***
Три пятнадцать. Ладони по обе стороны от зеркала. Он навалился на них, свесил голову. На себя не смотрел. Только на черную дыру стока в раковине. Серебряная кайма вокруг засасывающей его взгляд пустоты. Три семнадцать. Три двадцать. Три двадцать три. Двадцать две. На минуту ошибся. На циферблате было три двадцать две. Секундная стрелка перемещалась маленькими механическими шажками, он вслушивался. Самый страшный звук. «Ц, ц, ц», — шепчет секундная стрелка, — «ц, ц, ц». Время завивается воронкой над чернотой стока, стекает по трубам, покидает его. — Вы что-то уронили туда, Сасори-сан? «Свою жизнь». — Нет. — Можно попробовать достать, хотя я как-то уронила кольцо и… — Нет, Нана, всё в порядке. В глазах госпожи Танаки, даже если ничего дурного не происходило, будто концентрировалась вся мировая скорбь. Она кивнула с выражением глубокого сопереживания его несуществующей утрате и вышла. Сасори этого не видел. Смотрел, как ссыпаются в сток драгоценные секунды. Три двадцать четыре. Ц, ц, ц. Пустой звук. Пустые действия. Если путь к цели лежит через толщу пустых действий, то и сама цель начинает казаться бессмысленной. Сасори уже забыл, почему желал ему смерти. И смерти ли? Может, достаточно было отнять у него ощущение неуязвимости? Тогда он бы сам сдох. Если они хоть каплю похожи, сдох бы. А они похожи. Он поднял голову. Кровавые волосы, тёмные пятна — скулы, холодные глаза. Так странно видеть своё лицо. Смотреть на себя, как на кого-то. Но чаще, смотреть на себя, как на него. Что толку искать различия, если, он знал, самое черное сходство всё-таки сидит внутри. Разница лишь в том, что Сасори себе не позволял. Он себя контролировал. Он вообще всё контролировал. И много раз испытывал этот контроль на прочность. Ему было необходимо знать, что он способен остановиться, в любой момент, даже в самом затуманенном состоянии. Три сорок пять. Киномо ждал от него статью. И прямо сейчас на втором этаже уже собирались эти клятые псевдонаучные деятели. Обладатели степеней по переливанию из пустого в порожнее. Как он устал видеть их кичливые рожи. Сасори качнулся, и ладони отклеились от кафеля. Три сорок шесть. Взять себя в руки. Он всё сделает. Доведет до конца. Пусть даже это уже не так важно. Он усмехнулся. Если кто-то и мог разрушить этот план, то только он сам. И вот. Это произошло. Хорошо, что исправлять тоже ему. Есть шансы. Отражение покачало головой. Сасори спрашивал себя много раз, как так вышло. И ответ был примитивен. Глубоко внутри он хотел, чтобы всё разрушилось. Всё это напоминало суицид. Без ведома самоубийцы. Потому как… Что может быть безобиднее? Ему понравилась девчонка из кофейни. Она не была вызывающе сексуальна, как он выбирал обычно. Она была забавной. Выжимала на пол блузку и посмотрела на него так, будто была в него по уши влюблена. Хоть они никогда прежде не виделись. Он даже подумал, что, возможно, она влюбилась в него ровно на секунду. Такой взгляд нельзя сыграть. Она посмотрела на него по-настоящему. А вокруг него ничего настоящего не происходило. По этой причине ему, в общем, даже нечего было ей предложить. Что может быть нужно воздушной студентке от него? Профессионального лжеца, не способного расслабиться. Её жизнь была полна забот о развлечениях и оценках. А его — политическими манипуляциями, научной работой и презрением к идее демократии. Уже когда она стояла перед ним в кафе, готовая разреветься, ему стало понятно, каким грязным поступком было бы с его стороны марать нечто кристально чистое, вроде неё. Но она ему понравилась. И она, правда, была в него влюблена. Вот что ударило. Да, она не подозревала, что он такое. Но она была в него влюблена. Если бы он верил в Бога, подумал бы, что это персональная насмешка. Сделать так, чтобы эта девочка в него влюбилась. Чтобы он прочувствовал на полную катушку, от чего придётся отказаться. Здесь он и совершил первую ошибку. Решил, что она откажется от него сама. Стоит только слегка приоткрыть завесу. Показать, что с ним она умрет от скуки, а если не сработает, показать ей, что он ненормальный. Если вдуматься, чья рука проводит черту? Разграничивает нормальное и ненормальное? Бога нет. Стало быть, это делают люди. Потому что им страшно. Всё, что пугает, должно быть запрещено. Общество уравновешивает права охотника и жертвы. Демократия уравновешивает права наркомана и доктора наук. Общество. Голодное неуправляемое животное. Оно чует по запаху таких, как он. Вот почему важно быть начеку. Три пятьдесят. Три пятьдесят одна. Он собирался её просто напугать. Но всё зашло гораздо дальше безобидной демонстрации. Её ничто не брало. Угрозы! Плевала она на его угрозы. И даже на то, что он чуть было не трахнул её против воли. Может, следовало. Теперь он понимал, она бы никому не сказала. И как так вышло, что она, такая чистая и наивная, подняла со дна души самую чёрную муть. Рано или поздно это должно было произойти. Он знал, он читал. Да, он очень много читал об этом. Как знают неизлечимо больные о стадиях болезни. Как читают взахлёб о том, что появится дрожь и утрата координации, что боль будет сопровождать каждый поворот, что в плевре скопится жидкость и станет тяжело лежать на спине, так и Сасори читал о том, что с ним произойдёт. Только представлял себе это по-другому. Он думал, что возникнет гадкий шепоток, который заставит его, помутит рассудок, возьмёт полный контроль и вместе с тем снимет с него вину. Но не было ничего такого. Просто сверкнула мысль. И эта мысль в точности повторила ответ, услышанный им много лет назад. Сасори тогда не понял и рассердился. Но он понял сейчас, и как это было мерзко, что он оказался ничем не лучше. Воспоминание о том, как он, Сасори, спросил, а отец ему ответил, утерянное на долгие годы, спрятанное под плотной пеленой отторжения, сейчас расцвело в красках. Сколько ему было лет тогда? Лет пять или шесть. Мать лежала на полу, волосы закрывали лицо, заплаканное и разбитое. Она повторяла какое-то слово, но оно сливалось со всхлипами и превращалось в жалкий скулящий звук. Наверное, она снова злилась на него, за то, что он в такие моменты никогда не плакал. Отец говорил ей: «это потому, что мальчик похож на меня, а не на тебя». Сасори не хотел быть похожим ни на кого из них. Он смотрел