волнует, а еще эти шрамы. Как завести о них разговор?       Скажем, бывают вопросы неловкие и бывают слишком неловкие, и «Откуда, черт подери, у тебя эти шрамы?» попадает во вторую категорию, будучи гораздо более неловким, нежели, скажем, «Ой, это был твой чай?» — вопрос, который мне приходилось задавать пару раз, запутавшись в абсолютно одинаковых чашках на подносе. Нет ни одной причины, по которой я должен был узнать об этих шрамах раньше, потому что до сих пор не видел Дживса sans его обертки. Такие вопросы не задают, когда принимают на работу камердинера: «Кстати, старина, как насчет старых ран, мне следует о чем-нибудь знать?». Нет, так не пойдет.       С другой стороны, такой вопрос может задать возлюбленный, особенно если получил разрешение сделать это в менее напряженной обстановке, так сказать. Вдруг получится хоть немного отвлечь его от забот? Обычно он встает гораздо раньше меня, но я не слишком много спал после того, как затащил его вчера в постель, так что блеклым утром на рассвете у меня выдалась редкая возможность понаблюдать за редким зверем — Дживсом в спящем состоянии. К несчастью, р. з. даже спал беспокойно. Будить мне его не хотелось, но хотелось хоть немного размотать тот клубок забот, в который он так туго замотался. Так что я закинул на него руку и придвинул вустеровский корпус чуточку ближе. Дживс издал еле слышный звук и во сне качнулся мне навстречу. Совершенно очаровательно, если позволительно использовать такое выражение по отношению к идеалу домашнего очага. Я закинул на него еще и ногу, и так дживсовская рука оказалась на вустеровской талии, а дживсовский нос — под вустеровским подбородком. Я не удержался и чмокнул его в бровь — она сама прижалась к моим губам, и не воспользоваться такой возможностью было бы не только сложно, но и неправильно. Он вздохнул. Открыл глаза. Довольно изогнул губы и сжал мой корпус в жарких объятиях.       — Предполагалось, что ты будешь спать, — проворчал он. Не сердито, а нежно-озадаченно с щепоткой «я еще не совсем проснулся».       — Наверняка еще засну. Меня больше беспокоит то, что ты вчера не хотел ложиться.       Он потерся о меня песочной щекой. Кто бы мог подумать, что это может так бодрить!       — Не нужно тебе об этом беспокоиться, Берти.       Он стал целовать меня в ухо и добрался до губ. Вот так вот. Рука забралась под пижаму. Он здорово умеет обращаться с руками: первое впечатление от его внушительной внешности никого не приведет к выводу, что это мужчина — нежный и страстный любовник. К счастью, п. в. от его в. в. в корне неверно. С тех пор, как мы пришли к взаимопониманию, Дживс показал, как он умеет обожать, а его нежная страсть и впрямь оказалась нежнее некуда.       Только вот, я слишком хорошо помню, что в соседней комнате спит Джоан.       — Реджи, э-э-э… Ты помнишь, что в соседней комнате спит Джоан, да?       Он был занят обцеловыванием косточки, что ведет от плеча к шее.       — Осмелюсь заявить, что сон ее мы не побеспокоим, — прошептал он мне в кожу.       — Ну правда, старина! Это не preux.       Тело с мозгами соглашаться не хотело ни в какую, но такие вещи не делают при вероятных свидетелях за слишком тонкой стенкой. Не то чтобы я не соблазнился — напротив, будь мы одни в квартире, я бы и не пикнул ничего против и уже был бы на середине процесса. У меня на счет Дживса слишком много тщательно обмозгованных планов, большинство из которых включают галстуки. Удивительно, но галстуки ему нравятся не меньше, чем мне.       Дживс со мной согласился, слава богу, и затих, вздохнув чуть слышно.       — Берти, почему ты не спишь? Не в твоих правилах вставать столь рано.       — Ну, так я и не встал. Я все еще абсолютно горизонтален. — Я улыбнулся. У него в глазах промелькнула смешинка.       — Чай будешь?       Я покачал головой:       — Нет, пока не надо. — Я умолк, пытаясь собраться с мыслями. — Реджи, э-э… Могу я задать вопрос?       Никогда не умел заходить с правильной стороны, все мои попытки приводят меня прямиком в суп, но Дживс всегда проявлял больше терпения и понимания, чем все мои друзья и родственники, так что, надеюсь, он не даст мне в этом супе утонуть.       Он поднял бровь на миллиметр:       — Разумеется.       Я позволил руке скользнуть по бедру и забраться под пижаму.       — Если не хочешь, можешь не рассказывать, — тихо и неуверенно выговорил я. — Но ты сказал…       Он опустил глаза и накрыл мою ладонь своей.       — Ты хочешь знать, что случилось.       Я кивнул. Его лицо помрачнело. Не так, как перед надвигающимся штормом, а как эти серые дни, которые в Сиэтле бывают слишком часто: стало тусклым, унылым и пустым. В груди у меня что-то сжалось. Лучше бы не спрашивал.       — Нет, забудь. Не говори ничего. — Я убрал руку и обнял его как раньше. — Прости, что спросил.       — Мне стоило ожидать этого вопроса с тех пор, как ты увидел меня без одежды, — пробормотал он. — Из всех людей только у тебя и есть право знать.       — Вовсе нет. Просто я ничего не знаю о твоей жизни до того момента, как ты возник в моем дверном проеме. Очень многого не знаю. А эти шрамы… ну, жутковатые. Я хочу узнать тебя, Реджи, тебя настоящего. Потому что мы… потому что мы теперь любовники.       До сих пор такое ощущение, что произносить это вслух нельзя. А кажется так правильно. Словно так и должно быть.       Дживс кивнул и заговорил, пропуская мои волосы между пальцев:       — В армии я последовал семейной традиции и поступил на службу к молодому офицеру. У меня были обычные камердинерские обязанности, плюс доставка сообщений, сортировка корреспонденции, а в случае необходимости я был его телохранителем.       Судя по голосу, ему неприятно об этом говорить. С другой стороны, кому приятно говорить о войне?       — Телохранителем?       Парень он умелый, а еще в нем есть эта удобная храбрость, которая позволяет противостоять драчливым лебедям, но я никогда не думал, что он похож на телохранителя. В книгах телохранители больше похожи на громил, а в моем камердинере никогда не было ничего громильного. Правда, он может стукнуть кого-нибудь по голове ради меня, но это же не делает его громилой!       Дживс смотрел мимо меня в потолок, словно видел сквозь крышу вечность.       — Да.       Он замолчал. Я тоже помолчал. Слушал его сердце. Оно билось чаще, чем следовало бы, если подумать. Тут точно что-то не так.       — Мы сблизились во время войны, — наконец, произнес он. Я сразу узнал этот тон.       — Сблизились.       — Мы… достигли взаимопонимания.       — Реджи, ты его любил?       Это не ревность, нет. Сейчас-то он мой, и это было бы так мелко. Важно то, каким был Дживс до встречи со мной. Внутри меня зияет бездна недостающей информации, и я пытаюсь забросить в нее пару камешков. Словно смотрю в Большой каньон.       Он повернулся и посмотрел мне в глаза.       — Тогда я думал, что да, а сейчас уже не знаю. Думаю, мы просто были молоды и напуганы и искали друг в друге то, что больше искать было негде. Он был женат, и мы оба понимали, что поступаем неправильно и противозаконно, но для нас каждый день был как последний. В таких обстоятельствах люди идут на то, на что в других не пошли бы. Тут мне нечем гордиться.       Он развернулся ко мне всем телом.       — Я ни капли не сомневаюсь в моей любви к тебе, Берти. Я осознавал ее еще до того, как мы сюда попали, хоть и не мог ничего с ней поделать.       — Я знаю, старина.       Но и услышать лишний раз хуже не будет. До сих пор не понимаю, что он во мне нашел, но не спорить же. И я не собираюсь судить его за то, что он искал утешение среди всего этого ужаса. Я попытался представить себя на его месте, но вышло довольно убого. Несмотря на предка при Азенкуре, сомневаюсь, что сам я долго продержался бы в окопе. Наверняка еще до чая нарвался бы на пулю или запутался в колючей проволоке — тут бы этого Вустера и настиг его трагично-нелепый конец.       Дживс поцеловал меня мягко и задумчиво.       — В последние дни войны мы преследовали отступающего неприятеля. Мое подразделение взяло врага в осаду, и в той схватке меня ранили. Я не мог драться рядом с капитаном и защищать его. Я должен был быть рядом. Должен был…       Мне очень не понравился этот булькающий голос, поэтому я лег на Дживса сверху и сжал его пальцы.       — Тебя могли убить. — Я вздрогнул от этой мысли. — Боже правый, Реджи, ты мог погибнуть! Столько парней погибло.       — И я чуть не стал одним из них. Я… никому об этом не рассказывал.       Какой же я счастливчик, что после всего этого он все-таки ко мне добрался! И думать не хочу, какой была бы моя жизнь без него. Без него здесь, со мной.       — Спасибо, что рассказал, — сказал я. Он должен узнать, как мне повезло. — Ужасно, наверное, держать все это в себе.       Он отнял руки и обнял меня.       — Как я счастлив, что ты тогда был слишком молод! — прошептал он и скользнул рукой мне под рубашку, погладил кожу. — Я мог никогда тебя не узнать…       — Но ты знаешь. — Я снова его поцеловал. — Мы вместе и мы в безопасности, и по-моему, у нас все просто здоровски, как ты считаешь?       Я улыбнулся. Меня устроит любой мир, в котором Дживс будет со мной.       — Я не решаюсь рассматривать другие варианты, — согласился он и вроде как посветлел.       — Давай тогда чай рассмотрим.       Он улыбнулся.       

