***
Однажды мы с Энди пили всю ночь напролет, тусуясь с нашими друзьями в университете. Мы тогда сидели в чьей-то комнате, ели вредную еду и каждые пять минут чокались хрустальными бокалами, которые наш знакомый стащил из супермаркета. Тогда играла та песня, в которой поется о люстре, а меня уже тошнило, так что я заблевал весь ковер под Сию. Я помню, Энди тогда вытер мои губы рукавом своей спортивной куртки и произнес: «это то, ради чего стоит жить». Вообще Энди умел говорить всякие штуки в абсурдные моменты. Я как-то застукал их с Сарой, вернувшись раньше положенного времени, которое мы обговаривали, составив расписание «свидание с девушками». И вот Энди вылезает из-под одеяла и говорит: «лучше прийти рано и подождать, чем прийти поздно и все упустить». Я тогда громко смеялся, а Сара на нас обиделась за эти мальчишеские глупости. Я вспомнил Энди, потому что тогда, стоя в этом темном гараже, свет в который поступал только через открытую в дом дверь, я ужасно начал по нему скучать. Я вспоминал, что Энди всегда спасал меня в самых неловких ситуациях, в самых глупых происшествиях и грустных моментах. Он был рядом все два года колледжа, и я уже не помню, как жил до него. И тогда, оцепенев, смотря на плачущую передо мной сумасшедшую девчонку, я понял, что нет больше никакого Энди. Точнее, нет меня для Энди. Он-то до сих пор жив, наверное все еще не подозревает о моей смерти, а может уже звонит моим родителям, чтобы сообщить ужасную новость. И моя мама плачет, а отец злится. Но рядом со мной нет Энди, он слишком далеко, а даже если я примчусь к нему, то он меня уже не увидит, мы с ним в разных измерениях. И вот, в чем истина — мы умираем в одиночку. И когда мы откроем глаза после целой секунды вечности, мы будем одни. Всего лишь ветер, сталкивающий прохожих с ног. И даже если меня видит эта девчонка, что кажется совсем невозможным, я все равно чувствую себя одиноко, как никогда. Девушка вытирает слезы кулаками, возвращает биту на место на полке, оценивает урон, который я причинил гаражу — всего лишь разбросанное содержимое нескольких коробок, и начинает медленно убирать все вещи, тихо всхлипывая. Я стою, будто мои ноги приросли к полу, молчу, будто мой язык отрезали, и моргаю, как идиот, потому что мне больше ничего не остается делать. — Ты не первый, кто является сюда. — Что? — речь возвращается ко мне так же неожиданно, как она пропала. — Этот дом — место ритуальных услуг или что? — Это дом, где живу я, — вредно отзывается она, ставя тяжелые коробки обратно в железный шкаф. — Ты не первый мертвый, который приходит ко мне. — Ты сумасшедшая, — фыркаю я, хотя понимаю, что она просто необычная. — Ты второй в списке призраков. — Ты ведешь список? — Думаю, пора начать, — она закатывает глаза, оборачиваясь ко мне. Черная тушь размазалась по ее щекам. — Скажи, что тебе нужно. Я и не знал. — Ты умер сам или тебя убили? Мне вдруг стало так неприятно. Я хотел спросить, почему так нагло усмехается надо мной, будто я уже ничего не значу, но я значу, я все еще существую. Но я промолчал. — Прости, — вдруг опомнилась она, и голос ее был уже не такой грубый. — Кто был первый? — Девочка, что жила до нас в этом доме. Она лишь попросила меня закопать ее дневник на мысе, а затем исчезла. — Твою мать, — руки у меня тряслись, а внутри все переворачивалось от необъяснимого страха. — Какой же бред… — Это было шесть лет назад, — продолжает она, пропуская мои слова мимо ушей. — Но она лишь приснилась мне, указала на то, где лежит ее дневник. Он и правда там лежал. — Ты читала его? — не знаю, зачем веду с ней беседу, потому что происходящее казалось мне таким абсурдным, таким нереальным, что становилось плохо. И я бы боялся больше, если бы девчонка говорила все это так спокойно. Но голос у нее тоже дрожит, она осторожно подбирала