***
Путь по железной дороге был долог; отправление часто задерживали, чтобы пропустить грузовые поезда. Само путешествие нельзя было назвать неприятным, да и вид из окна был замечательным — когда мы не проезжали через убогие городишки и совсем уж не эстетичные пригороды крупных городов. Большую часть ночи пейзаж освещался убывающим месяцем, но когда мы в два часа проезжали горную местность на пути из Орегона в Калифорнию, вокруг вагона и на фоне луны густо танцевали снежинки. Мистер Вустер то просто смотрел в окно, то слушал музыку, то разговаривал со мной. Когда поезд одолевал горные перевалы, он заснул у меня на плече, положив на меня согнутое колено и обняв одной рукой за талию. Несмотря на дополнительные траты, я все же попросил для него одеяло, а себе подушку. Мне спать не хотелось, но мистеру Вустеру должно быть удобно. Сквозь большое оконное стекло в вагон проникал холод. В Лондоне он никогда не был таким тихим. Время, проведенное здесь, изменило нас обоих, но не думаю, что изменения эти в худшую сторону. Если я nolens volens (волей неволей, лат. — прим. пер.) стал более открытым и гибким, то мистер Вустер теперь гораздо чаще предается раздумьям и даже внешне кажется серьезнее. Я не считаю его возросшее чувство ответственности недостатком, потому что оно не замутнило его жизнерадостную натуру. Скорее, придало глубины и силы его личности. Окружающие стали принимать его всерьез. Он узнал мир, в котором живет, и стал лучше осознавать последствия своих поступков. Знает, каково это, иметь друзей, которые заботятся и беспокоятся о нем безо всяких скрытых мотивов. В Лондоне семья и друзья всегда чего-то от него хотели: денег, помощи, моего совета, — чем бы это ни было, за дружеским общением всегда стояли их собственные побуждения. Он слишком добр, чтобы отказать кому-то в помощи, даже если это поставит его в неловкое положение или навлечет на него опасность. Здесь он впервые повстречал людей, которым не нужно от него ничего, кроме его компании, и я надеюсь, что теперь, когда некому больше давить на него семейными обязательствами или узами детской дружбы, он сможет сам выбирать друзей, которые будут относиться к нему так же. Спал я урывками и то, заснул только под утро. Мистер Вустер, к счастью, проснулся перед самым завтраком. Согласно расписанию, мы должны были прибыть в Эмервилль в восемь десять, но все задержки составили в общей сумме чуть меньше шести часов, и на платформу мы ступили почти в два. Юный шотландец в водительской форме держал табличку с нашими именами. Он заверил меня, что прождал совсем недолго, потому что звонил периодически на вокзал, чтобы узнать время прибытия поезда. Я восхитился его предусмотрительностью. Мы прошли к ожидающей нас машине и сквозь дождь поехали в самый центр Сан-Франциско. Пересекли бесконечно длинный, многополосный мост с арками, который водитель назвал Бэй-Бридж. Сан-Франциско оказался больше Сиэтла, но атмосфера из-за дождя, холмов и воды почти не изменилась. Небоскребов здесь гораздо больше, и некоторые из них ничуть не ниже тех, что мы оставили позади. Они создают ощущение толпы и тесноты — в Сиэтле я такого не чувствовал. К сожалению, мы не только сильно опоздали (пусть и не по своей вине), но и выглядим весьма непрезентабельно. Я попытался привести нас в пристойный вид, но в поезде это сделать трудно. Нехорошо, что мы предстанем перед миссис Финк-Ноттл-Парсинак и мистером Дживсом в подобном виде, но что поделаешь? Мы подъехали к консульству, и водитель проводил нас от парковки до небольшой переговорной комнаты, где нас ожидали пожилая леди и джентльмен глубоко за сорок. Похоже, с ними мы и приехали знакомиться. При нашем появлении оба встали. — Великий боже, — тихо пробормотал мужчина, — вы точь-в-точь мой отец в двадцать пять. — Мистер Дживс, я полагаю? — Я пожал протянутую руку. — Я Реджинальд Дживс, а это мистер Бертрам Вустер. Мистер Дживс был высоким и широкоплечим, как почти все мужчины в нашей семье. Волосы у него светлее, чем у меня, и отливают золотом, а глаза совсем как у Роберта. Линия челюсти определенно дживсовская. — Я же тебе говорила, Обри, — с улыбкой сказала миссис Финк-Ноттл-Парсинак, пока мистер Вустер и мистер Дживс пожимали руки. — Зовите меня Обри, пожалуйста, — сказал мистер Дживс. — Боже правый! Он изумленно покачал головой. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак была маленькой женщиной за шестьдесят с серебристыми волосами и бледно-голубыми глазами за толстыми линзами очков. В ее лице тоже было что-то рыбье, как у мистера Финк-Ноттла, только щеки немного круглее. — Салют, Обри! Надеюсь, ваше путешествие было приятнее, чем наше. — Мистер Вустер, это Аманда Финк-Ноттл-Парсинак. Она просто жаждала с вами познакомиться. Мы пожали руки. Повисла неловкая пауза, во время которой мы осматривали друг друга. — Прошу прощения, — повернулся ко мне мистер Дживс. — Я просто не могу в это поверить. Вы… вы ведь понимаете, что вы что-то вроде семейной легенды? Я поднял бровь, не зная, как на это реагировать. Мистер Вустер широко улыбнулся. — Ну, а как же, Реджи? Ты же совершенство. — Никогда раньше не встречал кавалера Креста Виктории, — продолжал мистер Дживс. — Это большая честь для меня, сэр. Мистер Вустер обернулся ко мне и выпучил глаза: — Вик… Что? А мне ты не говорил, что ты герой войны! Я подавил желание провалиться сквозь землю. — Я его не заслужил. Но когда король оказывает тебе честь, отказываться не принято. — Поверить не могу, — покачал головой мистер Вустер. — Их же не за метание колец раздавали! — Как по мне, спасение двадцати жизней чуть ли не ценой собственной в битве на Гранд-Хонелле вполне заслуживает награды. Мистер Вустер молча пожирал меня взглядом. Мистер Дживс вынул из внутреннего кармана пиджака футляр, который я сразу узнал. Он протянул его мне. — Я хотел вернуть его вам лично. Если это действительно были вы. Я неуверенно его открыл. Алая лента и бронзовый крест поблекли и покрылись патиной. Я осторожно перевернул награду. На реверсе высечены мое имя, звание и номер части. Сразу после церемонии награждения я отдал крест отцу и никогда больше его не видел. Но запомнил навсегда. Забыв о приличиях, я медленно подошел к столу и сел на ближайший стул — перед глазами все поплыло. Гадая, как пройдет эта встреча, менее всего я ожидал вот этого. Мистера Вустера я скорее почувствовал, чем услышал. Он положил ладонь мне на плечо. — Реджи? Я только смотрел на орден. Мистер Дживс сел напротив. — Я прошу прощения, — сказал он. — Не знал, что это вызовет такую реакцию. Мистер Вустер погладил меня по голове. — Я не смог спасти капитана Брейтвейта. Это был мой долг — защищать его. Я не поднимал головы и все смотрел и смотрел на крест. Я думал, все давно погребено в прошлом. Мог ли я ошибаться сильнее? — Я читал донесения о той битве. Везде указано, что вы проявили доблесть и мужество, — тихо сказал мистер Дживс. — Когда нас окружили, началась неразбериха, и я оказался далеко от капитана. Я скоро понял, где он, и передо мной встал выбор: он или ближайший «виккерс» — весь его расчет погиб. Немцы нас прижимали, мы пытались отступить. Пуля сделала выбор за меня, — хрипло рассказал я. Неприятно вспоминать тот день. — Мне прострелили ногу, а пулемет был гораздо ближе, чем капитан. Я закрыл глаза. — Вы обеспечили отступление целого подразделения. Двадцать человек признались, что именно вам обязаны жизнью. — Мистер Дживс сжал мое запястье. — Я прикрывал их сколько мог, а потом меня снова подстрелили, дважды. — Я снова почувствовал, как пули пронзают тело, и вздрогнул. — Я ждал смерти. Был поражен, когда подразделение вернулось с подкреплением. Мистер Вустер обнял меня и прижался щекой к моему виску. — Ты уже не там, Реджи. Ты в Сан-Франциско. Ты не на поле боя, — прошептал он мне в ухо. Как же хорошо он научился понимать мои чувства! Я открыл глаза и понял, что мистер Дживс и миссис Финк-Ноттл-Парсинак сидят напротив и озабоченно на меня смотрят. И тут я вспомнил, какой сегодня день. — Сегодня День перемирия. Мистер Дживс кивнул и на мгновение сжал пальцы у меня на запястье. — Его уже давно называют Днем поминовения, но да. Частично поэтому я и привез медаль с собой, а не стал дожидаться вашего возвращения в Англию. — Я… Я должен извиниться за свое поведение, сэр, — сказал я. — Прошу меня простить. — Нет, — покачал головой мистер Дживс. — Это я должен извиниться, что не предвидел такую реакцию. Он с любопытством посмотрел на мистера Вустера, продолжавшего обнимать меня за плечи. Я положил медаль и сжал его руку. Наше поведение выходит за рамки приличий. — Ладно. — Он выпрямился, но оставил ладони у меня на плечах в собственническом и защитном жесте. — Вы, наверное, думаете… Он неуверенно посмотрел на наших собеседников и сжал пальцы. — Все в порядке, — сказала миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Дедушка всегда считал, что вы привязаны друг к другу гораздо крепче, чем все желали признавать. Крепче, чем безопасно было признавать в то время, особенно учитывая непрекращающиеся попытки женить вас, мистер Вустер. Она улыбнулась краешком рта. — Меня это не беспокоит, если что. Признаюсь, я этого ожидала. — О, ну, хорошо, — с облегчениям произнес мистер Вустер. — Хоть об этом думать не надо. Он посмотрел на мистера Дживса. — А вас?.. — Нет, конечно, нет. В семье все это время ходили слухи. Шепотом, конечно. — Боже правый, нас что, все подозревали? — с отчаянием спросил мистер Вустер. — Нет-нет, что вы, — возразила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Леди Сидкап всегда была уверена, что вы страдали по ней. Не думаю, что кто-то действительно знал. И уж точно никто ничего не говорил вслух, насколько я знаю. — Леди Сидкап? — Мадлен Бассет. Он моргнул. — То есть, Гасси на ней не женился? Миссис Финк-Ноттл-Парсинак усмехнулась. — О, нет. Он сбежал с моей бабушкой, Эмеральд Стокер. Она была американкой, не думаю, что вы ее знали. — Святые угодники. Так что, la Бассет вышла за Спода? О чем эта женщина думала, прах ее побери? Ужас в его голосе был весьма явным. Я мысленно поблагодарил его за смену темы. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак засмеялась: — О, милый мальчик, вы просто чудо. Прямо как дедушка рассказывал. — Она посерьезнела. — Он очень по вам скучал, мистер Вустер. Бабушка говорила, он так и не пришел в себя после того вечера в Гайд-парке. В его дневнике много строк посвящено вам. Там, где не про тритонов. Мистер Вустер сел рядом со мной. — А что случилось со стариной Гасси, кстати? Понимаете, это так странно… ну, думать, что его больше нет. Для нас-то с Реджи прошли всего пара месяцев! Очень странно. Она кивнула. — Дедушка всю жизнь занимался изучением амфибий. В восемьдесят втором его посвятили в рыцари за вклад в развитие экологии. Он предсказал сокращение мировой популяции амфибий. Да, его эта проблема очень беспокоила. — Рыцарь? Правда? Вот это да. Признаюсь, я был поражен не меньше. — Сэр Гасси, — нежно произнес он. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак улыбнулась. — О да. Мы так им гордились. — Она довольно кивнула и продолжила: — Но я знаю, что тот вечер повлиял на всю его жизнь. Он был уверен, что если бы вы погибли, вы бы упали на землю, как та несчастная женщина. — Ну, мы и упали, — сказал мистер Вустер. — Только, к несчастью, упали восемьдесят пять лет спустя и на противоположный кусок планеты. Мы не умерли, и это уже к счастью, но бедный Гасси так и не узнал, что мы выжили. Он печально вздохнул. — Жаль, что нельзя ему об этом сказать. Как представлю, что он искал нас столько лет… Это так грустно. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак сложила перед собой руки. — Перед смертью в девяносто третьем он высказал ясное пожелание, чтобы Фонд продолжил работу. Он надеялся, что если мы не найдем вас, то хотя бы узнаем, что с вами стало. Верил, что когда-нибудь наука найдет всему этому разумное объяснение. — Это ему девяносто четыре было? — глухо спросил мистер Вустер. — Вот уж точно долгий забег, правда? Надеюсь, ему не было слишком плохо в конце. Она горько улыбнулась. — Он умер в поле, собирал данные. Все, как он хотел. Я видела его за день до этого, он был вполне доволен жизнью. Сожалел только о том, что так и не нашел вас. Как счастлив он был бы сейчас! — Она прижала пальцы к губам. — Вы так молоды, милый мистер Вустер, так молоды. Не могу поверить, что в самом деле вас вижу. — Можете звать меня Берти, старушка. — Он протянул ей руку, и она ее сжала. — Спасибо, Берти. А ты можешь звать меня Амандой. Мне всю жизнь про тебя рассказывали, и у меня ощущение, что я хорошо тебя знаю. Ты такой же очаровательный, как мне говорили. — Вы очень милая, Аманда, — сказал он и отпустил ее руку. — Не хочу показаться поганцем, но мы так долго ехали, и я мечтаю поплескаться в теплой и жидкой и переодеться. — О, простите нас, — сказал мистер Дживс. — Я должен был об этом подумать, учитывая, что поезд опоздал на шесть часов. Нужно договориться о паспортах и национальных удостоверениях личности, но для них нужны фотографии. Мы сделаем их позже, когда вы немного освежитесь. Он встал. — Я снял пентхаус в «Фермонте», там всего три спальни, но раз уж вы… — Помолвлены, — сказал я. Это правда, но как же странно произносить ее вслух. Он поднял бровь. — Что ж, это все упрощает. Мы вернемся в консульство сегодня вечером и договоримся об ускоренной процедуре подготовки документов. Завтра вечером они должны быть готовы. — Так скоро? — спросил мистер Вустер. — Так делают в случае крайней необходимости, — сказал мистер Дживс. — Скажем так, я предупредил генерального консула, что необходимость возникнет. Он настроен скептически, но вы же понимаете, ситуация самая необычная. — В самом деле, сэр. — Я в любом случае хочу вернуться в Лондон до семнадцатого. Королева открывает Парламент, я должен присутствовать. Я не рассчитываю пробыть здесь дольше двух дней. Мы вышли из переговорной комнаты, попросили молодую индианку в офисе подать машину и через несколько минут уже спускались на парковку.***