***

             После такого несколько необычного начала дня я понял, что чувствую себя лучше. Рассказ о военном прошлом, если подумать, был неизбежен, но я не знал, как мистер Вустер на него отреагирует. Невероятно трудно говорить об этом с кем-то, кто не знает, что это такое, кто не пережил этого сам. И все же, сопереживание и полное отсутствие осуждения несколько облегчили мне бремя воспоминаний.       Настроение поднялось еще больше, когда после завтрака мне позвонили из агентства временной занятости и направили в деловую часть города на двухнедельную секретарскую работу. Стало гораздо легче: пусть это всего на две недели, но теперь у меня будут рекомендации и хотя бы одна позиция в resumé. И еще это значит, что мы, наконец, встаем на ноги. У меня прямо камень с души свалился, я ушел из дома в приподнятом расположении духа.       Знакомство с деловым миром Сиэтла оказалось упражнением на безумную активность с неожиданными минутами апатии. Я быстро привыкаю к новому и с гордостью могу сказать, что быстро учусь — в этом смысле день получился успешным. Я легко вернулся к старым привычкам молчаливого наблюдения и сбора информации, которая, возможно пригодится в будущем. Мои коллеги одеваются гораздо менее формально, чем я, но к этому я привык у мисс Барр; здесь же разница гораздо менее заметна, в отличие от нашего жилого района на Холме.       Внимание на меня обращают только те, кто дает мне поручения. За мной присматривают, как за малым дитем, неуклюжим и крайне забывчивым. И изумляются, когда я легко выполняю поручения.       Разговоры, которые не касаются работы, вертятся вокруг местных спортивных команд и телевизионных шоу, о которых я ничего не знаю благодаря нелюбви мисс Барр к «этому идиотскому ящику». Редкие попытки вовлечь меня в разговор заканчиваются очередным полным подозрений взглядом в мою сторону. Очевидно, отказ от телевизора здесь — отклонение от нормы.       Я прекрасно понимаю, что в бизнесе, как и в людской, успех зависит от следования запутанным схемам политики домоводства. К счастью, статус временного служащего избавляет от необходимости опускаться в эту трясину слишком глубоко. Как личный джентльмен гостящего в сельской усадьбе джентльмена не участвует в интригах домашнего персонала — хотя служба на мистера Вустера стала исключением из этого правила, — так и на правах временного работника я надеюсь остаться в стороне ото всех здешних махинаций. Коллеги не считают меня достаточно важной персоной, чтобы попытаться перетянуть на свою сторону, и меня это более чем устраивает: мне слишком многому предстоит научиться, а эти мелочи только отвлекают.       К концу первого рабочего дня мне уже сильно хотелось прогуляться. Моросящий дождь и пронизывающий ветер с легкостью прочистили мне голову после целого дня работы в совершенно незнакомой среде. Домой я вернулся почти в полседьмого. Мисс Барр меня не услышала: я с изумлением застал ее поющей и танцующей под музыку — если эти дерганья и кривляния можно назвать танцем, а этот хриплый скрежет — музыкой. Я предоставил ее самой себе и прошел в библиотеку, чтобы повесить шляпу и пальто и поздороваться с мистером Вустером. Только библиотека оказалась пустой, так что я тут же вышел обратно в надежде узнать у мисс Барр о его местонахождении.       Когда она заметила мое присутствие, то тут же остановилась, смущенно покраснела и убавила звук до уровня, безопасного для барабанных перепонок.       — Привет, Дживс, как прошел день?       — Вполне приемлемо. Куда ушел Берти?       Она ушла на кухню ставить чайник.       — Забегали Ингмар и Умбра, забрали его с собой. Показать ему музыку и заодно присмотреть в крейглисте какие-нибудь дешевые клавиши.       — Что такое крейглист и почему там должны быть дешевые клавиши?       Я знал, что когда-нибудь мистер Вустер начнет проводить время с музыкантами, обещавшими ему «халтурку», но, признаюсь, не ожидал, что этот момент наступит так скоро.       — Сайт электронных объявлений. Он скоро должен быть дома, они обещали вернуть его к семи.       — А. Ясно.       Неясно только, что повлечет за собой выбор «дешевых» клавиш. У нас не осталось ничего, какой смысл изучать объявления?       — Берти сказал, тебе звонили из агентства. Поздравляю. Раз тебя не было весь день, значит, все получилось? — Она достала из шкафа две кружки и заварочный чайник.       — Все оказалось гораздо более беспорядочным, чем я ожидал, но да, я более чем способен исполнять отведенные мне обязанности.       Она ослепительно мне улыбнулась и выключила чайник.       — Думаю, это нужно отметить, — сказала она, разливая кипяток. — Приглашаю вас сегодня на ужин, если Берти не будет против.       Я оперся бедром о столешницу и скрестил на груди руки.       — Мисс Барр, я знаю, что наше присутствие здесь значительно увеличивает ваши расходы. И хотя я ценю вашу щедрость, я не думаю, что вы должны приглашать нас на ужин.       Она опустила голову и коротко вздохнула.       — Дживс, вы здесь через ад прошли. Только-только все стало налаживаться — это стоит отметить! Я же видела, что ты в последнее время на пределе. Так что, пожалуйста, прими это в том смысле, в каком я предложила.       От сформированного таким образом предложения я не смогу отказаться, и она это знает. Как легко меня можно перехитрить — должно быть, теряю хватку. Эта мысль привела меня в некоторое замешательство.       — Спасибо, мисс Барр. — Она разлила чай и подала мне кружку, когда прозвенел дверной звонок. — Я так понимаю, это Берти.       — Кто же еще.       Я нажал на кнопку домофона:       — Квартира мисс Барр.       — О, Реджи! Старина, у нас, похоже, только один ключ на двоих. Будь умницей и впусти меня, а?       — Конечно, сэр.       «Сэр», боюсь, вырвался чисто по привычке. Все это слишком напомнило мне нашу холостяцкую жизнь в Лондоне. Услышав, как он легким шагом преодолел последний проем, я открыл ему дверь.       Он встретил меня сияющей улыбкой. На спине у него висела незнакомая сумка. Он клюнул меня в щеку и прошел в квартиру.       — День вышел просто здоровский! Мы ездили в Бремен-какой-то там на пароме — убогонький, запущенный городишко, по-другому не скажешь, но поездка на пароме — красота неописуемая. А там у парня мы достали вот это. — Он снял со спины чехол и положил на диван. — Умбра сказала, он стоит гораздо больше, чем тот парень за него запросил.       Он открыл чехол, сияя от восторга. Я уставился на содержимое.       — Где ты взял деньги?       Боюсь, мой голос слегка дрогнул: я точно знаю, что у него в карманах не было ни пенни, потому что у нас не осталось ни пенни.       — Не дергайся, старина. Умбра одолжила мне нужную сумму и сказала, отдам когда смогу. — Мисс Барр наклонилась над диваном и осмотрела инструмент. — Вышло на полторы сотни, это гораздо меньше того, что она показывала мне на компьютере.       — А там наверняка цены завышены, — одобрительно кивнула мисс Барр.       — Но…       — Реджи, не волнуйся, серьезно. Из твоего кармана никто ничего не тащит. У них уже запланировано несколько концертов, и они просто засчитают мою долю в счет долга.       Он выпрямился, подошел ко мне и обвил руками талию.       — Все будет хорошо, — мягко сказал он. Я вздохнул и обнял его тоже, уткнувшись подбородком в плечо. — Пора мне что-то делать со своей жизнью. По крайней мере, в этом я хорош.       У меня не хватило духу с ним спорить, потому что он прав: он великолепный музыкант.       — Расписку дал? — спросил я. Не хочется, чтобы его обманули.       — Конечно. Знаешь, иногда приходится идти на риск. Без клавиш я не могу репетировать. Умбра сказала, нам пора начинать, а так — сколько бы мы еще ждали? Они не могут выступать без пианиста, а значит, потеряют деньги. Так что выгодно всем.       Что ж, звучит разумно.       — Как ты себя чувствуешь после целого дня на ногах?       Он слегка обмяк.       — Чуточку замотался, если честно. Не думал, что пара часов так на меня подействуют, но доктор была права, наверное, я еще не скоро в себя приду.       — На ужин сил хватит? — спросила мисс Барр. — Я угощаю. Похоже, вам обоим сегодня есть что отпраздновать.       Мистер Вустер выпрямился и оглянулся на нее через плечо.       — Уверена, старушка?       — Нет, я люблю предлагать и потом отказывать, — закатила она глаза.       — А, ну тогда…       — Берти! — Она засмеялась. — Идемте, ребятки, пора выдвигаться.       — Ладненько.       — Сиэтл не слишком-то выпендрежный, так что можете не переодеваться, если лень.       Мы оба все же сменили одежду на более подходящую для ужина — не так уж это и долго. Мисс Барр сменила майку на синий хлопковый свитер и натянула длинное пальто от ветра.       Я несколько удивился, когда осознал, что направляемся мы не в одно из так любимых мисс Барр этнических заведений, а в обычный, небольшой ресторанчик «Розовый бутон» на той же улице, где располагалась индийская чайная. В пятницу вечером место оказалось довольно оживленным, и судя по всему, мисс Барр зарезервировала столик, пока мы одевались — разумная мера предосторожности. Молодой официант — еще один ее друг и музыкант — провел нас к столику у окна. Уличная жизнь интересна для наблюдения, несмотря на печальные элементы во внешнем виде некоторых прохожих. От разнообразия позиций в небольшом меню у мистера Вустера загорелись глаза. Цены мне показались высоковатыми, но мисс Барр послала мне предостерегающий взгляд, предлагая выбирать не глядя на стоимость.       Джонатан — приятель мисс Барр — оказался весьма компетентен в выборе вин, достойно дополнявших основные блюда. Готовили там прекрасно, а беседа вышла крайне занимательной. Иногда мимо проходили друзья мисс Барр, они стучали в окно, радостно улыбались и махали ей. Некоторых из них я узнал с ceilidh. Мистер Вустер счастливо щебетал о своих музыкальных планах, а Джонатан, как оказалось, хорошо знал и Ингмара, и Умбру, потому что играл с ними в группе несколько лет назад. От мистера Вустера он пришел в восторг и, улучив пару минут, присоединился к нам за столом и рассказал несколько историй.       За вином и потрясающими блюдами я почувствовал себя так счастливо и расслабленно, как не чувствовал давно. Даже домой идти было приятно, несмотря на холод и заморосивший снова дождь. Ощущая необычайную храбрость, я всю дорогу держал мистера Вустера за руку — просто потому что мог. Меня пьянила широкая улыбка на его лице, и я как никогда мечтал оказаться с ним наедине.       К моему изумлению, мисс Барр провела у себя в комнате не больше минуты, выскочив из нее с сумкой через плечо.       — Мальчики, я убегаю. Нужно встретиться с одним парнем по поводу плетки. Вернусь завтра после обеда. — Она подмигнула и добавила с абсолютно развратной улыбкой: — Не сломайте кровать.       С этим веселым напутствием она исчезла, оставив нас пялиться на дверь разинув рты.       Мистер Вустер моргнул.       — Она что, правда…       — Думаю, да, — шокированный, возмутился я.       — О мой… — Он покачал головой и сказал смущенно и изумленно: — Уверен, она это спланировала.       — Можно предположить, что она каким-то образом дала знать этому своему джентльмену…       Он повернулся ко мне и притянул к себе за галстук.       — Знаешь, что я скажу, старина? По мне, так это тот самый момент, когда нужно ковать железо.       Ответить он мне не дал и основательно поцеловал. Я отдался поцелую с особым жаром: бывают моменты, когда особенно сильно жаждешь любовной ласки. В кои-то веки нам предоставилась возможность для ночных удовольствий: мы одни, и на завтра у нас нет никаких дел. Я собираюсь насладиться каждой минутой.       Поцелуй стал мягче, превратился в нежные, головокружительные прикосновения языков и губ. Руки гладили изгибы спины и бедер. С того самого случая с галстуком у нас не было возможности заняться любовью и тщательно изучить тела и реакции друг друга. Задыхаясь, я положил ладонь ему на затылок, а другой рукой притянул за талию. Мы соединились от колен до самых плеч. Не разрывая поцелуя, он испустил полный желания стон, и я не мог более противиться желанию опуститься перед ним на колени.       Он посмотрел на меня сверху вниз темными от возбуждения глазами. Губы мокрые и красные от поцелуев. Я скользнул ладонями по бедрам, уткнулся в него носом и вздохнул от удовольствия. Щекой я чувствовал твердый горячий член.       — О боги, — выдохнул он и зарылся пальцами мне в волосы, скользнув по виску.       