слова. — Она приказала не читать. — И что с ней произошло? — Она повесилась. Я ударился лбом о стену, мечтая пройти сквозь нее и исчезнуть из этого дурного места. — Не волнуйся, сарай, где это случилось, снесли. — Уж я-то не волнуюсь… Она ловко игнорировала все мои слова. Я удивлялся ее настойчивости. — Прошло шесть лет, — отвечает она. — И пришел ты. Только ты, — она подходит ко мне, а я резко отступаю назад и упираюсь прямо в дверь гаража, чувствуя лопатками рифлёный узор. — Ты ведь реальный. Она протягивает руку, чтобы меня коснуться, но пальцы ее проходят сквозь мое плечо, что обоих нас до одури пугает. Девчонка бледнеет, а я, кажется, умираю во второй раз. Рука ее теплая. Это первое чувство, которое я ощутил за весь день. Я чувствовал ее. — Как же страшно, — шепчет она, отходя. — Просто невероятно! — я прямо вспыхиваю. — Почему ты? Почему меня не встретил Джон Кеннеди или Мерелин Монро? — Ты ведь все еще в реальном мире, — она улыбается уголком губ. — Но я могу задать тебе такой же вопрос. Почему ты пришел сюда? — Меня привел голос. — Голос? Я было открыл рот, чтобы ответить, но нас прервал шум, доносившийся со двора. Гудок машины разбил пространство между нами, и мы отлетели друг от друга так быстро, что я ударился спиной, а девчонка чуть не упала, споткнувшись о табуретку. Она быстро сориентировалась, нажала на кнопку открытия двери, а я зашипел: — Куда мне прятаться? Она не повела и бровью. А я вспомнил, что невидим, и мне стало так паршиво, что хотелось плакать. Свежий воздух наполнил комнату, я вздохнул его побольше, боясь, что у меня его снова могут отнять. Я попятился назад, когда черная тойота стала заезжать в гараж. Багажник машины угодил мне прямо в грудь прежде, чем я успел отбежать. Девчонка прикрыла рот рукой. Фары буквально освещали меня изнутри. — Давно пришла, Марти? — дверца заднего сиденья открылась, и наружу выскочил один из братьев девчонки, тот, что был помладше. — Минут пятнадцать назад, — дрожит Марти. Когда двигатель глохнет, из машины выходят ее старший брат и отец. Я удивляюсь их сходству: темные волосы, голубые глаза, все трое плечистые и высокие. Девчонка была не такой, но копией свое матери. Белое пятно в этой семье. — А я думал, что нас будет ждать ужин, — отвечает брат помладше. Они все целуют Марти в макушку, а затем уходят в дом. Дверь в гараж снова закрывается, и я чувствую появляющуюся у меня клаустрофобию. Девчонка молчит с секунду, а затем поворачивается ко мне: — Мы поговорим позже. — Мне сидеть здесь? — Какая разница? — шепчет она, открывая дверь в дом. — Тебя все равно не видно. — Очень обидно, Марти, — говорю. — Меня зовут Сьюзен, — отмахивается она и закрывает за мной дверь в гараж. За эти полчаса я узнал о Сьюзен, или о Марти, или о просто сумасшедшей девчонке несколько вещей: она была настоящим бойцом, потому что могла броситься на «грабителя» с кочергой или битой, однако боялась своих собственных кошмаров; ее очень любили в семье, а еще она была хозяйкой в доме, отвечающей за все приемы пищи и, видимо, порядок, значит, она сама по себе была ответственной. Но очень вспыльчивой, и черт знает, что вообще творилось у нее в мозгу. Я шел за ней по узкому коридору, а дом их казался просто огромным, больше, чем выглядел снаружи. На стенах в длинных коридорах висели картины неизвестных для меня художников; гостиная, в которую мы сразу попали, была большая и светлая, с камином и двумя мягкими диванами, по спинкам которым я сразу зачем-то постучал. Девчонка не дала мне задержаться на пушистых коврах, в которых утопали мои босые ноги, а вела меня в столовую. Мне нравилось, что в их доме приобретал белый и бежевый цвет, здесь не было место черному, а если даже и был, то только в маленьких, незначительных количествах. В столовой прямо посреди комнаты стоял коричневый стол на