***
Сара всегда готовила нам с Энди ланчи, приносила их в аудиторию, и все нам завидовали, потому что ни у кого не было такой Сары. Мы с Энди и сами себе завидовали. Я всегда вспоминал маму, когда Сара заботилась обо мне, как о ребёнке, когда запрещала мне бегать под дождём, вести машину пьяным и заставляла учить лекции по истории, потому что Сара могла это делать, и я ей подчинялся. Иногда в такие моменты я очень скучал по дому, потому что раньше все время возвращаясь из школы меня ждал горячий обед, даже если готовила его не моя мама, она была рядом — читала или болтала с подругами. Но что бы она не делала, она всегда прерывалась на то, чтобы спросить, как мои дела, и если ответ её удовлетворял, то она снова погружалась в свои занятия, при этом целуя меня в лоб. Мама всегда была дома. Я мог найти её на заднем дворе или в гостиной, пока она что-нибудь вязала или давала указания на перестановку мебели. Каждую неделю у нас был новый вариант гостиной, а когда опции с передвижением дивана заканчивались, мы покупали новую мебель. Такая у меня была жизнь. С непоседливой матерью, которая, на самом деле, была умна и забавна, что всегда в себе скрывала, иначе не могла. Она всегда говорила: «если я сразу раскрою свои карты, никому уже не будет интересно играть», такая у неё была психология. Мама любила спорить, политику и Хемингуэя, папу, нашего старого кота и меня. Мама действительно любила меня бесконечно сильно, однако почти не уделяла мне внимания, потому что считала, что если будет показывать свою любовь в открытую, то разбалует меня. Конечно, я вырос самостоятельным, хотя все ещё многие решения принимал за меня отец, но я не был избалованным и самовлюблённым. Этих качеств моя мама всегда боялась. Только какая цена этому? Я не знал, что такое родительская любовь. Я знал о её существовании, о внезапно возможном возникновении, но не о проявлении. В итоге, я вырос обидчивым и сухим, так что после окончания школы моя мама плакала: «разве ты можешь так наплевательски к нам относиться?» А разве я мог по-другому? Я не умел. Я делал то, чему вы меня научили. И только Энди и Сара смогли меня переучить. Иногда я называл их своими вторыми родителями, а они смеялись. Последнее, что я сказал своей настоящей маме, было: «твоя вина в том, что я не умею чувствовать любви». Пафосно и противно. Я не знаю, почему у меня это вырвалось. Я не знаю, почему я действительно хотел обидеть её своими словами. В первые дни у Сьюзен я часто вспоминал свой дом. В нем было три этажа, последний — весь мой, но я был таким одиноким ребёнком, что решил половину отдать няне, хотя родители были против, но им пришлось подчиниться, потому что истерика у меня была невероятная. Мне было десять. Наш дом был белым, с большим фасаодом и мраморными колонами с серыми узорами; на заднем дворе был огромный сад с качелями и бассейном с водной горкой, так что все соседские дети мне по-страшному завидовали. У меня было все; я ни в чем не нуждался. Ни в чем, кроме людей, кроме поддержки и разговоров о том, как у меня действительно прошёл день. Многие бы отдали все, чтобы хоть день пожить моей жизнью. Я бы все отдал за то, чтобы никогда не рождаться в этой семье. И я завидовал Сьюзен, потому что у неё была невероятно крепкая связь с братьями, хотя бы с Саймоном. Возможно, он ей чего-то не договаривал, я совершенно точно знал, что он не сообщал ей о своей ориентации, но они много говорили обо всем на свете. Они говорили о прослушивании Саймона в Джуллиард, о его выступлении с оркестром на следующей неделе, о том, как они оба расстроены завершением «Ходячих мертвецов», и что с каждым днём становится все холоднее, так что теперь в кухне на ночь нужно закрывать окно. Они болтали все утро, и я подумал, что они специально просыпались так рано, лишь бы обсудить все новости мира. Кроме одной. Новость о том, как хорошо Саймон Мартинс скрывается под маской. Я не стал ничего говорить Сьюзен о переписке ее брата с Вулфом, потому что, в какой-то степени, это было не мое дело, и, в какой-то степени, я все еще не мог утверждать точно. Отец научил меня одной хорошей вещи: «пока не убедишься в информации на сто пятьдесят процентов, ты