на мать, распластавшуюся на полу, смотрел на отца, прогуливающегося по комнате, и спросил: «Почему?». Тихо, почти беззвучно. Но отец услышал. Отец всегда был очень внимательным. Цепким ко всему, что говорят другие. Сасори ненавидел отца, потому что отец видел в нём только себя самого. Сасори ненавидел мать за то, что она бросила его. Оставила его, когда он ещё не мог за себя постоять. Если бы мать потерпела ещё лет пять, перерезала бы себе вены не в 72ом, а в 78ом, ещё чуть-чуть потерпела…. Тогда он ещё не знал, что она бросит его. Он просто хотел, чтобы это закончилось. Он не понимал «почему». Он был уверен, что отец тоже не понимает «почему». Они все не понимают. И когда ни у кого не найдётся ответа на этот вопрос — всё прекратится. Побои, крики, слёзы, обвинения, всё прекратится. Но отец ответил. Подошел ближе, присел напротив него на корточки. Поправил воротничок детской пижамы (сколько Сасори потом не пытался отстирать кровь, он знал, она всё ещё там) и сказал: «Разве ты не видишь, Сасори? Она сама этого хочет». Сама хочет. Вот что он увидел, когда завалил девчонку на кровать. Она всхлипывала и вырывалась, она плакала и умоляла его, но он знал, она сама хочет этого. Очень многое стало понятно, чего Сасори понимать не желал. Это не он выбрал её. Сработал животный механизм, сближающий «нельзя» и «можно», головоломку и ответ, убийцу и жертву. — Нет. Сасори сморгнул поплывшее отражение и глядел, не мигая, пока не увидел только себя. Он остановился. Он не причинил бы ей вреда. По крайней мере, значительного вреда. Но если Бога нет, то кто проводит черту? Кто? Сасори даже не заметил, в какой момент его губы растянулись в эту жуткую кривую улыбку. Это было смешно. Последние годы он работал без права на ошибку, выдерживал давление. Не боялся смерти. А теперь ему просто понравилась девчонка, и он психанул. Никто даже не понял. Кроме наставника. Тот всё раскусил. Въедливый сукин сын. Потому что слабо верил в его психическое равновесие. Он уже и сам слабо верил, после того, как спровоцировал единственного человека, который мог вслепую докопаться до правды через продажного следователя. Три пятьдесят пять. Сасори открыл воду. Набрал в ладони, плеснул себе в лицо. Неплохо было бы остыть перед встречей. Не важно, до чего докопался кретин Тсукури, если он не понимает, как этим воспользоваться против него. Пока до того доходит — у него есть время. Велика вероятность, что Тсукури вообще никогда не додумается. Просто подарок судьбы, что он такой непроходимый. Наставник напрасно поднял панику. Нет, конечно, в его словах была правда. Сасори повёл себя, как незрелый мальчишка. Да, повёл. Но этот мальчишка провернул в одиночку не одну махинацию. Ему придётся считаться с этим. У него ведь даже информации нет (чертовски предусмотрительно). Пока что исключить его, Сасори, из схемы невозможно. Сейчас главное не мозолить ему глаза наивной студенткой. Не впутывать её. Отпустить. Вести себя как обычно. Три пятьдесят девять. Лестница. Сасори поправил галстук. Сделал глубокий вдох. Секундная стрелка отсчитывала последние «ц». Он стоял с закрытыми глазами перед закрытой дверью и готовился выглядеть спокойным. Готовился с невозмутимым видом вникать в чушь, которую несёт Киномо. И он собирался справиться с этим виртуозно, пусть конечная цель перестала быть целью. Даже к самоубийству следует подходить ответственно. Четыре ровно. Выдох. — Сасори-сан! Мы без вас на планёрке зашли в беспросветный тупик! Это касается фонариков. — Добрый день, профессор.***
Кофейный аппарат заурчал, порционно выплевывая в бумажный стаканчик бурую жижу, и от этого звука аппетит следователя Шикамару существенно притупился. Из всего участка только он пил кофе «из ящика», все остальные покупали куда более сносный кофе в «КофеШоке» через дорогу. Но Шикамару было лень туда тащиться. Кроме того, в «КофеШоку» могла заглянуть его бывшая, что влекло за собой ещё большие напряги. Напрягаться он не любил. Но и без кофе не мог. Особенно в пятницу. Поэтому каждое утро приходилось иметь дело с аппаратом, достать из которого кофе и не расплескать было практически нереально. Шикамару всякий раз задавал себе один и тот же вопрос: «На кой-черт окошко для чашки закрывается пластиковой крышкой, которую можно отодвинуть только в том случае, если обе руки свободны?». И так совпадало, что каждый раз, проходя мимо аппарата, в одной руке он непременно нес какие-то документы. Например, сегодня это был ордер на обыск ячейки хранения, который им с Канкуро пришлось ждать несколько недель. Извлечение кофе превратилось в настоящий ритуал. Следователь изобрёл целую систему, доставал стакан только под особым углом очень медленно и бережно, держа его при этом как можно дальше от документов. Впрочем, автомат побеждал в этой игре с завидным постоянством. Сигнальная лампочка загорелась красным, аппарат срыгнул порцией сливок и затих. Шикамару настроился на кофейный дзен. Привычно ссутулившись и придерживая левым локтем пластиковую дверцу, он обхватил свободной рукой чашку, которая, к слову, успела прилично раскалиться. Затем Шикамару аккуратно поднес её ко рту, чтобы отхлебнуть кофе до безопасного уровня. На его губах уже играла победная улыбка, когда чья-то тяжелая рука совсем некстати хлопнула его по плечу. Да с такой силой, что Нара непроизвольно сделал шаг вперед. Кофе с характерным звуком расплескался в разные стороны. Шикамару закатил глаза. — Старик, прости, я не хотел. — Канкуро, — уныло протянул Нара, — мне начинает казаться, что иногда ты делаешь это специально. — Серьезно, не хотел, — напарник снабдил извинение виноватой улыбкой. Костюм на нём смотрелся нелепо, потому что под пиджак Канкуро всегда надевал водолазку, которая обтягивала его мощный торс, словно вторая кожа. Вообще, создавалось ощущение, что одежда для него выполняет несколько иную функцию. Если у нормальных людей она призвана скрывать наготу, то у Канкуро одежда сдерживала рвущуюся на свободу мышечную массу. — Ты бы тут заканчивал с кофеями, у нас полно работы. Безумная пятница, как-никак. — Точно, — Шикамару запрокинул голову, припоминая отрывной календарь у себя над столом. — Я думал Безумная пятница на следующей неделе. — Черта с два, старик, — сказал напарник, разрушив последние