шесть человек, на стене висел плазменный телевизор, по углам стояли цветы в горшках, а овальная арка вела на кухню, на которой уже суетился старший из братьев. — Как их зовут? — спросил я, следуя хвостиком за девчонкой. Она обернулась ко мне, прикрыла рот рукой и тихо прошептала, чтобы слышал только я: — Тот, что на кухне — Феликс, который младше — Саймон. — Почему их зовут, как котов? — захохотал я. — Меня вообще назвали в честь героини из «Хроник Нарнии», — улыбнулась она и встрепенулась, услышав голос отца. Он вальяжно спускался к нам на первый этаж. — Как твой день, Марти? — спросил он, тихо включая телевизор в столовой, чтобы тот шумел на фоне. — Ничего особенного, — она бросает на меня короткий взгляд, но кажется, будто она смотрит куда-то в окно, которое было за моей спиной. — Много домашки задали, так что я не смогу сегодня посмотреть с вами фильмы. Я усмехнулся. Члены этой семьи были настолько дружными и настолько вежливыми по отношению друг к другу, что становилось тошно. Но, возможно, я просто завидовал. — А у нас на работе был прямо аврал, — говорит мужчина, поставив руки в боки и наблюдая за мелькающими картинками в новостях. — Прямо стихийное бедствие. Дождь и ветер ночью были сумасшедшими, много людей пострадало. — Твой отец врач? Но, конечно, девчонка молчит. С кухни пахнёт чем-то жаренным, свистит чайник, и с шумом вниз спускается Саймон. На вид он был моего возраста. Улыбчивый, громкий, будто хотел заполнить полностью дом своим позитивом. Он плюхнулся на один из стульев, забирая пульт у отца, и уже хотел переключить канал, как вдруг на экране появилось моё лицо. Мы с девчонкой одновременно ахнули и в голос заорали: — Не переключай! — только меня никто не услышал. — Это кто? — спросил Саймон, когда его сестра села рядом и увеличила громкость. — В ночь на девятнадцатое октября неподалёку от кампуса Гарвардского университета случилось нападение на одного из студентов, Джастина Бибера, при котором он получил травму черепа. Молодого человека увезли в ближайшую больницу, на данный момент он находится в коме. Джастин Бибер — лучший из студентов именитого университета, сын мэра Бостона, возвращался в общежитие вечером восемнадцатого октября, когда на него произошло нападение. Личные вещи украдены не были. Следствие работает над этим делом, преступника пока не нашли. Я не заметил, как оказался прямо перед телевизором, почти касаясь лбом плазменного экрана. Громкий голос ведущей заставлял мое сердце неистово биться в груди. Я видел свою фотографию, сделанную прохожим. Лежу, прижав руки к телу, а у моей головы растекается лужица крови, глаза плотно закрыты, губы сжаты в тонкую бледную полоску. Девчонка сзади заплакала, а ее братья начали её успокаивать. Затем на экране появилось лицо моего отца, и я отодвинулся назад, упираясь поясницей в столешницу: — Я выясню, кто сделал это с моим сыном, — на заднем фоне щёлкали фотоаппараты. Затем лицо отца пропало, потому что кто-то переключил канал, и я закричал, стуча кулаками по телевизору. В это невозможно поверить — все казалось смазанным, перемешанным, будто меня резко встряхнули, либо мир вокруг меня. И где-то внутри проходит трещина, раскалывающая меня на две части. Я — сгусток энергии. Я — дух, покинувший свое тело. И я кричал, пока девчонка сзади старалась объяснить происходящее и спасти от моих кулаков телевизор, потому что тот уже начал шататься. Но я отошел сам, закрывая глаза ладонями. — Это друг Дженнифер, — говорит она. — Пап, ты не мог бы узнать о самочувствии этого парня? У тебя же есть знакомые врачи в Бостоне. — Я не могу тебе ничего обещать, Марти. — Да уж, — говорит кто-то из братьев, их голоса я ещё не различал. — Покушение на сына мэра — это серьёзно. — Наверное, парень был ещё тем придурком, раз его захотели покалечить. — Ты не можешь знать, — заступилась за меня девчонка. Я к ней обернулся. Она встала из-за стола и легонько кивнула на лестницу, ведущую на второй этаж. Я последовал за ней, сморкаясь в ворот хлопковой футболки. — Сами вы придурки, — крикнул я в пустоту, ступая на лестницу.***