Ну, этот Вустер немного в шоке, скажу я вам: Дживс — то есть Реджи, Дживс-то у меня теперь не один — герой войны, кавалер Креста Виктории! Как же много я о нем не знаю. Слегка переволновался, когда он там побелел, бедняга. Надеюсь, мне не придется еще раз увидеть на его циферблате это выражение. Кому понравится смотреть, как любимый страдает? Надеюсь, ему хоть чуть-чуть помогло наше легкое преступление границ. Встреча с Амандой тоже все равно что разряд молнии. Не знаю, чего я ожидал, но у нее Гассины рыбьи глаза. И мозгов у нее побольше, чем можно было подумать про Гассино потомство, но, видимо, помешательство на тритонах скрывало наличие серого вещества в черепушке. Рыцарь! Рыцарей, конечно, больше, чем кавалеров Креста Виктории, но для такого болвана весьма недурно. По дороге к Эмбарка-что-то-там в Ноб-Хилле, где находился отель «Фэрмонт», мы почти не говорили. Довольно роскошный отель, а пентхаус только Уфи Проссер и мог бы снять для вечеринки — я бы себе такой никогда позволить не смог, даже после того, как дядя Уиллоуби оставил этот мир, а мне — поместье Вустеров. Реджи перенес сумки в нашу комнату — огромную, с громадной ванной и кроватью размера кинг-сайз, на вид довольно комфортной. Я не спал в нормальной кровати с той ночи, когда уснул на вечеринке и меня наконец одолела пневмония. Ох, как же здорово: если мы не будем верещать, как стадо гиен (гиены живут стадами или как?), никто и не услышит нашего дружеского общения. Реджи все еще чуточку походил на лягушку и двигался без своего обычного мерцания. Он явно о чем-то думал и еще не отошел от тяжелых воспоминаний. — Реджи, старина, ты как? — Я сию же минуту оправлюсь, — пробормотал он. Что-то такое было в его глазах, что мне совсем не понравилось. Тот же взгляд, что тогда, в переговорной — я так понимаю, он означает, что в мире Дживса сейчас все не ох как распрекрасно. — Значит, плохо. Я притянул его к себе за локоть и сжал объятиях. Он на мгновение напрягся, потом обмяк, обнял меня тоже и положил подбородок мне на плечо. — Я так хочу помочь, Реджи, — тихо сказал я, держа его в объятиях. — Хотел бы я знать как. — Ты помогаешь, — сказал он, целуя меня в щеку, — просто находясь рядом. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит. Я скользнул пальцами в его волосы. — Я люблю тебя, Реджи. Я бы все сделал, если бы мог. — Он кивнул и сжал меня крепче. — Жаль, что после душа мы не можем запереться здесь на несколько часов. У меня совсем нет настроения на бумажки и всю эту ерунду. Почему нельзя подождать до завтра? — Чтоб «кончить все одним ударом» и вернуться в Англию, — сказал он. Он всегда такой логичный, даже когда грустный. — Ради этого я готов пожертвовать одним часом с тобой наедине в настоящей кровати. — Ладно. Понять-то я понял, но не значит, что одобрил. — Признаюсь, я бы чего-нибудь пожевал. Может, найдем что-то, когда приведем себя в порядок? — Было бы весьма целесообразно. — Могу поспорить, сначала нас заставят заполнять бумажки. — Вероятно. Я стиснул его как следует еще раз, напоследок. — Пора умываться, любимый. У меня есть шанс уговорить тебя принять совместный душ? Он издал такой довольный звук, что я так понял, он всеми руками «за». — Сэкономим время, — заметил он. — Ну, и пообжимаемся заодно. — Действительно, — улыбнулся он. — Что ж. — Я потянул его в сторону salle de bain. — Предлагаю не тянуть время. Он сжал мою ладонь и широко улыбнулся. — Ты читаешь мои мысли, Бертрам Вустер.***
Идея задержаться в душе подольше искушала, но я устоял. Нужно как можно скорее избавиться от бюрократических дел, да и мистер Вустер устал гораздо сильнее, чем желал признавать. Он хоть и спал в поезде, но отдохнул плохо. Да я и сам устал, а еще внезапно навалившееся прошлое измотало меня сильнее, чем хотелось бы. Договориться-то мы договорились, но в конце концов не одну минуту простояли под струями воды, предаваясь страстным поцелуям. Вода не просто текла на нас сверху — душевые головки располагались по всей высоте и на каждой стороне просторной кабинки. Выглядело это несколько по-декадентски, но оттого не менее восхитительно. Открылись невиданные доселе возможности. Когда мистер Вустер скользнул рукой вниз и сжал меня, меньше всего мне хотелось его останавливать. — Нет сейчас на это времени, Берти. — Я позволил сожалению отразиться в голосе. Он вздохнул. — Не так уж это и долго, — прошептал он, покусывая мочку моего уха. — Я лучше подожду сейчас, чтобы вечером заняться с тобой любовью по-настоящему. Здесь же есть кровать. Я поцеловал ладонь и убрал его руку в менее искушающее место. — Вечером у меня уже не будет сил. — Значит, тебе не придется ничего делать. Он поднял бровь: — А, ну, если так… — И широко улыбнулся. Вскоре после этого мы вышли из душа и оделись в ту одежду, что осталась не измятой. Слишком скромную для нашего нового окружения, но другой нет. Надеюсь, она подойдет. Я позвонил мисс Барр и заверил ее, что у нас все хорошо. Она снова пожелала нам удачи и скорейшего возвращения в Англию. Тут же мы уничтожили фальшивые удостоверения личности и после этого вышли к нашим хозяевам. В машине я упомянул о звонках от журналистов. — Ох уж этот Огастус, — вздохнула миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Огастус? — в замешательстве переспросил мистер Вустер. Мистер Дживс выглядел так, словно изо всех сил старается не засмеяться. — Мой внук, — раздраженно пояснила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Ему пятнадцать, и он всю жизнь был уверен, что вас похитили инопланетяне. Мистер Вустер моргнул. — Инопланетяне. Меня эта версия позабавила: учитывая, что произошло на самом деле, похищение инопланетянами вовсе не кажется возмутительно нелепым. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак сухо улыбнулась: — В девяностых моя дочь Береника просто обожала тот сериал, «Секретные материалы». Огастус рос под него, искал везде признаки инопланетного заговора. Он хотел приехать со мной, но я не стала забирать его из школы. Вы скоро познакомитесь. Думаю, так он мне мстит за воображаемые обиды. Маленький поганец запросто мог взломать компьютер в Фонде и добраться до ваших контактов. — Что нам делать? — спросил я. — То, что с нами случилось, настолько необычно, что наверняка вызовет общественный интерес. Мистер Дживс кивнул. — Разумеется. Мы не распространялись широко на эту тему, вы же понимаете. Если бы вдруг выяснилось, что все это розыгрыш, мы бы оказались в дураках. — Не могу не согласиться, — сказал я и посмотрел на мистера Вустера. — Звучит как пьяная галлюци-что-то-там, правда? Розовые слоны, падающие с неба парни, и все такое. — Я дам объявление в прессу, — заявила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Я так понимаю, вы теперь несколько стеснены в средствах. Вот вам возможность устроиться в этом мире. Она обернулась через плечо к мистеру Вустеру. — К несчастью, этот кретин Филберт будет брыкаться. Он уверен, Берти, что ты решил отобрать у него титул. Он посмотрел на меня и грустно покачал головой: — Ты был прав. Тут мы подъехали к консульству, и разговор прервался. Нас с мистером Вустером сфотографировали, взяли отпечатки пальцев и попросили заполнить несколько документов. Мы неловко обсудили, что указать в графе «Дата рождения». Учитывая обстоятельства, пришлось коротко переговорить с генеральным консулом. Тот нас заверил, что проблем с получением документов у нас не будет, потому что тест ДНК показал положительный результат, а мистер Дживс подтвердил наши личности. — Должен признаться, я сначала не поверил. Но фамильное сходство видно сразу. Мне рассказали в общих чертах обстоятельства вашего исчезновения, джентльмены, — невероятная, невероятная история! Хоть кино снимай! Позвольте поздравить вас с возвращением домой. — Спасибо, — сказал мистер Вустер. — Приключение вышло что надо. Жду не дождусь, когда снова увижу Лондон. Но нам сказали, он сильно изменился за это время. — Правда, правда, — сказал генеральный консул. — Но самое главное-то осталось. Букингемский дворец, Олд-Бейли, Собор святого Павла, Биг-Бен — все на своих местах, как им и положено. Было приятно это услышать. Я, конечно, как узнал от мисс Барр о «Блице», поискал информацию на ее компьютере. Кроме того, что было разрушено, в Лондоне теперь много нового. Но фотографии, разумеется, не дают того ощущения реальности, какое нам вскоре предстоит испытать. Сразу после этого разговора нас повели ужинать. Уже прошло время чая, а мы в последний раз ели еще на вокзале и сильно проголодались. — Простите, что так долго получилось, — сказал нам мистер Дживс на выходе из консульства. — Все нормально, Обри, старина. Дел-то много было. Кончить все одним ударом, да? Мистер Дживс хмыкнул. — Да, если c этой стороны посмотреть, получилось даже быстро. В конце концов, без документов мы не сможем посадить вас на самолет. — Он посмотрел на меня. — Семья очень ждет этой встречи. — А что насчет Берти? — спросил я. — Его семья, похоже, не торопится его признать и, тем более, встречаться с ним. Мистер Вустер взял меня за руку. Мы расположились на заднем сиденье большого автомобиля мистера Дживса, наши хозяева напротив нас. Мистер Вустер изо всех сил храбрился, но не слишком-то преуспевал. — В семье Дживсов всегда будет для тебя место, Берти, — мягко сказал мистер Дживс. — Тут тебе нечего бояться. — Глоссопы тоже пожелали тебя увидеть, — добавила миссис Финк-Ноттл-Парсинак, — но я примерно представляю зачем. — Глоссопы? — спросил мистер Вустер со слабой задумчивой улыбкой. — Старушка Анжела все-таки вышла за Таппи, да? — Да, это случилось вскоре после вашего исчезновения. Дедушка сказал, они больше не колебались. У Глоссопов гостиница в Бринкли-корте. Все было хорошо, пока мировая экономика не пошла на спад, и туризм не стал приносить гораздо меньше денег. С ними надо держать ухо востро. Мистер Вустер поник. Я сжал его пальцы в своих. — Мне жаль… Значит, Филберт считает меня мошенником, а потомство Анжелы готово постучать мне по лицу, как по дну кастрюльки, ради привлечения внимания к их бизнесу? Вдохновляет, ничего не скажешь. — Он посветлел. — Подумаешь, потеря. Зато у меня теперь есть Дживсы и Финк-Ноттлы, правда же? Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Ты же лучше всех, Реджи, так что и семья у тебя должна быть ничего так. Как это на него похоже — находить светлые стороны в неприятных ситуациях. Я улыбнулся, довольный этой его способностью. Ему больно, что семья не хочет его признавать, но он редко получал любовь и уважение и до исчезновения. Похоже, он заметил, что изменений здесь не предвидится, и загрустил. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак внезапно стала похожа на пиранью. — Как же я хочу, чтобы Филберт попытался подать в суд. Ему придется признать результаты теста, я буду просто счастлива увидеть, как он сядет в калошу. — Глаза у нее светились почти зловеще. — Ух, как бы мне этого хотелось! Продолжился разговор уже в ресторане. Мистер Вустер совсем не хотел завоевывать доверие в суде. Его страна его признала, дав ему паспорт, но доказательство своей правоты перед магистратом поможет лишь в самом крайнем случае. Он это признал и снова заявил, что титул и земли ему не нужны и что борьбе за имущество он предпочтет крышу над головой и поддержку не чужих ему людей. Несмотря на неуверенность положения мистера Вустера, и ужин, и беседа протекали весьма приятно, а блюда были изысканными и дорогими. Ресторан был из тех, которые мистер Вустер посещал в нашей прошлой жизни, из тех, где я никогда не мог бы поужинать с ним. Я вновь ощутил тень того беспокойства, как когда мы только появились здесь и мисс Барр настояла, чтобы я сел с ними за стол. Все во мне кричало, что я должен прислуживать мистеру Вустеру, а не сидеть рядом с ним, рядом с леди его социального класса и членом парламента. Я задавил это чувство в зародыше: обстоятельства изменились, и моя реакция им больше не соответствует. Член парламента — мой кузен, мистер Вустер — мой суженый, а леди вызвалась играть роль нашего адвоката. После ужина кузен сказал, что время в Великобритании сильно отличается от времени Сан-Франциско и что он очень хочет отдохнуть. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак согласилась, заявив, что они на ногах уже очень долго и всем пора в отель. Было всего восемь вечера, когда наши хозяева пожелали нам доброй ночи и оставили нас наедине в огромной спальне с собственной кроватью. Мистер Вустер, как и говорил, сильно устал. Он еле держался на ногах и был бледнее обычного. Я и сам устал, но не так сильно. — Сон сейчас — то, что нужно, — сказал он мне по дороге в спальню. В окна открывался восхитительный вид на ярко освещенный ночной город. Пейзаж совсем не похож на тот, что мы наблюдали в Сиэтле, а большие окна, кажется, впускают ночь прямо к нам. — Реджи, ты обещал, что все равно уделишь чуточку внимания вустеровскому корпусу, даже если я устану. Предложение все еще в силе? Я подошел к нему и крепко обнял: — Конечно. Я поцеловал его, медленно, нежно, даря любовь и тепло. Он беззвучно выдохнул мне в губы и ответил с чувством и желанием. Мы стояли у кровати, касались друг друга и целовались, и весь мир сжался до этой малой точки в пространстве. Он потянулся ослабить галстук. — Позволь мне, — сказал я. Он уронил руки мне на бедра, где они и остались. Полуоткрытыми глазами он смотрел, как я развязываю его галстук, снимаю с плеч пиджак и рубашку и позволяю им упасть на пол. Он поднял руки, чтобы я снял с него майку, и я прижался губами к его плечу, скользнул вниз и мягко обхватил сосок. Он вздохнул и откинул назад голову, купаясь в ощущениях. Ладони мои гладили его ягодицы, я прижимал к себе, полностью одетому, его полуобнаженное тело. Он был возбужден, так же, как и я. Но как бы медленно я ни раздевал его, скоро мы уже ласкали руками и губами обнаженную кожу. — Чего ты хочешь? — прошептал я ему на ухо. У него пресеклось дыхание. Он слабо вздрогнул, а прижимавшийся ко мне член дернулся. — Хочу тебя внутри себя. Его ладонь скользнула между нами и сжала мой возбужденный член. Мой пыл разыгрался еще живее. Я кивнул. — Дай мне несколько минут, — попросил я и уложил его на кровать. Он лег на спину и посмотрел на меня снизу вверх, положив локоть под голову и согнув ногу в колене. Другой рукой он медленно выводил круги на животе, не касаясь возбужденного члена. Я могу смотреть на него вечно, пьянея от изгибов его стройной фигуры. Осталось достать что-нибудь скользкое для комфорта. Я положил бутылочку на тумбочку у кровати и выключил свет, позволив городским огням освещать наши занятые любовью тела. — Перевернись. Я сел на колени и помассировал ему плечи. Он издал довольный грудной звук, похожий на мурлыканье. Получив одобрение, я начал медленно гладить его от плеч до талии, а он расслаблялся все больше и больше. — Продолжай в том же духе, и я просто усну, — пробормотал он в подушку. — Хочу, чтобы ты расслабился. Он хмыкнул. — Расслаблюсь еще сильнее и превращусь в медузу. Может, уже превратился. По-моему, у меня позвоночник потек. — Терпение, — приказал я и потянулся за бутылочкой. Я медленно ввел в него один палец. Он тихо застонал и подался бедрами мне навстречу. — О, да, — низко и чувственно прохрипел он, раскрываясь в моих руках. — То, что нужно. Еще. Я наклонился прямо к его уху и прошептал: — «Я раб твой, и желанью твоему душа моя всегда служить готова». — Ну и романтик же ты. Насмешку смягчил тон голоса и прерывистое дыхание. Я ввел второй палец, и он снова застонал и приглашающе раздвинул ноги. — О, боже, я люблю тебя. Его кожа заблестела от пота. Какой же он красивый… Смотрю на него и хочу до боли. Осознаю, что он мой — и перехватывает дыхание. Как только я понял, что он может меня принять, я аккуратно вынул из него пальцы и взял еще смазки. Коленями я раздвинул его ноги и наклонился, направляя себя рукой. Головка члена на мгновение уткнулась в него, а потом он медленно вздохнул, расслабляясь, и позволил мне скользнуть внутрь одним мучительно приятным движением. Он застонал низко и тихо и крепко вцепился в простыни, пока я, неровно дыша, входил глубже и глубже. — Да, Реджи, да, да. Я вытер руки от лубриканта и накрыл его ладони своими, переплел наши пальцы, медленно двигая бедрами. Я целовал его шею, щеку, висок, дышал теплым запахом его возбуждения, а он двигался подо мной в собственном контрапункте к моим медленным толчкам. Кожа на шее солоновата на вкус. Я повторял звуки, которые он издавал, и двигался с ним в одном медленном ритме. Вокруг достаточно света, но я закрыл глаза, чтобы усилить ощущения плотского сладострастия, и залпом пил ощущения: теплую кожу, туго сжимающуюся вокруг меня плоть, худощавую, мускулистую фигуру, стремящуюся мне навстречу с каждым толчком. Я двигался и не только сам наслаждался: я ощущал наслаждение в его дыхании, в его движениях. Короткие низкие всхлипы зазвучали отчаяннее. Вот, что нужно мне больше всего: знание, что я могу своим телом довести его до экстаза. Я сменил угол проникновения, и он застонал резко и громко. — О, Реджи, сильнее, пожалуйста, — ахнул он, сильно толкаясь мне навстречу. — Мне так нужно… Боже, я люблю тебя. Чтобы выполнить его просьбу, я встал на колени и поднял его бедра; плечи его лежали на матрасе, но мы оставались единым целым. Я углубил движения и стал ласкать его пульсирующий член. Он выкрикнул что-то бессвязное и через мгновение оттолкнул мою руку, чтобы самому себя сжать и ласкать быстрее. Я стиснул его бедра и стал входить резче и глубже, доводя его до оргазма. Когда его ноги задрожали, я понял, что он близок. Неровное дыхание стало еще более хриплым, его бедра толкались назад с навстречу моим. Он сжимался вокруг меня восхитительно туго и следом за собой вел к le petit mort. Я противился зову сирен, желая, чтобы он пришел туда первым. Вколачивался в него со всей силы, снова и снова, повторяя его имя в каждом вдохе. — Берти, Берти, кончи для меня, — задыхался я. — Я хочу почувствовать, как ты кончишь. С последним громким стоном он напрягся и сжал меня почти невыносимо. Я почувствовал, как он дрожит от наслаждения, молча задыхается, но не останавливается. Ноги больше не могли его держать; он упал. Я поднялся сам и обхватил руками его грудь и талию, перенеся его вес себе на колени и толкаясь изо всех сил. Его мускулы то сжимались, то расслаблялись вокруг меня. Он пытался отдышаться; взяв меня за руку, он крепко ее сжал и выдавил: — Так хорошо, боже. Не останавливайся, только не останавливайся… Я был так близко, так глубоко погружен в ощущение его тела, запах его пота, запах его семени. — Я должен… О, Берти, я должен кончить. — Давай, Реджи, дай мне это почувствовать. Отдай мне все. Я так тебя хочу. Удерживать поднимающийся во мне жар я уже не мог, и он выстрелил ослепляющим светом за закрытыми веками. Я вскрикнул. Бедра задергались сами собой, быстро и сильно, я пульсировал внутри него, переполненный любовью, и похотью, и жаждой, и наслаждением. Несколько последних толчков, и мое тело замерло. Мы вместе упали на кровать, тяжело дыша. Я не мог его отпустить и держал, крепко прижимая к себе. Я хотел вечно пребывать вместе с ним в этой эйфории, одуревшим от наслаждения. Но такие вещи не длятся вечно. Медленно мускулы расслаблялись, и мы, обессиленные, улеглись ровнее. На бок, чтобы я мог прижимать его к себе. Мой размякший член выскользнул из его тела. — Ты просто ненасытное чудовище, — с улыбкой сказал он. — «В объятьях друг у друга, эти двое пьют райское блаженство, обретя все радости Эдема». Он посмотрел на меня через плечо, подняв бровь: — Это не Шекспир. Кто это? — Мильтон, — улыбнулся я. — Ну, не могу сказать, что мы потеряли свой рай, старина. Я уткнулся носом ему в волосы у самого уха и пробормотал: — Как же я тебя люблю.***
Как же потрясающе снова спать в кровати. Да еще в не менее потрясающей компании. Когда я проснулся и обнаружил, что Реджи все еще обвивается вокруг меня, то тут же понял, что день будет один из тех, когда все жаворонки и улитки засунуты на подобающие им места. Завтрак нам подали прямо в номер, так что даже не пришлось самим отправляться на поиски традиционной я. с б., что сделало Бертрама довольным до чертиков. Так как документы нужно было ждать до вечера, а в карманах у нас завалялась пара шекелей, мы с Реджи поскакали обследовать Ноб-Хилл, район вокруг отеля. Обри и Аманда нас отпустили с условием, что мы вернемся к чаю. Мы погуляли по Хантингтоновскому парку и заглянули в магазины. Было холодно, но не слишком мерзко — без дождя, по крайней мере, хотя облака явно что-то такое замышляли. Сан-Франциско с его небоскребами выглядит гораздо солиднее Сиэтла. Интересно, каким будет Лондон? Где-то через день нам придется залезть в самолет, чтобы узнать это. Признаюсь, перспектива эта Вустера слегка нервирует. Не то чтобы я так уж боялся высоты, но когда между тобой и землей пустота в тридцать тысяч футов, поневоле начнешь волноваться, что в самый ответственный момент что-нибудь да заколодит. Меня заверили, что это так же безопасно, как водить машину, но я себя чувствую, как перед встречей с особенно голодным тигром, питающим страсть к английским джентльменам. — Реджи, а ты боишься лететь? Он задумчиво посмотрел вдаль и помолчал. — Немного боюсь. С другой стороны, это интересно. Хочу посмотреть, как выглядит мир с такой высоты. — Маленький, наверное. Я посмотрел в небо: по нему ползало довольно много этих штуковин. Джоан сказала, что человек гулял по Луне, когда она была еще совсем крохой. Она даже нашла видео с тем парнем — его вроде Армстронг звали — и показала нам. Пока мы смотрели, она шмыгнула носом и сказала, что это один из величайших мгновений человечества. Показала нам фотографию Земли с Луны, и та казалась такой малюсенькой, голубенькой и хрупкой — а все, что я знаю, вмещается на этом крошечном шарике. Еще где-то там высоко летает космическая станция. Представить не могу, каково это, парить в железной посудине бог знает где, ни воздуха, ни земли под ногами, ни гравитации. — Интересно, где сейчас космическая станция. — Могу выяснить, если найдем свободный компьютер. — Да нет, я просто так сказал. Пытаюсь представить полет. Он улыбнулся. — Мы все узнаем завтра. Мы залезли на заднее сиденье автомобиля и покатались по той части города, куда ногами бы не дошли. Приятный способ провести вечер. К чаю мы вернулись в отель. Забрать паспорта и остальные документы было делом нескольких минут, так что большую часть вечера мы проболтали с Амандой и Обри. Выяснилось, что благодаря фонду они знакомы почти всю жизнь. Реджи все интересовался, как Дживсы попали в Парламент, а я ведь всегда говорил, что у него мозгов на целую империю хватит. — Сфера бытового обслуживания почти полностью изжила себя несколько десятилетий назад, — сказал Обри. — Но в нашей семье прочно укоренилась служебная этика, а политику можно рассматривать как служение обществу. Мы больше не можем служить отдельным людям, но служба стране прекрасно укладывается в нашу систему ценностей. — Звучит разумно, — кивнул Реджи. — Я думал, чем заняться в Англии, но совсем не знаю, как там теперь живут. В Сиэтле сложно было найти работу без стажа. — Мы что-нибудь придумаем, — заверил его Обри. — Есть уйма вариантов, да и семья всегда поможет. Я подумал о своем будущем в этом смысле. В Англии я никого не знаю, нельзя же позвонить на первый попавшийся номер и спросить, не нужен ли им пианист. А даже если я найду работу, кататься как сыр в масле все равно не выйдет, как я понял, музыкантам не так уж много платят. Но это, по крайней мере, было бы интересно. Нам до ночи рассказывали о Дживсах и Финк-Ноттлах, с которыми нам предстоит познакомиться. Я даже не пытался всех запомнить. Мы с Реджи, в свою очередь, рассказали, чем занимались два месяца в Сиэтле. Я говорил о новых друзьях, а Реджи — о том, насколько они все богемные, эти пирсинги, татуировки, странного цвета волосы и языческие ритуалы. Аманда восприняла это как настоящую экзотику, словно мы в джунгли к каннибалам съездили. Я так понял, в ее круге общения богеме места нет. Но она обещала связаться с Джоан и организовать пересылку синтезатора, за что я был ей бесконечно благодарен. Обри говорил гораздо живее, возможно потому, что он моложе и ближе к народу, так сказать. Судя по всему, нам с Реджи предстоит влиться в довольно большую семью — за минусом Вустеров и Глоссопов. Про них мы почти не говорили, разве что Аманда при упоминании Филберта тут же вскипала. Очевидно, он всю жизнь ставил палки в колеса Гасси и остальным Финк-Ноттлам. Можно понять, почему ей не терпится сойтись с ним в суде, но мне хватило одного утра после регаты и пары других случаев, когда перед магистратом я оказывался вовсе не по своей вине. Так как паспорта мы получили, нам забронировали билеты до Лондона. Обри сказал, что из Сан-Франциско на родину летают прямые рейсы. Выехать придется сразу после чая, а в Лондон мы прибудем где-то в одиннадцать утра следующего дня. Но в аэропорт нужно приехать за несколько часов, чтобы пройти таможню и службу безопасности. Учитывая время на зону чего-то там, у нас останется всего часов шесть, но в воздухе мы проведем все десять. Но что самое необычное, так это то, что полет через Тихий океан займет меньше времени, чем дорога от Сиэтла до Сан-Франциско. От этих шести-но-на-самом-деле-десяти часов возникло ощущение, что мы снова путешествуем во времени — вустеровский мозг от этого неслабо закоротило. Представить не могу, насколько быстро мы будем лететь. Реджи, конечно, скажет, если спросить, но вряд ли цифры мне сейчас чем-то помогут. Только подумаю — и в животе сворачивается что-то холодное и липкое. Интересно, поможет ли нам «не святой» святой Джоан. Той ночью я почти не спал. Глаза-то закрыл, но поганец Морфей вовсе не спешил навещать Бертрама. Ни минуточки глубокого и беспробудного, хоть ты тресни. Реджи тоже не спал, так что мы просто обнялись посередине кровати и притворились, что так и надо. Оттого, что он тоже нервничал, мне было чуточку легче. Не так ясно чувствовал себя бесхребетной медузой. Если даже Реджинальд Дживс, герой войны и образец для подражания, волнуется, то и Бертраму Вустеру, лоботрясу и пятну на теле рода человеческого, можно немного повыпрыгивать из штанов. Даже положено. Я изо всех сил старался не думать, что мы упадем на землю, потому что именно так мы тут и оказались, вообще-то. Вряд ли нам так же повезет, если вместе с нами будет падать весь самолет.***