надежды на то, чтобы немного полениться сегодня до обеда. Не так часто случались подобные совпадения. По личной статистике их участка, большинство правонарушений происходит по пятницам или в полнолуние. А сегодня два этих условия удачно совместились. И, несмотря на то, что миф о Безумной пятнице был неисчерпаемым поводом для шуток, статистика не могла лгать. — И что там у нас? Канкуро многообещающе присвистнул. — У нас рекорд, Нара, — сказал он, перебирая в руках желтые папки. — Изнасилование, две перестрелки, подозрительный суицид… В общей сложности одиннадцать убийств за ночь. Психопаты города устроили флешмоб. — Не особо смешно… — А кто смеется? — Канкуро пожал плечами. Шикамару небрежно размазал расплесканный кофе носком ботинка, который теперь при каждом шаге издавал липкий звук. Они оба двинулись к лифту. Канкуро морщился — верный знак, что он собирался сообщить нечто ещё более неприятное. День обещал стать абсолютно невыносимым. — Что случилось. — Там, короче, друган твой внизу сидит… — Друган? — Патлатый, этот… как его… Шикамару уже понял, какой «друган», но позволил напарнику мучиться, вспоминая. — Хоть один день может пройти без напрягов? — протянул он. — Только не у нас, старик, — напарник улыбался, потому что на самом деле обожал, когда много работы. Следователь завидовал этому непостижимому человеческому качеству. Двери лифта разверзлись, словно врата в трудоголический ад. И почти сразу Шикамару увидел Тсукури с его буферастой подружкой. Пришлось сделать крайне суровое лицо и кивнуть в сторону кабинета, чтобы тот не разразился истерикой прямо посреди участка. — Ты дал мне неправильный адрес! — Тсукури принялся бушевать, едва за ними захлопнулась дверь. — Не проживает там никакой Тайко! Это вообще настоящее имя?! Какого чёрта! — Тише, — блондинка, утерянная мисс Яманака, толкнула его в бок, правда особого успокаивающего эффекта не состоялось. Тсукури отмахнулся от неё. — Мы два дня потратили впустую! Всё это было раздражающе и весьма предсказуемо. Как и то, что Канкуро испарился при виде этих двоих. Шикамару отодвинул стул, потом спокойно отхлебнул кофе. — Для начала сядь, — сказал он. — Если бы ты сразу!.. — Садись. Дейдара сел. Хотя следователь не мог представить, каких усилий это ему стоило. Они с Ино страшно разругались из-за проклятых адресов. Впрочем, не только из-за адресов, наверное. Нужно было сразу рассказать ей больше. Она села рядом и скрестила руки — будто в узел завязалась. На лице у следователя Шикамару застыло характерное выражение вселенской скуки. — Вы двое, должно быть, забыли, что объявлены в розыск? — поинтересовался он. — Да к чёрту розыск! Что мы такого сделали? Мне важнее… — Вы в розыске не потому что сделали что-то. Вы пропали без вести. Твоя мать, — Нара перевёл взгляд на Ино, — уже приезжала подписать заявление. — Вот дерьмо, — в ужасе выдохнула Ино. Растеряв на секунду все остальные эмоции, она обернулась и обшарила взглядом участок сквозь стеклянную дверь. — Она что, здесь? — Нет. Только её здесь не хватало. Мне придётся о вас сообщить, раз уж вы вперлись через парадную дверь… — Потому что ты не брал трубку, — буркнул Дейдара. За последние годы он сильно повзрослел. Хоть и не настолько, чтобы держать себя в руках. Когда Шикамару увидел парня в первый раз, тому было лет десять. И он хотел ему помочь. Правда, хотел. Но иногда не столь важно, как много ты работаешь и на какие риски идёшь, иногда ты просто бессилен. В этом деле он был бессилен. Абсолютно. — Тебя зовут Ино? — Да. — Будет лучше, если ты подождёшь снаружи. Ок? Блондинка поднялась и вышла, ничего не сказав. Она выглядела измотанной и расстроенной, но это были не его проблемы. То, что Дейдара стиснул зубы и упёр в него злой взгляд — тоже не его проблемы. Впрочем, своими проблемами Шикамару не занимался в принципе, он всегда предпочитал чужие. — Ты мог сказать что угодно при ней. Она знает про адреса. — Я попросил её выйти не потому, что боялся выдать твои дурацкие секреты. А потому что при ней ты вряд ли согласишься со мной. Тебе нужно оставить его в покое. — Нет. — Не только его. Вообще всё это дело. — Нет. — Заняться чем-нибудь… — Нет! Я же сказал! Нет! — Дейдара вскочил со стула, но голос понизил, потому что испугался, что сюда кто-то зайдёт. — Ты думаешь, что я могу просто забить на это?! Если не собираешься помогать — так и скажи! Но не нужно пускать меня по ложному следу, как ребенка, который… — он осёкся, — который что-то, не знаю… Не важно! Целых два дня! А она там даже не живет! И не жила! И не существует! Всё это время Дейдара обращался к спине следователя, который рылся в ящике с папками. Кабинет был совсем маленьким, без окна, но когда они познакомились, у Шикамару вообще не было кабинета. Теперь хоть что-то. Стол занимал почти всё место, вдоль каждой стены стояли полки с большими картонными коробками. Всё валялось, казалось, без какой-либо системы. Хотя Дейдара не сомневался, что следователь прекрасно знает, где у него что лежит. — Значит, — протянул Шикамару, не оборачиваясь, — ты её не нашел? — Ты что, издеваешься? — Нет. Я тоже не нашел её. Наконец, из папки Нара извлёк фотографию и придавил её двумя пальцами к столу. Прямые длинные волосы, красивая улыбка, молодая девушка. Но явно не студентка. Она была старше. Выглядела на все тридцать. А Сасори тогда было двадцать? Около двадцати? — Это она? Вторая девушка, которая написала на него заявление? — Да. Хлоэ Тайко. Дейдара недоверчиво глянул на следователя, потом снова на фото. — Что значит — ты тоже не нашёл её? — Она оставила неправильный адрес. Злость, которая разрасталась внутри Дейдары, лопнула, словно мыльный пузырь. Не было никакого обмана. Просил адрес — получил адрес. Всё честно. Он продолжал вглядываться в фотографию, как если бы та могла с ним заговорить. — Что же, она взяла и испарилась? — Не совсем. Дверь, из-за своей хлипкой конструкции скорее символическая, распахнулась с хрустящим звуком. — Старик, я тут… Воуч! Я позже… — А ну стой! Дейдара обернулся и увидел здоровяка, который неохотно втиснулся в кабинет. Он знал, что это напарник Шикамару, но знаком с ним не был, поэтому вместо приветствия просто протянул руку. — Привет-привет, — пробурчал здоровяк, — у нас дел полно… — Помнишь эту