не должен убеждать ею других». Я не зря вспомнил о папе. Его целое утро крутили по телевизору. — …Я уверяю, что студентам нечего бояться… — Это же отец твоего знакомого, — Саймон указывает на него ложкой; оставшееся на ней молоко расплескивается по столешнице. — Он друг Дженнифер, а не мой знакомый, — Сьюзен изо всех сил старается не смотреть на меня, сидящего на одном из стульев напротив. — Дженнифер, — произносит Саймон по слогам, а затем фыркает и начинает хихикать. — …Камеры на территории школы зафиксировали момент нападения… Я поднимаю глаза на экран телевизора. Там все еще уставший взгляд моего отца, вздувшаяся вена на лбу, проседь в волосах и застегнутая на все пуговицы рубашка. Он не изменился. Никогда не изменится. — Ты злишься на нее? — Сьюзен вскидывает бровь и резко оборачивается на звук шагов Феликса, спускающегося к завтраку. — Я думала, должно быть наоборот. — …Следствие не разрешает показывать их… — Я не злюсь на нее, — хмурится Саймон. — У нас разные жизни, так что… Сьюзен бросает на меня взгляд, прямо кричащий: «вот видишь, им плевать друг на друга!» Но если Саймон даже не хочет слышать об этой девушке, то Дженнифер точно пробует его имя на вкус и делится этим со своими лучшими дружками, среди которых есть Вулф! И к чему мы пришли, Мартинс? Круг замыкается. И мне жаль, что в этом кругу ты — главная точка. — О чем болтаете? Только сейчас я смог рассмотреть Феликса, как следует. Если Саймону Мартинсу подстричь волосы, немного поднабрать массу и поставить маленький шрам на правой щеке, то он будет выглядеть точь в точь, как старший брат. У Феликса короткий ежик, светлые глаза, но голос грубее, и сам он выше и явно занимается своим телом, возможно, ходит в спортзал. В любом случае, они с братом были похожи, как две капли воды, только одна маленькая, а вторая большая и серьезная. Я еще ни разу не видел, чтобы Феликс улыбался. Даже сейчас, разговаривая с семьей, он сжимает губы, будто у него отсутствует нервное окончание, отвечающее за ухмылку. Ну, давай же, Феликс, расшевелись! — …Очень сложно говорить о последствиях, потому что это мой сын… Я снова уставился на экран, и Сьюзен тоже, даже запретила братьям болтать и сделала звук немного громче. В своих мыслях я ее поблагодарил, хотел бы и в живую, но не мог оторвать взгляда от телевизора. Там я. Там настоящий я, лежащий в койке с закрытыми глазами и маской, закрывающей мой нос и рот, через которую я дышу. Там я, все еще существующий в том самом правильном измерении. Там я. А рядом со мной Сара. Оператор заснял кадр, где она сидит у моей кровати и держит меня за руку. Внутри стало так больно, что мне было тяжело вздохнуть. Сьюзен, как-то заметившая, что мне стало плохо, побежала открывать окно сзади меня. Я думал об отце, о том, что сожалею, что у меня никогда не хватало смелости просто попросить его поговорить со мной. Сожалею, что так и не смог стать таким сыном, которым бы он мог гордиться, которым он мог хвастаться друзьям. На ужинах он всегда говорил гостям: «Что у Джастина? У него все нормально», и больше не ронял ни слова, потому что он действительно не знал, как у меня дела, не знал, что там у Джастина, потому что у него был собственный план на мою жизнь — Гарвард, даже если я хотел уехать из штатов, международное право, даже если я хотел исчезнуть со всех радаров и затеряться на острове, где жизнь бесконечна и прекрасна. Но только теперь я понимаю, что мое желание исполнилось. Я был бесконечен в своем астральном теле. Только было ли это прекрасно? — …Он будет в порядке… — Почему ему посвящают так много выпусков? — хмурится Саймон. — Замолчи, — останавливает его Сьюзен и пялится на меня. — Он же сын мэра, — пожимает плечами Феликс, садясь за стол. — Не поэтому! — вспыхивает девчонка, а я так удивляюсь, что сижу с открытым ртом, не в силах этому препятствовать. — Дженнифер сказала, что он очень хороший человек, что это важно, что его обсуждают, потому что такое может случиться с каждым. Не с каждым, Сью, и ты ведь это прекрасно понимаешь. Я здесь не просто так. — При этом имени Саймона не колотит? — и я впервые вижу улыбку Феликса, но в ней нет ничего необычного. Он просто красивый