Я начал мерить шагами комнату, потому что мне было так паршиво, что хотелось убить себя. Ох, постойте-ка? — Я почти мертв! — кричу, прекрасно зная, что меня кроме этой девчонки никто не услышит. Я пинал ногами разноцветные подушки, разбросанные по полу, подпрыгивал на месте несколько раз, чтобы вытряхнуть из себя всю злость, но ничего не получалось. Я не существовал, а значит, моя злость — тоже. Девчонка же тихо сидела на стуле на колесиках, немного покачиваясь. Господи, как же мне в тот момент хотелось ее придушить, но я бы не мог даже ее просто припугнуть. Я лишь масса воздуха; я больше ничего не значу. — Слушай, кома — это еще не так плохо, — она старается меня утешить, и я ведь понимаю это, но все равно петушусь, как идиот. — Что, если мое тело умрет? — я хватаюсь за голову и царапаю кожу, при этом не чувствуя совсем ничего. — Но ты ведь здесь, — утверждает она. — Ты же все еще жив, пока твое астральное тело бодрствует. Она говорит на пониженных тонах, чтобы никто, кроме меня не слышал. Я остановился на месте, глубоко вдыхая. В комнате пахло ароматическими палочками, и я только заметил, что они горели на косметическом столике. Я стоял прямо напротив него, прямо у зеркала. И я не видел своего отражения. Я зажал рот двумя ладонями, сдерживая внутри себя вопль. Что со мной происходит? Мог ли я сойти с ума? И если это действительно сон, то пора проснуться. Я шепчу: «проснись», я говорю, отставляя руки ото рта: «ну же, проснись». Я снова дергался, снова лохматил свои волосы, бил себя по щекам. Неистово орал: «проснись, придурок!», «сделай же хоть что-то, чтобы очнуться». И все это время девчонка с несколькими именами внимательно за мной смотрела, будто не хотела мешать моему припадку. Прошло минут двадцать, прежде чем она решила заговорить, к тому времени я уже сидел на краю ее кровати и молчал, сложив руки на коленях. — Я бы тоже не смогла в это поверить, — спокойно говорит она. — Честно, я бы думала, что схожу с ума, мне и самой так сейчас кажется, потому что призрак в моем доме — последнее, чего я могла ожидать от жизни, но это все правда. И я ошарашена не меньше тебя, но пойми меня правильно, ты должен уйти. — Как это должен? — после короткой паузы ответил я. — И куда мне идти? — А если кто-то узнает, что ты здесь? — она смотрит на плотно закрытую дверь. — Никто не узнает, потому что никто меня не видит. Я попробовал избить почти двадцать человек, но они все равно что от ветра прикрывались. — Я не знаю, — она качает головой и снова на грани того, чтобы расплакаться. — Я уже чуть не загремела в психушку из-за той девушки. И мне страшно. — Слушай, — я буквально падаю перед ней на колени. — Помоги мне. Я ведь не случайно тут оказался, меня голос привёл. — Какой голос? — она хмурится и смотрит мне прямо в глаза, что очень неловко. — Я очнулся где-то на окраине, пробежал через весь город… — В таком виде? — Я холода не чувствую, — мотаю головой. — И я добежал до вашего бизнес-центра, а затем услышал женский тембр, слов не различал, но я пошёл за ним и добрался до вашего дома. — Мне жаль, — и её глаза блестят от слез. — Но я ничем не могу помочь тебе. Ты должен уйти. — Я не уйду, а ты не сможешь меня заставить и не сможешь рассказать кому-то, что ты разговариваешь с полумертвым парнем, потому что тебя посчитают сумасшедшей. Тогда мне придётся ходить с тобой до конца твоих дней, поверь, моё тело будет подключено к аппарату так долго, пока у отца не исчезнут все деньги, а у нас их до тошноты много. Представь, каково это — всю жизнь прожить с призраком