Я поцеловал скрытую одеждой твердую линию фаллоса, чувствуя теплый мускусный аромат. Он сжал пальцы и мелко задышал. Я не спеша расстегнул брюки, вынул горячий и гладкий, как шелк, ствол и прошелся мягкими поцелуями от основания до потемневшей головки. Он тихо застонал и толкнулся вперед.       Он дышал мелко и неглубоко, одной рукой гладя меня по щеке, другой прижимая к себе.       — Реджи, господь всемогущий, — рвано выдохнул он, — знаешь, сколько раз я мечтал, чтобы ты встретил меня вот так?       Меня пронзила волна возбуждения: я и сам давно лелеял эту фантазию. Когда он возвращался домой такой веселый, элегантный и до боли обаятельный, все, чего я желал — это упасть перед ним на колени. Он застонал, когда я взял его в рот и впервые узнал его вкус. Застонал и прижал меня к себе; я радостно подался навстречу. Когда головка оставила соленый след у меня на языке, я сам испустил стон и сжал его ягодицы, вбирая его глубже.       — Да, любимый, еще, — хриплым, порочным голосом выговорил он, медленно, но настойчиво толкаясь мне в рот. Я выполнил его просьбу, с каждым толчком возбуждаясь все сильнее. Он погладил большим пальцем мои губы, растянутые вокруг его толстого члена, и я вздрогнул. Я был возбужден до боли.       Гладя его бедра сильными, массирующими движениями и прижимаясь грудью к коленям, я ласкал его языком, дразнил кончиком щель на головке; он ахал и толкался в меня все сильнее.       — Ты бы себя видел, Реджи, — сказал он, задыхаясь, низко и хрипло. — Такой красивый…       Он застонал и снова толкнулся, я жадно взял его так глубоко, как смог. Я мог бы кончить прямо так, даже не прикасаясь к себе. Он погладил меня по лицу и по волосам, потянул пряди, и чувственность ощущений резонировала с гладкостью его кожи на моих губах и соленым вкусом на языке. Я застонал, и звук отозвался в нем волной дрожи.       — Да, господи боже, да, у тебя потрясающий рот.       Мне нравится его соленый вкус. Хочу, чтобы он кончил мне в рот, наполнил меня всего и пролился по губам. Я на мгновение выпустил его изо рта.       — Сэр, пожалуйста, используйте меня, как вам хочется.       Он издал задушенный стон и за волосы притянул меня к себе, толкаясь мне в рот снова и снова, сильнее и быстрее. Держась за его бедра, я вобрал его неожиданно глубоко и почувствовал, как он ахнул и сбился с ритма.       — Боже, Реджи!       Толкнулся в меня в последний раз и кончил. Я уцепился за его ноги и прижал к себе, удерживая как можно глубже. Слушал, как он там вверху стонет и задыхается, проглотил все, что смог, а остальное стекало по стволу и подбородку. Я сам близок к финалу от радости, что довел его до разрядки ртом. Сижу на коленях у его ног, тяжело дышу и слышу над собой такое же тяжелое дыхание. Он мягко потянул меня за волосы. Я вытер рот ладонью и поднял голову: его полное желания лицо раскраснелось, грудь тяжело поднимается и опускается.       — Я… я.       Он еще не успел отдышаться.       — Я собираюсь уложить тебя на кровать и… боже. — Он поднял меня на ноги и грубо прижал к стене. — Ты будешь вечность умолять меня дать тебе кончить.       Дикий, отчаянный, полный огня взгляд обещал блаженство.       — Бертрам Уилберфорс Вустер, развратный ты мальчишка, я заставлю тебя сдержать обещание до самого последнего слова.       Он расхохотался и набросился на меня с поцелуями. Люблю, когда его худое, но сильное тело прижимается к моему, когда его бедро оказывается между моими, люблю ощущать его все еще твердый член. Я обнял его и вцепился в его одежду, прижимая его к себе.       Он выдернул у меня из брюк рубашку и майку и провел пальцами по коже, заставив задрожать от наслаждения. Я ахнул и уронил голову назад.       — Обожаю, когда ты так делаешь, — прохрипел он мне в ухо. — Обожаю твою кожу. — Он ослабил хватку на талии, просто положил на нее руку и погладил, другая рука скользнула вверх по спине. Он уткнулся носом мне в шею и поцеловал ее. — Обожаю тебя.       Нежность идет ему так же, как и яростная страсть, с которой он прижал меня к стене.       Гладя его по плечам и спине, ощущая под ладонями тепло его тела, я поцеловал его в висок, щеку, изгиб шеи и ямку между ключицами. Возбуждение не утихло, но под мягкостью прикосновений сменило направление. Да, он нужен мне так, что бедра сами трутся о его бедра, но острое желание разрядки утихло. Любовь затопила страсть и наполнила меня желанием одновременно чувственным и эмоциональным, настолько сильным, что меня бросило в дрожь.       Меня часто принимали за человека холодного и безэмоционального. Это совсем не так. По множеству причин мне всегда приходилось контролировать проявление эмоций, но внутри меня кипят чувства. В отличие от большинства, мистер Вустер с самого начала нашей совместной жизни видел меня насквозь, он был одним из немногих, кто вообще пытался заглянуть под маску. Вот он смотрит мне в глаза и видит всю глубину моих чувств.       — О боги, — пробормотал он.       Он за руку повел меня в спальню и толкнул на кровать, которая от такого обращения протестующе заскрипела. Он весело засмеялся.       — Мисс Барр просила не ломать кровать, — улыбнулся я. Смеясь, он толкнул меня на спину, стал надо мной на колени и наклонился, чтобы поцеловать. Я хотел его обнять, но он отстранился.       — Э, нет. На тебе слишком много одежды. Снимай все, дорогой мой.       И повелительно махнул рукой.       — А ты? — спросил я, медленно стягивая галстук.       — Всему свое время, — ответил он и, глядя на меня, расстегнул пуговицу на брюках.       Я посмотрел на галстук в своих руках и снова на него, неуверенно. Задать этот вопрос вслух я не решился. У него сбилось дыхание; он мягко забрал у меня галстук, погладив по руке, и тихо спросил:       — Ты уверен, Реджи?       — Да.       Он вздрогнул, и жар в его глазах стал еще яростнее.       — Раздевайся.       Я подчинился с гулко колотящимся сердцем и вибрирующими нервными окончаниями. Если бы взглядом можно было съесть, это был бы именно такой взгляд, которым он наблюдал за моими действиями. Он редко так на меня смотрит — у меня не было шанса остаться безучастным. И вот я сижу перед ним на коленях, обнаженный и возбужденный. Сняв брюки, туфли и носки, но в остальном все еще одетый, он сел в ногах кровати и поманил меня пальцем. Я открыл рот нежному, но требовательному прикосновению губ, отдавая все, чего он пожелает, закрыл глаза и растворился в ощущениях.       Я ахнул, когда он стал лениво поглаживать мой возбужденный до боли член. Толкнулся бедрами к нему, желая большего, но он слабыми касаниями кончика пальца явно пожелал свести меня с ума. Когда к одному пальцу присоединился второй, я открыл глаза. Смотрит на меня серьезно, почти торжественно.       — Всегда гадал, почему ты остался со мной и не стал премьер-министром каким-нибудь. Почему хочешь, чтобы я привязал тебя к кровати и сделал с тобой все что пожелаю. Уж не освободился ли я от шелухи с.? Не очутился ли пред небесными вратами? Старина, я не знаю почему. Ты всегда стлал мягко, да спать было жестко.       Пальцы сомкнулись вокруг моего ствола и медленно погладили. Я испустил дрожащий вздох удовольствия.       — Мне тоже иногда кажется, что я в раю.       Он просиял и поцеловал меня так, что перехватило дыхание, и я застонал ему в рот. Он отодвинулся и стал раздеваться.       — Ну и? — поднял он бровь. — Не поможешь?       Он потянул за галстук и бросил его рядом с моим. Я расстегнул ему пуговицы, потянул рубашку; он повел плечами и сбросил ее. Избавив его от белья, мы сели друг перед другом на колени и замерли. Не перестаю удивляться, что можно рассматривать друг друга в открытую. Он все еще слишком худой и бледный, но для меня он — произведение искусства, от которого глаз не оторвать. Часто дыша, с обещанием во взгляде он протянул ко мне руки и уложил рядом со собой, переплетя наши ноги.       — Не думаю, что когда-нибудь тобой пресыщусь, — прошептал он мне в губы.       — Как и я тобой, — согласился я, двигая бедрами. Члены дразняще потерлись друг о друга, пока мы молча делили медленный, ленивый поцелуй, изучая тела друг друга, реакции на прикосновения. У нас было на это время, и это возбуждало еще сильнее. Мы заново открыли для себя страсть, обнаружив острый эротизм поцелуя во внутреннюю сторону локтя и мягкость кожи под коленом. Что будет, если горячо подуть на лодыжку, провести языком вдоль талии? Покрытая соленым потом кожа под моими губами — икона, тело — алтарь, и в полумраке библиотеки я охотно преклонил колени. Каждый вздох и низкий стон благословляли мое чувственное служение.       Стою на коленях лицом к спинке кровати, держусь за нее руками. Покрывая мое тело влажными поцелуями, он отвел назад мое запястье. Я вздрогнул, сквозь густой дурман чувственного наслаждения ощутив холодное прикосновение шелка. Он связал мои скрещенные запястья надежным, но не тугим узлом. Я на пробу дернул руками и не смог сдержать стона.       — Ох, как мне нравится этот звук, — прошептал он, проведя ногтями по бедру и заставив меня вздрогнуть, как от удара током. Он знает, что делает, и делает это головокружительно хорошо.       Он наклонился и заключил меня в объятия, выцеловывая дорожку от лопатки до уха, и напоследок сладко втянул в рот мочку. По спине прошла дрожь.       — Ох, сэр…       — Вообще, — щекотно прошептал он мне в ухо, — мне больше нравится Берти. Но когда ты в таком положении, у меня кровь как шампанское пузырится.       Руки подразнили соски, сжали мой твердый член. Мои зажаты между нашими телами, и я раскрыл ладонь, чтобы погладить мышцы его живота, одновременно толкаясь в его кулак.       — Должен признаться, что не знал обо всех пикантных возможностях таких занятий, пока мы не открыли альтернативный способ использования галстука, — сказал он и сжал меня крепче. Я задрожал, задыхаясь и желая большего. — Скажи это еще раз, — жарко прошептал он мне в ухо.       — Пожалуйста, сэр, пожалуйста.       В голосе слышалось отчаяние, которое отражало растущую внутри жажду. Никогда в жизни я не был так долго и так сильно возбужден. Все мои предыдущие сексуальные свидания происходили в тени опасности быть раскрытыми — разрядка ускорялась риском либо откладывалась до одиноких часов в спальне, где действовать приходилось как можно тише. В тот единственный раз, когда мы с мистером Вустером занимались любовью, мы понимали, что время ограничено, и вели себя соответственно.       Он, дьяволенок, только усмехнулся:       — Я обещал тебе часы, Реджи, а прошло всего девяносто минут. Очень не хочу нарушать слово, понимаешь?       Он выпустил член и провел ногтями по груди, слегка задев соски. У меня потемнело в глазах.       — Кодекс чести Вустеров и все такое.       Его голос был полон самодовольства, от которого я захотел его еще сильнее.       — Д-дразнишься, — выдавил я и сам удивился, что у меня это получилось.       Он скользнул зубами по затылку, и я задрожал. Палец размазал жидкость по головке пульсирующего члена, и я подался вперед, желая большего, гораздо большего.       — У меня есть сведения из надежных источников, — сказал он, сжав пальцами головку члена и вызвав у меня отчаянный стон, — что тебе, старина, это нравится. Ты сам предупреждал, что заставишь сдержать обещание.       Он резко царапнул меня по ребрам, я вскрикнул и запрокинул голову ему на плечи.       — Тебе же это нравится, да? — почему-то немного неуверенно и с надеждой спросил он.       Я яростно закивал — на слова у меня не было ни сил, ни воздуха в легких.       — Ты можешь лучше, — развратно и низко прошептал он с возродившимся энтузиазмом.       — Да, сэр. Еще, сэр.       Он обнял меня крепко-крепко, поцеловал в висок, в щеку, и я почувствовал, что он дрожит.       — Тебе понравилось, чем мы занимались в коридоре, правда? — хрипло спросил он.       «Понравилось» описывало мои впечатления весьма скромно.       — Безусловно, сэр.       Воспоминание воспламеняло. Я закрыл глаза и вспомнил ощущение горячего тяжелого члена во рту — его вкус все еще остался у меня на языке. Мистер Вустер внезапно пересел и оказался прямо передо мной, на спинке дивана, оперевшись о стену и раздвинув ноги. Он ласкал себя, не сводя с меня жаркого взгляда.       Я сглотнул.       — Иди сюда, — прохрипел он и потянул меня за волосы. Мне осталось только наклониться и взять его в рот, что я и сделал со всем рвением, ощущая себя до крайности распутно. Вобрал его в себя, заласкал языком, слушая резкое свистящее дыхание. Я потерялся в чувствах и эмоциях, и связанные за спиной запястья умножали их многократно, делали… первобытными? Никогда бы не подумал, что такая мелочь так повлияет на реакции моего тела.       — О мой бог. О, это просто здоровски.       