Сквозь стеклянные стены аэропорта мы с мистером Вустером смотрели на стоящие на площадке громадного размера самолеты — вид этот меня несколько нервировал. Еще больше вывела из себя необходимость разуться на досмотре и вынуть все из карманов. Это просто оскорбительно. Даже мистеру Дживсу и миссис Финк-Ноттл-Парсинак пришлось через это пройти. Мне это показалось совершенно лишним, но мне объяснили, что находятся сумасшедшие, которые проносят с собой бомбы и убивают в воздухе толпы людей. От этого мне легче не стало, я лишь вспомнил слова мисс Барр, что все сейчас немного сумасшедшие. — Проблемы чаще всего возникают при взлете и посадке, — объяснила миссис Финк-Ноттл-Парсинак, — но такое случается крайне редко. Я часто летаю, но никогда ни с чем таким не сталкивалась. Худшее, что может случиться — это задержка рейса. Вот это уже чаще бывает, и по самым разным причинам. А как взлетим, там уже все равно что на машине едешь. Можем попасть в турбулентность, но это не опасно. Я решил, что если шестидесятилетняя женщина с такой легкостью относится к перспективе путешествия по воздуху, то и мне волноваться не о чем. Мистер Вустер, однако, все время дергался и нервничал. Минут пятнадцать он ходил туда-сюда мимо сидений, пока у меня не закончилось терпение и я не поймал его за локоть, когда он проходил мимо. — Берти, присядь, пожалуйста. — Я усадил его в кресло рядом с собой. — Так ты ничем себе не поможешь. Он раздраженно вздохнул, рухнул на сиденье и уперся локтями на колени, подперев подбородок. — Наверное, мне станет легче, когда мы все-таки заберемся в эту штуковину, — пробурчал он. — Это как удалить зуб. Сначала выдерни, а потом основательно напейся, чтобы было не так отвратительно. Бокалом вина он уже обзавелся — вторым, с тех пор как мы оказались в зале ожидания для пассажиров бизнес-класса. — Все будет хорошо, Берти. Ничего страшного не случится. Тут объявили посадку, и он залпом прикончил остатки вина. Посадка прошла быстро; нас провели в огромный салон с креслами, огражденными от большей его части шторкой. У нас с мистером Вустером были совместные места, а у мистера Дживс и миссис Финк-Ноттл-Парсинак крайние. Я наделся сесть у окна, но нас посадили посередине салона. В окна, однако, все и так прекрасно видно. Каждое место оснащено маленьким телевизором, столиком, телефоном и другими благами, которые я никак не ожидал обнаружить на борту. Сами кресла, судя по всему, раскладываются и превращаются в спальные места — очень удобно, учитывая, что лететь нам придется всю ночь. Где-то через сорок минут, которые мне показались часами, самолет выехал на взлетную полосу и стал ожидать разрешения на взлет. Все это настолько не походило на отправление трансатлантического лайнера, что я даже не пытался ничего анализировать. Когда самолет стал набирать скорость, мы с мистером Вустером так вцепились в подлокотники, что побелели костяшки. Он сжал мои пальцы холодной и липкой ладонью — подозреваю, что моя была такой же. Я точно почувствовал момент, когда самолет оторвался от земли — страшное и вместе с тем восхитительное ощущение. От разницы давления неожиданно неприятно заложило уши, но это быстро прошло. Когда нам наконец разрешили отстегнуть ремни, мы с мистером Вустером встали, чтобы посмотреть в окно. Мне сложно будет описать свои ощущения от полета в облаках, подозреваю, у мистера Вустера вышло бы лучше — но я попытаюсь. Вокруг нас вертелись водовороты и холмы из тумана. Я вспомнил слова Шелли: «мы взбирались в небо и смотрели на землю», но признаться, я вовсе не желал того одиночества, о котором писал поэт. В редких просветах между облаками под нам плыли здания, блестела вода, зеленели холмы и струились тонкие ленты автомагистралей. Я прирос к полу, и мистер Вустер не дыша стоял рядом. Оторваться от окна мы смогли очень нескоро. Как нам и говорили, сам полет не сильно отличался от путешествия на автомобиле или поезде, стоило всего лишь отойти от окон. Слышался громкий свист воздуха и гул мощных двигателей, держащих нас на должной высоте, но скоро мы привыкли к шуму и перестали его замечать. Подали ужин и напитки. Мы читали, кузен и миссис Финк-Ноттл-Парсинак занимались своими делами, предоставив нас с мистером Вустером самим себе. Общению естественным образом препятствовали раздельные сиденья. Мы попробовали поспать; заснуть было легче, чем в поезде, но новизна ощущений и волнение перед скорым прибытием в Лондон усложняли задачу. Когда мы наконец сели в Хитроу, меня потряс масштаб всего вокруг. Людей тут гораздо больше, чем в аэропорту Сан-Франциско, но Лондон всегда был городом мирового значения. Так как мы путешествовали с членом Парламента, проход через таможню получился относительно быстрым и безболезненным. Потрясением стала и поездка по столице — несмотря на то, что мы ждали изменений в облике родного города. Через два часа мы прибыли в дом Финк-Ноттлов в Хэмпстеде, битком забитый людьми — нас, очевидно, ждали. Обычно мне не составляет труда запоминать имена и лица представленных мне людей, но после двух бессонных ночей и головокружительной смены обстановки я пребывал не в лучшей форме. Похоже, нам тут рады. Я неосознанно скользнул на полшага назад, снова принимая форму тихого слуги, готового угождать, встал рядом, но не плечом к плечу с мистером Вустером. Он, несмотря на утомительное путешествие, снова превратился в джентльмена, которым когда-то был: обаятельного и приветливого. Но он не позволил мне оставаться в тени: стоило ему понять, что я делаю, как он притянул меня к себе и вовлек в разговор. Большинство окружающих приходились мне в какой-то мере родственниками, и я не чувствовал себя так неуютно, как мог бы. Остальные принадлежали к семейству Финк-Ноттлов или приходились друзьями той или иной семьи. Среди последних была и мисс Белинда Глоссоп — зеленоглазая блондинка возраста мистера Вустера, которая изо всех сил пыталась приклеиться к нему лишаем. Будь мы в 1924-м, я бы уже строил планы, как не позволить им «случайно» оказаться помолвленными, а так он просто сделал все возможное, чтобы наши отношения ни для кого не остались тайной. По сравнению с самим фактом нашего здесь присутствия это не вызвало ни у кого особого интереса, что меня странным образом успокоило. Юный Огастус, само собой, тоже был здесь. Он попытался убедить мистера Вустера, что на самом деле за наше исчезновение несут ответственность инопланетяне. И сильно разочаровался, когда мистер Вустер поклялся, что никогда не видел ни одного «НЛО». Еще он признался, что натравил на нас журналистов. Боюсь, юный джентльмен не имеет ни малейшего понятия о хороших манерах. Юное поколение Дживсов, слава богу, вело себя достойнее, но все равно воспитано было гораздо свободнее, чем мои ровесники в начале прошлого века. Идеи и примеры воспитания детей за это время тоже сильно изменились. У меня сложилось впечатление, что большинство присутствующих относится к нам с любопытством, смешанным с благоговением. Думаю, я вел бы себя так же, не окажись я сам человеком, который таинственным образом исчез, а потом вернулся много лет спустя совсем не изменившимся. Любопытство простительно, но, надеюсь, со временем оно пройдет. Не хотелось бы всю оставшуюся жизнь чувствовать себя цирковой диковинкой.***
Финк-Ноттлов набилось человек сорок, не меньше. К подобным soirees мне не привыкать, но обычно я знаком с большей частью присутствующих. А кого не знаю — Реджи подсказывает. У него энциклопедические познания по части кто есть кто в высшем обществе — да что там, легендарные. Увы, кроме Обри и Аманды мы тут никого не знаем — странное ощущение, и не сказать чтобы приятное. Но мы, Вустеры, не позволим таким мелочам стать между нами и вечерней кормежкой с пузыриками в бокалах. Зеленоглазая светловолосая девица Глоссоп с неизвестным мне пока нравом вцепилась в меня, как изголодавшаяся минога, и не отцепилась даже после того, как я довольно громко объявил, что нас с Реджи связывает нежная страсть и мы собираемся привязаться друг к другу на веки в. Все это сильно напоминало мне вечер у тети Агаты, а Белинда самым жутким образом напоминала Гонорию Глоссоп, этим своим спортивным сложением и крепкой хваткой. Надеюсь, она ни в кого не стреляет. Именно она в большей степени и заставила меня почувствовать, что я вернулся в привычные для Бертрама места обитания. Не хватало только случайной помолвки и сбежавшего тритона у кого-нибудь под юбкой. Пока передо мной не поставят тарелку с первым блюдом, все может случиться. Реджи приходилось постоянно включать в разговор. Он прятался по углам, парил на заднем плане и выглядел так, словно больше всего на свете мечтает схватиться за серебряный поднос и начать разносить напитки. То, что он должен развлекаться, а не прислуживать, сильно задевало его феодальный дух. Он заметно расслабился только минут через двадцать — ну, для меня заметно, — когда небо не рухнуло от такого вопиющего нарушения протокола, как его некамердинерские шмотки. Юный Гасси — сущее наказание. Аманда в нем души не чает, а я весь вечер пытался от него удрать. С ним и девицей Глоссоп я чувствовал себя антилопой гну в окружении львов на охоте. Реджи изо всех сил леденил их взглядом, но они ледениться не желали. Слава богу, скоро сели за стол. Ужин проходил в крайне неформальной обстановке. Никто не пошел переодеваться, на столе не хватало парочки важных приборов, а блюда подавал всего один человек. Бери — не хочу какое-то, а не званый ужин. Вообще все было больше похоже на вечеринку, что меня только радовало, потому что после десятичасового перелета я был не в лучшей форме, а еще мое тело, похоже, так и не поняло, что мы уже не на западном побережье Америки. Реджи тоже выглядел так, словно мечтал спрятаться в тишине с книгой, и я не мог его за это винить. Как же я мечтал снова оказаться в нашей квартире на Беркли-Мэншнс в один из ее тихих домашних вечеров! Ничего из этого мне не грозит в ближайшем будущем. Когда подали ужин, все немного подуспокоились и занялись загребанием haute cuisine, но вопросы все равно сыпались на нас как из прорванной плотины. Нельзя винить народ, конечно, учитывая обстоятельства. Я только хочу, чтобы меня перестали спрашивать. Бертрам — парень тихий, любящий тишину и домашний покой, а окружающая обстановка похожа на это меньше всего. Кроме Реджинальда Дживса и Б. Вустера все развлекались от души. Я просто радовался, что Реджи сидит рядом, а с грозой Глоссоп нас разделяли Обри и его жена. Теперь, чтобы отцепиться от барышни Глоссоп, не нужно думать о Кодексе чести Вустеров — вот, что здорово. Жаль, так нельзя было, когда тетя Агата пыталась приковать меня к каждой барышне моего класса, которая не была уже прикована к кому-нибудь другому. Потому что Реджи парень и к тому же был моим камердинером. Не то чтобы мы решились тогда хоть пальцем друг друга тронуть из страха перед неми-какими-то там последствиями. А тетя Агата сильнее бы ужаснулась происхождению Дживса, а не тому, что он парень, — хотя его камердинерство нам тюрьмой не грозило. Несмотря на обстоятельства и сложности, которые я испытывал при соотнесении имен с их обладателями, в общем все было хорошо, по крайней мере, все из кожи вон лезли, чтобы это было так. Какое облегчение: кроме белены Глоссоп, все относились к нам с Реджи как к настоящей паре. Наши друзья в Сиэтле всегда себя так вели, конечно, но тут-то люди совсем другие, и я беспокоился, как все обернется. В желудке у Вустера потеплело. Ни от кого ничего не скрывать… У меня слов нет, какое это потрясающее ощущение. Я просто смотрел на Реджи и чувствовал крайне самодовольное ощущение в области сердца. Когда мы уже приканчивали десерт, Реджи сжал под столом мою руку и послал мне чуть приподнятый уголок губ, что означало у него весьма довольную улыбку. Боюсь, я на это заулыбался самым слащавым образом. Какая-то юная барышня заметила, что мы «такие ми-и-илые». Я чуть покраснел, но промолчал, чтобы в присутствии тех, кого должен считать семьей, моя ладонь осталась в Реджиной. К счастью, сразу после ужина нас забрали Обри с женой и двумя катастрофами подросткового возраста и увезли к себе в Ислингтон, где нам выделили отдельную комнату. Мы так устали, что кроме обнимашек с поцелуями сил ни на что не осталось, как бы ни хотелось нам обоим чего-нибудь посерьезнее. Все происходит так быстро — я никак не приду в себя, да и Реджи тоже. Кровать оказалась удобная, как и все остальное. Было тихо, только слышно, как мимо дома проносятся автомобили. Боже, мы снова в Лондоне. Не в том же Лондоне, но все же в родной метрополии. На вустеровских глазах чуть не выступила скупая слеза, да и Реджи был в похожем состоянии. Осталось только построить здесь новую жизнь. Легче сказать, чем сделать.***
К утру я немного пришел в себя, но все же был не так бодр, как хотелось бы. Всё эта пневмония. Реджи напомнил, что, по словам сиэтловского доктора, я вернусь в норму только месяца через два. А я мечтал проснуться в один прекрасный день самим собой, но пока этого не случилось. Мы ополоснулись и залезли в костюмы, чтобы вместе с Обри и его оравой умять яичницу с б. Обри — Дживс от макушки до пяток, а Вера, его жена, настолько миниатюрная и хрупкая, что ветром унесет, подуй он сильнее обычного. Ростом она Обри до плеча, с русыми волосами, карими глазами и с восседающими на носу маленькими очечками. Простоватая, но милая. Дочери Дживсов, Талия и Афина, похожи на мать, но с Дживсовским уклоном. Старшая Талия ростом с меня, а ведь я всего на пару дюймов ниже Реджи. А Афина, судя по всему, скоро ее догонит. Вся семейка по-дживсовски страшно мозговитая и совершенно бесшумно плавает из комнаты в комнату. Я в который раз задумался, что такого Реджи во мне нашел, потому что у меня-то по этой части всегда туговато было. Только мы вышли, как позвонила Аманда. Филберт, лорд Яксли, горел желанием окинуть взглядом тонкий вустеровский корпус и заверить меня, что я — это не я. — Аманда заедет через два часа и отвезет вас, — объявил Обри за чаем. — Это будут не самые приятные минуты в вашей жизни, готовьтесь. — А это необходимо? — спросил я. — Мне же не нужны ни титул, ни добро покойного дяди Генри — Филберта же это волнует? Обри кивнул и по-дживсовски поджал губы: — Боюсь, что да. Мне пришлось припомнить несколько долгов, чтобы ты получил паспорт, потому что твою личность мы по ДНК не подтвердили. Для меня, конечно, достаточно того, что мы подтвердили личность Реджи. — И мы тебе за это признательны, — вмешался Реджи и повернулся ко мне: — Я бы посоветовал пойти навстречу этому человеку, Берти. Вне зависимости от последствий, нам это может потом пригодиться. — А еще Аманда завтра собирает пресс-конференцию, — добавил Обри. — Слухи уже просочились, спасибо Огастусу. Да и Филберт после вашей встречи наверняка выпустит пресс-релиз, мол, все это огромный заговор. Я теребил в кармане часы. Они не работают с того самого купания в реке, но, надеюсь, их можно починить и почистить. Я вынул их и посмотрел на покрытую пятнами фотокарточку самого себя с родителями. — Это не повредит твоей политической карьере? — спросил Реджи. — Кто-то уверен, что да, — ответил Обри и пожал плечами. — С другой стороны, если Филберт решит поднять шум, мы сможем