красивого парня и не иметь возможности его поцеловать. Она немного улыбается, и я вместе с ней. — Это шантаж! — Нет, это мольба о помощи. Помоги мне очнуться. Я не знаю, как, я не знаю, насколько долго меня хватит, но пока я жив, пока я дышу, я умоляю тебя, — я сжал её ладони в своих, точнее, мне так казалось, потому что мои руки растворились в её. — Я заплачу тебе, сделаю все, что ты хочешь, для меня не проблема. Только верни меня к жизни. Она молчит, и я прекрасно понимаю то, что таится у нее внутри. В глазах ее — грусть, в каждом движении — неуверенность, и будь я чуточку лучше, как человек, то сразу бы ее оставил, но прямо сейчас я — дух, прямо сейчас я борюсь за свою жизнь, поэтому закрываюсь от посторонних эмоций. В конце концов, мое тело не умрет, пока не умру астральный я. В конце концов, смерть не входила в мои планы. — Я не знаю, как помочь тебе. — Мы найдем выход. Я расхаживаю по комнате, будто у себя дома: щупаю белый тюль, статуэтки из глины и мрамора на полках, разглядываю распечатанные картинки, висящие на стенах. Над кроватью девчонка повесила гирлянду, так что когда она включена, это может смотреться очень мило. Я знал, что многие девчонки любят вешать огоньки в своих комнатах, так что это было совсем не удивительно. Я дотрагиваюсь до маленьких лампочек в виде звезд, и они тут же загораются и освещают всю комнату золотым светом. Я вздрагиваю от неожиданности, смотрю на девчонку, а она даже побледнела, хотя, возможно, все время была такой. — Красиво, — говорю я, а ее нижняя губа дрожит. — Что-то не так? — Как ты это сделал? — Сделал что? — я стою на ее кровати на коленях, все еще держа в пальцах пару лампочек. — Отпусти! — вскрикивает она, и я резко отдергиваю руку. Комната погружается во мрак. — Ты в прошлой жизни электриком был? — она даже вскочила на ноги. — Что это такое? Я подношу дрожащую руку к гирлянде и кончиками пальцев дотрагиваюсь до пластмассовых звездочек. В ту же секунду они вспыхивают желтым, и я снова убираю руку, и снова мы оказываемся в черноте ночи. — Попробуй включить свет! Она запрыгивает ко мне на кровать, так что матрас немного прогибается под нашим общим весом, и я почти что падаю, но ловко удерживаюсь, цепляясь за холодную стену. Я подпрыгиваю, касаясь маленькой люстры, на стекло которой приклеены разноцветные стеклышки; догадываюсь, что девчонка сама ее обклеивала, и тихо усмехаюсь. Свет не зажигается, но только потому, что я не дотрагиваюсь до самой лампочки. Девчонка подставляет под мои ноги подушки, так что я становлюсь еще выше и снова подпрыгиваю, на этот раз зацепляя лампу. Свет мигает всего на секунду, но мы оба, с девчонкой, находимся в полной эйфории, визжим, как придурки и глядим друг на друга совершенно сумасшедшими глазами. Она улыбается, а слезы больше не блестят в уголках ее глаз. Она мигом спускается, отдергивает вилку настольной лампы из розетки и протягивает мне. Ночник остается в ее руках, а я, приподнимая плафон, касаюсь холодной лампочки, тут же вспыхивающей в моих пальцах. Я заливисто смеюсь то ли от факта этого чуда, то ли просто от того, насколько нереальным это кажется. — Как ты это делаешь? — восхищается девчонка. — Понятия не имею. Ее карие глаза в желтом свете лампы горят темно-зеленым, губы алые, а волосы отдают золотом, так что я разглядываю ее очень долго, и это смущает девчонку, потому что щеки ее тут же краснеют, а я снова смеюсь. В дверь раздается стук, да такой резкий и неожиданный, что мы оба подскакиваем, уставившись на нее. Девчонка отставляет лампу от моих пальцев, так что мы снова в темноте, несмотря на свет уличных фонарей, прорывающийся через тюль. Девчонка открывает дверь, а за ней стоит ее отец с подносом. — Ты чего тут кричала? — спрашивает он, проходя внутрь. — И почему темно? — Паука увидела, — говорит она, а я специально