***
Мисс Барр и впрямь проспала два дня — с короткими перерывами на обед и ванную. Я беспокоился, хотя видел то же самое у нее дома. Она вела себя как обычно и сказала, чтобы я не волновался. Эти два дня мы с Берти жили по-старому. Он пишет каждый день по несколько часов — ему это доставляет очевидное удовольствие. Я удовлетворяю все его нужды, как делал всегда, и чувствую себя счастливее, чем когда-либо. Как же сильно изменилась наша жизнь — во всех смыслах, — я и помыслить не мог ни о чем подобном. Я делю с ним дом в качестве любовника — всего семь месяцев назад я о таком и не мечтал. Я полон намерений сделать все, что в моих силах, чтобы сохранить эту новую жизнь навсегда. Нельзя сказать, что мы никогда не спорим: как и в прошлом, гардероб Берти пополняет крайне неразумно. Иногда я вижу, что он меня дразнит. Иногда задумываюсь, уж не дальтоник ли он. Иногда мне кажется, что у него чувство стиля, как у безумной белки. Мы можем не соглашаться друг с другом и по другим поводам, но, как и в прошлом, всегда находим способ разрешить спор в угоду нашим отношениям. Мы хорошо подходим друг другу по темпераменту, но было бы глупо ожидать, что отношения будут идеальны во всех своих проявлениях. Я искренне счастлив и до безумия влюблен. Удручает публичность нашего положения, но мы ничего не можем поделать, кроме как игнорировать ее. Дважды нам приходилось прибегать к помощи закона в отношении личностей, которые нарушали право на частную жизнь и по-другому понимать нас отказывались. Это было неприятно, но иногда приходится делать то, что правильно, даже если это неприятно. Я знаю, что с приближением бракосочетания интерес только усилится: вне зависимости от моих предпочтений, для многих мы стали чем-то вроде символа. На церемонии журналистов не будет. На этом я стоял твердо, но просьб было много. Это касается только меня и Берти, наших друзей и родственников, но не праздных любопытствующих. Планирование свадьбы почти полностью легло на плечи Мелиссы Дживс, которая этим зарабатывает на жизнь. Я нашел дело слишком выматывающим, поскольку речь идет о моей собственной свадьбе. Однажды я услышал произнесенное шепотом причудливое и загадочное слово «брайдзилла» и тут же решил отойти в сторону, чтобы никогда не услышать его снова. Это вызвало всеобщее облегчение и помогло мне пережить ту волну стыда, которая окатила меня, когда я узнал, что это слово значит. У меня есть склонность доводить все до совершенства, но ради сохранения нервов всех причастных пришлось доверить Мелиссе ее работу. Когда мисс Барр оправилась с дороги, мы начали шить ей смокинг. Сначала меня не прельщала идея одеть ее в мужской сюртук, но потом я увидел результат, и он оказался выше всяких похвал. Неожиданно она стала выглядеть просто ошеломительно. Она же привлекательная женщина per se, но мужские черты ее внешности с платьем сочетались бы плохо. Уверен, если бы мы попросили, она надела бы и платье, но безо всякой радости. Костюм, по всеобщему мнению подчеркивающий достоинства ее внешности, привел ее в восторг. — Дома скажут: «Фотографии, или ничего не было». Я заверил ее, что фотографии будут. Когда ей сказали, что как свидетелю Берти ей нужно будет танцевать в общем зале, она пришла в ужас. — Ни за что в жизни не справлюсь, Реджи. Ты же меня видел. Слэм у сцены на пределе моих возможностей, бальные танцы — за их пределами. Я вам ноги оттопчу. Слова «слэм» я не понял, но уже привык к этому ощущению, возникающему у меня всякий раз, когда она обращается к современной популярной культуре. — Я могу тебя научить, старушка, — предложил Берти, сияя улыбкой. — Этот Вустер в свое время здорово отжигал. Она наградила его раздраженным взглядом. — Милый, пожалей свои ноги… Хочешь попробовать, давай попробуем, но ничего не обещаю. И вот вечерами, после прогулок по Лондону и знакомства с друзьями и родственниками, я стал учить ее правилам этикета высшего общества, а Берти — танцевать. К свадьбе у нее получалось неловко, но сносно, и я больше беспокоился о состоянии наших ботинок, чем об оттоптанных ногах. Ум мисс Барр усваивает новую информацию гораздо быстрее ног, и она уже чувствует себя в обществе гораздо увереннее, чем поначалу. Мы решили, что она не поставит себя в неловкое положение, несмотря на новизну обстоятельств.***