доказать, что Берти — это Берти. — Почему-то кажется, что еще как решит, — сказал Реджи и сжал мою ладонь. Я закрыл часы и убрал их в карман. Это так же верно, как и то, что я настолько далек от семьи Вустеров, насколько можно себе представить. Все, что у меня осталось, это размякшая в воде фотокарточка и воспоминания. Обри кивнул. — Аманда с ним точно справится. Я позволил себе обиженно вздохнуть. — Я просто хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Зажить наконец своей жизнью. — Уже скоро, — заверил меня Реджи. — Видимо, нужно собраться с духом, да? Реджи кивнул: — Думаю, пепельно-серый галстук в синюю крапинку подойдет лучше, чем этот. Я не смог сдержать улыбки: все как в старые добрые времена. Встреча с Филбертом прошла настолько ужасно, насколько можно было представить. Он заставил нас ждать целый час — просто потому, что мог. Еще он настаивал, чтобы я вошел один, но мы даже думать об этом не стали. Присесть нам не предложили. Филберту, мне показалось, лет восемьдесят. Он напомнил мне пекинеса с пучком жиденьких белесых волос на макушке. А в профиль точь-в-точь тетя Агата. Позади него стоял какой-то подозрительный парень и злобно на нас зыркал все это время. Высокий, худой, с жидкими непослушными волосами и лошадиным лицом. В общем, типичный Вустер. Филберт сначала молча на нас пялился и ничего не говорил, так что завязывать беседу пришлось мне. — Салют, Филберт, — отсалютовал я. — Похоже, потомство дяди Генри процветает, как до всей этой истории с кроликами. Он выпучил на меня глаза. — Скажи, Аманда, где ты нарыла этих самозванцев, и кто заплатил Дживсу, чтобы он за них поручился? Чертовы либералы совсем страну развалили. Реджи, в котором долгое ожидание пробудило резкое камердинерское неодобрение, стал похож на ледяную глыбу в горах Антарктики. Филберт смерил его взглядом, как жука-вредителя. — Ты-то точно один из них. Где они тебя прятали? Я думал, что всех вас знаю. — Никто меня нигде не прятал, лорд Яксли, — заявил Реджи самым холодным и презрительно-вежливым тоном. — Нас с мистером Вустером внезапно подняло в небо и унесло из Гайд-парка 1924-го года в скалистую местность штата Вашингтон, в ваше время, точнее, два месяца назад. — Никакой он не Вустер, — ткнул в меня Филберт костлявым пальцем. — Так, послушайте… — Я вам заявляю, юноша, я этого так не оставлю! Прекратите этот фарс немедленно, или я превращу каждую минуту вашей жизни в кошмар. Вустеровские плечи расправились. Меня такое отношение сильно задело. — Это не фарс, и мне плевать, если вы потомок моего кузена Клода, я не потерплю такого отношения. Один взмах ресниц, и нежно-розовое лицо Филберта потемнело до апоплексического уровня. — Дядя Клод, — выплюнул он, — был гомиком и опозорил имя Вустера. Когда я раскрыл их с этим Рейнсби, они должны были сесть в тюрьму, а не удрать в Бразилию. Не смей говорить о нем в моем присутствии. А вот это что-то новенькое. — Клод? Что, правда? И Рейнсби? Я бы скорее на Юстаса поставил, если на то пошло. Краем глаза я заметил, как Аманда силой воли убирает с лица ухмылку. Та тут же возвращалась обратно. — Ты! Все это походило на аудиенцию у тети Агаты, только без девиц, готовых сделать из Бертрама человека. — Кто тебе всего этого наговорил, ты, жалкий червяк?! Вот теперь точно тетя Агата. — Вы прямо как моя тетя Агата. Никто мне ничего не говорил. Я Бертрам Вустер, а это Реджинальд Дживс, и ничего этого не изменит, что бы вы ни сделали и ни сказали. Аманда говорит, вы боитесь, что я отберу у вас титул и дяди Генрину рухлядь, но можете оставить их себе, мне до лампочки. — Реджи во время разговора подбирался ближе ко мне и теперь защищающе надо мной нависал. — Я всего лишь хотел вернуться в семью, но теперь вижу, что на вас можно не надеяться. Вы совсем забыли про Кодекс чести Вустеров? — Ты лживый, вороватый самозванец, как бы тебя ни звали, и если ты не оставишь свои нелепые уловки, я подам на тебя в суд! — Знаешь, дедушка, — подал голос подозрительный парень, — я думаю, ты и так потратил на них слишком много времени. Сколько раз говорил тебе доктор Флатерсен, чтобы ты не перерабатывал. — Он перевел на нас взгляд: — Не знаю, чего вы добиваетесь своими заявлениями, но с рук вам это не сойдет. Аманда, мы пришлем адвокатов. Поверить не могу, что вы на это пошли. Переходит все границы… Тут нас вывели, чему я был только рад. — Молодец, Берти, — сказала Аманда и позволила широкой улыбке вернуться на физиономию. — Ты потрясающе себя показал, а как остроумно ему отвечал! Она явно была довольна, хотя я не заметил в своем поведении ничего потрясающего и остроумного. К тому же, я только что потерял последнюю надежду обрести семью, не считая Глоссопов, которым нужна реклама, а не живой Вустер. А теперь еще придется встать перед магистратом и доказать, что я — это я.***
Было время, когда мистер Вустер робел под градом оскорблений подобных тем, что обрушил на него лорд Яксли. Я необычайно горд, что он сохранил лицо перед проявлением такого неуважения. Мы втроем с миссис Финк-Ноттл-Парсинак возвращались в Хэмпстед; он ссутулился и оперся на мое плечо. — Вышло еще хуже, чем я боялся, — печально пробормотал он. — Ты хорошо справился, Берти. Я горжусь тобой. — Правда? — Он слегка расслабился. — Но Реджи, нам таки придется предстать перед магистратом. — Тем лучше, — заявила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Цирк будет тот еще, но, когда все закончится, мы подтвердим твою личность, и вы сможете спокойно начать жить заново. — Я бы лучше играл в группе с Ингмаром и Умброй, — вздохнул мистер Вустер, глядя на пробегающий за окном сельский пейзаж, сильно изменившийся за прошедшие годы. — По крайней мере, там у меня были друзья. — Здесь у тебя тоже есть друзья. Просто ты нас пока не узнал. До сих пор все было сложно, но все наладится, вот увидишь. Он смерил ее долгим оценивающим взглядом. — Что ж, надеюсь, вы правы. Хуже уже вряд ли может быть, принимая во внимание пневмонию и все остальное. Здесь я внутренне с ним согласился. Он уже достаточно настрадался. Ситуация и так сложная, но один неверный шаг — и она станет еще сложнее. Вернувшись домой к кузену, мы вчетвером засели в гостиной обсудить завтрашнюю пресс-конференцию. Миссис Финк-Ноттл-Парсинак сказала, что уже разослала приглашения и пресс-релизы с основной информацией: нарезкой новостей о нашем исчезновении в 1924-м году и фотографиями, сделанными вчера вечером у нее дома. Я позвонил Джоан узнать, не против ли она подтвердить нашу историю. К счастью, она согласилась, но выразила надежду, что закончится все быстро. Сказала, что у нее под окнами «тусуется» мужчина с камерой. Ей, конечно, популярность ни к чему, а вот Гарри хотел быть в центре всего этого: «Этот балаган в самый раз для него», напомнила она мне и сообщила его фамилию. Пресс-конференцию я ждал с тем же рвением, с каким мистер Вустер мечтал встретиться с лордом Яксли. Я всегда предпочитал идти к цели тихо и незаметно, но сейчас у меня нет другого выхода, кроме как дать интервью, которое будет воспринято скептично, если не враждебно. Хорошо, что и член парламента Дживс, и миссис Финк-Ноттл-Парсинак личности не слишком outré (эксцентричные, фр. — прим. пер.) — надеюсь, это сыграет нам на руку. Журналистов позвали как из либеральных, так и из консервативных изданий: охватить ситуацию с разных точек зрения и чтобы не казалось, что член Парламента «раскручивает» дело в свою пользу. Не знаю, какую пользу ему принесет признание меня своим родственником, но я ему за это благодарен. После ужина мы с мистером Вустером ушли в свою комнату. Несмотря на подробные наставления, мы чувствовали себя не своей тарелке. Завтра нашей выдержке предстоит серьезное испытание на прочность: поверят нам или нет в большей степени будет зависеть от того, как мы себя покажем. И еще тяжелее мне от того, что мистер Дживс рискует ради нас своей карьерой.***
Когда мы вошли в конференц-зал, я почувствовал себя мышью на приеме у кошки. Людей было немного, но они захватили камеры, и Обри сказал, что мы попадем в телевизор. Легче от этого не стало. Мы с Реджи сели между Обри и Амандой. При виде нас все зашептались: нельзя было не заметить сходства Реджи с Обри Дживсом. Оба высокие и широкоплечие и оба совершенно одинаково вопросительно поднимают бровь на высоту молекулы. Да и суровая линия челюсти убедительнее некуда. Аманда начала с краткого пересказа обстоятельств нашего исчезновения, рассказала про Гасси и фонд, про тест ДНК и то, что Обри вначале сомневался, но изменил свое мнение, когда получил ответ из лаборатории. Одна маленькая репортерша с ливерпульским акцентом спросила Обри, зачем он рискует карьерой, делая такие сомнительные заявления. — Тайна исчезновения Реджинальда Дживса беспокоила нашу семью восемьдесят пять лет. Первичный скептицизм был более чем оправдан, но очень скоро стало очевидно, что этот человек и есть тот самый Реджинальд Дживс. Я не брошу родственника только потому, что его появление выставит меня в нелепом свете. В истории нашей семьи Реджинальд всегда был на высоком положении. Он служил нам примером верности, преданности и храбрости. В 1918-м году за военные заслуги король Георг наградил его Крестом Виктории. В мирное время он обладал безупречной репутацией. Для меня все это гораздо важнее кресла в Парламенте. Мы знали, что Крест Виктории будет упомянут, но Реджи все это явно не понравилось. Вопросы посыпались градом: все хотели знать, как он его получил, что с нами случилось и что мы чувствовали, когда нас подняло в небо. Реджи сказал, что не любит вспоминать о войне и что отдал крест отцу сразу после награждения и с тех пор не видел. Мы рассказали про Сиэтл, Джоан, пневмонию и Гарри, благодаря которому мы на Фонд Финк-Ноттлов и вышли. Меня, конечно, спросили про Филберта. — Не то чтобы я восемьдесят пять лет назад был на хорошем счету. Вчера прямо тетю Агату вспомнил. Словно ее засунули в морщинистого старикашку. Оба милые, как голодные волки при виде баранины, которую не могут заполучить. Все захихикали. — Он, судя по всему, думает, что я охочусь за его титулом, но на что он мне? Пусть себе оставит. Я просто надеялся, что после всего этого у меня осталась хоть какая-то семья. Что ж, зря надеялся. Парень с блестящими зубами и сияющей копной русых волос спросил: — Что вы можете сказать тем, кто вам не поверит? — Да пусть катятся калачиком, мне-то что? Какое мне дело, верят мне или нет? Все что для меня важно, это что я наконец дома и что Реджи рядом. Я бросил на него взгляд и взял за руку. — Единственное, что из всего этого вышло хорошего, так это то, что я больше не должен прятать свои чувства. Никто не посадит нас в тюрьму, а тетя Агата не дышит мне в шею, мечтая как можно скорее приковать к любой девице, которая сделает из меня человека. Я могу быть с тем, кого люблю. Можете себе представить, каково это — думать, что мы никогда не сможем быть вместе? У Реджи на лице на долю секунды мелькнуло бесконечно сентиментальное выражение, но тут же пропало. Что ж, эти слова точно не остались незамеченными. Вопросы пошли совсем уж нахальные — про нашу личную жизнь до всего этого. Реджи натянул на циферблат выражение самой надутой лягушки из всех надутых лягушек и заверил любопытствующих, что никогда не рискнул бы моей репутацией и нашей свободой. — Мы вели себя безукоризненно, — заявил он и сжал мою руку. Другой парень спросил, что мы теперь намерены делать. — Я не знаю, — сказал я. — Я попросил Реджи выйти за меня, когда узнал, что так можно. А кроме этого у нас нет никаких планов. В Сиэтле я пару недель играл в группе, и мне предлагали вернуться, но я не знаю, как это можно устроить. Имми-какие-то там законы за это время наверняка изменились. Я вздохнул. — Может, книжку напишу. Расскажу, что с нами случилось. Я, вообще-то, уже написал парочку — тогда еще. Получилось неплохо. Я только… В общем, я жутко скучаю по друзьям и семье. Тут я совсем раскис, пришлось приложить все усилия, чтобы не разрыдаться. Реджи выпустил мою руку и обнял меня за п. — Я вовсе не мечтаю вернуться обратно и снова скрывать, кто я, но как же это трудно — в один миг лишиться всех, кого когда-то знал и любил. После этого вопросы, можно сказать, закончились. Да меня бы и не хватило на большее. Я чертовски вымотался и мечтал запереться с Реджи где-нибудь в укромном местечке и остаться до конца своих дней в его объятиях.***