девицу? — перебил его Шикамару и постучал пальцем по фотографии. — Ага, была такая. Жертва изнасилования, блин. — Блин? — Дейдара ощетинился. — Блин, — повторил Канкуро хмуро. — Я брал показания. Она, знаешь, сама кого хочешь изнасилует… Я ей вопрос — она мне три. Стерва. Канкуро подвис, вспоминая детали, но Дейдара и без того завелся. Он вскочил и обвинительно ткнул в Канкуро пальцем. — И что вы мне оба хотите сказать? Что он долбаный секс-робин-гуд?! Насилует стерв и дарит цветы хорошим девочкам? Что с того, что она стерва?! — Слушай, остынь, а… — утомлённо протянул Шикамару. — Если ты будешь так психовать, ты никогда его не прижмёшь… — Он его и так никогда не прижмёт, — хохотнул Канкуро, но осёкся и перестал улыбаться, когда встретился с серьёзным взглядом напарника. — У меня был след, — продолжил Шикамару. — Но, как я говорил, нас «попросили» оставить это расследование. Вот и выбирай — психовать или попробовать её найти. Я тебе честно скажу, с такими нервами ни до чего ты не докопаешься. Осади и думай башкой. — Как по мне, всё это дело — цирк, — Канкуро скривил лицо, — и пока вы бегаете по выдуманным адресам за его чокнутыми тёлками, вы участвуете в этом цирке. Дейдара примерно так себя и ощущал. Только это скорее не цирк, а кукольное шоу. Все вокруг размахивают руками и открывают рты, а сами болтаются на верёвочках. И он тоже. Но как выбраться из представления — не понимал. Одно радовало — Шикамару пытался помочь. А он был самым умным из всех, кого Дейдара встречал за всю свою жизнь. Ему хотелось верить, что Шикамару умнее Сасори. И уж точно умнее его. — Я буду спокоен. Обещаю. Расскажи мне, что за зацепка? — Мы с Канкуро отследили её по автобусам. Водители узнали фото. — Была бы стрёмная, хрен бы они её запомнили, — сказал Канкуро. — Повезло. — Повезло, потому что она сделала пять пересадок. И вышла на станции Вахэй. — И это всё? Просто станция? — Дейдара, который вытянулся, было, от любопытства, разочарованно плюхнулся обратно на спинку стула. Он ожидал чего-то более конкретного. Шикамару снова посмотрел на него, как на идиота. Дейдара уже устал считать в который раз. — Пойдем работать? — предложил Канкуро. — Вахэй — конечная станция, — всё-таки продолжал Шикамару. — Туда ходит только один автобус, раз в три часа. — Потому что это хрен знает где. — Потому что там ничего нет, кроме психиатрической лечебницы, — терпение Шикамару исчерпалось, он одним глотком прикончил остатки остывшего кофе, и поморщился. — А теперь валяй отсюда, — сказал он, — и пока не обнаружишь что-то стоящее — не вздумай появляться.***
Улица Бэзо кипела суетой, словно рынок подержанного тряпья. Ино прекрасно знала, как выглядят такие рынки. Дело вовсе не в том, что в семье не было денег. Просто человек должен брать ровно столько, сколько ему необходимо для скромной жизни. Не позволять себе лишнего. Её мать даже не представляла, в каких демонов превращаются маленькие дети, которые уверены, что они лучше тебя, просто потому что ты в чужом поношенном джемпере. Сейчас на ней было дорогое красивое платье. Одно из тех, что Дейдара подарил ей сегодня. Но её время и терпение он тоже готов был только покупать. Ино намеренно протискивалась сквозь человеческий поток, шла против течения улицы, против неконтролируемой прущей на неё толпы. Сначала она вышла из здания участка и свернула направо без какой-либо логики. Просто свернула и всё. А сейчас — понятно, ей хотелось выплеснуть злость. В голове выворачивался хаос. И, зная себя, Яманака не сомневалась, колотящееся в груди припадочное состояние выплеснется в какую-то глупость. Неважно, куда она свернет, неважно найдёт ли её мать, неважно, догонит её Дейдара или нет. Что-то случится. Разрушительная энергия не может исчезнуть бесследно, так же, как не может на старте угаснуть взрывная волна. Она в него влюбилась. Совсем не в то, что ей казалось изначально. Просто он был такой же несчастный. И отчаянный. И никому не доверял. Ей в том числе. Она терпела и ждала, даже когда они двое суток искали несуществующую девушку. Даже когда Дейдара два дня подряд отказывался идти к пансиону, ссылаясь на всякие дурацкие обстоятельства. А теперь какой-то хамский следователь просто вышвырнул её вон, чтобы обсудить все эти грёбаные секреты. С неё хватит. Себя она всё равно любит больше. Ни один парень не заставит её расплыться в покорную лужицу. И так будет всегда. А ещё она любит свою единственную подругу, которую этот эгоистичный гондон использовал в качестве повода. Делал вид, будто его заботит безопасность Сакуры. Прикрывался этим, чтобы заниматься своим расследованием. — Ино! Прекрасно. Теперь он выкрикивал её имя на всю улицу. — Стой, Ино! Не оглядываясь, она ускорила шаг, отбивая плечи о безликих встречных. Лавировала в толпе. С остервенением прорывалась сквозь живые препятствия и никого не жалела. Дейдара нагнал её быстро. Взял за руку, недостаточно крепко, чтобы удержать. Ино сразу дёрнулась, отчего заехала проходящему мимо мужику локтём. Тот буркнул что-то, не останавливаясь. Теперь они оказались посреди бурлящей реки из человеческих тел, которая огибала их, словно им чудом удалось зацепиться за вросшую в дно улицы каменную глыбу. Дейдара ничего не говорил. Ино ничего не говорила. Их вот-вот должен был снести и смять бездумный поток. Размазать по асфальту. Дейдара постарался заслонить её, хотя это не слишком спасало от толчков. — Куда ты, блин?! — Оставь меня в покое! Они заговорили одновременно, после чего возмущенно уставились друг на друга. Тсукури будто впервые в жизни услышал «оставь меня в покое» и не мог в это поверить. Он, кажется, правда не понимал, что произошло. Ему казалось, что Ино ушла на ровном месте. Она смахнула с плеча его руку, но он только раздраженно схватил её с большей силой. — В чём дело? — В чём дело?! — передразнила она. — Я просила тебя рассказать, какого черта мы шатаемся по этим адресам! Шляпы, плащи, пуговицы, портфели — безразлично проплывающее мимо общество. Дейдара смотрел на неё бешеными глазами, но ничего не говорил. Какой сюрприз. Ино знала, что так будет. Просто ей слишком сильно хотелось получить это самое доверие. Криками ли, мольбой, угрозами выпытать из Дейдары эмоцию. Но нельзя получить то, чего нет. — Ты обещал, что мы вернёмся в пансион и успокоим Сакуру, что мы живы. — Я знаю, но… — Но?! Он замялся, отвел взгляд, и Ино вдруг поняла: всё произошло не случайно. Дело не в глупых обстоятельствах, на которые он ссылался. Дейдара не собирался навещать Сакуру! Он всё это время водил её за нос! А она верила, просто потому что у него была наглая улыбка, от которой появлялись эти морщинки-ямочки за уголками губ, которые ей так нравились. Обманывал! Неужели он, правда, обманывал её? Его бесстыдно голубые глаза чуть сощурились, как если бы он услышал скрежет металла по стеклу. — Ты не собирался никуда идти, — выдохнула Ино. — Нет, я собирался… — не слишком уверенно поправил он, — Но… Просто.