Как бы мне ни хотелось поскорее довести его до разрядки, он мне не позволил, удерживая за волосы и полностью контролируя движения. Я хотел снова наполнить им свой рот, но полностью сдался его воле. Несколько раз он пытался заговорить, но ничего внятного произнести не смог, а я слишком погрузился в ощущение горячей тяжести на языке, чтобы о чем-нибудь думать.       Слишком, слишком скоро он меня отстранил. Я этому удивился, ибо не успел довести его до оргазма второй раз.       — Ох, да не смотри ты на меня так, — сказал он, тяжело дыша. — Я с тобой еще не закончил.       Соскользнув со спинки дивана, он притянул меня к себе, целуя, гладя и царапая ногтями, превращая меня в существо дрожащее и отчаянное.       — Вот так.       Он поставил меня на колени и помог опереться плечом о спинку дивана. Уткнувшись лицом в обивку, я закрыл глаза, тяжело дыша и упиваясь ощущением его рук на ягодицах. Захотелось быть затраханным до бесчувствия.       Он рассыпал поцелуи по ягодицам и прижался губами ко внутренней стороне бедер, заставив меня шире раздвинуть ноги. Когда я почувствовал внутри тонкий, холодный от лубриканта палец, застонал и толкнулся назад, к нему.       — Нет-нет, еще рано, — прошептал он, гладя меня по спине и возвращая в исходное положение. — Я подарю тебе рай, Реджи. Но очень, очень медленно.       Палец повернулся и нашел то место, что дарит наслаждение острое до боли. Я рвано застонал и подавил порыв толкнуться назад.       Не знаю, как долго его палец двигался во мне, исследуя одно и то же место, как долго продолжалась восхитительная, мучительная, головокружительная ласка, но одним этим пальцем он меня и сломал: я кричал, снова и снова, хрипло и бесстыдно, вымаливал толстый горячий член, умолял взять меня, трахнуть меня. Я желал наполниться им, быть пронзенным им, хотел почувствовать, как он движется внутри резко и быстро, потому что одного пальца отчаянно, катастрофически мало.       Наконец, наконец, внутрь проскользнул тщательно смазанный член. Мы застонали в унисон. Он крепко сжал мои бедра, не оставляя возможности двигаться, и медленно толкнулся вперед. Я что-то выкрикнул. Я был так близко, так невероятно близко, но хотел больше и прямо сейчас, а подчинение его желанием сжигало и разрывало на части.       — Боже, сэр, пожалуйста. — Я не узнал в этом хриплом задушенном стоне собственный голос. — Возьмите меня, сильно, я хочу почувствовать это завтра.       Он издал сдавленный стон и начал толкаться резко и глубоко, хлопая и тараня меня бедрами. И вот теперь — господи, наконец-то — я вознесся в сферу чистого физического блаженства, ощущая силу каждого пронзающего тело толчка. Я кричал, кричал, пока не сломался голос, — а за ним сломался и я. Реальность раскалилась и стерла границы между его и моим телом, мы словно заняли одну на двоих точку в пространстве, одну душу — мне слов не хватит, чтобы описать это наслаждение. Оно продолжалось вечность, и сквозь туман восторга я слышал любимый голос, упоенно зовущий меня по имени.       Тяжело дыша, он аккуратно развязал мои запястья и уложил меня на кровать. Я был слишком изможден, чтобы пошевелиться. Мышцы отходили от оргазма и слабо дрожали. Он был не в лучшем состоянии, но помог мне обнять его так же, как он обнял меня. Только через пару минут я смог пошевелить пальцем.       — О, Берти.       — Ш-ш-ш. Отдыхай, родной мой.       Как цветы поворачиваются за солнцем, так и я повернулся к нему лицом и только потом открыл глаза — веки показались мне каменными. Он обессилен, полностью удовлетворен и до крайности доволен собой. Что ж, у него есть на это право. Мое тело покрыто потом, а во рту сухо, как в пустыне. Поцеловав меня с бесконечной нежностью, он сказал:       — Сейчас ноги заработают, и я принесу воды.       Я только кивнул — на большее не хватило сил.       Пока он держал меня в объятиях, дрожь утихла, и я, набравшись сил, притянул его к себе. Он уткнулся носом мне в шею и поцеловал. Пальцы мои лениво погладили его щеку.       — Где же твои крылья?       Он поднял голову и изогнул бровь.       — Ангел ты или демон — это было выше любых человеческих способностей, — сказал я с улыбкой. Он засмеялся и покачал головой.       — Я уж было подумал, что твой откормленный рыбой мозг через уши вытек, — радостно усмехнулся он. — Ты так хрипишь, надо попить. Мне-то уж точно.       Мои ноги, судя по ощущениям, все еще в состоянии al dante, вставать было бы неразумно. Я смотрел, как он, шатаясь, выходит из комнаты и через минуту возвращается с двумя огромными стаканами и полотенцем. Передав мне стакан, он принялся меня вытирать. Мне так хотелось поскорее утолить жажду, что я не сделал ничего, чтобы ему помочь.       — Ты как, старина, ничего? Я в конце вел себя довольно грубо.       Тон был легким, но я услышал в нем толику беспокойства.       — Тебе совершенно не о чем беспокоиться, Берти. — Я поставил стакан на тумбочку и раздвинул ноги, чтобы он мог закончить начатое. — Я теперь несколько дней буду над землей парить.       Несмотря на измождение, меня переполняла эйфория. Его улыбка стала ярче. Он бросил полотенце на пол, сел рядом со мной и осушил стакан одним большим глотком.       — Когда-нибудь, — сказал он, ставя свой стакан рядом с моим, — я уговорю тебя дать и мне попробовать. В смысле, побыть снизу.       Он с надеждой улыбнулся:       — Думаю, мне понравится.       — Буду рад оказаться полезным, сэр, — ответил я, возвращая улыбку. Он ударил меня подушкой.       — Сэром можешь звать, только когда у тебя руки связаны. Таковы правила.       Возразить он мне не дал.       

***

             Должен признаться, после всех этих непотребностей я чувствовал себя изрядно вымотанным. Само собой, я еще не до конца оправился, но это измождение было чертовски приятным, в отличие от чувства: «я — мертвая камбала, полежу тут немножко», которое одолевало меня всю прошедшую неделю. Дживс выглядел еще более измотанным, и ему это шло: художественно распластанное на простынях великолепное тело и растрепанные волосы. Посмотрите в словаре слово «совращение» и увидите Дживса в качестве иллюстрации — прикрытого в стратегически важных местах, чтобы пощадить чувствительных женщин и детей. Он словно плавал в тумане блаженства. Дживса редко увидишь с выражением настолько восторженного удовлетворения на лице — оно мне понравилось. Чучело амфибии отправилось в ссылку, и я полон намерений сунуть ему в плавник билет на поезд и пожелать скатертью дорога.       Ночь мы провели, поочередно друг друга совращая — с перерывами на короткий сон и перекус, конечно, силы откуда-то брать надо. Когда нужно наверстать три года не-совращения, даже полубессознательное состояние не страшно, особенно, если внезапно освободилась квартира. Вустер шанса не упустит. Он как никто умеет carpe diem и еще noctem заодно. Я и Дживса carpe неоднократно — но тут уж ничего удивительного, экземпляр он просто великолепный.       Утро застало нас за тем же занятием, только я попросил Дживса поменяться местами. Уговаривать не пришлось. Стоишь перед ним на коленях, ощущаешь вокруг себя его руки, пока он движется где-то глубоко внутри — незабываемое ощущение. Дживс сложен покрупнее Вустера, и все остальное у него, соответственно, тоже покрупнее. Я имею в виду, укомплектован он весьма и весьма недурно. Не до ужаса, конечно, но вполне себе здорово. Когда он берет дело в свои руки, то оказывается безжалостным, как сила природы: двигается медленно, нежно, ровно, контролирует каждый вздох — плавит Бертраму мозг, расшатывает нервы и оставляет желейной лужицей, ни на что не способной. Когда он во мне, ни на что другое места в голове не остается — нельзя ни дышать, ни думать, только наслаждаться. Я лишь вспоминаю об этом, и Вустеровская тыковка туманится бессмыслицей а-ля Бассет, только с участием горы мышц. Теплое ощущение безопасности и обожания растекается по венам, младший Вустер начинает проявлять интерес, голова кружится, дыхание прерывается. Нужно ли упоминать, что когда он со мной закончил, я был горсткой оргазменной плазмы? Короче, я влюбился в него и во все это дело и горю желанием повторить, когда немного оклемаюсь и сил станет побольше.       В качестве водных процедур мы выбрали не сольную ванну, а совместный душ. Я обошелся без резиновых уточек — красных, не красных, — и без них было что тискать. Не думал, что в душе может быть весело, но век живи — век учись. После завтрака мы устроились на полу в гостиной. Я обложился нотами: если я собираюсь через две недели играть на сцене, нужно много чего выучить. Дживс обнял меня сзади: так уютно, тепло и по-домашнему — просто восхитительно. Он выглядел так, словно летает на крыльях, хотя со стороны, наверное, казалось, что у него просто очень хорошее настроение. Такого растаявшего Дживса я надеюсь видеть почаще. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем он снова опустит забрало? Я начинаю понимать, как много он прятал все эти годы. Надо как-то подталкивать его в этом направлении и дальше. В сторону таяния, а не прятанья, конечно.       Джоан завалилась как раз к чаю, точь в точь уставшая кошка с подозрительными желтыми перьями в усах. Дживс творил что-то на кухне. На мое веселое: «Салют» она ответила обычным приветствием и скрылась ненадолго в спальне. Когда она вышла в гостиную и села к столу, чтобы привести книги и бумаги в то, что она называет порядком, к ней подплыл Дживс:       — Выпьешь с нами чаю, Джоан?       Подскочили мы оба. Джоан стала похожа на антилопу, у которой копыта внезапно превратились в щупальца. Она заморгала и откинулась на спинку стула.       — Кто ты и что ты сделал с Дживсом? — спросила она, не веря своим ушам.       Дживс держался торжественно, но я видел на его лице признаки легкого довольства. Он медленно вздохнул.       — Да, до сих пор я придерживался формальностей. С тех самых пор, как мы здесь оказались, мы получали больше щедрости и заботы, чем имели право ожидать. Поэт Бюсси-Рабютен писал, что дружба рождается из знания, а ты со времени нашего знакомства проявляла себя верным другом. Я стал считать тебя близким мне человеком. Ты просила называть тебя Джоан, и, надеюсь, я не зайду слишком далеко, если выполню эту просьбу. Ты более чем заслужила называть меня Реджи.       Какое-то время она просто пялилась на него, как треска с тарелки. Потом по физиономии медленно расползлась улыбка, она встала и осторожно его обняла. Он обнял ее в ответ.       — Спасибо, Реджи. Я… не знаю, что сказать. Вау. Спасибо. И да, я буду чай.       Дживс умерцал накрывать на стол, а она наклонилась ко мне и прошептала:       — Мне это не привиделось?       — Пути его неисповедимы.       Она хихикнула и покачала головой.       После чая Дживс просмотрел электронную почту и объявил, что получил письмо из Фонда Финк-Ноттлов.       — И что пишет Финк-Ноттл-Пастернак?       — Парсинак, Берти. — Дживс наградил меня строгим взглядом. — Она сообщает нам, что на прошлой неделе скончался ее старший брат, поэтому у нее не было возможности ответить раньше. Также она пишет, что предоставленная в нашем письме информация кажется ей вполне убедительной, а фото реальными. Как и предполагал Гарри, она желает провести тест ДНК. Похоже, все эти годы наши семьи поддерживали контакт, и если моя нашим рассказом заинтересована, то Филберт Вустер, нынешний лорд Яксли, настроен скептично и, весьма вероятно, станет чинить препятствия. Как я понял из ее слов, ситуация эта уже долго тянется. — Он поднял на меня взгляд. — Она говорит, что отправит нам материалы для теста почтой, и просит вернуть их за счет Фонда при первой возможности. Сама проверка займет всего несколько дней, не считая времени на пересылку, но уговорить на тестирование кого-то из Англии может занять не одну неделю.       — Что ж. Что ж. Так… она нам верит?       — Похоже на то, по крайней мере пока.       Можно уже начинать надеяться?       — Филберт, м? Клод, должно быть, все-таки разродился потомством. Интересно, это его сын или внук? Или правнук?       Все это в голове не укладывается. Интересно, какой он? Ну, кроме того, что скептик. На кого он похож? Учитывая степень моей удачливости, на тетю Агату. Или на дядю Генри, нашего семейного сумасшедшего, известного своими кроликами. Учитывая, что близнецы — его дети, наверняка на него.       — Надеюсь, дело выгорит, — сказала Джоан. — Я рада, что она вам верит. Если докажете, что вы — это вы, может, и паспорта настоящие сможете сделать. И домой вернуться.       Домой. Господь всемогущий! Если треть Лондона разбомбили, как сказала Джоан, стоит ли наш дом на своем месте? А да даже если и так — сомневаюсь, что мы сможем туда въехать. Вустеровский корпус накрыло неприятной волной сомнений, да и Дживс выглядел не лучшим образом. Пять тысяч фунтов показались мне суммой не слишком внушительной. Не уверен, что на нее мы можем позволить себе нашу старую квартиру, или вообще хоть какую-то.       — Появится ли у нас такая возможность? — тихо спросил Дживс.       Я притопал к столу и обнял его обеими руками. Думаю, мы оба волнуемся. Не то чтобы нам есть что терять, но Джоан стала нашей тихой гаванью во время шторма, у нас здесь есть крыша над головой и какие-то зачатки дружбы. Мне начал нравиться Сиэтл, хоть он и не похож на настоящую столицу, просто маленький город с толпой народа и высокими зданиями. Признаюсь, что скучаю по столичной жизни. Скучаю по родным местам, но не знаю, сохранились ли они. Стоит ли еще клуб «Трутни», и если да, то пустят ли меня на порог?       Дживса, судя по всему, ждет теплый прием, но Вустеры кажутся мне какими-то врединами. Я вспомнил о тете Делии и старушке Анжеле и чуть не расплакался.       — Все хорошо, Берти, — прошептал Дживс, заметив, что у меня г. на мокром месте. — У нас все будет хорошо.       Джоан, барышня весьма проницательная, заявила, что вчера почти не спала, и почти по-дживсовски незаметно исчезла в спальне. Стыдно распускать перед ней нюни.       — Реджи, а что, если нам некуда возвращаться?       — И все равно это Англия. — Он положил подбородок мне на макушку и погладил по затылку. — Чем бы все ни обернулось, это наш дом, и мы будем вместе — остальное не важно.       Я шмыгнул носом и поднял к нему лицо. Он обнял его ладонями и прошептал:       — Я позабочусь о тебе, Берти. Обещаю.       Он нежно меня поцеловал, а потом еще долго-долго обнимал.       

