***
Сьюзен замерзла; ее зубы стучали, губы посинели, пальцы дрожали, а я даже ничего не мог с этим сделать. При любых других обстоятельствах, как истинный джентльмен, я бы отдал ей свой пиджак или обнял бы, прижимая к себе, но сейчас у меня не было ни пиджака, ни сильных рук и тепла моего тела, так что мне приходилось закрывать глаза на то, что девчонка даже не могла говорить от холода. Мы шли по ее району, окруженные лишь светом фонарей и огнями из окон больших домов. Мы шли, куда глядят глаза, не могли выбрать точного направления, молчали и смотрели друг на друга, над чем-то потешаясь. Мы улыбались, но я все еще не мог смириться с тем, что она замерзает. Я спросил: — Не хочешь вернуться домой? — Подожди немного. — У тебя будет обморожение. — Я смогу обвинить в этом тебя, — она встает посреди дороги. Я оглядываюсь. Мы шли уже долго, вдыхая пыль звезд, царапая пальцами небо и асфальт, она - подошвами тяжелых ботинок, я - босыми пальцами. Вокруг нас не было никого. Только холодный воздух, покрывающий наши легкие коркой льда, тусклый свет с дисплея телефона, который Сьюзен держала впереди себя, освещая дорогу. Мы вышли в пустой район. Я застыл. — Именно здесь я очнулся. Мне казалось, что это очень далеко от твоего дома. — Нет, — хмурится она, оглядываясь на меня. — Всего лишь около километра. Видишь, — она указывает пальцем на перекресток через два дома. — За тем поворотом наш район. Я опешил, начал оглядываться, ища хоть что-нибудь, что могло мне помочь разобраться в той ночи, в самом себе, во всем происходящем. Казалось, между домом Мартинсов и местом, где я открыл глаза, лежа на асфальте в окружении пустоты, было огромное расстояние. Ведь я петлял до самого рассвета по длинным улицам, пробежал через огромный парк, кружил у бизнес-центра до тех пор, пока не услышал тот женский голос. Но на самом деле, я был так близок к Сьюзен, оказалось, что мне нужно было сделать всего пару шагов, чтобы она заметила меня намного раньше, чем это случилось. Я хорошенько присмотрелся ко всем домам. Слезы подступили к глазам. Через десять шагов от места, где мы стояли со Сьюзен в данную секунду, находилась детская площадка, которую построил сосед моих дедушки и бабушки. За следующим углом находился маленький магазинчик, из которого мы воровали нугу и жвачку. Там, в конце улицы, стоит дом в два этажа с красно-кирпичной крышей, с розовыми стенами, с завядшими на подоконниках цветами. Там, в конце улицы, стоит дом моих бабушки с дедушкой. Я очнулся именно здесь, именно на этом месте. Я открыл глаза вместе с болью, раскалывающей меня на части, в месте, где провел все свое детство. Каждое лето до тринадцати лет, пока нам не сообщили, что дедушка умер от сердечного приступа в своей теплой постели. Я не возвращался сюда с тех самых пор, как дедушку похоронили на местном кладбище, как Грэм и наши друзья жестоко поступили с бедной Несс, как Эллиот уехал учиться в Бостон, даже не зная, что происходило с его сестрой. Я ревел, размазывая горячие соленые слезы по щекам, потому что наконец понял, что случилось со мной, со всеми жителями этого старого района, ныне пустого, страшного, заполненного тайнами и кучей ошибок, запечатанных в стенах каждого дома, которые нельзя даже разрушить, потому что это останется с тобой навсегда. Я обернулся к Сьюзен, и когда она увидела, что я поддаюсь истерике, то в миг подлетела ко мне и безрезультатно попыталась дотронуться до моих плеч, но я не позволил, отбежав на шаг назад. — Как звали ту девочку? — спросил я, но мои слова еле можно было разобрать. — Ту девочку, дневник которой ты закопала. — Несси Аддингтон. Я согнулся пополам: меня тошнило, но мне было, конечно, нечем, поэтому я просто свалился на колени и тяжело дышал, как если бы пробежал марафон. На сильном ветре слезы на моих щеках высохли в одну секунду Не было никакой психбольницы. Была лишь петля в сарае. В сарае двора, где сейчас в огромном особняке живет Сьюзен Мартинс, мой единственный шанс на спасение. И, складывая все это в своей голове, мне больше не хочется, чтобы меня спасали. Мне хочется только умереть. Закрыть глаза и не проснуться ни в одном из миров. Потому что лишь я, только я виноват в самоубийстве Несс Аддингтон. И мне досталось по заслугам. Моя смерть может быть оправдана. Пожалуйста, пожалуйстапожалуйста, пусть я никогда больше не очнусь