— Во имя лохматых козлов Тора, Берти, угомонись! Конечно, у меня есть кольцо. Ты всего пятнадцать раз уточнил. Джоан снова вынула кольцо из кармана брюк и повертела у меня перед носом. Второе такое у Обри, ну, я надеюсь на это, потому что если он его потерял, я об этом не знаю. Он Реджин свидетель. Интересно, ведут ли они сейчас такой же разговор? Хотя Обри вряд ли будет говорить про лохматых козлов, это скорее к Джоан. — Да ладно. Я не один такой взвинченный. Вот Реджи в последние три дня просто невыносим. Она направила на вустеровский корпус вооруженный стеклами взгляд. — Вам бы валиума обоим, — пробормотала она. — Все будет нормально. Все собрались, расселись куда надо, оба вы выглядите великолепно, так что Берти, сделай несколько глубоких вдохов и успокойся. Она аккуратно меня обняла, чтобы не смять butonnière. Искать сейчас новую было бы поздно. Наложение брачных оков на Реджинальда Дживса и Бертрама Вустера собрало человек шестьдесят, в основном, Дживсов и Финк-Ноттлов, щедро разбавленных друзьями, которыми мы успели обзавестись за два последних месяца. Приехал из Рам-как-его там — с американской летной военной базы в Германии — брат Джоан Ян. Завтра они вместе отбудут на континент в двухнедельный экскурсионный тур. Я не мог понять, как они собираются это осуществить, пока мне не сказали, что под Английским каналом прорыли тоннель. Его называют просто «Каналом» — Реджи вздрогнул от очередного portmanteau, когда узнал. Ян оказался крутым парнем — ну, а чего еще стоило ожидать, он же брат Джоан. Даже Грант Вустер где-то тут шастает, он парень поприятнее своего папаши Филберта — ну, Обри так и говорил. Он извинился перед нами за Филбертово засранское поведение и сказал, что тот всегда таким был. Выяснилось, что он однажды видел Клода, хотя тот уехал в Бразилию еще до его рождения. — В семьдесят девятом дядя Клод с Рэйнсби приезжали на похороны дедушки Юстаса. Дедушка не хотел, чтобы они уезжали, но эти законы… Он очень по ним скучал. Отец взбесился, когда их увидел, но тогда все уже стало легально, и он ничего не мог поделать, да и дедушка всегда этого хотел. Такие милые стариканы. — Он покачал головой и вздохнул. — Дядя умер в Сан-Паулу в восемьдесят втором, Рэйнсби пережил его на пару месяцев. Думаю, у него просто разбилось сердце, они почти шестьдесят лет вместе прожили. Настроение у меня от этих новостей не поднялось, конечно, но, по крайней мере, они прожили хорошую и долгую жизнь. Интересно, что будет, когда мы с Реджи постареем? Хотя до этого еще далеко, но я собираюсь взять все из того, что нам отпущено. Думаю, раз уж нам теперь можно не прятаться, стартовали мы здорово. Когда заиграла музыка, вустеровский моторчик понесся, как невероятно шустрый гепард. Джоан цапнула меня за руку и потащила в зал. Ноги меня совсем не держали, а пол кто-то явно покрыл льдом. Голова загудела, как улей обиженных пчел. Реджи с Обри появились в противоположной двери, и Реджи выглядел так же нервно, как я себя чувствовал. Никто кроме меня этого не заметил, конечно. Он снова нацепил свою маску надутой лягушки — похоже, чтобы соответствовать торжественности момента. Мы должны подойти с разных сторон туда, где располагался бы алтарь, если бы один из нас был невестой, а помещение вокруг — церковью. Нас разлучили несколько часов назад, чтобы запихнуть в костюмы, и я с тех пор чуточку слетел с катушек. Руки