***

             Пока мы ждали тесты, отчаянно медленно прошла неделя. Посылка прибыла в четверг — в тот же день прибыл и счет из больницы. Надеюсь, если мы докажем свои личности всем заинтересованным, то получим пять тысяч фунтов, расплатимся по счету и забудем обо всем этом навсегда.       В понедельник мисс Барр объявила, что в субботу к ней придут друзья.       — Костюмированная вечеринка в честь Хэллоуина? — спросил мистер Вустер.       — Нет. Самайн. Проведем ночное бдение в честь предков. Можете поучаствовать, если хотите, но не думайте, пожалуйста, что я вас к чему-то принуждаю.       Мы не были уверены, что хотим участвовать в чем-то настолько откровенно языческом. Сама идея показалась мне слишком далекой и непонятной, но я никогда не видел, чтобы мисс Барр вытворяла что-нибудь бессмысленное, не считая ее обычного странноватого поведения. Она сказала, что будет много еды, историй о почивших друзьях и близких, а потом просто разговоры до утра.       — В четыре утра все уже просто тупо сидят. — Она сухо улыбнулась.       Работа в офисе оказалась гораздо более изматывающей, чем можно было предположить. Вместо того, чтобы, получив задание, спокойно его выполнять, я должен пройти через множество идиотских процедур, направленных не на достижение цели, а на то, чтобы задействовать как можно больше людей. Играющая из колонок популярная музыка не похожа ни на то, к чему я привык у мисс Барр, ни на те забавные мелодии, к каким испытывает слабость мистер Вустер — ей не хватает как глубины содержания, так и артистичности исполнения. Я хочу просто в тишине сосредоточиться на работе. Коллеги мои, по большей части, — солидные представители среднего класса, твердо стоящие на ногах. Я не заметил ни пирсинга, ни татуировок, ни синих волос. Только познакомившись с ними, я понял, насколько богемный у мисс Барр круг друзей. Более или менее это было понятно с самого начала, но, не видя вокруг никого, не принадлежащего к субкультуре Сиэтла, я начал считать внешний вид окружающих в какой-то степени нормой.       Домой я возвращаюсь более уставшим, чем должен бы. Камердинером мне приходилось работать дольше, к тому же, та работа подразумевала физический труд. Но тогда я сам распределял время и все держал под контролем. Даже внезапные путешествия не выбивали меня из колеи, а поздние возвращения мистера Вустера из клуба оставляли время на досуг и отдых, даже если я ждал его возвращения. В офисе я не контролирую ничего и работаю в полнейшем хаосе. Я всегда любил точность и аккуратность, а тут понял, когда в последний раз приходилось выполнять задания под настолько бестолковым руководством — на войне. Неприятное сходство.       Мистер Вустер большую часть дня разучивает музыку, а вечера проводит на репетициях с группой. Сказал, концерт уже седьмого ноября, поэтому им приходится собираться каждый день.       — Я должен их нагнать. Они потрясающие, Реджи, думаю, тебе понравится.       На репетициях он сильно устает, хотя его коллеги из уважения к его состоянию чаще устраивают перерывы. Судя по всему, ему там нравится. О перкуссионистах говорит просто с обожанием: «Да они танцуют с этими своими барабанами». Мисс Барр сказала, что на их музыку оказали влияние несколько так называемых готических групп, которые уже успели мне понравиться, так что концерта я жду с нетерпением.       Боюсь, однако, что ситуация с Фондом Финк-Ноттлов может потребовать нашего отъезда еще до концерта, который планируется как раз на эти выходные. Тогда же заканчивается и мой контракт с фирмой. Будучи камердинером, я без проблем подал бы заявление об уходе, если бы ожидал кардинальных перемен в жизни, но мне вовсе не хочется покидать с таким трудом найденную работу раньше времени, да и друзья мистера Вустера не найдут ему замену за неделю. Он твердо заявил, что не оставит их после всего, что они сделали, чтобы его заполучить. Он предупредил своих приятелей, что обстоятельства изменились и он может сорваться внезапно. Они приняли это с достойным хладнокровием, учитывая, что клавишник им нужен и найти нового будет непросто.       Весь субботний вечер мисс Барр готовилась к ночному ритуалу. Гости должны собраться до заката. В гостиной сделали перестановку. Мисс Барр достала откуда-то огромное количество церемониальных свечей, сувениров и фотографий разной степени давности — от сепии начала двадцатого века до относительно недавних. Стол накрыли несколько более торжественно, чем для ceilidh. Каждого вошедшего мисс Барр встречала со стаканом виски.       Гости вели себя спокойно, но весело. Собралось семь человек. Мисс Барр снова пригласила нас принять участие в вечере. Мистер Вустер сказал, что его раздирает любопытство, и признаюсь, что любопытно было и мне. Поговорили о грядущей зиме и сути мероприятия. Перед алтарем поставили огромную тарелку еды — для предков, — а вокруг мисс Барр расположила сувениры и фотографии, рассказывая, кто на них изображен, и зажгла перед ними свечи. Дедушки и бабушки, прадедушки и прабабушки, дяди и тети, друзья, которых она потеряла в детстве или совсем недавно. Кто-то удостоился отдельной истории. Во время ужина гости доставали принесенные с собой фотографии, ставили перед алтарем и зажигали свечи. Истории часто сопровождались слезами. Но еще чаще воспоминания были приятными и вызывали всеобщий смех. Один юноша, как выяснилось, прошел через войну; он говорил о погибших друзьях, и я слышал в его голосе те же эмоции, что когда-то испытывал сам. Женщина, моложе мисс Барр, но старше меня, совсем недавно потеряла мать и горько плакала. Окружающие обнимали ее и утешали. Истории продолжались, и я все больше и больше поддавался настроению. Меня трогало простое человеческое участие, не омраченное хитростью и притворством.       И еще я понял, что мне тоже есть что сказать — как и мистеру Вустеру, судя по выражению его лица. В каком-то смысле, меньше, чем два месяца назад мы потеряли всех своих родных. Ни один из нас так и не оправился от этой потери. Рассказ, несомненно, выявит кое-какие подробности нашего здесь появления, но, кажется, шило из поговорки и так в скором времени проколет мешок. Если нас признают живыми, это, конечно, привлечет внимание публики. Гарри тоже так считает. Так что мистер Вустер зажег свечи и принялся рассказывать о своей семье и друзьях, заставив присутствующих хохотать над абсурдностью ситуаций, в которых он так часто оказывался. Он говорил не только о тех, кто был жив во время того случая в парке, но и о своих родных и близких, которых потерял до этого. Он положил на алтарь книгу, которую принес Гарри, и сказал несколько прочувствованных слов о мистере Тодде.       Для моей собственной истории слова оказалось подобрать сложно, но чем дольше я говорил, тем больше понимал, что сказать их нужно. Помогло влияние момента. В детали я вдаваться не стал; назвал имена родных, друзей и тех, с кем служил и кто пал в битве. Я рассказал, что они для меня значат, рассказал о юноше, который спас мне жизнь и погиб в газовой атаке. Я не сразу понял, сколько эмоций высказал, и вовсе не собирался в них настолько вдаваться, но чуть не разрыдался в процессе. Раньше я ни с кем не делился подробностями своего ранения, и говорить оказалось больнее, чем я ожидал. Мистер Вустер повернулся ко мне и крепко обнял. Я вцепился в него изо всех сил, чувствуя одновременно боль потери, благодарность ему за его любовь и судьбе за то, что мы вместе. Мисс Барр села с другой стороны и положила ладонь мне на плечо, предлагая помощь, но не навязывая ее. Ей я тоже был благодарен, потому что к такому катарсису оказался совсем не готов.       Наконец, когда все сказали все, что хотели, мы произнесли короткую молитву «за тех, кто ушел до нас» и подняли тост виски. Учитывая, что мы с мистером Вустером рассказали, неудивительно, что на нас тут же посыпались вопросы. Сначала, конечно, никто не поверил, но мисс Барр рассказала, что видела своими глазами, и никто не объявил ее лгуньей. Похоже ее сильно уважают, но все равно это удивительно.       Перевалило за полночь, и мы перешли к байкам. В основном, это были традиционные сказания Ирландии, Шотландии и Уэльса, смешнее и гораздо менее пристойные, чем я думал о них раньше. Все много смеялись и еще больше пили, и в квартире царил теплый дух товарищества. Как и предупреждала мисс Барр, к четырем утра начались глупости, и легенды сменились анекдотами.       На рассвете свечи убрали. К этому времени все уже, в основном, протрезвели. Перед уходом гости еще раз подкрепились и снова спели «За всю честную компанию» — подходящее завершение для такого вечера. Мы с мистером Вустером подпевали. Сувениры и фотографии гости забрали с собой. Мисс Барр обняла каждого на прощание. Потом я помог ей с уборкой.       — Спасибо, Джоан, — сказал я ей. — Я не знал, чего ожидать, но получилось весьма прочувствованно.       — Никогда ничего такого не делал, — добавил мистер Вустер. — Я думал, язычники дьяволу поклоняются, и все такое, но это… ну, это было меньше всего похоже на поклонение дьяволу.       — Не за что. Я ценю то, что вы присоединились к нам и поделились своей историей. Спасибо за это. Я понимаю, тяжело, должно быть, говорить о таком перед толпой незнакомцев.       — Не настолько, как мне казалось, — сказал мистер Вустер. — Я просто начал, а дальше само пошло.       Он повернулся ко мне:       — Реджи, старина, ты как? Это было слишком для тебя, да?       — Я в порядке, Берти, — сказал я, убирая последнюю тарелку.       Не похоже, чтобы он мне поверил, но мисс Барр пожелала нам хороших снов, и мы ушли к себе, где и упали друг другу в объятия, вымотанные за ночь.       — Я почти ничего этого не знал, — признался мистер Вустер. — Из всей твоей родни я только про Мейбл знал, ну, и про дядю Чарли, конечно. А эти ребята, с которыми ты служил, и тот, кто тебя спас, — хотел бы я сказать ему спасибо, Реджи, очень хотел.       Он нежно и успокаивающе меня поцеловал.       — Я благодарен всем, кто помог тебе оказаться здесь со мной.       Я лежал у него на груди и слушал, как бьется его сердце.       — Все, что случилось сегодня, только напомнило мне лишний раз, как нам повезло, а «ты для меня, что пища для людей, что летний дождь для жаждущего стада».       — Снова Шекспир?       — Шекспир.       Он хмыкнул.       — Я люблю тебя до чертиков, старина, но иногда ты слащавый, как la Бассет.       И чмокнул меня в макушку. Снова дразнится, ну и пусть. Признавать это вслух я не собираюсь, но он и так узнал, что я романтик в душе, когда нашел коллекцию романов Рози М. Бэнкс и понял, что принадлежала она вовсе не моей тетке. Я научился не прятать от него эту сторону своей натуры.       — И это хорошо, — прошептал он. — Когда речь заходит о тебе, я еще слащавее.       