… Слушай, вдруг она его предупредит? Вдруг она расскажет ему, чем я занимаюсь? Ино хотела закричать: «Ты сам-то понимаешь, чем занимаешься?!». Но зубы так стиснулись от злости, что она смогла только издать яростный рык. Она чуть не вывихнула плечо вырываясь, врезалась в женщину со сморщенным лицом, потом в низкорослого толстяка, который угодил Ино в живот портмоне. Она прорывалась сквозь человеческие препятствия и только мельком слышала, как кто-то позади гаркнул: «А ну не трогай девушку!». Должно быть, там что-то произошло. Должно быть, поэтому Дейдара за ней не погнался. Но Ино было больнее думать, что он просто не захотел. Так она и думала.***
Частенько, просиживая очередной одинокий вечер в обнимку с дневником, Сакура воображала себе, что вдруг становится популярной. Идёт, например, на занятия, а все хотят с ней поговорить, улыбаются и обожают её. Просто так. Эти фантазии неизбежно переплетались с тем, что Т.К. замечает её, подходит и приглашает на свидание. Сакура понимала, как это нелепо и что этого никогда не произойдёт. И всё же, так сладко было перед сном представлять эти розовые картинки. Именно такими. Неправдоподобными и глупыми. Где она гордо вышагивает по коридору, а он разговаривает на манер кровного принца. К слову сказать, что-то от принца в нём действительно было. Злого надломленного принца. Могла ли Сакура представить, что частично её фантазия сбудется? Что она будет гордо вышагивать по коридору, скрывая за этой гордостью страх, и что она будет при этом умолять небо не столкнуться с Сасори? Новость о её стипендии разнеслась с такой скоростью, будто об этом написали в газетах и объявили по радио. Только ленивый не махнул ей рукой. Наводнённый людьми коридор главного корпуса превратился в ковровую дорожку. Сакура чувствовала себя ведьмой, которую ведут на сожжение сквозь толпу. Ей хотелось поскорее спрятаться в кабинете наставницы, но как назло там кто-то был. Из-за двери доносились обрывки оживлённой беседы. Страдальчески ссутулившись, Сакура прильнула плечом к стенке. К счастью, на втором этаже людей было значительно меньше, иначе точно бы кто-то подошел. Глупое воображение нарисовало Сасори, он, улыбаясь, припал на одно колено и пригласил её на свидание. В одной руке он держал коробочку с обручальным кольцом, а в другой моток проволоки. Сакура яростно тряхнула головой, стараясь усмирить разгулявшуюся фантазию. «Он этого не делал», — прошептала она, и по коже поползли мурашки, ведь с губ неосознанно сорвалось то, что он сам шептал ей в приступе безумия. Он этого не делал. Не делал! Ей нужна была помощь. Она не выдерживала. Такое нельзя было выплакать или вытошнить. За дверью госпожа Танаки непрерывно щебетала какую-то чепуху. Сакура посмотрела на часы. Четыре ровно. На занятия она уже опоздала, но и чёрт бы с ними. Коридор совсем опустел. От стресса хотелось завязаться в узел, и не было ни единого положения, в котором Сакура могла бы хоть немного расслабиться. Она долго смотрела на лакированный паркет и носочки своих туфель, а потом не выдержала и сползла по стене на пол. Разговор за дверью затухал, а затем снова разгорался, словно неубиваемое пламя костра на ветру. В сумке оставались две статьи, которые она откладывала. Сакура достала их и расправила негнущимися пальцами на коленках. «Он этого не делал», — по словам спокойно повторила она, и взгляд зацепился за текст. «Двенадцатилетний мальчик. Сообщник или жертва?», статья: Оки Якуто. «Дело Подстрекателя, серийного убийцы, жертвами которого стали 19 молодых женщин, продолжает будоражить общественность. Это самое оглушительное событие за последние лет тридцать. Однако на случай, если Вы только что вышли из комы или прибыли с Марса, Ваш покорный слуга напомнит, как всё было…» Сакура раздраженно поджала губы. Ей уже попадалось несколько статей этого Оки. От его текстов разило торжеством кровавой сенсации. Так что Сакуре самой хотелось его растерзать. Она быстро пробежала глазами ту часть, где в сто пятый раз описывалось всё, что она уже знает. «…и теперь фокус всеобщего внимания в значительной степени сместился на невинного мальчика. Но такого ли невинного? Доктор Маруяма, проводивший вскрытие восьми жертв, поделился с нами любопытными подробностями. О: — Для начала меня и, я думаю, всех читателей интересует, действительно ли тела были изувечены до неузнаваемости? Сразу прошу меня простить за прямоту, доктор. М: — Личности всех жертв удалось установить. Так что, я думаю, «до неузнаваемости» — это громко сказано. Но, несомненно, эти несчастные женщины испытывали перед смертью страшные муки. Все повреждения получены прижизненно. О: — Было ли нечто, Вас поразившее? Следы особой жестокости? М: — Когда я провел осмотр первой жертвы, сразу стало понятно, что на такое способен только психопат. Множественные порезы на руках и ногах — все они нанесены проволокой. Каждая последующая жертва истязалась с большей жестокостью, чем предыдущая. Так, например, начиная с третьего убийства, помимо проволоки Подстрекатель использовал различные лезвия. Кроме того, все жертвы подвергались сексуальному насилию. О: — Но это не все выводы, которые Вы сделали, не так ли, доктор? М: — Верно. Хотя следствие к моему мнению прислушиваться, похоже, не собирается. Дело в том, что по каждому повреждению, например, порезу от проволоки, можно предположить силу нажима, положение рук, направление пореза, а также уверенность в совершаемом действии. О: — Вы намекаете на раскаяние? М: — Ни в коем случае. Скорее на опыт. Первые жертвы серийных убийц по характеру нанесённых