шагаю за ней по пятам. Подойду ее ближе — и точно растворюсь в ней. — А темно, потому что я еще не успела включить свет. — За двадцать минут? — он вскидывает бровь, включает главную лампу и ставит на письменный стол у окна поднос с едой и чем-то в стакане. — Я болтала с Дженнифер, — девчонка начинает стягивать с себя свитер, а под ним оказывается белая футболка с желтыми буквами «только одинокий знает, почему я плачу»*, что я нахожу ужасно смешным, и она абсолютно точно замечает это. — Рассказала ей про ее друга, что ты можешь уладить некоторые вопросы, да? — Я позвоню в больницу после ужина. Отец ее был довольно серьезным, внимательно следил за дочерью, за тем, что она говорит и как странно себя ведет. Брови его всегда были сдвинуты к переносице, на лбу — линии морщин, а стоит он всегда прямо и говорит так же: четко и понятно. — Спасибо, пап, — говорит девчонка, складывая свитер в шкаф. Я заглядываю за ее спину, в платяном шкафу невообразимый бардак, хотя в комнате абсолютная чистота. На стенке за пиджаками и джинсовой курткой я замечаю черно-белую фотографию Джеймса Дина**. Вот как получается. То, что и так не видно вооруженным взглядом — не обязательно прятать. И эта Сюзи восхищает меня с каждой секундой все больше и больше. Отец ее выходит из комнаты, оставляя дверь приоткрытой, но девчонка ее тут же захлопывает, так что мы снова остаемся наедине. Тушенное с грибами мясо, лежащее на тарелке, невероятно вкусно пахнет, и я судорожно начинаю вспоминать, когда ел в последний раз. Перед глазами встает картинка завтрака в общей столовой. Рядом со мной — Энди, передо мной — Сара. Я был абсолютно счастлив в то время, однако не понимал этого. — Ты голоден? — девчонка прослеживает мой взгляд, а я пожимаю плечами. — Попробуй кусочек. Я сначала пялюсь на нее удивленно, но все-таки решаюсь проверить, что выйдет из этого цирка. Я отрезаю маленький кусочек, накалываю его на вилку и кладу себе в рот, пережевываю, однако никакого прогресса не замечаю. Я жую пять, десять секунд, но мясо остается целым, при этом никуда из моего тела не проваливаясь. Девчонка нервно смеется и сама садится за стол, начинает жевать и нагло меня дразнить. Я вытаскиваю пальцами изо рта целый кусок и кладу ей обратно в тарелку. — Какой ужас! — Он даже без слюней, — замечаю я и снова смеюсь. — Ну почему мне досталось такое ужасное привидение? — Радуйся, что мне не хочется вырвать тебе глаза и утащить за ногу в свой астральный мир, — я сажусь рядом с ней, пододвигая к столу пуфик розового цвета. — Скажи, наконец, свое имя. — Сьюзен Мартинс, — говорит она, сделав глоток из стакана. — Мои братья называют меня «Марти», потому что в детстве я фанатела по Марти МакФлаю из «Назад в будущее», а еще из-за сходства с фамилией, но не им шутить об этом, ребятам, с именами котов, — у нее явно улучшилось настроение. — Ты можешь называть меня Сюзи или Сью, я не имею предпочтений. — А я могу называть тебя Марти? — Делай, что хочешь, — кивает она, разрезая мясо на несколько маленьких кусочков. — Но только поскорей свали отсюда. — У-у-у. — Я постараюсь сделать все, что в моих силах, — говорит девчонка, смотря мне в глаза. — Но я ничего не могу тебе обещать. Давай договоримся. Она полностью поворачивается ко мне, так что если бы я состоял из плоти, то мы бы стопроцентно касались коленями. Она дожевывает кусок мяса, тянет время, выпивая весь сок из стакана, а затем нагло улыбается, снова дразня меня. — Я выясняю все, что связано с твоим появлением, а ты не мешаешь мне жить, не лезешь в мои дела и абсолютно точно не рушишь все, что я люблю. — Ты, пожалуйста, не делай из меня чудовище. Не в моих интересах убить тебя. — У нас есть месяц на то, чтобы разобраться, почему ты застрял здесь, понимаешь? — Откуда такие сроки? — удивляюсь я, широко раскрывая глаза. — Потому