похолодели и научились имитировать улиток. Джоан слегка пнула меня локтем, чтобы я двигался, — словно воткнула зулусское копье в солнечное сплетение. Реджи в брюках в тонкую полоску выглядел просто роскошно. Они совсем не похожи на камердинерские, как и остальная часть костюма. Он в жизни не казался мне привлекательнее. Мы встретились взглядами, и я почувствовал себя пойманной на крючок рыбой, которую он так любит. Сердце застучало, как полный энтузиазма кузнец. Я был бы рад наброситься на него прямо здесь и сейчас, не будь это настолько не preux. Да и Реджи точно не одобрит, не хватало еще, чтобы он на меня надулся. Скажет: «Нет», я этого точно не переживу. Мы встретились посередине пути. Джоан и Обри стали по сторонам, чтобы в нужный момент подсунуть кольца. Потом было много слов, которых я не запомнил, потому что видел только парня, которого собирался захомутать на всю «пока смерть не разлучит нас» жизнь. Если бы там выли койоты с банши, я бы и их не заметил. Очнулся, только когда дело дошло до клятв. Мы выяснили, что в искусстве свадебных церемоний человечество ушло вперед, и клятвы теперь можно придумать самому, если хочется. Мы захотели. Сошлись на том, что в целом все будет как обычно, sans того, кто кому подчиняется: он больше не мой камердинер, да и женой никто из нас себя не чувствует. Мы решили придумать что-нибудь короткое и лаконичное, потому что черта с два я запомню длинное и витиеватое. А еще мы решили, что я ринусь первым, чтобы уменьшить всеобщее напряжение по поводу: «вдруг Бертрам все испортит». Мы с Реджи посмотрели друг на друга, в глазах по всем правилам отразились души, и взялись за руки. Думаю, мы оба слегка тряслись. Я сглотнул комок размером с большого противного носорога и глубоко и неровно вздохнул. — Реджинальд… — Гадкий носорог вернулся, и я сглотнул еще раз. — Когда ты впервые вошел в мои двери и поставил на ноги после ночи регаты, я понял, что моя жизнь изменилась. Я слегка туговат в таких вещах, поэтому нескоро понял, как сильно она изменилась. Через несколько месяцев я осознал, насколько глубоко увяз, и приготовился всю жизнь умирать и чахнуть, как то, что у. и ч. То, что несмотря на все обстоятельства, я стою сейчас здесь с тобой — настоящее чудо. Я собирался наговорить много сентиментальностей, но все сводится к одному: все, что у меня есть, и все, чем я являюсь, — твое. Я давным-давно люблю тебя до чертиков, и нет ничего, чего бы я ради тебя не сделал. Я буду рядом, чтобы любить тебя и заботиться о тебе, пока не освобожусь от шелухи сует, а если есть жизнь после смерти, то я и там продолжу. Наверное, иногда я буду вести себя, как непроходимый тупица, так что заранее прошу прощения, но знай: что бы ни случилось, я всегда буду тебя любить. Боюсь, тут вустеровские г. были уже на мокром месте, потому что стрелы Купидона летали по всему залу как оглашенные. У Реджи глаза тоже подозрительно заблестели. — Милый Бертрам. «Ты — тот, кого любит душа моя». Каждый день ты растапливаешь мое сердце и наполняешь душу радостью и светом. Я счастлив, что могу перед семьей и друзьями объявить о любви к тебе и стать твоим. Нет в этом мире человека, кого я любил бы глубже или так же глубоко, как тебя. Я обещаю любить, уважать и заботиться о тебе всегда и всеми возможными способами. Я буду рядом всегда, как писал поэт Тибулл: «Лишь бы смотреть на тебя, когда час мой настанет последний, и умирая, тебя слабой рукой обнимать». С глубочайшей любовью я отдаю себя тебе. Хорошо, что я говорил первым, потому что после этого я бы и слова не вымолвил. Боюсь, вустеровская глазная область мужественно наполнилась влагой. Потом мы повторяли друг за дружкой, надевали кольца, расписывались, а потом нас объявили супругами, и мы бросились друг другу в объятия с первоклассным поцелуем, в точности изобразившем божественную страсть, о которой