увечий обычно отличаются неглубокими неуверенными травмами. Если, конечно, убийство не совершено в приступе ярости. Но, поверьте, это не тот случай. Иными словами, если Вы — опытный хирург, вряд ли у Вас внезапно дрогнет рука. Подстрекатель, насколько нам известно, убивал на протяжении пяти лет. Его почерк «совершенствовался», порезы становились более глубокими и ровными. Но на телах нескольких жертв я обнаружил нехарактерные рассечения. Менее глубокие. К тому же, я думаю, они были нанесены под иным углом. О: — Какие выводы можно сделать из этого наблюдения? М: — Это не наблюдение, это медицинская экспертиза. И вывод, как мне кажется, очевиден. Подстрекатель действовал не один. Эти нетипичные травмы — почерк сообщника. О: — Мы подошли к самому интересному. Общественное мнение разделилось на два лагеря. Одни утверждают, что мальчик невиновен, другие — что Подстрекатель превратил сына в такое же чудовище, как он сам. Но на чьей стороне мнение высококвалифицированного эксперта? М: — Мои предположения ограничены тем, что Подстрекатель действовал не один. Я не могу сказать, причастен ли именно мальчик к убийствам. О: — Однако Вы сказали, что порезы неглубокие. Можно ли утверждать, что их нанес кто-то физически слабый? Например, подросток? М: — Знаете, чтобы разрезать ножом кусок свинины — не нужно быть физически развитым. Это может и ребенок, и домохозяйка, и зрелый мужчина. Плохо прозвучало. Уберите потом про свинину, пожалуйста. Такие порезы может нанести кто угодно, вот что я хотел сказать. О: — Значит, мог и подросток? М: — Пожалуй, что так. О: — Как Вы считаете, с чем связано проведение повторной экспертизы и привлечение других специалистов? Это несколько странно, ведь Ваша квалификация…» Сакура отвела глаза. Всё одно и то же. Газеты мусолили одни и те же жуткие факты. Своё мнение высказывали политики, патологоанатомы, психиатры, родственники погибших, даже, казалось бы, не имеющие к этому никакого отношения певцы и ведущие. Все будто помешались на деле серийного убийцы. Возможно, из-за самой личности Подстрекателя. Его отца. Сложно было представить, что Сасори и есть тот мальчик, никогда не глядящий в объектив. Не улыбающийся ни на одной фотографии. СМИ терзали сенсацию: видел ли он, убивал ли он? Убивал? Конечно нет. Нет. Но тогда почему она прячется? Почему не хочет его увидеть? Ей было страшно встретить Сасори и посмотреть на него по-новому. Ей было страшно, что ужасы из газет срастутся с его образом в единое целое. Одному Богу известно, как ему удалось выкарабкаться из зловонного болота журналистских расследований. Как вообще этот кошмар утих и спустя каких-то двенадцать лет уместился в бумажный конверт? Была ещё плёнка. Никак не подписанная. И, возможно, к лучшему, что послушать её сегодня не удалось. Ручка кабинета накренилась, но дверь оставалась запертой. Сакура поднялась и отряхнула юбку. Статьи она аккуратно убрала в дальний карман сумки. Громкий мужской голос прощался с госпожой Танаки раз в пятнадцатый. «Выходи уже», — взмолилась Сакура, и тут её будто шибануло током. Она отшатнулась от двери. Металлическая ручка скрипнула и вернулась в исходное положение. Некто, стоящий прямо за этой хлипкой фанерной перегородкой, снова передумал выходить. — Всё дело вовсе не в ЭТОМ, Нана. Вы предполагаете, они хотят взять в печать сразу две монографии? Слух Сакуры напрягся, а вместе с тем и руки, и шея, зубы стиснулись. Ответ госпожи Танаки смазался, был неважен. Человек за дверью продолжал: — Конечно, две лучше. Всё упирается в ресурсы. КТО будет заниматься этим? У меня НЕТ времени на… В самом деле. Это очень долгий разговор. Ручка снова заскрипела, дверь приоткрылась, из щели брезжил дневной свет. Не контролируя своих действий, Сакура вцепилась покрепче в ткань сумки. Хотя на этот раз она не подслушивала. Она узнала голос. Захотелось убежать, но Сакура наоборот сжала кулаки, чуть подалась вперед. «Он не знает, что ты тогда слышала, — проговорила она мысленно. — Он ничего о тебе не знает. А ты вычислишь, кто он. Стой на месте, Сакура. Стой на месте!» Госпожа Танаки громко рассмеялась. Кровь барабанила в ушных перепонках. Это был тот самый профессор! Разговор с которым она невольно подслушала! Это точно был он! Кто-то подошел к ней, но Сакура не могла заставить себя оторваться от двери. Как не подать виду, что она его узнала? Как себя вести, когда он выйдет? Кто же он такой?! — Вы в порядке? Звенящая тишина. Когда сумка упала на паркет и рассыпались карандаши, ключи, маленькая круглая пудреница — всё это произошло беззвучно. Время замерло, дверная ручка снова начала проворачиваться. Сасори наклонился было, чтобы собрать разлетевшиеся мелочи, но тоже услышал голос и застыл. Поднял на Сакуру взгляд. Они были одни в коридоре. Сакура не знала почему, но понимала: если дверь откроется — произойдёт нечто непоправимое. И он это понимал. Всё еще склоненный над рассыпанными вещами и потому глядящий на неё снизу вверх из-под тяжелых темных ресниц, Сасори превратился в неулыбчивого мальчика с черно-белой фотографии. В мальчика, которому приходилось думать быстрее, чем всем остальным. Он схватил ключи. Пудреница, два карандаша, какой-то маленький косметический тюбик, колпачок — ничего личного и важного. Носком ботинка он разметал это в разные стороны, пока Сакура хватала ртом воздух. Она не успела ни пошевелиться, ни закричать. Только ахнула, когда коридор смазался перед глазами раскрученным глобусом — Сасори протащил её за локоть и впихнул в проём. Дверь захлопнулась. Сакура заморгала, и сердце совершило затяжной прыжок с высоты. Господи, где они? Что это за жуткое место? Кроваво-красные стены, пол, потолок, даже её собственные руки. Она обернулась к Сасори. Ядовитая краснота и его окутывала с ног до головы. — Комната для проявки, — пояснил он. Пояснил так, что сразу стало ясно, насколько у неё сейчас перепуганное лицо. Сакура разозлилась на себя за это. Она обвела взглядом комнату. Комнату для проявки фотографий. Красная лампочка висела под потолком, заливая все предметы кровавым светом. Приехали. Её напугала лампочка. «Не так уж и напугала», — сказала себе Сакура и задрала подбородок повыше. Пахло здесь чем-то кислым, вроде уксуса. Духота — нечем дышать. Маленькая комнатка