Меня глубоко тронуло публичное признание мистера Вустера в любви. После него было сложно сохранить самообладание, но мне сослужили службу годы, когда я учился скрывать эмоции. Это была единственная приятная минута всей конференции. Посыпавшиеся следом вопросы возмутили меня чрезвычайно личным характером. Когда все закончилось, мистер Дживс нас похвалил: — Вы выражались вполне ясно, а еще я думаю, что в вашу пользу будет и то, что никто из вас не заинтересован в публичности. Если бы вы были мошенниками, вы бы давили на военные заслуги и заявили права на титул. — Он на ходу взял меня под локоть. — Я понимаю, как это было для тебя сложно, Реджи. Спасибо, что вообще согласился поговорить. — Я предпочел бы никогда больше этого не делать, — признался я. — Да, это было необходимо, но крайне неприятно. Я не желаю никакой славы — только жить с Берти спокойно в своем доме. — Я просто рад, что все закончилось, — сказал мистер Вустер. Он был измотан, несмотря на ранний час. — Нельзя как-нибудь избежать суда? — Не думаю, — ответил кузен. — Все знают, что Филберт реакционер со сложным характером. Он не оставит без внимания ваше появление. Если бы титул сейчас был у его сына Гранта, у вас было бы больше шансов на разумный диалог. Грант нормальный парень, а вот его сын Освальд слишком уж похож на деда. Теперь подождем, что напишут в газетах, а потом уже сформулируем позицию и решим, что делать дальше. В четверг открывается парламент, у меня будет много дел, но Аманда и сама справится. Я буду помогать по мере сил. — Конечно, — ответил я. — Мы все понимаем. Мы должны подготовиться к суду? — Адвокаты фонда уже над этим работают, — ответила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Если он попытается обвинить тебя в мошенничестве, милый Берти, ему просто не за что будет уцепиться: придется доказать, что ты претендуешь на земли и титул. Какое же это мошенничество, если тебе ничего от него не нужно? А если он просто обвинит тебя в том, что ты не Вустер, ему придется сдать тесты, которые только докажут, что ты Вустер, а этого он будет пытаться избежать любой ценой. — Похоже, беспокоиться-то и не о чем, — сказал мистер Вустер с улыбкой облегчения. — В любом случае, закончится все быстро, — добавила миссис Финк-Ноттл-Парсинак. — Он будет беситься и угрожать, но сделать ничего не сможет. Разве что попортит вам кровь несколько месяцев. Мистер Вустер улыбнулся: — Сто лет не слышал таких приятных новостей, скажу я вам. Ну, кроме испорченных месяцев. Обошелся бы без этого. Вечером мы в резиденции Дживсов смотрели новости. Три посвященных нам выпуска содержали изрядную долю скептицизма. Кто-то взял интервью у лорда Яксли: он осыпал мистера Вустера угрозами. Мне было больно слышать клевету в его адрес. Сразу после заявления лорда Яксли вставили слова мистера Вустера из конференции, где он говорит, что ему ничего не нужно, и выражает глубокое желание поддерживать отношения с семьей. Это несколько подорвало подлую клеветническую позицию лорда Яксли. В одной передаче, наиболее к нам снисходительной, мягко обратили внимание на высокую репутацию члена парламента Дживса. Я увидел нас рядом на экране и впервые осознал, насколько мы похожи внешне и мимикой. Я был поражен. Нужно быть слепым, чтобы отрицать родственную связь. — Я валюсь с ног, — объявил мистер Вустер. — Чувствую себя так, словно получил по голове тарпоном. Мы пожелали всем доброй ночи и ушли в спальню. — В жизни не буду делать этого снова, — простонал мистер Вустер, упав на кровать на спину и распластав конечности. — Эти два дня были мерзкими до невозможности. На меня не спускали такой артиллерийский огонь с тех пор, как тетя Агата пошла вразнос. От ее криков весь Бринкли-корт сотрясался до основания. Даже тетя Делия не могла ее угомонить. Я прекрасно помню тот случай. — Что ж, зато навевает воспоминания. Его уставшее лицо озарилось смехом. Я улыбнулся. — Как же ты прав, боже мой. А еще нам есть чем развлечься. Он поймал меня за запястье и притянул к себе на кровать.***
На следующей неделе мы съездили с ночевкой в Бринкли-корт. Старая берлога сильно изменилась. Грустно все это. Все, что я помню, либо разрушено, либо перестроено до неузнаваемости. Зато окрестности, по большей части, остались прежними. Но время-то скоро декабрь, по саду особенно не погуляешь. Белинда сделалась моей постоянной спутницей, несмотря на все мои усилия. Выяснилось, что ее родители, Элизабет и Хильдебранд (третий в роде Таппи, и, по-моему, я где-то в коридорах приметил и четвертого, на вид — как половина команды по регби), поощряли ее поползновения. Они пришли в восторг от нашей известности и устроили целое шоу из нашего с ними родства. Но искреннего тепла я с этой стороны не заметил. То и дело приходилось напоминать о Реджи: они сердили нас обоих тем, что с ослиным упрямством забывали о его присутствии. Потом нас попытались поселить в разных спальнях, и это стало последней каплей. Реджи и не подумал лечь там, куда отнесли его сумку. Белинда, балбеска, получила серьезное потрясение, когда среди ночи вскрыла замок в мою спальню. Когда я понял, что все-таки не умру со стыда на месте, Реджи сказал, что она это заслужила и, возможно, разучится соваться к гостям по ночам. На рассвете мы даже не стали вызывать такси — просто доковыляли пешком до Маркет-Снодсбери и сели на ближайший поезд до Лондона. Слава богу, они еще ходят. В столице нас тут же атаковали репортеры. Куча камер и водопад хамских вопросов. Стадо голодных гиен было бы более приятной компанией и менее опасной. Реджи смог отделаться от самых пугливых своим внушительным ростом и уничижительным поднятием брови. От остальных получилось удрать, крикнув: «О, там королева!». Спасибо старым добрым тренировкам в ночь после регаты, когда приходилось удирать от полицейских. Но должен признаться, что совсем выдохся, хоть мы и оторвались. В четверг я все еще не пришел в себя, чтобы сдвинуться с места, но старушка Аманда притащила нам компьютер. Не ту огромную коробку, что с места не сдвинешь, а маленькую складную папку, как у Джоан. Довольный Реджи научил меня пользоваться «Вордом». Все как с печатной машинкой, только бумаги нет. Переварив эту информацию в вустеровском котелке, я сел за нашу историю. Так странно писать без ручки. Нет, я изредка пользовался печатной машинкой, но обычно Реджи транс-что-то там мои почеркушки, прежде чем отправить издателю. Я подумываю снова к этому вернуться, честно говоря. Так как-то натуральнее. Голова яснее, и не нужно тратить целую вечность, чтобы найти букву. Они даже не в алфавитном порядке расположены, черт бы их побрал. В пятницу нам написали Филбертовы крючкотворцы. Совсем уже под вечер, так что у Аманды не было никакой возможности тут же спустить с цепи свору тренированных куниц, но это значит, у нас было время до понедельника, чтобы тщательно все обдумать. Филберт обвинил меня не в том, что я пытаюсь отобрать у него титул, а что я якобы намереваюсь нажиться на их имени, опубликовав книгу, не будучи Вустером. Аманда сказала, он ничего не сможет сделать, если откажется сдать этот самый тест ДНК, так что мы по-любому победим. Тут она почему-то стала очень похожа на пиранью. Я начинаю думать, что она не отказала бы себе в удовольствии вместе с нами обстрелять из пушек Филбертову шхуну. Суббота и воскресенье прошли относительно тихо, только пришло письмо от Джоан. Она увидела нас в интер-где-то там, откуда она берет всю информацию. И еще ее попросили дать несколько интервью — сказала, что с кем-то договаривается. Гарри в полном восторге от свалившейся на него славы и наслаждается каждой ее крупицей. Не знаю, что может быть приятного в прикованном со всех сторон внимании. В понедельник Амандовы законники ответили на обвинения Филберта, и дела пошли уже не так радужно.***
Когда в понедельник адвокаты лорда Яксли объявили о начале судебного процесса с «так называемым Бертрамом Уилберфорсом Вустером», началось неистовство, подобного которому мне видеть не доводилось. Это был, по словам кузена, «идеальный шторм»: старая тайна, популярный политик, герой войны, крайне непопулярный аристократ, очаровательный юноша неизвестного происхождения — и невероятная история, связывающая все это вместе. После выхода нашего первого интервью на нас обрушилась волна недоверия, но люди, по большей части, просто отмахивались и не принимали эту нелепицу всерьез. Когда лорд Яксли воспринял ее настолько серьезно, что решил, будто опасность грозит его титулу, он ступил на тропу войны. И было совсем не важно, верят нам журналисты или нет. Их не волновало, что читатели воспримут историю в шутку. Запахло кровью и скорой грозой. Издания преподносили все как битву между членом парламента Дживсом и лордом Яксли, на кону стояли их репутации. Масла в огонь подлило публичное признание наших с мистером Вустером отношений, в консервативных кругах все еще резко порицаемых. После того, как в весьма ненадежные СМИ просочились самые первые крупицы информации об инопланетном вмешательстве, благодарить за которые мы должны юного Огастуса Финк-Ноттла, началось такое сумасшествие, рядом с которым самые странные друзья мисс Барр показались восхитительно нормальными. Нужно ли упоминать о бесконечных требованиях интервью? Секретари миссис Финк-Ноттл-Парсинак и мистера Дживса получили список ответов на самые популярные вопросы. Мы с мистером Вустером по закону не могли давать интервью, что пришлось как нельзя кстати, так как ни один из нас ситуацией отнюдь не наслаждался. Наше нежелание отвечать на вопросы только подогревало всеобщий интерес, и за десять дней до рассмотрения дела спекуляции на тему истинной личности мистера Вустера уже звучали как отрицания леди, коих слишком много. Очень скоро бесконечные приставания репортеров вынудили нас переехать в дом миссис Финк-Ноттл-Парсинак в Хэпстеде, чтобы дать возможность семье моего кузена вздохнуть свободнее. — Я не хотел, чтобы до этого дошло, Реджи, но мне кажется, что у Аманды вам будет спокойнее. Как только сумасшествие утихнет, возвращайтесь обратно и живите, пока не подыщете собственный дом. Посчитав скрытность лучшей чертой храбрости, мы собрали скромные пожитки и под покровом ночи перебрались в дом Финк-Ноттлов. Через несколько дней дело переправили в Королевский уголовный суд из-за необычных для удостоверения личности обстоятельств и социального положения сторон. Тогда же мы узнали, что слушание состоится через шесть недель — срок крайне малый, — в течение которых адвокаты лорда Яксли будут искать малейшее, хоть бы самое пустое свидетельство лжи. На следующий день после этих новостей мистеру Вустеру позвонил представитель одного небольшого издательства и спросил, начал ли он уже работу над книгой о наших приключениях.***
Я был поражен, когда получил заказ от издателя, накарябав всего-то пару страниц. Обычно за ними гоняешься с караванами из псов, погонщиков и индийских слонов для верности. Дух закаляет, но очень уж унизительно для гордости Вустера. Но у нас, писателей, есть эго, и видеть свое имя на обложке стоит дороже злата. Интересно, насколько они выпотрошат рукопись, прежде чем отправить в печать? Согласился я ради возможности пополнить карманы звенящими м., и через несколько дней уже отправил первые главы. Аванс получился небольшим, но, по крайней мере, на подарок Реджи хватит. Рождество приближалось со скоростью напуганных бизонов, несущихся по прериям. Кроме этого, над Бертрамовой душой висит перспектива обменяться с Реджи б. клятвами. Я плохо понимаю, как это сделать — вроде бы, это будет не традиционная церемония, а какой-то ее нецерковный эквивалент. Честно говоря, я только рад отделаться от необходимости стоять перед каким-нибудь старикашкой, который еще, чего доброго, всего этого может не одобрять. Но я думаю об этом как о браке, а остальное не важно. До сих пор не свыкся с мыслью, что могу это сделать, могу поделиться этим с людьми. Не то чтобы мне было с кем делиться, кроме полного набора Дживсов да Финк-Ноттлов. Надеюсь, ради такого дела можно как-нибудь кого-нибудь умаслить и переправить к нам Джоан. В конце концов, пустим по кругу шляпу — на билет наскребём. Декабрь только начался, а коридоры дома Финк-Ноттлов уже густо украсили к предстоящему празднику. Мы плавали в море мишуры, остролиста и разных зимних безделушек. Я отметил местонахождение каждого пучка омелы и торжественно поклялся загнать Реджи под каждый из них, лучше по нескольку раз. Я поднял тему бракосочетания в один из поздних вечеров перед стремительно приближающимися гуляниями. Реджи посмотрел на меня сияющим взором. — Как думаешь, когда мы сможем провернуть это дело? — спросил я. — Всегда казалось, подготовка к свадьбе — штука безумно сложная. — Организация большой церемонии, несомненно, потребует усилий. Мы уютно примостились практически друг на друге на просторной террасе под открытым небом. Заката из-за метели совсем не видно. От журналистов должны загораживать горшки с цветами. Безумие еще не утихло, и хотя в доме нас обычно не беспокоят, такое положение вещей затрудняет поиски подарка возлюбленному. Выяснилось, впрочем, что этот их самый компьютер может помочь кому-нибудь хитрому и желающему сохранить свои дела в тайне, а это как раз про Вустера. — Но нужно подождать окончания процесса, — добавил Реджи. — Пф! Будто этот вредина Филберт сможет доказать, что я — не я. Он покачал головой. — Меня беспокоит вовсе не доказательство твоей личности, — промурлыкал он и самым развора… развратным, да, образом прикусил мое ухо. О-о-о-х, как же здорово-то! — Но планирование церемонии — дело сложное, а все наше внимание сейчас сосредоточено на судебном процессе. — Но он вечность будет длиться! — запротестовал я так, словно не прождал уже восемьдесят пять лет. — Слушание назначено на восемнадцатое января. Это гораздо раньше, чем можно было ожидать. Не в конце марта, как это обычно бывает. — Правда что ли? Ну что ж. Я повернулся, чтобы заключить Реджи в вустеровские объятия и уютно примостить подбородок у него на плече, но увидел в окне покрытого снегом фотографа, до ужаса похожего на йети. — Боже милостивый! Тут еще один. Выскакивают как чертовы кролики из нор. И как мы еще ни на кого не наступили. Я вскочил и потянул Реджи в ту часть дома, где есть настоящие стены. — Предлагаю провести церемонию в середине апреля, — продолжил он с того же места, словно никакие отмороженные папарацци нас не прерывали. — Погода уже будет весенняя, и зацветут розы. Он улыбнулся мне одним уголком губ. В голубых г. плескались волны нежной страсти. — Не ты ли всегда говорил, что самый разумный шаг — это затащить предмет своего обожания в розарий? — расплылся я в улыбке. Реджи — сопливый романтик до мозга костей, и пусть только попробует это отрицать. Его тихий смех окутал старый моторчик чем-то теплым и пушистым. Да я и сам не лучше. — Если хочешь, я начну приготовления. — Очень хочу, — твердо кивнул я. — А еще я хочу затащить сюда Джоан. На твоей стороне будет вся семья, а у меня кто? Может, она будет моим свидетелем. Он изумленно изогнул бровь: — Свидетелем? — Ну… подружка невесты нам не нужна. Ты-то сам можешь представить ее в платье? У меня от одной мысли об этом задрожали колени и поплыло перед глазами. Нельзя родных людей подвергать таким испытаниям. Да и врагов нельзя, только если уж настроение совсем мстительное. — Ну правда, Реджи, она гораздо лучше будет выглядеть в мужском костюме, не думаешь? — Я подозреваю, она в любом случае не согласится надеть платье. Весьма необычно, но, думаю, так для всех будет лучше. — Что ж, — сказал я, ощущая в груди счастливую искорку. — Тогда вперед.***