только что объявили миру. Прием решили провести в берлоге Финк-Ноттлов. Когда брат Джоан Ян попал внутрь, он разинул рот, как удивленная форель. — Джони, да этот холл больше, чем весь мамин дом! — Ага, я то же самое сказала. Ян надел свою летную форму — сказал, она лучше всего подойдет для такого soiree. Он высокий, примерно как Реджи, только волосы посветлее и на макушке начали редеть. То, что он брат Джоан, видно сразу: у них одинаковые серые глаза и очки — то есть, очки-то не серые, только глаза, — и что-то схожее в районе носа. Они и звучат одинаково — альт и баритон с одинаковыми эманациями. То есть интонациями. Когда все собрались и расселись по столам в ожидании кормежки, Джоан первая постучала по бокалу, чтобы произнести тост. Она же все-таки свидетель, да и знает нас дольше, чем все присутствующие. — Когда в прошлом сентябре эти юноши в буквальнейшем смысле свалились мне на голову, они были растеряны, уязвимы и настолько одиноки, что никто из вас и представить не может, — сказала Джоан. Чистую правду, конечно же — я был в совершенном ужасе. — Они попали в чужой во всех смыслах мир. Привыкание сбивало с толку, пугало и иногда проходило весьма болезненно, а Берти еще и заболел. Два месяца я была свидетелем того, как они противостоят всему смело, стойко и с такой безграничной преданностью друг к другу, что у меня замирало сердце. Радостно было наблюдать, как они осознают, что их любовь — больше не недостижимая мечта. Для меня благословение и честь быть свидетелем рождения их союза — кульминации глубокой и негасимой любви. Она подняла бокал и тепло нам улыбнулась. — За Реджинальда и Бертрама. Живите долго, любите друг друга, и пусть все блага жизни будут вашими. Потом гости еще немного поболтали, сказали кучу тостов и вгрызлись в еду, как волки в замешкавшихся крестьян. Джоан справилась с танцами без особого вреда для обуви и очень обрадовалась, что теперь все позади. Как по мне, она справилась прекрасно. Одна из дальних Реджиных родственниц, очевидно, оценила, как восхитительно Джоан выглядит в костюме, и к обоюдному восторгу приняла соответствующие меры. Вечеринка проходила просто потрясно, как ни крути, и затянулась до самого вечера. У нас с Реджи был забронирован поздний ужин в одном невероятно приличном ресторане, а утром мы улетаем во Флоренцию. Реджи всегда любил музеи, а я, ну, разве я могу ему отказать? Раньше только я выбирал куда поехать, теперь его очередь. В столицу мы вернемся как раз к тому времени, когда брат Джоан забросит ее к обратно к нам, чтобы она могла вернутся в Сиэтл, так что тут мы все продумали. У дверей особняка Финк-Ноттлов нам пришлось уворачиваться от целой толпы репортеров и фотографов. Устроили засаду, поганцы, хоть мы и вели себя, как коты-джентльмены, зарабатывающие на хлеб с маслом воровством драгоценных статуэток и редких фиолетовых бриллиантов. Две каланчи во фраках не так прекрасно сливаются с кустарником, как хотелось бы. Мы заскочили домой переодеться во что-нибудь более подходящее для позднего ужина. Процесс включал в себя избавление от фраков и оказался весьма приятным. Правда, график у нас был такой напряженный, что времени хватило только на одно скромное слиянье уст. В ресторане было гораздо спокойнее: персоналу не нравится, когда ужин у них напоминает кормление крокодилов в зоопарке, потому что обычно к ним заходят самые сливки из сливок местного общества. То есть презренных писак даже на порог не пустили — хотя бы потому, что они были неподобающе одеты. Никогда я еще так не радовался своему вечернему костюму, а тут еще и бассейна рядом не было. Готовили не так совершенно, как это делал старина Анатоль, но он же кулинарный гений первого пошиба, ему не было и не будет равных. Домой вернулись две блуждающие тени — так мы были измотаны. Я уже пару месяцев как отошел от пневмонии, и