***
Впервые в своей жизни я увидел Энди вечером тридцатого августа два года назад, когда он пьяный валялся у двери в нашу общую комнату. Тогда я еще не знал, что это сын самого влиятельного судьи из соседнего штата, что у этой семьи столько денег, что хватит еще на два поколения, что Энди — не безнадежный пьяница-ученый, а великий еще неизвестный миру художник, даже несмотря на то, что учился он на юриста. Из его рта тогда тянулась слюна вперемешку с рвотой, которой он заляпал некогда белоснежную рубашку. Я пнул его под бок, и мой будущий лучший друг что-то невнятно проорал, заставив меня убедиться в том, что лучше я оставлю его у порога. Но я не унимался. Я перетащил Энди в его предполагаемую кровать, потому что рядом с ней стоял его чемодан, накрыл его толстым одеялом и оставил спать, сам решив пойти прогуляться по кампусу. Я надеялся, что он не подавится собственной рвотой, я удивлялся, где он уже мог так напиться. Но нам с Энди в последующие полтора года удавалось напиться в любое время суток, в любой день недели и по любому поводу, потому что мы были богаты и молоды, так что нам стоило лишний раз остаться в кабаке кампуса на подольше? Мы не считали денег, звезд, ночей, что бесцельно пропивали, что бесцельно расхаживали по Кембриджу, а потом и по Бостону, когда в первом нам все наскучило. Мы флиртовали с девчонками, били бокалы в дорогих ресторанах и имели удовольствие за это платить. Нам было по девятнадцать, весь мир раскладывался перед нами, как красная ковровая дорожка на премии «За лучшее разгильдяйство». Мы тратили сбережения родителей, самих себя, слезы девчонок, с которыми быть не хотели, но имели удовольствие быть. Энди показал мне мою новую сторону, о которой я раньше и не подозревал, а может, упрямо прятал, потому что понимал, что если многое себе позволяешь, в конце концов, придется за это расплатиться. И я наивно думал, что, ведь это Грэм в моем детстве был вершителем ужасов, а я сейчас всего лишь молодой пьяница, поставивший бары и рестораны важнее учебы в престижном университете. Ведь Грэму не зачлось, ведь с Грэмом все было в порядке, и ведь я не делаю ничего плохого. Но вот я вспоминаю те дни, когда мы с Энди безумно хохотали на ночных улицах Бостона, а на выходных танцевали в его загородном доме, где жили его родители, ставшие мне новой семьей, я понимаю, что все мое плохое, все мое безумное заключалось не в том, каким я стал, а в том, каким я был. Даже если я изменился, даже если я забыл о том дне, словно это был кошмар, даже если я попытался смыть кровь со своих пальцев, то я не смог смыть кровь с лица бедной девочки, не смог спасти ее от чужих рук, я не смог исправить остальных. Всех тех, кто наблюдал за происходящим с такой же бесчувственностью, с такой же непричастностью в глазах. Я не смог спасти Несси Аддингтон, потому что я не верил в то, что жизнь сможет меня наказать, потому что я не знал, что такое бывает. Но теперь я в ловушке. В этом безумии. И все дело в том, что я не помог девочке, в которую был безумно влюблен с десяти лет. Я не смог остановить этот кошмар, передающейся от одного человека к другому, как болезнь, как страшная эпидемия. Теперь я стал заразным, теперь я сам гнию изнутри от мерзких дел, к которым был причастен. И что самое главное, я не знаю, как излечиться. Я не знаю, как вернуться в то время и изменить абсолютно все вокруг себя. Я точно знаю, что не смогу вернуть Несси Аддингтон, потому что она повесилась