***

             В среду Финк-Ноттл-Пастернак написала снова. Она нашла Дживсового родственника, отправила ему тест, и результат показал, что Дживс — это Дживс. Точнее, либо он, либо его прямой потомок по мужской линии, но, так как других Дживсов они не теряли, остается только тот самый Реджинальд Дживс.       — Реджи, ты не говорил, что этот парень — член парламента! — Я покачал пораженной вустеровской тыковкой. — Похоже, премьер-министр Дживс у нас появится скорее рано, чем поздно, да?       — Видимо, Обри Дживс — правнук моего кузена Роберта, — сказал Дживс, не отрывая глаз от письма. — К несчастью, лорд Яксли совсем не желает сотрудничать, и еще меньше сейчас, когда моя личность установлена со всей возможной достоверностью. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак пишет, он уверен, что мы замышляем отобрать у него титул и земли.       — Ха! — усмехнулся я. — Я двадцать пять лет прекрасно обходился без титула, так что этот лорд может засунуть его себе куда пожелает.       Все это меня неслабо задело. Это называется возвращение в лоно семьи? Тоже мне. Я почувствовал себя одиноким и нелюбимым на семейном фронте. Я надеялся хотя бы на дружеское расположение, но от этих подозрений и острой неприязни вустеровский дух знатно поувял. Группа незнакомцев в чужом городе приняла меня теплее, чем Вустеры.       — Похоже, этот мистер Дживс намеревается прилететь в Сан-Франциско и обратиться в Генеральное консульство Великобритании, чтобы выправить нам документы, — сказал Дживс. — Но это будет не раньше середины следующей недели.       Он поднял на меня пораженный взгляд:       — Член парламента…       — Но мы же в Сиэтле, — сказал я. — Как мы туда доберемся? Может Финк-Ноттл-Пастернак прислать нам уже пять тысяч фунтов? Тогда хотя бы на дорогу хватит.       Он наградил меня поднятием брови средней степени строгости.       — Миссис Финк-Ноттл-Парсинак предложила выслать нам деньги, как только я ее заверил, что у нас есть необходимые документы для их обналичивания. Мы получим их завтра вечером в американской валюте.       — О, ну тогда здорово.       Должен признаться, это меня слегка подбодрило.       — И она сама приедет вместе с мистером Дживсом, — добавил он.       Я посмотрел на него непонимающе:       — У нее же только что брат умер?       Он кивнул.       — Ты прав, Берти, но, похоже, завещанием есть кому заниматься, а похороны прошли через два дня после смерти. Других важных дел у нее нет, и она очень хочет нас увидеть — так она сказала.       — Что ж… Думаю, Джоан будет только рада наконец указать нам на дверь.       Джоан умотала куда-то с друзьями и вернуться должна только завтра. Подозреваю, она просто решила дать нам время побыть наедине. У нас это редко получается, так что это чертовски благородно с ее стороны, особенно среди недели, когда абы у кого не заночуешь. Конечно, она не обязана всего этого делать.       — Она к нам так добра. Надеюсь, мы сможем когда-нибудь ей отплатить, что скажешь?       — Обязательно, Берти, обещаю.       Дживс встал из-за стола, подошел к дивану, где я сидел, опустился передо мной на одно колено и взял мои ладони в свои, глядя мне в глаза. Я удрученно уставился в коврик под ногами.       — Мне жаль, что лорд Яксли ведет себя неразумно, — мягко сказал он. — Чем бы ни закончилась эта история, мы будем вместе. Моя семья — это ты, Берти, и я люблю тебя безмерно.       Ну вот, как всегда. Даже говорить ничего не пришлось, а он уже tetigisti своей acu самой сути. Я притянул его в объятия.       — Я так по ним скучаю, Реджи, — пробормотал я, думая о тети Делии и Анжеле, и даже о балбесах близнецах. — Я только хочу, чтобы те Вустеры, что еще остались, терпели меня рядом. Я что, многого прошу? Что я, такое уж большое пятно на теле рода человеческого?       Да, от меня часто мечтали избавиться поскорее, но никогда не думал, что они меня ненавидят или желают остаться одному на всем белом свете. Не то чтобы я совсем один, у меня же Дживс есть, но я привык к переизбытку родственников, от которых нужно прятаться, если понимаете, о чем я.       Он поцеловал меня в щеку и взял мое лицо в ладони.       — Никакое ты не пятно, — твердо заявил он, пронзая меня серьезным взглядом. — Если они тебя не захотят — они глупцы и тебя не заслуживают. Я не знаю, как моя семья и Финк-Ноттлы отреагируют на то, что мы любовники, но лелею надежду, что они нас примут. А значит, моя семья — это и твоя семья тоже.       Если молодое поколение Дживсов похоже на моего Дживса, то они народ что надо. Но ставить на это последнюю рубаху я бы не стал, конечно.       — Если что, у меня есть Джоан, да? По-моему, она прекрасно справляется с ролью тети.       Ей я, кажется, нравлюсь, и она не спешит выглядывать все мои недостатки.       Дживс просиял.       — Подозреваю, ей эта идея понравится. Она и впрямь относится к нам с привязанностью.       — Интересно, увидим мы ее снова?       Вряд ли у нее хватит денег на путешествие в Англию, а если мы не придумаем, на что жить, то и у нас не хватит.       — Берти. Мы еще никуда не уехали. Давай не будем беспокоиться об этом раньше времени.       Я кивнул.       — Конечно, ты прав. Ты всегда прав.       Он встал и помог мне подняться на ноги.       — Пойдем спать. Уже поздно, а у меня завтра много дел.       Я обнял его и положил подбородок ему на плечо.       — Реджи, я уверен, пока мы вместе, у нас все будет хорошо, что бы ни случилось.       — Узнаю своего Бертрама Вустера.       