снова чувствовать себя настолько усталым было совсем не приятно. Я всегда подозревал, что принесение брачных клятв — дело нелегкое, и вовсе не нужно мне было оказываться настолько правым. Хорошо, что мы были слишком взволнованы для сна, потому что нужно же как следует порезвиться. Я захмелел самым приятным образом, да и Реджи был чудесно расслаблен. Мы не спешили друг друга разворачивать. Да, утром нужно встать ни свет ни заря, чтобы успеть на самолет, но ни один из нас не хотел торопить события: все-таки, нам предстоит впервые познать суфражи… — то есть супружеское — счастье как муж и… муж. Звучит странно, да, но ничего не поделаешь, так что не будем на этом останавливаться. Порешим на том, что это будет счастье, и все. Я всегда считал Реджи чертовски привлекательным парнем, но той ночью, в свете расставленных по комодам и тумбочкам свечей, которые мерцали как те фонарики, что влекут к себе мотыльков, он превзошел самого себя. Вот что значит выходить за сентиментального романтика, сказал он. Когда Реджи аккуратно сложил всю одежду, чтобы на ней не образовалось ни единой складочки — Реджи это Реджи, он не выносит складок, — он переключил все свое внимание на вустеровский корпус. А он очень внимательный. Мы стояли у кровати, гладили друг друга по обнаженной коже и целовались. Было так тепло, приятно и так знакомо — мы делим постель уже не первый месяц, и каждый знает другого лучше, чем себя. Расцеловав меня всего с головы до ног, Реджи усадил меня на кровать и опустился на колени. Я откинулся назад и оперся на локоть, а другой рукой хорошенько взъерошил его густые черные волосы. Люблю, когда он растрепанный и взъерошенный. Обычно он такой аккуратный, что у меня мурашки по спине бегут, если у него локон упадет или галстук на миллиметр съедет. Но когда он встает передо мной на колени, это заводит весьма и весьма резво. Подняв на меня сияющий взгляд, он потянулся за поцелуем, глубоким и горячим. Кончиками пальцев подразнил мой член и мошонку. У меня и до этого уже стояло, но тут сердце заколотилось и дышать стало труднее. Он меня гладил, едва касаясь, но не сжимая, проводил легкие линии от головки до основания и обратно, снова и снова. Было мурашечно и почти щекотно, и словно током било от каждого прикосновения. Я наклонился к нему и, схватив его за волосы, вовлек в поцелуй еще более глубокий и властный. Реджи слабо застонал и поперхнулся. Сегодня командовать буду я: знаю, он любит это не меньше меня. Иногда мне кажется, что даже больше, но жаловаться я не стану. Этот Вустер слишком умен для подобных глупостей. Мы даже нашли недавно хорошую веревку для таких вещей, и я собираюсь ее сегодня использовать. Когда мы оба стали задыхаться, я разорвал поцелуй. Он посмотрел на меня: черные глаза, приоткрытые покрасневшие губы. — Пососи меня, — потребовал я и надавил на его затылок. — Мне нравится, как ты умеешь сосать. Мы оба хорошо знаем, что он в жизни не станет делать чего не хочет, но нам нравится сама идея. Он приблизился ко мне, чтобы я без прикосновений почувствовал его дыхание. Я ахнул от ощущения кончика языка, скользнувшего по головке, слизавшего выступившую влагу. Когда язык двинулся дальше, я задрожал. — Еще, — шептал я. — Я хочу больше. — Слушаюсь, сэр. Губы заскользили по коже, легкие, как воспоминание о прикосновении перышка. Я то и дело вздрагивал и со свистом втягивал воздух. Медленно он взял меня в рот, покусывая одними губами, а язык самым восхитительным образом касался то там, то здесь. Люблю, когда он так делает. Потрясающие ощущения, от них внутри все загорается, и я становлюсь тверже с каждой секундой. Я вздрогнул от восторга, когда он плоско провел языком по всей длине. Потом взял в рот головку и с силой втянул в горячий влажный рот. Жар пронзил мое тело, и я не сдержал стона. Потянувшись вперед, я дразняще сжал его сосок. У