что через месяц у твоего отца спросят, хочет ли он отключить аппарат поддерживания жизни. Ты должен очнуться хотя бы до этого времени. — Мой отец ни за что не отключит ИВЛ[3*]! — вскрикиваю я. — Ладно, — отвечает она. — Но если тебя уже подключили к ИВЛ, то ему сообщили, что дела плохи. — Да откуда ты знаешь? — Мой отец работает в спасательной службе, — она загибает большой палец. — И не твое дело, — она загибает средний палец. Я пытаюсь возмутиться, набирая в грудь воздуха, но у меня не получается, потому что девчонка меня сразу прерывает: — Просто помни, что пока ты здесь в своем астральном теле, то там, твоя оболочка, твое настоящее тело изо всех сил борется с происходящим. — Что будет, если мы не узнаем, как выбраться до поставленного срока? — На третьем месяце такого состояния твоему отцу снова зададут этот вопрос. И лучше бы нам вернуться поскорее. И тебе правда будет хуже, если ты будешь слишком долго находиться здесь. — Допустим, я тебе верю, — выдыхаю я. — Почему я не могу здесь задержаться? — Будет намного сложнее приходить в себя. Это главное. — Так я не понимаю, ты согласна мне помочь? — Я что-нибудь придумаю. — У тебя есть месяц? — Я искренне надеюсь, что смогу что-нибудь придумать, — отвечает она. — Напомни, откуда ты знаешь так много о коме? — я щурюсь. — Ты залез в мой дом, — усмехается она. — Но в свою душу я тебя не пущу.***
Вскоре ее отец объявил отбой в доме, поэтому все разошлись по своим комнатам. Сьюзен настежь открыла окно в комнате, шутя при этом, что ей нужно изгнать из затхлого помещения «всяких духов», а затем ушла в ванную. Я играл с гирляндой, висящей на стене, то включая, то выключая свет, дотрагиваясь до лампочек. Сьюзен сказала, что я — сгусток невероятной энергии, скопившейся в моем теле, настолько сильный, что даже вообразить себе трудно. Она сказала, что мое тело продолжает бороться за жизнь, даже если я этого не замечаю, поэтому раскидываюсь электричеством. На самом деле, девчонка была далеко не глупой, возможно, немного прибабахнутой, но это все из-за того, что она боялась меня. А еще она думала, что я не слышу, как она плачет в ванной. Шум воды не перекрывал ее всхлипываний, а мне стало безумно стыдно за то, что я ее довел до такого состояния. Возможно, я был чертовым эгоистом, возможно, я хотел добиться от нее слишком многого, но я также думал: «она ведь уже помогала мертвой девушке». Я думал: «она единственная, кто видит меня и говорит со мной», а это что-то да значило. Я не хотел отпускать Сьюзен, потому что она была моим главным шансом на спасение. Но и привязывать к себе я ее не мог, потому что она-то все еще жива, а я лишь сгусток энергии, жалко борющийся за жизнь. И когда девчонка вернулась в комнату, переодетая в пижаму, я не сказал ей ни слова, а вот она сказала: — Пожалуйста, иди спать в гостиную, тебе ведь многого не надо. — Не уверен, что могу спать. Я не чувствую усталости. — Вот как? — она выпрямляется над кроватью, с которой только что скидывала плед на пол. — Все равно иди в гостиную, потому что я не хочу, чтобы на меня пялился призрак. — Ой, да ладно тебе! Она протягивает мне подушку и плед, который достала из шкафа, но я-то знаю, что ни то, ни то мне не понадобится, хотя все равно беру эти дары в руки. Сьюзен ложится, укрываясь одеялом по подбородок. Я почти не вижу ее в горе подушек. Открытая форточка окна тихо скрипит на ветру. — Раз уж получилось так, что ты собираешься жить здесь, то живи по моим правилам, — бурчит она из-под одеяла. — Добрых снов, Сьюзен-Марти-противная девица, — улыбаюсь я, прикрывая дверь. Это был мой первый день в доме Мартинсов. Мой первый день нахождения в астрале. И у меня был лишь один шанс на то, чтобы спастись. Этот шанс звали Сьюзен Мартинс. И я замечаю, что она выключает свет в комнате, а затем снова начинает плакать.