в тринадцать лет в сарае, стоявшем на заднем дворе дома ее родителей. Потому что вернуть человека к жизни — невозможно. Возможно только предотвратить этот уход из нее. И я задумался, вытирая краем футболки мокрые глаза. Задумался, стоя посреди улицы, чувствуя шершавый асфальт под ногами, в который впитались солнечные лучи, детский смех и сто раз пролитое пиво, которое мы крали из маленького магазинчика неподалеку. Я задумался. Чью смерть я должен предотвратить, чтобы спастись? Кому я должен помочь, чтобы вытащить себя из состояния риска? Я огляделся. Сьюзен Мартинс нервно стояла передо мной и мяла края спортивной куртки. Я больше не плакал.***
Я уже давно ни о ком не заботился, кроме Энди и Сары, но они были полноценны и состоятельны, они были в силах приглядеть за собой и друг другом, поэтому я просто слонялся рядом, иногда смеясь с их шуток, обнимая их и целуя их холодные щеки из-за осеннего ветра. Я уже давно ни о ком не переживал, кроме Сары, которая часто болеет, потому что ненавидит носить шапки, и Энди, потому что тот иногда безмерно много пьет и даже не чувствует из-за этого угрызения совести и боли в почках и в черепной коробке. Я ни на кого не надеялся, кроме моих двух друзей, которые кормили меня, когда заканчивалась стипендия и несколько сотен баксов от мамы. Я уже ни о чем не думал и ничего не хотел, лишь бы окончить этот пропитанный пафосом университет. Но теперь-то я знал, в чем заключается мое предназначение. Теперь я знал, что ошибки нужно исправлять. И было ли это лишь желание спастись самому или искренне вытащить Сьюзен из непроглядной тьмы, я не знал. Я просто действительно чувствовал, что должен здесь быть не только ради себя, но и ради нее. Потому что, на самом деле, даже если рядом со Сьюзен ее серьезный отец и двое крупных братьев, даже если она популярна в школе, я был полностью уверен, что она беззащитна, что каждый шорох для нее — замирание сердца, каждый громкий возглас — тревожное покалывание в груди. Дорогая Сьюзен, позволь мне узнать, что я должен сделать, как я должен тебе помочь. Она смотрит на меня, быстро моргая, совершенно не догадываясь, какой штурм сейчас происходит в моей голове, как быстро я мыслю и размышляю, как сильно мне хочется взорваться от абсурдности ситуации, в которую я попал. Милая Сьюзен, кроме нас здесь никого нет. Только разбитые уличные фонари, давно оставленные и забытые временем дома, только засохшие слезы на моих щеках и твои дрожащие от холода плечи. Мартинс, прошу тебя, позволь мне спасти нас обоих от утопии, в которую мы попали совершенно неосознанно. Я молчу так долго, обдумывая все происходящее, что она начинает беспокоиться и не выдерживает: — Что происходит? Я набираю в грудь воздуха и мужественно рассказываю ей обо всем, кроме того, что на самом деле случилось с Несси Аддингтон, потому что мне страшно о ней говорить и думать о той ночи, впитавшей в себя кровь и грязь, и животный страх, и смех и слезы вперемешку с разведенным с водой спиртом. Я заканчиваю свой дикий монолог, в котором присутствовал и Грэм, и Эллиот, и эти дома с темными окнами, давящие на нас со всех сторон. Я рассказал Сьюзен обо всем, что мог, что позволял самому себе произнести вслух. И я сказал: — Я довел до самоубийства ту бедную девочку. И Сьюзен даже не шелохнулась; на ее лице не дрогнул ни один мускул. — Вот, почему ты пришел к моему дому. Потому что раньше она в нем жила. Я киваю, а Сьюзен ахает и закрывает рот ладонью. Ей тяжело дышать; она словно рыба, бьющаяся на суше. И хотя ветер сильный, воздух влажный и холодный, их все равно для нее не хватает. — И что это значит? — Что-то случится. Очень скоро. Сьюзен прикрывает глаза. Будь я на ее месте, то давно бы сбежал. Но она сильная, сильнее, чем я мог предположить. Она говорит: — Ты должен все исправить? Я снова киваю без слов. — Я помогу тебе. Или я тебе, Сьюзен. — Ты не считаешь меня плохим