***

             Мой контракт с фирмой истек в пятницу. Я еще никогда так не радовался окончанию работы. От мысли, что придется снова заниматься чем-то подобным, я испытываю смутное раздражение. Однако, ближайшая среда в очередной раз круто изменит нашу жизнь, так что я выбросил из головы лишние мысли. Мы получили деньги от Фонда Финк-Ноттлов и оплатили больничный счет и долг мистера Вустера за электропианино. На дорогу до Сан-Франциско деньги тоже остались. Как минимум, скоро мы будем в Англии — если миссис Финк-Ноттл-Парсинак и мой дальний родственник проявят хоть каплю щедрости. Надеюсь, я найду обстановку там достаточно знакомой, чтобы выбрать более подходящее мне занятие. Профессия камердинера навсегда канула в прошлое, но эти навыки наверняка можно применять и в других обстоятельствах.       Концерт, на котором должен играть мистер Вустер, запланирован на вечер субботы. Чтобы как следует подготовиться, приехать к Умбре и Ингмару он должен сразу после полудня. Их группа играет второй из трех коллективов, и работы будет много. Нужно перевезти оборудование, инструменты, расставить все по сцене и настроить. Мы с мисс Барр предложили, по ее словам, «поработать техниками», но она, конечно, ничего тяжелого поднимать не станет. Музыканты оценили возможность воспользоваться автомобилем, в который неожиданно для всех поместилось довольно много оборудования.       Когда мы подъехали к месту проведения мероприятия, хэдлайнеры были уже там. Они приехали в Сиэтл вчера, чтобы дать здесь один концерт. Очевидно, они довольно популярны, и я несколько удивился, когда узнал, что группа Ингмара и Умбры будет выступать у них, что называется, на разогреве. Еще одна команда, выходящая на сцену первой, по словам мисс Барр, «далеко не впечатляет». Она явно не горит желанием их слушать, но на что не пойдешь ради друзей.       Меня представили другим членам группы: высокому худому азиату по имени Пол, с черными собранными в длинный хвост волосами, комплекцией похожему на мистера Вустера, и рыжеволосой женщине, которая попросила называть ее Драконом. Те самые перкуссионисты, о которых мистер Вустер отзывался с таким энтузиазмом.       — А ты, значит, тот парень, о котором Берти трещит без умолку, — с широкой улыбкой сказала Дракон.       Я кивнул. Все еще странно признавать это вслух, да еще и человеку, которого вижу впервые в жизни.       — Везунчик. Он очарователен. Я б его у тебя отбила, не будь он голубым, как майское небо, и влюбленным до чертиков. — Она подняла сумку с маленькими барабанами. — Понимаю, что он в тебе нашел. Ты горяч.       Глядя, как она уносит сумку на сцену, я думал над ее словами.       Я помог Полу и Дракону расставить несколько огромных барабанов, множество другого оборудования для установок, три больших двухсторонних барабана и японские «тайко». Последние я хоть и слышал, но вживую никогда раньше не видел. Самый большой барабан, почти метр в диаметре, установили по центру. Два других, ненамного меньше, — по сторонам от центрального. Первой группе требовалось минимум инструментов, так что почти все место на сцене заняли группа мистера Вустера и хэдлайнеры, оставив крошечный свободный участок.       Прежде чем открыть двери для посетителей, музыканты принялись настраивать все инструменты, и я понял, почему мисс Барр отзывалась о первой группе без энтузиазма. Мало того, что мелодии сложно было назвать благозвучными, так они еще и в ноты не всегда попадали. Я решил, что они друзья владельцев зала.       Мисс Барр протянула мне пару ватных катышков:       — Вот, возьми.       — Что это?       — Беруши.       — Я могу понять, почему они мне понадобятся, но я все же хотел бы услышать Бертину группу.       Она улыбнулась.       — Они только заглушат самое страшное. Все будет прекрасно слышно и с ними. Через усилители инструменты звучат гораздо громче того, к чему ты привык — если только ты не ходил по выходным на увертюру «1812 год».       Учитывая, что там в финале из пушек стреляют, я испугался худшего.       После настройки инструментов — настолько громкой, что завибрировало все здание, — мистер Вустер подбежал к нам на пару минут.       — Я должен переодеться в сценический костюм. — Он бросил на меня тревожный взгляд. — Тебе он вряд ли понравится, ты же вянешь от гардеробных изысков, ну, а по мне, он здоровский. Пол одолжил, у нас с ним один размер.       — Сценический костюм, — скептически повторил я.       Он кивнул.       — Прямо пиратский. Как маскарадный. — Он послал мне сияющую улыбку и сказал мисс Барр: — А тебе понравится.       Признаюсь, я почувствовал себя застигнутым врасплох. Члены основной группы уже переоделись и выглядели просто нелепо, поэтому костюм мистера Вустера меня весьма и весьма обеспокоил.       — Мне пора. — Он клюнул меня в щеку. — Ингмар хочет, чтобы мы переоделись до запуска.       — Удачи, Берти, — сказала мисс Барр. — Порви их.       Она ободряюще его приобняла, и он убежал за сцену.       — Можешь занять столик, — сказала она мне, объявив, что собирается пробраться к сцене. — Ты, наверное, не хочешь провести на ногах все время, да и танцевать вряд ли под это станешь. Я точно буду, пусть мне и придется расплачиваться за это три дня.       Она оставила сюртук в гримерке и осталась в отвратительном бордовом жилете с золотыми блестками, с голыми руками и слишком глубоким décolletage, в черных джинсах и тяжелых, почти до колен сапогах с застежками в виде черепов и скрещенных костей. Обычное свое ожерелье из нескольких подвесок она сменила на черный кожаный ошейник с шипами.       — Думаю, я составлю тебе компанию.       Она наградила меня сияющей улыбкой и за руку повела к выбранному месту. Я хотел бы увидеть выступление мистера Вустера, а несколько столиков стоят у самой дальней стены зала, и обзор оттуда закроется стоящими впереди зрителями. Мы встали у невысокой сцены рядом с клавишами мистера Вустера и оперлись на ограду, как раз когда начали запускать людей. Хорошо, что мы успели занять места, потому что зал заполнился быстро, и нас тут же прижали со всех сторон. Непонятно, как можно танцевать в таких условиях, но, если вспомнить те скачки и кривляния, что проделывала мисс Барр под свою любимую музыку, — для них места хватит и здесь.       Окружающие были одеты еще более чудно и вызывающе. Я такое только на маскарадах видел. Я бы не удивился, если бы заметил куклу в форме задней части лошади. Мисс Барр на их фоне выглядит не так уж странно. Когда на сцену вышла первая группа, я заметил выходящих в зал с правого края сцены Ингмара и Умбру. Ингмар, как можно было предположить, оказался светловолосым, высоким и широкоплечим мужчиной с аккуратно подстриженной белой бородой. Он словно сошел со страниц скандинавской саги. Умбра — миниатюрная женщина с каштановыми волосами и карими глазами. Оба были одеты, как выразился мистер Вустер, «по-пиратски», но в сравнении с окружающими выглядели чуть ли не по-царски, хоть и сияли слишком ярко. Костюм мистера Вустера оказался в таком же стиле: черный бархатный фрак с ярко-синей тесьмой, такая же рубашка с синей отделкой, черные брюки, в которых он показался мне еще худее, и пара высоких ботинок. Завидев нас, он просиял и махнул рукой в сторону бара.       В целом все оказалось не так оскорбительно, как я боялся. По крайней мере, ему идут цвета, а в свете софитов костюм скрепя сердце можно посчитать подходящим случаю. Мне мистер Вустер больше нравится в вечернем фраке и белой бабочке, но здесь они, конечно же, не к месту.       Оценка мисс Барр способностей первой группы оказалась вполне справедливой. Не то чтобы они были совсем ужасными, но и я не стал бы их слушать, если бы группа мистера Вустера не выступала сразу после них. Нужно будет поблагодарить мисс Барр за беруши.       — Они кое-чему научились с тех пор, как я их слышала в последний раз, — проорала она мне в ухо, когда они, скрепя и стеная, перешли ко второй песне. Неужели им никто еще не предложил уроки музыки? Зрители пребывали примерно в таком же восторге, как и мисс Барр, но вежливо (а может, из жалости) хлопали после каждой песни.       Мистер Вустер проложил себе путь сквозь толпу и встал рядом со мной, одарив широкой улыбкой и предложив пластиковый стаканчик:       — Реджи, старина, может, это скрасит твою горечь от созерцания меня в столь роскошном одеянии?       Я сделал глоток и понял, что это виски с содовой.       — Может быть. Приберегу свое мнение до тех пор, пока стакан не опустеет.       Он засмеялся, и я улыбнулся. Он очень красив даже в этом костюме. Ему приходилось одеваться и хуже. Перед моим мысленным взором проплыла задняя часть лошади. Он оперся на меня, и я обвил рукой его талию, слегка нервничая.       — Волнуешься?       Он кивнул.       — Немного. Ребята круты неимоверно, боюсь, я испорчу им всю малину. — Он сделал большой глоток. — Умбра сказала пропустить стаканчик для храбрости. Надеюсь, поможет.       — Уверен, Берти, ты со своей ролью справишься. Тебе абсолютно не о чем волноваться.       Он серьезно работал все это время, домой возвращался совсем без сил. Ничуть не сомневаюсь, что он вложит в выступление свое сердце и получится все замечательно.       Через двадцать минут концерта я уже был уверен, что даже спать на полу лесопильного завода в рабочую смену было бы приятнее. Зрители захлопали живее, но скорее всего потому, что группа наконец уходит.       — Реджи, мне пора, — сказал мистер Вустер. В ушах у меня все еще шумело от какофонии покинувшей сцену орущей чумы.       Он поднял ко мне лицо и мягко поцеловал.       — Ты справишься великолепно, — заверил я его.       Несколько минут спустя группа вышла на сцену, и свет убавили. Пол и Дракон встали по сторонам от самого большого барабана, подняв руки в ожидании, застыв в элегантных позах. Мистер Вустер нервничал, но смотрел на Умбру, ожидая знака. И тут зал заполнили звуки скрипки, усиленные динамиками. После восьми тактов вступили ударные: вихрь острых, напряженных хореографических движений между тремя барабанами. Пульсация звука была такой мощной, что пронзила все мое тело. Умбра завела плач и стенания, которые тут же трансформировались в энергичное переложение O Fortuna из Carmina Burana, и зрители взревели. Когда в громе аплодисментов началась вторая композиция, мисс Барр наклонилась и проорала мне в ухо:       — Меньше чем через час у Берти будет толпа групи, я тебе гарантирую.       — Групи? — проорал я ответ.       — Помнишь женщин, влюбленных в Рудольфа Валентино?       Я кивнул.       — Ну вот, только с готикой.       Я попытался вообразить себе это сочетание. Конечно, женщины никогда не обделяли мистера Вустера вниманием, но от мысли, что он снова может оказаться в его центре, мне стало нехорошо. Останется ли он со мной, если сможет выбирать между самыми прекрасными женщинами и юношами? Я отбросил страх и решил, что буду считать его любовь ко мне настоящей и вечной. Под звуки музыки, при виде любимого на сцене все страхи покинули мое сердце.       Другие музыканты выступали превосходно, но я смотрел только на него. Первое волнение прошло, он расслабился, прикрыл глаза и играл так, как я никогда не видел, чтобы он играл. Фортепиано в нашей лондонской квартире звучало часто, и я наслаждался этими минутами, несмотря на его тяготение к глупым популярным песенкам. Но здесь, на сцене, он — музыкант, совершеннейший исполнитель, полностью погруженный в свое дело. В свете прожекторов он был прекрасен до боли, он меня покорил, заворожил монотонными движениями в такт с ритмом всего зала, ритмом, пронзающим меня до основания.       Из тех сорока пяти минут я не помню почти ничего, кроме того, что музыка была великолепной, хоть и оглушающей. Я стоял у края сцены и не отрывал глаз от мистера Вустера. Через десять минут я в очередной раз безнадежно влюбился. Краем глаза я видел, что мисс Барр энергично выплясывает рядом.       После окончания музыканты быстро убрали со сцены свои инструменты, чтобы освободить место для основной группы, и спустились в зал, окруженные толпой обожателей. До следующего выступления пятнадцать минут, значит, мистер Вустер скоро к нам присоединится. Со своего места у сцены я наблюдал, как он общается с поклонниками. Один юноша подал ему бутылку воды и, пока они разговаривали, стоял слишком близко, положив ладонь мистеру Вустеру на талию. Меня накрыло волной обжигающей ревности. Мисс Барр вернула меня на землю, дернув за рукав.       — Реджи, все хорошо. Мальчик с ним флиртует, но Берти об этом и не подозревает. Он тебя совершенством считает, тебе не о чем волноваться.       Я воззрился на нее с любопытством.       — С чего ты взяла, что я волнуюсь?       — Если бы взглядом можно было убивать, от парня бы уже осталась кучка тлеющего пепла.       — Не знал, что у меня все на лице написано.       