смыкалась вокруг них, молчаливо застывших на местах. Сасори прислонился плечом к стене, расслабленно склонив голову набок, Сакура вросла в пол и сначала крест-накрест сложила руки, а потом заставила себя опустить их по швам. Её одолевало ощущение, что началась хитрая пошаговая игра, в которой она ничего не понимала. Что это было? Почему он молчит? Кто этот таинственный тип в кабинете госпожи Танаки? Но самое главное — Сакура отчаянно прислушивалась к своему притихшему сердцу — изменилось ли что-то? С тех пор, как она прочла… — За вами забавно наблюдать. — Я вам не хомячок. — А разве за хомячком наблюдать забавно? — Не знаю, — ей было не смешно. Весь этот дурачливый бред. Сасори пожал плечами, плавно и с удовольствием. — Не думаю, что он может с вами сравниться. Сухость во рту внезапно перетянула на себя всё внимание от других сбоящих внутренних систем, и Сакура попыталась протолкнуть ком в горле. Господи, она боится его. По-настоящему. Тело, немедленно подхватив это откровение, зашлось мелкой дрожью. «Вы сказали, что порезы неглубокие. Можно ли утверждать, что их нанес кто-то физически слабый?» Сакура стиснула зубы. Будь они прокляты, все эти статьи и интервью. Тайные доброжелатели и конверты. — Кто этот человек? — Можете выглянуть, посмотреть, если вам так интересно. Ну разумеется. Всего-то выглянуть. — Вы стоите напротив выхода. Он скосил взгляд на дверь, потом снова посмотрел на Сакуру. — Верно. От его полуулыбки перехватило дыхание. Или от того факта, что ей не выбраться отсюда, пока он не позволит. Что ж, она подождёт, если так нужно. А потом сама выяснит, кто этот тип. Диалог оборвался. Просто вертеться на месте, под прицелом его взгляда, было до головокружения неловко. Повисло напрягающее и долгое молчание. Оно разбухало, угрожая обрести смысл. Сакура перенесла вес с одной ноги на другую и обратно. Взглянула на потолок, на свои руки, которые всё-таки завязались на груди в узел, проглотила приступ нервного покашливания. Куда угодно смотреть, только не на него. Слева голая стена, справа длинный стол с ящиком и картонные коробки; взгляд скользил по поверхностям, мысли скользили по острию бритвы. Тело от нервов потеряло эластичность, стало дёрганым, руки потяжелели, плечи схватились камнем. Она больше не могла маячить перед Сасори, как мишень. Прошла к столу, слыша каждый свой неуверенный шаг: клац, клац, клац. Ладони легли на прохладную крышку между пустыми плоскими ванночками. Выше на веревке висело несколько фотографий. На одной фонтан и аллея, на другой крупным планом чье-то засвеченное лицо. Сакура ткнула её ногтем, и фотография качнулась туда-сюда. Было что-то угрожающее в заволокшей предметы красноте. Хотелось глотнуть свежего не пропитавшегося уксусом воздуха. За спиной скрипнула половица. «Он этого не делал», — мысленно повторила Сакура, словно мантру. Она верила. Но когда щеки коснулось его дыхание, все равно ощутила холод, пересчитывающий позвонки один за другим. Чутко уловила, как тепло огладило кожу, а потом плавно рассеялось мурашками по спине. Его рука легла рядом с её рукой. Взгляд Сакуры примёрз к испорченной фотокарточке. Достаточно было знать, что он рядом. Смотреть на него — выше её сил. — Что Вас беспокоит? — кажется, первая фраза, которую Сасори произнёс без издёвки. Она не знала, что ответить, не могла отделить страх от трепета. Эмоции смешались, как краски в стакане с водой, в непонятную мутную массу. Кожа вспыхнула там, где манжет его рукава случайно прочертил электрическую линию. Сакура беззвучно сглотнула сухой комок. — Вы можете обнять меня? — Лучше не стоит. Его спокойный ответ надорвал последнюю ниточку, на которой сердце болталось в темноте. Сквозь фотографию — белое пятно — проступали вырезки из газет. Сакуре было необходимо вышвырнуть их из головы. Она повернулась и посмотрела ему в глаза с обнажённой прямотой. — Обнимите меня. Как «спасите меня». Сасори не умел спасать. Обнаружил свою собственную руку, впившуюся в ребро стола так, что пальцы побелели. Отпустил. Пару раз медленно собрал пальцы в кулак и разжал их. Он тоже не мог разделить краски в стакане. Разделить инстинкт и человечность. Было только желание, бьющее в грудную клетку. Невинное, но способное вывернуться наизнанку. Он знал. Догадывался. Отец начал убивать в двадцать шесть. А сколько ему осталось до окончательного сдвига? До неизбежности. Зелёные глаза, распахнутые и затягивающие, они вызвали иллюзию падения. Неприятную, потому что падение — это потеря контроля. Даже всколыхнулось смутное дежавю. Бездонные глаза он видел у аутистов. Случайно заглянуть — как провалиться в космос. Всегда обходил это крыло. В глазах Сакуры всё-таки был стопор. Заглянуть можно было глубоко, но не до дна. Он специально не отвечал ей долго. Ему нравилось наблюдать, как раненная доверчивость превращается обратно в непроницаемый чёрный зрачок. Ресницы трепещут, накрывают щеки длинной тенью, потому что лампочка прямо над ними и больше некуда падать. Взгляд должен быть стеклом. Никогда — космосом. — Ладно, — совсем тихий голос, — забудьте, что я это сказала. Да. Обязательно забудет. Как забыл её бледное тело, пахнущее мылом и невинностью. Знать, какая она под одеждой, мучительно. Но он мог об этом не думать. Совсем. Сакура прикусила губу, молчала и почти не шевелилась. В ней сегодня была нехарактерная тоска. Даже немного раздражало, что она не ответила, в чём дело. Он ведь спросил. — Вас кто-то обидел? — Нет. — Что тогда? — Всё хорошо. Сасори фыркнул. — В следующий раз, прежде чем солгать, потрудитесь поверить в свою ложь. — Хотите научить меня лгать? — Уже учу. — Спасибо, я как-нибудь без этого обойдусь. Оттолкнувшись от стола, Сакура сделала шаг к двери, но он поймал её за руку. Не отдавая себе отчета, просто схватил и всё. Подумаешь? Теперь нужно отпустить. Ну же. Она трепыхнулась, метнула в него возмущенный взгляд. — Отпустите. — Может, я вас обнять надумал? — Отпустите, или… — Или что? — Или я закричу, — выпалила Сакура. Если бы не красное освещение, щеки её наверняка вспыхнули бы. Губы Сасори надломились усмешкой. — Верить в ложь, — повторил он и рванул её за локоть. Больно. Сакура не закричала. Испуганная застыла перед ним, прижимаясь к ребру стола поясницей. — Давайте ещё раз