человеком? — Не важно, кем я тебя считаю, — она берет себя в руки. — Не я должна тебя судить или убивать, не оказав помощи. Когда ты придешь в себя в больнице Бостона, тогда я смогу обвинить тебя в чем угодно. — Спасибо, Сьюзен. — Мне жаль. — Хватит говорить, что тебе жаль, потому что мне тоже жаль, что я порчу тебе жизнь, но нужно потерпеть, Марти, — я не в силах устоять на месте. — Ты не портишь мне жизнь, — вспыхивает она. — Немного мешаешь, но не портишь. Ты как мое экзотическое домашнее животное. — Не смешно, — но я еле заметно улыбаюсь, надеясь, что Сьюзен этого не видит. — Так ты мне расскажешь? Или мне выделить тебе немного времени? — Если можно, — я глубоко вздохнул. — Знаешь, что нам сейчас обоим поможет? — Пуля? — Мне она уже не поможет точно, — я смеюсь и протягиваю девчонке ладонь. — Могу ли я тебе доверять после того, что ты мне рассказал? Как я поняла, с девочками из Вустера у тебя особенно обостренные отношения. — Прекрати, Марти, если я еще не сжег тебя с помощью твоей гирлянды, тебе нечего бояться, — и она все-таки протягивает мне руку. — Я не знаю, как это делается, но я очень постараюсь. — Делается что? — она широко распахивает глаза. — Какая-нибудь магия, — шепчу я, но она уже не слышит, потому что сильный вихрь подхватывает нас. Я срываюсь с места, со всей силы сжимая ладонь Сьюзен, и молю: «лишь бы не отпустить, лишь бы удержать». Бегать я мог очень хорошо, а в школе даже занимался легкой атлетикой, но в моем новом теле я бежал, почти не касаясь земли. Если это было то, что называется полет, тогда я действительно мог летать и тащил за собой Сьюзен, визжащую и смеющуюся, словно от щекотки. Я не чувствовал под пальцами ног грубого асфальта, чувствовал лишь невесомость и ветер, бьющий меня по лицу и жужжащий в ушах. Все вокруг снова размывается и разлетается на части, будто мир не выдерживает того напряжения, что создаем мы со Сьюзен. Я оборачиваюсь на нее: она висит в воздухе, будто это она должна тащить меня. Подо мной всего несколько сантиметров расстояния до асфальта, но на Сьюзен моя бешеная скорость влияет совсем по-другому. Она кричит: — Я развиваюсь, как флаг… И ее слова сливаются с моим смехом, со штормом, что я создал. Не знаю, куда я бежал, таща ее за собой, не понимал, как это работает, но мы были подхвачены ураганом, словно Элли и дом из Изумрудного города. Сьюзен, конечно же, была Элли. Я же был ураган. Она все еще визжит, а я все еще сжимаю ее ладонь, чувствуя себя настоящим, как никогда. Мы несемся через высотные дома и громадные деревья. Я перепрыгиваю через крыши машин, и слышу смех сзади: — Ты просто Питер Пэн! — Лучше, — воплю в ответ. — Я сумасшедший мертвец! Я кричу, и мой крик разнесся эхом, разрушая стены всех двадцати домов этого района, заставляя Сьюзен воскликнуть от неожиданности, заставляя ветер ломать ветви деревьев и скидывать их на сухую, выжженную траву. Я стараюсь повернуть обратно к пустому району, потому что если кто-то нас увидит, это сведет с ума этого человека. Стоит представить, как девчонка в пижаме летит над землей, вытянув вперед руку, как супермен, схватившись за пустоту. Я перескакиваю через качели детских площадок, а за мной Сьюзен руками задевает листья деревьев. Она могла бы висеть, как воздушный шарик, если бы немного расслабила тело, но она вытянулась, как струна, поэтому летит прямо. И смеется так заливисто, что я не могу сдержать улыбку, и останавливаюсь, потому что сам хочу рассмеяться. — Мне срочно нужна сигарета, — выдыхаю я. — Не знала, что ты куришь. — Курил.—