меня мурашки побежали, когда он довольно загудел и взял меня глубже. Голова размеренно поднималась и опускалась, а губы скользили и с каждым движением вбирали меня глубже и глубже. Он явно наслаждался ощущениями: глаза его были закрыты, а на лице застыло выражение довольной сосредоточенности. Остроты ощущений добавляли ровные поглаживания бедер, сильные, почти гипнотические. Заглотив член еще глубже, он обнял меня обеими руками и прижался лицом к паху. Лучшее ощущение на свете — это жар его рта и влажная мягкость языка, от их нежной ласки у меня от желания кружится голова. Волосы щекочут мне живот; его голова двигается медленно и благоговейно. Иногда у меня возникает ощущение, что он мне поклоняется. Он касается меня, и я чувствую себя богом. Я медленно погладил его по голове, прижал к себе сильнее и задышал чаще. Чувства окутывали меня со всех сторон, пробегали по позвоночнику и превращали его в желе. Он умеет меня возбудить, не доводя до края, и это здорово, особенно в такие минуты, как эта, когда все будет по-моему. Безумно заводит одна только мысль, что он дает мне в руки полную власть над собой, что он готов подчиняться и служить моим желаниям. Она напоминает мне, как сильно я его люблю. Эта ласка заводит его не меньше, чем меня. Когда-нибудь я узнаю, может ли он кончить от одного только ощущения моего члена во рту. Думаю, да, особенно, если руки его будут связаны за спиной: это всегда добавляет остроты ощущений. Признаюсь, что и мне эта мысленная картинка показалась весьма и весьма возбуждающей. Даже слишком, так что я потянул его за волосы. — Реджи, пока хватит. Член сразу заныл от желания. Реджи выпрямился, и я его поцеловал, ощущая у него во рту свой вкус, солоноватый и горький. Его собственный член блестел от влаги в тусклом сиянии свечей. — Достанешь веревку? — Да, сэр. Он одарил меня озорной улыбкой и достал из тумбочки два коротких мотка. Их длины как раз хватит, чтобы привязать запястья к изголовью. Он отдал их мне с выражением радостного нетерпения на физиономии. Я бросил один на кровать. — Протяни руку, любимый. Я постарался завязать узел достаточно крепко, чтобы Реджи оставался на месте и не двигался, но при этом ему было удобно и не туго. Мне нравится прикасаться к веревке, а Реджи нравится, как она прикасается к его запястью; я провел вдоль нее пальцем, и он слегка вздрогнул. Я поцеловал его еще раз, поглаживая челюсть и чувствуя, как у него ускоряется пульс и тяжелеет дыхание. Мы повторили процедуру со вторым запястьем. Реджи поднял на меня томный взгляд, и я понял, что он уже начал получать от этого удовольствие. — Залезай. — Я постучал по кровати. Он встал, как всегда грациозно, и улегся на середину кровати, глядя на меня с нетерпением. Член его был толстый и твердый и слегка покачивался под напором бешеной пульсации крови. На груди темнели соски; я не удержался и наклонился, чтобы пососать один. Реджи вздрогнул и тихо простонал. Я подразнил сосок языком и слегка сжал зубы — Реджи ахнул. Другой я подразнил пальцами, сжал его и потянул. Он застонал и выгнул спину. Тогда я полностью забрался на кровать, чтобы привязать руки к изголовью. Я встал перед ним на колени так, что головка члена оказалась в непосредственной близости от его губ, и Реджи все понял правильно. Свободной рукой он сжал мою ягодицу, и один палец скользнул ко входу и подразнил его. Я ахнул и почувствовал, как по позвоночнику пробежала волна желания. — И этого перепадет, если будешь хорошо себя вести. Хватка сжалась, и он тихо застонал с моим членом во рту, что вызвало у меня еще один приступ ярчайшего наслаждения. Я закончил с первым запястьем и потянул за второе, чтобы привязать и его, одновременно медленно покачиваясь на бедрах и толкаясь ему в рот. Я оперся на руки по обе стороны от него и смотрел, как его губы крепко меня сжимают. Он подергал