Рождественские каникулы мы с мистером Вустером провели вместе с Дживсами почти в полном составе в Стратфорде-на-Эйвоне, где наиболее уважаемая ветвь нашего семейства обитает еще со времен Барда. Кузен Обри сказал, что Дживсы сидят в местном окружном совете и широко расселились по всему Уорикширу. Как остроумно подметил мистер Вустер, «Дживсов вокруг пруд пруди». В детстве я не раз гостил в этом доме — небольшом, но уютном и хорошо обставленном. Снег шел каждый день с середины декабря, о чем не переставали твердить все кому ни лень. Путешествие вдали от основных магистралей тоже было сопряжено с трудностями. Аванс мистеру Вустеру за книгу выплатили небольшой, но весьма своевременный. Он отдал мне половину, сказав, что нет смысла кому-то нуждаться, если у другого есть деньги. Так я смог подготовить для него подарок. Мне, однако, пришлось приложить некоторые усилия, чтобы он ничего не заметил. Мы обменялись подарками в маленькой спальне, на толстом ковре перед весело пляшущим в камине огнем. Сразу после полуночи, наедине. Дживсы — мои родственники, но мы их почти не знаем. Утро останется для семьи и детей, а в небольшом, битком забитом доме тихая ночь только для нас двоих дорогого стоит. Мистер Вустер первым протянул мне сверток. Форма его не оставляла сомнений в содержимом: он давно знает о моей любви к чтению. — Только осторожно, старина. — По-другому никак. Восхитительное мгновение ожидания — и в руках у меня древний том. — Это… …То же издание Tractatus de Intellectus Emendatione Спинозы 1899-го года в переводе Гейла-Уайта, которое я приобрел в пору своей юности, и которое было у меня во время службы у мистера Вустера. Оригинальный переплет хорошо сохранился, и только желтые страницы от времени стали хрупкими. Я держал в руках книгу в гораздо лучшем состоянии, чем был мой зачитанный экземпляр в 1924-м. — Берти, это же стоит целое состояние, — ошеломленно прошептал я, подняв на него взгляд. — Как ты ее нашел? Он просиял. — Так тебе нравится, да? — тревожно спросил он, весь горя желанием узнать, удалось ли меня порадовать. — Я хотел купить новый перевод, но вспомнил, что у тебя был этот. Боюсь, мой подарок не сравнится с этим проявлением любви. — Это великолепный подарок, — сказал я, боясь посмотреть ему в глаза. — Как ты нашел это издание? Робкая улыбка превратилась в широкую и довольную. — Да в этом их интернете. Пришлось попросить Талию помочь. Я-то понятия не имел, где искать. Сообщил ей все, что помнил, а она объяснила, как найти. Доставили как раз перед нашим отъездом. Жутко боялся, что не успеют. Посмотрел в его счастливое лицо и понял, что не смогу отказаться от подарка, пусть он и сплошное расточительство. Я поцеловал моего любимого с особой тщательностью, чтобы выразить всю глубину своей благодарности. — Спасибо, Берти. Боюсь, мой подарок не сможет порадовать тебя так же. — А, чепуха, — сказал он, все еще улыбаясь. — Ты же гений, что бы ты ни придумал, это в самый раз для Бертрама. Я в этом засомневался, но отложил книгу в сторону, подальше от огня, чтобы достать маленькую бархатную коробочку. — Ну, и что это? Он открыл ее и моргнул. — Это мои часы. Ты их починил. — Он достал часы из бархатной подложки. — А я и не заметил, что они пропали, как ты это провернул? Часы почистили, починили и отполировали, и я докупил к ним тонкую золотую цепочку с брелоком в виде крошечного голубого сапфира под цвет его глаз. Вышло дороговато, но кашмирские камни хорошего качества всегда были в цене. Брелок засиял в свете огня из камина. — Какой красивый! — Мистер Вустер широко улыбнулся. — И что, ты позволишь мне надеть что-то настолько блестящее? Тихое тиканье часов почти заглушалось треском поленьев. Он открыл их и ахнул. — Реджи, как ты это сделал? — пораженно спросил он, показывая мне портрет самого себя с родителями. Я узнал, что сейчас несложно восстановить поврежденное фото до почти первоначального состояния. — Прости, что не придумал ничего лучше. — Нет, — еле слышно сказал он. — Нет, это… идеально. Он на мгновение отвернулся и быстро смахнул слезы. — Это все, что у меня от них осталось, и ты это знаешь. Боже, Реджи, это идеальный подарок. Он захлопнул крышку, сжал часы в ладони и стиснул меня в крепких до дрожи объятиях. — Ты постоянно меня удивляешь, — тихо сказал он дрожащим голосом. — Я тебя совсем не достоин. Я держал его в объятиях, пока у него не выровнялось дыхание и он не подался назад, чтобы мягко поцеловать меня в губы. Я закрыл глаза и растворился в ощущении нежного напора; он провел языком по моим губам, не пытаясь проникнуть внутрь, просто погладил их мягко и бесконечно долго. — Люблю тебя больше всего на свете, — прошептал он мне в губы. Его реакция меня обрадовала: приятно, что такая малость может сделать его счастливым. Я погладил его по щеке. — Я хочу заняться с тобой любовью. Его язык скользнул меж моих губ, поласкал мой. Я ответил ему тем же. Не знаю, куда он дел часы, но мгновение спустя его руки гладили мою спину, скользили по одежде и массировали мышцы. Его прикосновения всегда меня заводили; когда я был его камердинером, это было опасно, но теперь я могу не скрывать, какой властью он надо мной обладает. Медленное обольщение увело нас во вселенную, где только он и я, а весь окружающий мир, кроме тепла и треска огня в камине, мягкости толстого персидского ковра ручной работы и вкуса старого вина на губах моего любимого, ничего не значит. Мы расстегивали пуговицы, словно разворачивали драгоценные дары, восхищались тем, что нам открывалось. Какое удовольствие доставляют мне жар его тела, аромат его возбуждения, вкус его кожи! Той ночью мы любили друг друга лицом к лицу, и он умолял меня взять его. Я лежал на спине, как ненасытный сибарит, а он сидел на мне верхом. Я отдавал себя без остатка, потому что принадлежу ему всегда и во всех смыслах. Слушал его тяжелое, мягкое дыхание. Мы не говорили ничего: прикосновениям слова не нужны. Час был поздний, а тишина — слишком драгоценна, чтобы нарушать ее словами. Треск огня и дыхание складывались в мелодию любви и физического наслаждения. Мои руки гуляли по его груди, по липкой, горячей коже. Он невыносимо прекрасен в свете огня: блестящая, раскрасневшаяся кожа и танцующие тени в изгибах мышц. Тугое, жаркое трение вокруг члена разогнало сердцебиение до эйфорической скорости. С каждым движением он ловил мои тихие стоны. Бедра поддавались воле моих рук. Он выводил узоры у меня на груди, дразнил соски и вызывал во мне волны экстаза. Он ускорил ритм и оставил меня балансировать на краю блаженства, подвешенным в чистом вакууме восторга. Я задрожал и выгнул спину. Совершенная легкость бытия длилась не дольше мгновения, и вот я уже с горловым стоном теряюсь в головокружительных ощущениях. Меня трясет, я до синяков сжимаю его бедра. Он отрывисто дышит и мчится к пику. Взяв член в руку, он помог себе излиться мне на грудь. Задыхаясь, он упал на меня. Мы держали друг друга в объятиях, обмениваясь легкими ласками, пока не схлынула тяжелая волна экстаза. Приподнявшись на локте, он потянулся к бокалу, сделал глоток и предложил мне. Потом встал, накинул халат и тихо вышел, чтобы принести теплое влажное полотенце. Той ночью мы спали крепко и без сновидений.***
Немного нервно находиться в доме, битком набитом Дживсами: они мерцают и каждый раз неожиданно материализуются под боком, чтобы поинтересоваться, не нужно ли мне чего. Теперь, когда домашняя прислуга уже не их семейное дело — потому что домашние слуги вышли из моды на манер птеродактилей, — они подались в ресторанный бизнес, политику и организацию свадеб. «Общественная служба», как Обри выразился. Не знал, что можно заработать на жизнь, организовывая чьи-то свадьбы, но я-то в принципе не очень хорошо понимаю, чем люди зарабатывают на жизнь — до недавнего времени я об этом вообще не думал. Мой любимый способ пополнения карманов — музыка — накрылся в Лондоне медным тазом. Или даже стальным, весом в тонну. Я тут не знаю ни одного музыканта, играть мне не с кем, но так как Аманда дала Джоан наш адрес и денег на пересылку, свои клавиши я получил и взял их с собой в родовое Дживсо-гнездо, чтобы немного усладить слух его многочисленных обитателей. Я просто влюбился в «Травим в парке голубей», но Реджи, пока я ее играл, был на полпути к своему чучелоподобному состоянию — его Том Лерер не впечатлил. Я сказал, пусть радуется, что я не стал играть «Танго мазохистов» при детях. Он надулся и остаток вечера изображал ледяную статую самого себя. Реджи говорил, что приезжал в этот дом еще карапузом, когда здесь жили его прадеды. Они тогда были уже совсем старыми и родились, как оказалось, еще в конце восемнадцатого века, как я — в конце девятнадцатого. Похоже, Дживсы, они как Мафусаилы — сварливые и живут по сто лет: Реджина прабабушка освободилась от шелухи с. в сто десять. Реджи заметил, что с учетом носившихся по дому Дживсо-малолеток, родившихся уже в двадцать первом веке, продолжительность их «семейных воспоминаний» покрывает четыре столетия и примерно восемь поколений. В голове не укладывается. Тут же выяснилось, что все Дживсы слегка повернуты на генеалогии, и Реджи то и дело загоняли в угол с расспросами о предках и семейных анекдотах. Еще им было интересно, какой была жизнь в начале двадцатого века. Когда он немного привык ко всем своим родственникам, ему эти беседы даже стали нравиться — так он мне сказал. А еще я заметил, что Реджи ощущает здесь ту же смутную подавленность, что и я в Бринкли-корте: здание явно то же, но изменилось до неузнаваемости, сохранив лишь отдельные детали. Каникулы наши прошли хорошо — насколько это возможно при таком наводнении родни, — но мы с радостью вернулись в столицу. Я засел за книгу, а Реджи с головой погрузился в детали судебного процесса: для него важно, чтобы мы оба до конца понимали, что происходит. Снег все падал и падал. Мне это напомнило истории про экспедиции на северный полюс, только sans пингвинов, моржей и эскимосов. Хотя один раз мы гуляли и видели монахиню, которую человек подслеповатый или сильно подшофе мог принять за пингвина. Погода всех крайне возмущала, а мне, наоборот, нравилось: на белом фоне лучше видно фотографов, а значит, от них легче удирать. Новый год мы провели у Финк-Ноттлов; Аманда закатила вечеринку, но с помощью Реджиного воскрешающего зелья к среде тяжесть в голове уже уле-что-то там без остатка. Приближался день суда, а снега было столько, что мы боялись, слушание отложат. Люди говорили об «снегапокалипсисе», Реджи возмущался отвратительному portmanteau (языковая контаминация, слово-гибрид. — прим. пер.) и говорил, что это всего лишь метель. — Для такой погоды в английском существует нормальное слово. Зачем калечить язык подобной вопиющей безвкусицей? — Не знаю. Мне нравится. В нем что-то есть, этакий налет конца света и катастрофы. — Что бы там ни думали древние скандинавы со своей «великанской зимой», сильный снегопад вовсе не означает приближающийся коллапс цивилизации и Судный день, — ворчал он, становясь похожим на раздраженного ягуара или пантеру. — Ну, они-то такого никогда не видели. Реджи приподнял темную бровь на высоту молекулы. — Как раз напротив, Берти. Между 1400-м и 1814-м Темза замерзала на зиму двадцать четыре раза, иногда на несколько месяцев. Зимние ярмарки… — Так, погоди минутку. — Я посмотрел на него сердито, как тот капитан Ахаб на белого кита. — Тут ты жульничаешь, с этими своими историческими познаниями. Сами-то они этого не видели! — Я это учитываю, — заметил он тоном, звучащим как «иди-ка ты нафиг, Бертрам». — Я лишь указываю на некорректность подобного преувеличения. С приближением ко мне скамьи подсудимых мы все чаще встречались с поверенными, адвокатами, юридическими консультантами и другими видами крючкотворцев от права. Хорошо, что в Реджиной личности никто не сомневается — все видят, что он Дживс, притом, что остальные Дживсы уже имеются в наличии. Да и публичное признание Обри помогло, разумеется. По поводу последнего ходили гадкие разговоры, на что он, мол, надеется после таких-то заявлений. Если газеты выставляют тебя сумасшедшим, это мало поможет удержать парламентское кресло. Меня все это очень смущало и совсем не радовало. В один момент кто-то из лагеря Аманды проболтался насчет кое-каких деталей — точно не Гасси, потому что его в такое не посвящали, — но в газетах вдруг всплыла информация о том, что в Америке у нас были фальшивые документы. Мол, это доказывает, что мы лжем. Доказать, конечно, ничего было нельзя, потому что мы сожгли все еще на той стороне океана, да и упомянули об этом всего только раз — когда спросили, чем мы занимались в Сиэтле. Аманда то и дело разражалась истериками, и кое-кто получил от ворот поворот. Прозвучало мнение, что тех журналистов подкупил коварный Филберт. Я решил, с него станется, а Обри сказал, что даже если это правда, это только показывает, в каком отчаянном положении мы оказались, и что у них просто не получается откопать против нас что-нибудь посерьезнее. Несмотря на это, я был как на иголках, и на характере это сказывалось не лучшим образом. Бертрам нахохлился в самом общем смысле — на весь мир. У меня же в рукаве целый набор взаимных недопониманий, которые закончились явлением меня пред очами излишне вспыльчивых судей. Что, если я споткнусь на какой-нибудь мелочи, и меня объявят виновным, несмотря на мою полную невиновность? Было ведь уже такое. Пращи и стрелы я. с. направлены так точно, словно у меня красная цель на спине нарисована. Если уже привык сносить позор обвинений, начинаешь готовиться к худшему. — Я начинаю готовиться к худшему, — объявил я Реджи за стаканом в. с с. После особенно тяжелого дня я свернулся жалким калачиком на диване в гостиной Финк-Ноттлов. — Отправят меня на год на каторгу и заберут у меня имя. Этот