— Знаешь, как это было? — почти кричит она, а затем вспоминает, что ее братья уже давно спят. — Ты бежал впереди меня, а я летела, словно комета. Было так страшно! — у нее красные щеки и расширенные зрачки, лохматые волосы и в них маленькие листочки. — Я смотрела вниз, а ты почти касался земли, но я ведь была выше тебя! Как такое могло получиться? Просто невероятно! Она расправляет кровать, кидает мне один конец гирлянды, который отлепила от стены, а я сажусь в свое любимое кресло-мешок. — Я ничего не слышала из-за ветра в ушах, мое лицо так замерзло, что на губах застыла улыбка, я даже не могу с этим что-то сделать, — она смеется. — Такое ощущение, что я прыгнула с парашютом, хотя я никогда не делала такого, но мне кажется, что это именно то чувство. Чувство невесомости и свободы. Джастин, я еще никогда не была так счастлива и так напугана одновременно! — Ты впервые назвала меня по имени, — хмыкаю я, крутя в руках маленькие звездочки, загорающиеся от моих прикосновений. — Правда? — наконец отдышалась она и остановилась у зеркала. — А ты зовешь меня «Марти», когда злишься. — Мы очень странно воспринимаем друг друга, — я поднимаю взгляд, но Сьюзен на меня не смотрит. Она открывает ящик косметического столика, и я замечаю карнавальную маску, лежащую на куче косметики. — Какое сегодня число? — хмурюсь я. — Уже двадцать второе, — она мажет лицо кремом. — Скоро Хеллуин. Надо же! Мне не надо придумывать декорации к дому, ведь у меня есть собственное привидение. — А мне не надо искать костюм, — фыркаю я. — По той же самой причине. — Давай больше не будем ссориться, — оборачивается она, размазывая крем по лбу. — И ничего не скрывать друг от друга. — Мне нечего скрывать от тебя. Я все выложу, но это лишь дело времени. А тебе? — Мне, — она вдруг застывает на месте, пауза становится такой долгой, что я хочу начать возмущаться, но Сью начинает говорить. — Я рассказала тебе все, и ты видишь мою жизнь. Стоит ли мне спрашивать о внезапном исчезновении ее матери? Стоит ли мне спрашивать об их настоящих отношениях с Дженнифер? Стоит ли мне узнавать тебя так близко, Сью? — Ты не боишься со мной спать? — я хмурюсь. — Если бы ты хотел меня убить, то сбросил бы с той высоты или задушил бы этой гирляндой, — она кивает на лампочки в моих руках. — А может, ты выжидаешь подходящего момента, поэтому иди спать в гостиную. Я смеюсь. Сьюзен открывает окно, при этом закрывая шторы. — К сожалению, я спать не могу. — К сожалению, я могу, — она ложится и укрывается одеялом. Я вижу только ее нос и глаза. — Можешь посмотреть телевизор внизу. — А твои братья? — я вскидываю бровь. — Они спят, как медведи зимой. — Марти, — тяну я. — У медведей очень чуткий сон. — Слушай, — выдыхает она. — Просто не пялься так на меня. — Я не пялюсь! Сьюзен так смеется, что даже хрюкает, и я смеюсь тоже. Так что мы как два настоящих идиота вскоре начинаем вытирать слезы с глаз. Сьюзен откидывает одеяло и ставит на пол босые ноги. — Можем посмотреть вместе, — пожимает она плечами. — Как свидание? — Нет, как «просто смотреть телик вместе». — Свидание? — я двигаюсь ближе. — Хожу на свидания только с теми парнями, которые отражаются в зеркалах. Я отпускаю гирлянду и комната погружается в темноту. Слышу за этим черным фоном недовольный вздох Сьюзен, а затем копошение в кровати, и вот она снова лежит, укрывшись одеялом, а ветер шуршит шторами и листами тетрадок, лежащих на компьютерном столике. Я сажусь в ноги к Сьюзен и шепчу: — Я бы пригласил тебя на свидание, если бы был в порядке. — Неужели? — Да, но только после того, как погуляю с одной из девчонок из твоей команды черлидерш, — я хитро улыбаюсь уголком губ. — Вставай в очередь. В меня летит разноцветная подушка, и я, по привычке, уклоняюсь. Она все равно попадает в дверь комнаты, а Сьюзен отворачивается от меня, и я уже не могу поймать ее эмоцию. Обиделась ли она? За весь прошедший день мы так много спорили, так громко кричали друг на друга и так яро ненавидели, что я уже не слежу за тем, что говорю, впрочем, как никогда не следил. Но я тоже не хочу с ней больше ссориться, потому что Сьюзен — моя путевка в жизнь. Я тихо извиняюсь за что-то и выхожу из комнаты, боясь услышать всхлипы или какое-нибудь обидное слово в ответ. Я снова остаюсь наедине