веревки, мягко простонал и с силой втянул меня в рот. Его лицо, с выражением полной концентрации внимания и глубокого желания, невероятно прекрасно. Я мог бы кончить прямо там, поэтому отстранился — на эту ночь у меня большие планы. Реджи приоткрыл глаза и стал следить взглядом за моими пальцами: я сидел рядом и гладил его по груди. Он тихо, довольно вздохнул и снова закрыл глаза, полностью расслабившись в моих руках, а член стоял твердо и истекал смазкой. Я позволил рукам гулять везде, от кончиков пальцев на руках до пальцев ног, гладить, царапать и дразнить, заставил его тяжело дышать, дрожать и выгибать спину, когда делал что-то поистине восхитительное, например, щипал сосок и касался кончиком языка головки члена. Он знает, я возьму его, только когда он начнет умолять, и всегда тянет до последнего. Иногда получается довольно долго, но сегодня он хочет меня слишком сильно. Реджи замычал и дернул бедрами, чтобы я взял его глубже в рот, но я придавил его к кровати всем своим весом, и он выдохнул отчаянное: «Сэр!» Я потянулся и с силой провел ногтями по его бокам. Он вздрогнул, и на коже тут же вспыхнули алые полосы. — Да, пожалуйста! Он дрожал и задыхался, голова моталась из стороны в сторону между связанных рук. Младший Вустер проявлял такую заинтересованность в происходящем, что я решил, пора двигаться дальше. Я позволил его члену выскользнуть у меня изо рта и потянулся к тумбочке за этой скользкой штукой. Хорошо, что нашарил я ее быстро, потому что терпения у меня уже не осталось. — Реджи, посмотри на меня, — прошептал я, открывая флакон и выдавливая содержимое на пальцы. Его глаза тут же распахнулись. Я уселся поудобнее, чтобы у него был хороший вид, и ввел в себя один палец. Должен признаться, мне это нравится, заставляет еще больше хотеть большой и твердый член. Когда он понял, что я задумал, то тихо ахнул и вытаращил на меня глаза. Я тщательно себя смазал и наклонился, чтобы поцеловать его и показать, как сильно я его хочу. — Ты не кончишь, пока я не разрешу. Он охотно закивал. — О да, сэр. Я улыбнулся, ощущая себя в высшей степени развратно. — А теперь, любовь моя, я тебя трахну. — Боже, да, пожалуйста! Я смазал свой член, закрыл флакон и бросил на кровать. Для начала хватит того, что есть на пальцах. Я погладил щель между его ягодицами, подразнил, не проникая внутрь. Он захныкал и раздвинул ноги, всем своим видом умоляя взять его. Я встал на колени, приподнял его бедра под нужным углом и вошел, медленно, но твердо. Реджи громко застонал, а член живо дернулся. Я опустился на него всем своим весом. Он прошептал, задыхаясь: — Сэр, пожалуйста, трахните меня, сильнее, пожалуйста! Сложно отказать, когда тебя вот так умоляют. Но я решил, что еще рано, и так же медленно вышел, а потом взял неторопливый, основательный ритм. Я держал его ноги широко раздвинутыми и входил в распластанное подо мной тело. Он выгибал спину, пытаясь толкнуться навстречу, а я от души развлекался, дразня его своим членом. Это самые чудесные ощущения — когда он дрожит, борется со мной, и мы оба потные и задыхаемся от удовольствия. Он попытался прижать меня к себе ногами, так что я обернул их вокруг своей талии и сжал ладонями лодыжки. Когда его ноги перестали мне мешать, я стал гораздо больше силы вкладывать в каждое движение. Реджи каждый раз вскрикивал и умолял меня, с силой дергая веревки. Мускулы на руках напряглись, пытаясь взять больше, получить сильнее. Он был такой тугой, так сильно меня сжимал, что я чуть не задохнулся от наслаждения, никак не получалось дышать в темп с движениями. Эта теснота и то, как он подо мной извивался, и подвели меня к краю: я двигался все быстрее, все сильнее, смотрел, как он стонет и тонет в ощущениях. Он зажмурился и выгнул спину, а я держал его бедра и брал со всей силы, потому что он любит, когда я беру его со всей