Похоже, в последнее время многие мои защитные реакции перестали работать. То ли мисс Барр научилась видеть меня насквозь, то ли меня теперь в принципе видно насквозь.       Она улыбнулась мистеру Вустеру, с сияющей улыбкой протиснувшемуся к нам сквозь толпу.       — Реджи! — Он бросился мне на шею, горячий и потный, с мокрыми волосами. — Это было потрясающе!       Мне оставалось только обнимать его и улыбаться в ответ.       — Ты был великолепен. Как я и говорил.       — По-моему, тебе там понравилось, — сказала мисс Барр. Он перевел на нее свой сияющий взгляд.       — Клянусь Юпитером, так здорово мне от музыки никогда раньше не было. — Он посмотрел на меня: — Даже уходить не хотелось. Думаю, мне бы понравилось зарабатывать этим на жизнь.       Прежде чем я смог ответить, он быстро меня поцеловал и продолжил:       — Не волнуйся, старина. Если мы сможем осесть в Лондоне, я целиком «за». А если нет, я бы вернулся сюда и продолжил играть с ребятами.       Глубоко в душе я знал, что так и будет, что музыка сделает его счастливым. Если он этого хочет, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуться сюда, а Лондон, как он мог бы сказать, мы «засунем куда подальше».       Разомкнув объятия, я снял с него тяжелый фрак и положил на край сцены. Он облегченно выдохнул.       — О, так намного лучше. Там так жарко, не поверишь.       — Давай выйдем на улицу. — Я указал на дверь за лестницей и прихватил с усилителя бутылку воды. — Снаружи гораздо холоднее, быстро остынешь.       Он энергично закивал и взял меня за руку.       На улице он оперся спиной о стену и вздохнул. От его тела волнами исходил горячий воздух. Бутылку воды он выпил почти залпом. Вокруг нас кучками стояли люди, разговаривали и курили.       Отставив бутылку, мистер Вустер выпрямился и заключил меня в объятия.       — Должен тебе признаться, Реджи, — пробормотал он мне в ухо, — что все это дело меня изрядно взбодрило. Найти бы сейчас укромное местечко…       У меня в груди словно вспыхнули искры. Я прижался к нему всем телом и совсем забыл, что вокруг люди. Мы целовались, сколько хватило воздуха. Когда я убирал с его брови влажный локон, то услышал мужской голос:       — Бля, парни, снимите комнату!       Я испуганно поднял голову и только увидел, как молодая девушка ему отвечает:       — Ты что, шутишь что ли? Это же горячо. Продолжайте, ребята.       Я покраснел до корней волос, и мистер Вустер тоже. Не говоря ни слова, я схватил его за руку и утянул обратно в помещение.       — Никогда. Никогда мы больше не будем делать этого на людях.       Он засмеялся, все еще смущенный.       — Что, даже на свадьбе не поцелуешь?       — Берти! — Вопрос заставил меня колебаться между раздражением и восторгом. — Ты же знаешь, что поцелую. Я не это имел в виду.       На разговоры времени не осталось, потому что на сцену вышли хэдлайнеры. Мы протиснулись к мисс Барр. Остаток вечера прошел как в тумане; я помню чудесную музыку, но гораздо чудеснее было ощущение прижатой ко мне спины и мистер Вустер в моих объятиях, раскачивающийся в такт музыке.       Когда последний аккорд утонул в аплодисментах, пора было собирать инструменты и разъезжаться. Умбра поблагодарила нас за помощь.       — Жаль, что вы уезжаете, ребята. Берти, ты лучший клавишник из всех, что у нас были, трудно будет найти замену. С тобой мы бы многого добились.       — Мне тоже очень жаль, старушка, — ответил он, наматывая на локоть шнур. — Если у нас ничего не выйдет, мы вернемся, и я буду просто счастлив сыграть с вами снова.       — Оставайся на связи, — добавил Ингмар. — Мы хотим знать, как у вас все сложится. И всегда будем рады принять тебя обратно. — Он похлопал мистера Вустера по плечу своей огромной ручищей.       — Нам негде будет остановиться, — заметил я. Не хочется снова докучать мисс Барр.       — Да ладно, — фыркнул Ингмар. — У вас есть друзья. Джоан, конечно, будет рада получить назад свою квартиру, но вам всегда будет где остановиться в Сиэтле — на время или навсегда. Мы вас по кругу пустим, если понадобится, пока не осядете.       — Спасибо, — сказал мистер Вустер, очевидно, тронутый этим заявлением. Признаюсь, оно и меня тронуло.       Домой мы вернулись ближе к половине шестого утра, до крайности изможденные. Мое тело продолжало вибрировать от силы звука, а в ушах звенело, несмотря на беруши. Мисс Барр прохромала в спальню, и я услышал, как на пол упали ботинки и отчаянно скрипнула кровать. Мистера Вустера я отправил в душ: он сильно вспотел, так будет лучше для нас обоих.       Забравшись под одеяло, он меня обнял обеими руками и глубоко поцеловал.       — Хочу тебя ужасно, — пробормотал он мне в ухо.       — Джоан спит за стенкой, — напомнил я, не совсем уверенный, что меня это сейчас волнует.       Он усмехнулся.       — А мы тихо. И ты что, не слышишь? Она уже храпит.       Он замер, и в звенящей тишине я действительно услышал тихий храп.       — Уверен?       — Еще бы я был не уверен, — ответил он, стягивая с меня пижаму.       Мгновение спустя мы прижимались друг к другу обнаженной кожей и весьма энергично целовались. Он был сильно возбужден, и скоро скользнул в меня; я тихо застонал и прижал его к себе. Мы двигались вместе, задыхаясь от желания. Он целовал меня снова и снова, звал по имени и признавался в любви. Я что-то шептал ему в ответ, растворяясь в блаженстве с каждым толчком, глубоко и сильно пронзающим все тело. Мы вели себя тихо, но весьма пылко, и закончилось все очень быстро. Я лежал под ним блаженно обессиленный и тяжело дышал.       Уже засыпая, я услышал тихий шепот:       — Реджи, ты же выйдешь за меня, когда мы найдем, где это можно сделать, правда?       — Да, — ответил я, улыбаясь и чувствуя, как сердце разрывается о любви. — И ничто на свете меня не остановит.       

***

             В воскресенье мы встали поздно. Завтрак-обед я пошел готовить уже после полудня, мисс Барр все еще спала. Из спальни она, шатаясь, вышла во втором часу и провела в душе по меньшей мере минут тридцать. Я сделал ей чай, наконец осознав, почему ей тяжело было вчера на концерте и почему она долго будет восстанавливать силы.       Во вторник утром нам с мистером Вустером нужно сесть на поезд, чтобы в среду прибыть в Сан-Франциско; до этого многое нужно сделать. В первую очередь, собрать то небольшое количество личных вещей, которыми мы обжились за два месяца в Сиэтле. К счастью, даже по воскресеньям автобусы ходят без перебоев. Все наши вещи должны уместиться в две ручные сумки, если упаковать аккуратно. Мистер Вустер спросил, не хватит ли нам денег на аудиоплеер наподобие как у мисс Барр, и мы нашли модель подешевле.       Вернувшись с покупками, мы снова вышли, предоставив мисс Барр возможность отдохнуть в тишине. У нас осталось немного денег, так что мы поужинали в кафе неподалеку от магазина подержанной книги, где прикупили кое-что в дорогу.       Понедельник прошел в сборах и уборке. Повсюду в квартире мы оставили следы своего пребывания — нужно было возвратить вещам их первозданный вид. Мы обменялись письмами с миссис Финк-Ноттл-Парсинак и мистером Дживсом: я написал, чтобы нас ожидали в среду. Мистер Вустер провел какое-то время с мисс Барр, записывая на плеер свои любимые песни и немного музыки для меня.       Вечером мне позвонил незнакомый мужчина, представившийся журналистом, и задал множество вопросов по поводу нашего путешествия из Лондона 1924-го года в Сиэтл. У меня не было большого желания с ним разговаривать, поэтому я записал его имя, газету и телефонный номер, и мы распрощались. Я не понял, откуда у него мой номер, и меня это несколько встревожило. Я позвонил Гарри; он посоветовал проявлять осторожность, но заметил, что для нас публичность — неплохой способ заработать. Еще он предложил в этом вопросе положиться на Фонд Финк-Ноттлов и мистера Дживса, что показалось мне вполне разумным. Позже вечером Гарри заскочил попрощаться и пожелать нам удачи.       Мы пригласили мисс Барр на ужин, чтобы хоть как-то отблагодарить за дружбу и помощь. Уверен, что любой подарок она посчитала бы лишней тратой денег. А приглашение ее обрадовало, хоть передвигалась она пока с трудом. Она тяжело опиралась на трость, и мы шли медленно, подстраиваясь под ее шаг. За ужином мы много смеялись и не говорили об утреннем отъезде.       Дома мы упаковали последнее и особенно аккуратно отнеслись к синтезатору мистера Вустера. В ту ночь мы оба плохо спали, беспокоясь о том, что ждет нас в Сан-Франциско.       Утром мисс Барр привезла нас на вокзал. Тот же, с которого отъезжал когда-то мистер Вустер, когда путешествовал по Америке, только уже поизношенный. Здание оказалось в тупике рядом со стадионом, на юге старой и грязной нижней части города. Мисс Барр припарковала машину и осталась с нами в зале ожидания, после того как мы купили билеты. Ей тяжело вставать так рано, но она настояла, что подвезет нас и нам не нужно ехать на автобусе. Трудность возникла, когда мы не смогли сдать в багаж музыкальный инструмент. Мисс Барр предложила переслать его почтой, когда мы обзаведемся собственным адресом. Учитывая обстоятельства, это был единственный вариант.       — Если все пойдет по плану, — сказала она, — избавьтесь от паспортов и грин-карты, чтобы никто не узнал, что они вообще у вас были. Порвите их или сожгите. Вам грозят большие неприятности, если у вас найдут хотя бы кусочки, по которым все будет понятно.       — Мистер Дживс обещал посодействовать нам в получении легальных документов, — сказал я.       — Ну вот. Фальшивки вам в карманах нужны меньше всего.       — А если ничего не получится? — спросил мистер Вустер.       Мисс Барр протянула мне клочок бумаги.       — Номера моих друзей в тех краях. — Она указала на звездочку у одного из номеров. — Олруна самая милая. Будут неприятности — позвоните ей и скажите, что от меня и что вам нужна помощь. Она или подберет вас в течение часа или передаст кому-нибудь, кто сможет. Перекантуетесь и вернетесь сюда.       — Спасибо. — Я сложил лист и убрал во внутренний карман пиджака.       Мисс Барр обняла мистера Вустера за плечи.       — Что бы ни случилось, Берти, тебе не придется голодать и ночевать под мостом. Ты семья, а мы о своих заботимся, все понял?       Он кивнул и тихо сказал:       — Я буду скучать по тебе, Джоан, старушка.       — Я знаю, милый. Я тоже буду по тебе скучать.       Он заключил ее в долгие объятия. Отстранившись, она достала из кармана маленький медальон на тонкой цепочке и передала мне. Это оказалась старая, потускневшая серебряная медаль Святого Христофора.       — Хочу отдать его вам.       — Ты же не католичка, — сказал я. Откуда он у нее вообще взялся? Она засмеялась.       — А он тоже уже давно не святой.       Я удивился.       — Мне его подарила мамина подруга, когда я уходила на флот. Больше тридцати лет назад. Я не знаю никого, кто пространствовал бы дальше вас. Я не верю в святых, но верю в удачу, поэтому и отдаю его вам. Сама я уже никуда не езжу, так что он мне не нужен. А у вас впереди большая дорога и вся жизнь — вам он пригодится.       Я посмотрел на медальон и снова на нее.       — Джоан, ты уверена? Он был у тебя много лет, и я думаю, мы не имеем права его забирать.       — Ну пожалуйста. Я его уже сто лет не ношу. Пусть он будет с тем, кому нужен.       Я кивнул и защелкнул застежку на шее мистера Вустера, а медальон спрятал под воротник. Он улыбнулся.       — Позвоните, как доберетесь до консульства и разузнаете что там да как, ладно?       — Конечно.       — И звоните, если нужна будет помощь. Сделаю все, что смогу.       — Ладненько.       Маленький зал ожидания огласил свисток. Мы встали.       — Заботьтесь друг о друге, мальчики. Удачи.       Мисс Барр поднялась на цыпочки и обняла меня. Я с чувством вернул объятие и поцеловал ее в лоб. Она просияла, и глаза ее при этом подозрительно заблестели. Она повернулась к мистеру Вустеру и поцеловала его в щеку. Он снова крепко ее обнял.       — Удачи в штурме замка, — сказала она ему, улыбнувшись. Он засмеялся, и я понял, что это фраза из фильма, который они смотрели вместе.       — Окажетесь в наших краях — заходите.       — Ну а как же, — ответил мистер Вустер.       — Ты первая об этом узнаешь, — добавил я.       — Идите, — отправила она нас к выходу. — Наслаждайтесь жизнью и помните: я вас люблю.       От ее слов у меня на душе потеплело, а мистера Вустера они пронзили до самого сердца. Я вспомнил его страхи относительно семейства Вустеров. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме меня, говорил ему эти слова.       — Спасибо тебе за все, Джоан, — сказал я, обнимая ее в последний раз. — Мы не забудем, что ты для нас сделала.       — Я знаю, Реджи. Не опоздайте на поезд.       Она стиснула меня в последний раз и потом смотрела нам вслед.