с собой, и мне так больно от этого чувства, что я просто падаю посреди гостиной, раскинув руки в стороны. Если Сьюзен найдет меня в таком положении Иисуса, то точно решит надо мной поиздеваться. Но мне все равно, пусть смеется, мне нравится ее смех. И через некоторое время я оказался в лучах солнца, тепла которого не чувствовал. Я зажмурил глаза, не желая выпускать слезы. Я сжал ладони в кулаки. В своей болезни виноват лишь я. Ведь это я не спас Несси Аддингтон от жестокого, ужасного издевательства. И я больше не смогу с этим жить, не смогу снова смириться с тем, что произошло и что сейчас происходит со мной. Разве я заслуживаю помощь Сьюзен Мартинс? Разве я заслуживаю того, что делает для меня мой отец? Разве я заслуживаю хоть каплю той жизни, что имел пару дней назад? И стоит ли мне возвращаться назад? Если моя душа обречена на вечное скитание, то значит, так и будет. Я уйду из дома Сьюзен, я буду бродить по миру, побываю в местах, где всегда мечтал побывать, буду следить за жизнью Энди и Сары, подсматривать за жизнью людей, которых никогда не знал и не имел возможности узнать, если бы не был в коме. А когда отец попросит отключить меня от аппарата, то я растворюсь в солнечных лучах, и больше никогда не испорчу никому жизнь лишь своим существованием. Я уже собирался уходить, оглядывал дом в последний раз, рассматривал фотографии братьев Мартинс, рисунки, прикрепленные к холодильнику, которые сотворила Сьюзен в возрасте шести лет. Я хотел уйти, как вспомнил, что не могу открыть дверь, но меня остановило не это. Меня остановил Саймон Мартинс, медленно спустившийся со второго этажа. На нем висели пижамные синие штаны и огромная футболка с красным силуэтом волка, длинные до плеч темные волосы были лохматы, и локоны заправлены за ухо. Он протер глаза и прошел буквально сквозь меня на кухню. Почему-то я остался за ним следить. И испугался, когда тишину нарушил звон его мобильного. Саймон разблокировывает телефон, а я подбегаю к нему сзади и гляжу через плечо на экран, заляпанный его отпечатками:Сообщение от Теренса: Эй, супергерой, как твои дела?
Я хмурюсь. Какой нормальный Теренс будет называть какого-нибудь нормального Саймона супергероем? Только если…Сообщение Теренсу: Ты мне приснился…
Я свищу, гляжу на Саймона и смеюсь ему в лицо, но только не злым смехом, потому что, черт возьми, Саймон, ты очень удивительный. Ты такой же непредсказуемый, как твоя сестра. И вся ваша семейка ненормальная, в хорошем смысле, конечно же. Я прекращаю хохотать и замечаю веснушки на носу и щеках Саймона, а в его голубых глазах коричневые крапинки. Я также замечаю между ним и Сьюзен невероятное сходство. У них одинаковые улыбки и эта манера поправлять волосы. У них даже волосы были почти одинаковой длины, только если Саймон носил прямо прическу Курта Кобейна, то у Сьюзен они были немного длиннее, как у солиста Аэросмит.Сообщение от Теренса: Надеюсь, тебе снился наш прошлый вечер
Саймон буквально заливается краской, а молоко, которое он наливал в тарелку, уже течет по его пальцам, так что некоторые капли падают на пол. Я не могу поверить во все происходящее и даже забываю о своем плане побега. Слава богу, через несколько секунд вниз спускается сонная Сьюзен. Она машет брату рукой и еле заметно улыбается мне. Я не церемонюсь: — Кто такой Теренс? — кричу через всю кухню и столовую. Сьюзен сначала хмурится. Ей нужна секунда, чтобы обдумать мой вопрос, будто он является самой сложной загадкой мира. Когда она, наконец, берет себя в руки, то кивает на футболку Саймона, который, ничего не замечая, сыпет хлопья в миску. Волк на майке Саймона Мартинса. Загадочный Теренс, флиртующий смс-ками с братом Сьюзен, — тот самый Вулф*, который клеился к девчонке днем ранее. Я смеюсь так громко, что Сьюзен подскакивает на месте. Мне больше не хочется сбегать из этого дома. Теперь я знаю, что должен делать. Спасти обоих Мартинсов.