Вустер погружен в пучину отчаяния, Реджи, и я понятия не имею, что с этим делать. — Слушание назначено на послезавтра, — заметил он этим своим успокаивающим тоном. — Скоро все закончится, и мы сможем начать строить новую жизнь. Я этого очень жду. Дживсовские глаза сверкнули. Тут я с ним мог согласиться — по поводу ожидания. — Он не сможет доказать, что ты не Бертрам Вустер, потому что ты Бертрам Вустер. Мы это обсуждали. — Ты же знаешь, как мне везет. Он улыбнулся. — А еще я знаю, что ты всегда выходишь сухим из воды. — Ну, в моем распоряжении были твои откормленные рыбой мозги. Он подошел и сел рядом со мной. — А сейчас в твоем распоряжении целая команда профессионалов. Суд обяжет лорда Яксли сдать ДНК, и тест докажет, что ты Вустер. Учитывая, что других Вустеров они не теряли, это докажет, ipso facto, что ты — это ты. Все. Тут он зацеловал меня до бесчувствия и тем самым отвлек. Как бы ни приятно было валяться на диване, в конце концов мы отправились в рейд на кухню в поисках чего-нибудь перекусить на ночь. — Я знаю еще один способ доказать, что ты, это ты, Берти, — объявил Реджи, заметив после нескольких глотков сока мой не слишком воспрянувший дух. Я на него вытаращился. Кроме фотографии, которую Филберт объявит поддельной, нам совершенно не на что опереться. — Правда что ли? Не думаю, что даже твой непревзойденный гений сможет это провернуть. — Отпечатки пальцев. Это прозвучало так глупо, что я только рукой махнул. — Пф! Единственный раз, когда у меня брали отпечатки, это когда давали паспорт. Немного idem per idem, не находишь? Он покачал головой. — Не совсем. Уверен, что до этого у тебя дважды брали отпечатки: когда арестовали за кражу полицейского шлема и после облавы на «Пеструю устрицу», когда ты дал возможность мисс Флоренц Крэй сбежать. Если я правильно помню, в обоих случаях ты назывался Эфраимом Гэдсби. Я моргнул. — Они что, до сих пор хранят те отпечатки? — Я разузнал: дела не выбрасывают, а отправляют в архив для истории. — Реджи, это только докажет, что я Эфраим Гэдсби. По-моему, ты потерял хватку. Утратил прежнюю форму. Он еле заметно приподнял уголки губ. — Но они совпадут с твоими, а значит, ты жил между 1921-м и 1922-м, Берти. Для 1921-го я даже могу обозначить точную дату, я ее очень хорошо помню: воскресное утро 28-го марта, когда я впервые преступил твой порог. Один из знаменательнейших дней моей жизни, если позволишь. Таким образом, мое заявление, что ты на самом деле Бертрам Вустер, звучит вполне достоверно. Очевидно, что тебе не сто лет. — Так, Реджи, погоди минутку. Еще это докажет, что я преступник! Зачем нам это, так нельзя. Его идея застигла меня врасплох. Я что, зря придумывал псевдонимы? — Я что, зря придумывал псевдонимы, а? — Уверен, что у дел о мелком воровстве и сопротивлению полицейскому расследованию уже давно истекли сроки давности; к тому же, в обоих случаях ты заплатил положенные штрафы, — сказал он тоном сухим, как Сахара. — В любом случае, твоя личность будет установлена с помощью внутренних записей Скотланд-Ярда, потому что не бывает двух одинаковых отпечатков пальцев. Должен признать, гениальность плана поразила Вустера до глубины души. Он настолько прост, что у меня почти не остается шансов напортачить. Вместе с ДНК этого наверняка будет достаточно. — Клянусь Юпитером, Реджи, это точно сработает! Лети наверх и предупреди Амандино войско! — Берти, мисс Финк-Ноттл-Парсинак ушла отдыхать несколько часов назад, а ее команда адвокатов в любом случае будет недоступна до утра. Действия будут приниматься по мере их необходимости, а все нужные свидетельства предоставят позже. Так как лорда Яксли наверняка обяжут сдать тест, у нас будет несколько дней на предоставление отпечатков как дополнительного доказательства твоей невиновности и твоей личности. Я бросился в его объятия с мужественным победоносным возгласом. — Ты чертов гений, Реджи! — Стараюсь быть полезным, — ответил он, поразительно широко улыбаясь.***
Первый день слушания привлек невероятно много внимания. Судья в самом начале назвал дело «смехотворным», но сбросить его со счетов было нельзя, несмотря на странность заявления мистера Вустера. В конце концов, мошенничество есть мошенничество, сколь бы безумными ни были обстоятельства. Поэтому ничего удивительного, что суд превратился в цирк: подумать только, двое мужчин вознеслись на небо в 1924-м году и упали в 2009-м на противоположной стороне земного шара! Обвинение давило на то, что это попросту невозможно, а также долго распространялось на тему того, какие выгоды извлечет мистер Вустер из признания его личности. Защита не пыталась оспаривать законы природы и проигнорировала выпады в адрес характера мистера Вустера. Мы попросили только две вещи: образец ДНК лорда Яксли и отпечатки пальцев некоего Эфраима Гэдсби, также известного как Бертрам Уилберфорс Вустер, из двух полицейских дел за 1921-й и 1922-й годы. Первой просьбы ждали все. Вторая вызвала сначала оглушительную тишину, а затем громкий напряженный ропот. Судья спросил, с какой целью нам понадобились отпечатки. Защита ответила, они доказывают, что в 1921-м мистер Вустер был уже взрослым человеком, и что они помогут подтвердить его личность, так как совпадут с теми, что взяли у него в ноябре 2009-го в Сан-Франциско при выдаче паспорта. После всплеска шокированного негодования со стороны обвинения обе просьбы были удовлетворены; суд обязал предоставить свидетельства к четвергу, ко второму слушанию. На выходе из здания суда нас обступили репортеры; меня поразили как их агрессивность, так и их количество. Кузен ответил на пару вопросов, а на все остальные мы с мистером Вустером отвечали: «Без комментариев», чтобы уйти как можно скорее. На время слушания мы остановились у мистера Дживса — его дом ближе к зданию суда, лучше охраняется, и к нему не так-то просто подойти незамеченным, в отличие от дома Финк-Ноттлов. Газеты и телепрограммы бурлили теориями и слухами, о нас упоминали почти везде. Я понял, что если нас оправдают, дело войдет в историю. Мисс Барр позвонила, когда у нее было раннее утро, и сказала, что «устройство для охлаждения воздуха пострадало от экскрементов», имея в виду, что репортеры преследуют ее все настойчивее. Ситуация ее удручает, но она понимает, что раз начался суд, это было неизбежно. — Я, наверное, уйду в подполье на пару дней. Позвоните, когда можно будет высовываться. — Когда процесс завершится, шумиха только увеличится, — сказал я. — Если нашу историю признают правдой, это неминуемо привлечет интерес. — Да, я знаю. — Я услышал, как она вздохнула за тысячу миль от меня. — Но по крайней мере мне не придется обо всем этом думать. А пока все в подвешенном состоянии. Думаю, что пересижу где-нибудь в домике на побережье. Если бы не зима, я бы взяла рюкзак и ушла с палаткой. Если повезет, в темноте меня никто не заметит. Выйду на прогулку, Корал подхватит меня на машине через пару кварталов, и они меня в жизни не найдут. А когда опомнятся, мы будем уже во многих милях от дома. — Что случилось? — Вокруг моего дома шастает толпа народа, вот что. Я закрыла жалюзи, но все равно жутко. Стоит мне выйти, как подходят люди и задают вопросы, пытаются сфотографировать. И охранный ордер не поможет — народ дошел до ручки. — У нас тут полное сумасшествие. — Да уж еще бы. Вы просто магнитное поле для аномалий. А Гарри во всем этом — как сыр в масле. Никогда не видела его счастливее. К Ингмару и Умбре тоже пристают, потому что Берти с ними играл. Они считают, немного рекламы группе не повредит. Привет, кстати, передают. Приглашают Берти вернуться и записать с ними что-то, если это возможно. — Передай им благодарность от нас, пожалуйста. Я дам Берти знать. И все же я беспокоился. Она не любит лишнее внимание, а стресс пагубно влияет на здоровье. — Джоан, с тобой все будет хорошо? — Когда это только началось, был настоящий сумасшедший дом. По крайней мере, про НЛО не спрашивают. Я справлюсь, Реджи, и я очень жду нашей встречи, когда вы, ребята, будете расписываться. Я соскучилась. Я улыбнулся. Осталось всего несколько месяцев. — Я тоже очень хочу тебя увидеть, и мы оба скучаем. Берти постоянно о тебе говорит. Тут мистер Вустер попросил у меня телефон, и я передал ему трубку. Говорили они недолго — мисс Барр не слишком любит телефонные разговоры. Она несколько раз упоминала, что предпочитает электронную почту или личную встречу, и мы стараемся уважать ее желания; то, что она позвонила нам сама, несколько меня удивило и показывало ее крайнюю озабоченность. — Как бы я хотел, чтобы она была здесь, — печально сказал мистер Вустер, отдавая мне телефон. — Я не говорю, что все, кого мы тут встретили, не добры или плохо ко мне относятся. Но иногда рядом с этой синеволосой девицей как-то спокойнее. Мне всегда казалось, что если нас кто тронет, она бросится на него с палкой. — Он грустно улыбнулся. — Все же, есть в ней что-то от тети Делии. Я убрал телефон в карман и заключил любимого в объятия. — Я знаю. Он все еще носит ее святого Кристофера. — Мне тоже не хватает Джоан. Она приедет в начале апреля, и мы сможем побыть с ней до свадьбы. Когда мы ее приглашали, она попросила билет с открытой обратной датой, чтобы повидаться с братом, с которым они не виделись почти двадцать лет. Он живет на континенте, и ни один из них не может себе позволить такого путешествия. — А потом мы увидим ее в мае, когда она вернется в Лондон, чтобы вылететь домой. — Я знаю, но это кажется так долго. Я хочу выйти за тебя завтра, да хоть сегодня. — Он требовательно меня поцеловал. — Черт, я и тогда хотел, но все было так ужасно, что я вздохнуть боялся. Я рад, что Клод и Рэйнсби умотали в Бразилию, даже если из-за этого мерзавца Филберта им пришлось покинуть Англию. По крайней мере в Бразилии им ничего не угрожало. — Он сглотнул. — Надеюсь, они были счастливы. Он так часто жаловался на кузенов, но доброты в его сердце хватит на всех. Я запустил пальцы в его волосы и притянул его к себе, щекой прижимаясь к его щеке, немного колючей. — Они же были вместе, как мы. Я не мог не сочувствовать людям, которых знал лично, пусть и недолго, но сердце мое здесь, где я могу жить с человеком, которого так долго обожал. — Если их чувства были похожи на наши, уверен, они не сожалели, что им пришлось покинуть родину. — Я нежно вернул ему поцелуй. — Ты мог сказать всего одно слово, Берти, и я поехал бы за тобой на край света. — Если бы я знал, — прошептал он. — И все же, здесь и сейчас мы можем делать что хотим и никого не бояться. Оно того стоит, Реджи. Все этого стоит. Тут я с ним полностью согласен.***
Серьезно, на скамье подсудимых я провел времени гораздо меньше, чем рассчитывал. Получился почти анти-что-то там, когда конец слишком скучный по сравнению с остальными приключениями. Антиклимакс, Реджи подсказывает. К раздражающим вопросам я привык, а когда мы получили результаты этого самого ДНК и отпечатки пальцев, Филберту ничего не осталось, кроме как пускать пар из ушей, подобно паровому двигателю. Конечно, тогда же и началось безумие. Я-то думал, до этого сумасшествие было невыносимым, но мы доказали невозможное, и вся планета, казалось, мечтала о нас узнать. На пресс-конференцию после оглашения вердикта народу набилось немерено. Было даже страшновато, если честно. Я столько людей в одном месте в жизни не видел, и они не отставали, пока не получали ответы хотя бы на некоторые из вопросов. Обри, разумеется, вышел из всего этого цветущей розой, умытой в розовом масле, сбрызнутой розовой водой и для пущего эффекта обсыпанной розовыми лепестками. Когда ты делаешь чокнутые заявления и доказываешь свою правоту, это чего-то стоит, а если ты при этом еще и защищаешь семью, так вообще сказка. С нами мечтали пообщаться не только обычные журналы. Были еще те, что предназначены для гей-сообщества — людей, как я и Реджи. Они хотели узнать, каково это было, скрывать, кто мы есть, скрывать наши чувства, каково было внезапно обнаружить, что эти чувства теперь законны, и как мы с этим справились. К таким интервью я отношусь снисходительнее, потому что это много значит для нас обоих, тогда как праздное любопытство о том дне в Гайд-парке и что мы собираемся делать дальше не значит ничего. Мы оказались на обложках журналов, газет и в телевизоре, и что такое частная жизнь и где ее искать? Но эта ситуация навсегда решила нашу проблему с финансами. Несколько изданий попросили меня писать для них. Так что, не считая этого дела, которое мне и так всегда нравилось, мы можем не работать до конца своих дней. Мой издатель был на седьмом небе, что история оказалась правдой. Она должна принести нам миллионы — учитывая еще права на фильм. Внезапно вернулись в печать две мои первые книги, и я неожиданно стал получать авторские отчисления еще и от них. Скоро меня попросили написать что-нибудь еще; похоже, читателям мои книги нравятся и они хотят больше. А старые издания, скорее всего, осели у коллекционеров. Не знаю почему, они же такие глупые. Но посмеяться, наверное, все любят. А значит это все то, что во время подготовки к свадьбе мы были заняты, как жираф, который должен научиться танцевать степ, прыгая через антилопу гну и иногда через сернобыка. Нельзя было выйти на улицу, чтобы нас никто не узнал и не пристал с вопросами. Через месяц мы прекратили все интервью в надежде, что проблема исчезнет сама собой. Нас все равно периодически выслеживали и просили ответить на вопросы, но, по крайней мере, у нас появилось время на себя и близких. А еще было множество ежедневных дел вроде получения водительских прав, — нам обоим нужно было заново учиться водить, потому что законы изменились и машины изменились тоже; нужно было решать, где мы будем жить. И когда пора было ехать в аэропорт встречать Джоан, мы уже ко всему привыкли, но относились все равно без особого удовольствия. Мы всего лишь хотим спокойно жить с друзьями и семьей, и чтобы никто не подходил нас потрогать. Это что, так много?