силы. Я почувствовал, как внутри зарождается волна восторга, мощная, как бешеный бык, и когда она прорвалась сквозь меня, я кончил так сильно, что, клянусь, увидел звезды. Меня накрывало снова и снова, а бедра двигались уже без моего участия, вбивались в тело моего возлюбленного снова и снова, пока во мне не осталось ничего. Но Реджи еще не кончил, его член все еще твердый — я остался доволен. Он пытался насаживаться на мой стремительно обмякающий орган, так что я высвободился как можно аккуратнее. Мне нужно перевести дыхание. Реджи пожирал меня умоляющим взглядом. Губы двигались, но сказать он ничего не мог, слишком далеко зашел. Но я знаю, что ему нужно, поэтому поерзал над ним на ватных ногах и опустился на тщательно смазанный член. Реджи застонал, громко и хрипло. Он стал толкаться бедрами вверх, насколько мог в таком положении. Это было потрясающе, несмотря на то, то я только что обильно кончил в его охотно предоставленное тело. Он выдавил только одно слово: — Прошу! Я видел, как сильно он хотел кончить, но не собирался позволять ему это прямо сейчас, поэтому стал опускаться на него, наслаждаясь ощущением толстого, твердого члена глубоко во мне. — Еще нет. Он отчаянно застонал и забился сильнее, а я смаковал ощущения: восхитительное, напряженное тело подо мной. Стало трудно дышать, а член снова начал твердеть, поэтому я сказал: — Вот теперь можешь кончить, Реджи. Я снова с силой провел ногтями по его ребрам, зная, как это на него действует. Он закричал, и мне стоило больших усилий удержаться на нем. Я изо всех сил сжал бедра, наблюдая, как сознание покидает его, как по телу проходит судорога, и все, что ему, выжатому, как губка, остается, это ловить ртом воздух. Когда он наконец затих, я расслабился и лег на него сверху. Мы тяжело дышали и долго не могли пошевелиться. Я уткнулся носом ему в шею и, когда у меня появились на это силы, стал нежно ее целовать. Я чувствовал губами соленый пот, а во рту было суше, чем в дюжине пустынь, наставленных одна поверх другой. У Реджи тоже, но прямо сейчас, пока он приходит в себя, важнее, чтобы я был рядом. Он повернул ко мне голову, и его щека уперлась мне в лоб. Он тихо вздохнул: — Берти… Я поднял голову и увидел, как он открывает затуманенные глаза. — Ты со мной? — Я ткнулся носом ему в щеку, и он кивнул. — Вот и славно. Я приложился к его физиономии основательным поцелуем. Он лишь слегка повернул голову. Губы у него были такие сухие, что слегка кололись, а во рту было холодно, потому что он им дышал. Я принесу нам обоим попить, но прямо сейчас в моих планах обнимашки — не прерывать же жизненно важные пост-какие-то-там объятия ради такой банальности, как вода. Какое-то время спустя он глубоко вздохнул и зевнул, слегка потягиваясь. Взгляд прояснился и стал почти осознанным, но весь его вид олицетворял собою разврат. — Я так тебя люблю, — тихо прохрипел он. Я его чмокнул и потянулся к изголовью отвязать руки. — Я говорил тебе недавно, что ты кролик моей мечты? Он посмотрел на меня взглядом, означающим неминуемую кару подушкой, только дай свободу. Я хохотнул. — И я люблю тебя, дружище. Подушковая угроза испарилась в мгновение ока. Я отвязал одно запястье и потянулся ко второму, а он поднял руку и обвил ею вустеровский корпус. — Всего несколько месяцев назад я и подумать не мог, что эта мечта станет реальностью, — пробормотал он. — Иногда мне все еще кажется, что я проснусь, и все растает в тумане. Закончив со второй рукой, я покачал головой. — Нетушки, Реджи. Мы действительно проживем всю жизнь вместе. И никто у нас этого не отнимет. Его вторая рука присоединилась к первой и заключила меня в крепкое, теплое объятие. — Ты напомнил мне слова поэта Бёрнса… — Реджи, к черту поэта Бёрнса, — с ложной строгостью приказал я. В его взгляде мелькнула искорка. — Слушаюсь, сэр, — сказал он и засмеялся.Конец