попробуем? — продолжал Сасори с нездоровым азартом. — Начнём с простого. Собираетесь вы кричать или нет? — Собираюсь. — Чудовищное враньё! Он так громко это объявил, что Сакура вся сжалась от ужаса. — Тише вы! — выдохнула она и накрыла кончиками пальцев его губы. Оглянулась на дверь. Органы чувств навострились, пытаясь уловить, всё ли обошлось. Сасори это не волновало. Один презрительный взгляд он бросил на дверь, а второй на неё. — И всё? — поинтересовался он, не понижая тона. Сакура поморщилась. — Учить Вас шантажировать тоже мне придётся? — Чему бы хорошему научили, — прошипела она. Швырнула в него эту фразу, словно хрустальный бокал о стену. Дзынь! Как и не было. Сасори молчал, глядел на неё свысока и вдруг расхохотался. Громко, запрокинув подбородок. Пряди волос ссыпались назад, будто шелковые. Сакура подскочила. Она зашикала, встряхнула его за полы пиджака, а он все смеялся и смеялся. — Тише! — умоляла она. — Слишком громко, сейчас зайдёт кто-нибудь! Вы меня слышите? Но напрасно она пыталась воззвать к здравому смыслу. Успокоиться Сасори не мог. Он делал вдох, а потом снова смеялся, пока не согнулся, подперев рукой стол. Сакура всерьез забеспокоилась, всё ли с ним в порядке. Смех становился глуше и глуше. Она не знала, что сделать. Просто застряла в растерянности. И вот он уже не смеётся вовсе. Стоит, свесив голову, весь в красных и черных тонах, словно нарисованный. Глаз не видно, только губы, искривленные в подобие улыбки. Он сильнее оперся на руку, взгляд вынырнул из-под рваной чёлки. Сакура хотела спросить, в порядке ли он, хотя и без того было видно. Сасори не в порядке. Он выпрямился, оттолкнулся от стола, сделал шаг, потом ещё один. Так, словно пол у него под ногами качнулся корабельной палубой. Когда коленки пощекотала шершавая ткань брюк, у Сакуры онемели лёгкие. Она упёрла обе ладони ему в грудь, пытаясь сохранить дистанцию. Он сказал: — Не умею я ничего хорошего, мисс Харуно. И клацнул переключатель. Сакура будто наяву слышала щелчок, глядя в его чёрные сверкающие глаза. Но она не пискнула, когда Сасори вмял её поясницей в стол и заломил ей руки, которыми она так нелепо отгородилась. Скользкие шелковые складки блузы легко оказались выправлены из-под пояса. Его ладони поползли вверх, по ребрам, в которые с обратной стороны бешено стучало сердце. Оно колотилось, а потом будто зависало в пустоте, падало, падало, падало куда-то и снова ударялось в препятствие. Мысли, вместо того, чтобы сваляться в комок бессмыслицы, наоборот стали кристально чисты. Так, говорят, бывает, если смерть близко. Только Сакура не верила в смерть. Не верила в боль. Не верила вырезкам. Не верила. Чёртовым. Вырезкам. И поняла она это только сейчас. Щёлкнула застёжка лифчика, пуговица, словно маленькое сердце, заколотилась где-то под столом и затихла. От поцелуев, болезненных, грубых, которыми уже была истерзана шея, хотелось всхлипывать. Но Сакура боялась издать лишний звук. Она только позволила себе зарыться пальцами в его волосы. Сасори тут же уставился на неё. В глазах его тлело злое непонимание. — Что ты делаешь? Сакура ничего не хотела отвечать. Слишком сладко тянуло под рёбрами. Не отводя взгляда, она провела костяшками по его щеке, поймала прядь волос у виска, соскользнувшую между средним и указательным. — Ничего, — сказала она. Это простое слово чуть не раздробило его своей нежностью. — Больно, — прошептала Сакура. — Больно? — процедил он. — Ну так кричи, какого чёрта ты ждёшь? В ту секунду Сасори правда верил, что она закричит. Что стоит ему слегка собрать пальцами юбку, как она взвизгнет, умоляя не трогать её драгоценное хрупкое тело. И всё закончится. Вот о чём он думал. Всё закончится. Нужно было только заставить её закричать. И конец этому невыносимому давлению, хитросплетениям, шантажу. Всему придёт такой восхитительный конец. Мысль об этом выбила изнутри остатки нездорового смеха. Он поймал губами её рот, влажный, неопытный, не готовый к сопротивлению. Смял, растерзал его поцелуем, проглотил горячий всхлип, пока пальцы закатывали плиссированную ткань. Ему мерещилось, будто чёрная дрянь, живущая у него под сердцем, растекается теперь в груди. И никак нельзя было загнать её назад. Это она сделала его глухим и слепым. Это она заставила его раздвинуть коленом оголенные ноги. Сакура должна была закричать. Должна была. Он не вдумывался. Просто ждал этого, как сигнала сирены. Но тот незначительный толчок в грудь, который он принял за долгожданное сопротивление, был всего лишь попыткой расстегнуть пару пуговиц его рубашки. Сакура сгорала от стыда. То, что он делал, давно перешло грань. А когда он вынудил её раздвинуть ноги и вжался в неё пахом, она испытала ужас. Никогда раньше она не представляла себе, каким может быть мужское возбуждение. Но она пообещала себе вытерпеть что угодно, лишь бы не потерять этого сумасшедшего навсегда. Она любила его. И она чувствовала каждую рвущуюся внутри него струну. Вместо вкуса его губ она слизывала отчаяние. Пропускала мимо ушей его безумный шепот. Даже хотела расстегнуть рубашку, если бы Сасори не оттолкнул. Он будто пытался вытрясти из неё любовь силой. Выдрать из живота тугой комок тепла. Но ничего у него не получалось. Сасори выдохся. И последний поцелуй уже не был грубым. Только бесконечно влажным. Расплавляющим тело в горячий сироп. Медленно убивающим. Сакура едва заставила себя оторваться от его губ. Он прикрыл глаза, часто дыша. — Нет, — прошептал. — Не здесь. — Не здесь? — Сакура переспросила, ещё даже не успев сообразить, что «не здесь». Он отстранился сквозь режущее усилие. Отвернул голову в сторону, будто никогда больше не желал её видеть. — Хватит. — Вы мне?.. — Я себе, чёрт возьми! По напряженной скуле Сакура прочла, как сильно он стиснул зубы. Между ними стыл воздух. И холод пощекотал мурашками спину и бёдра, а потом закрался внутрь. На одной бретели всё ещё держался расстёгнутый бюстгальтер, юбка задралась до талии, но Сакура чувствовала себя не просто голой. Сасори раздел её до самой сокровенной мысли. Он прошел к центру комнаты, остановился напротив заклеенного газетами окна, которое показалось Сакуре жуткой аллегорией. Посмотрел на красные часы, поправил красный галстук. Его голос прозвучал намного тише: — Это плохо кончится.