мужчина, никакой больше загадочности. — Удивительно. — Вы мне с утра уже настроение испортили, — цокает языком Саймон и откидывается на спинку стула; пряди волосы лезут ему в глаза, и он их нервно убирает, заправляя за уши. — Вот так вот и позавтракал с семьей. — Да ладно тебе! — Феликс стучит по его плечу локтем. — Я все хотел спросить, — он смотрит на сестру исподлобья. — Что насчет Хеллуина, Марти? Будете устраивать у нас? — В школе будет бал, — она переминается с ноги на ногу, все еще стоя за моей спиной. — И в субботу меня не будет дома. — Куда собираешься? — Феликс все еще пристально следит за ней, попутно наливая молоко в тарелку. В бутылке не остается ни капли. — Вулф позвал меня… — Вулф? — Саймон оживляется, поднимая брови. Он так удивлен и так сильно их поднял, что они вот-вот пропадут в его волосах. — У вас с ним что-то… — Нет! — она будто отбивается от такого оскорбления, но я слежу лишь за реакцией Саймона. — Он противный и… — Он не противный, — щурится Саймон. — Точнее, я не знаком с ним близко, но он нормальный парень. Я думаю. Вот и все, Саймон Мартинс, ты раскрыл все свои карты, хотя с тобой по-прежнему интересно играть. Мы на него уставились, точнее, Сьюзен заинтересовалась его словами только после того, как увидела, что я внимательно изучаю парня. А вот Феликс вообще ни с кого взгляда не сводит. Он должен был работать полицейским, а не неврологом. — В любом случае, — Сьюзен набирает в грудь побольше воздуха. — Мы просто погуляем. Я думаю, что мы не останемся наедине. — И правильно, — кивает Саймон. — Ты только что назвал его нормальным парнем, — улыбается Феликс, жуя хлопья. — Почему ты так переживаешь, чтобы он не трогал нашу сестру? Я тянусь, чтобы дать Феликсу пять, но опоминаюсь только тогда, когда нависаю над столом. Сьюзен усмехается, легонько двигая мой стул. Теперь оба брата глядят на нее. Девчонка так нервничает, что решает уйти на кухню и начать греметь посудой. Ее тарелка с бутербродами стоит нетронутой. — Так, это все начинает набирать странные обороты, — Саймон поднимается из-за стола. — Поскорее бы вы ушли. — Ты сегодня не идешь на репетицию? — бурчит Феликс, наклонившись над тарелкой. — Я думал, у вас в консерватории все строго. — Я целый день буду придумывать рекомендацию в Джуллиард, — парень ставит тарелку в раковину, у которой уже стоит Сьюзен, готовая помыть посуду. Она ждет, пока доест второй. — Гребаный препод из школы так и не поставил мне зачет по истории искусств. Он все еще работает там, Марти? — Сью осторожно кивает, явно чем-то обеспокоенная. — Так вот пусть горит в аду! Скажи мне, когда он сдохнет. — Не скоро, думаю, — легонько улыбается девчонка. — Он бегает по утрам. — Сукин сын, он еще и счастливой жизнью живет, — конечно же шутит Саймон и, наконец, уходит наверх, заранее попрощавшись с семьей. Феликс доедает в тишине и уходит собираться на работу. Сьюзен трясущимися руками моет посуду, и я направляюсь прямо к ней. — Я сегодня останусь здесь, ты не против? — Нет, — заикается она и старательно пытается скрыть дрожь в голосе. Я убираю прядь ее волос, что свисает вниз и закрывает ее лицо, за ухо, а Сьюзен вздрагивает, но не смотрит на меня. Ее настроение куда-то вдруг пропало, что меня невероятно забеспокоило. — Что произошло? — Почему ты так пристально смотрел за Саем? — шипит она. — Что тебе известно? — Ничего. — я даже вскидываю руки вверх. Сьюзен мне, конечно, не верит, и не зря.***
— Есть причина, по которой ты не идёшь со мной? — девчонка пытается сделать что-то со своими непослушными волосами, так что мне приходится ей помогать. — Во-первых, я действительно не хочу находиться в школе. Во-вторых, я бы хотел воспользоваться интернетом. — На кровати ноутбук, — она улыбается. — Ты сможешь его включить? — Конечно, — уверенно отвечаю я, но еле заметно пожимаю плечами. — Это тебе не машину водить. — Интересно, как бы это выглядело. Твоё вождение, — добавляет она, протягивая мне свою расческу. Сначала я немного удивляюсь её действиям, но затем мне это кажется даже забавным. В отражении зеркала розовая расчёска сама плавно летает в воздухе, скользит по мягким темно-русым волосам. Меня это смешит, но Сьюзен становится мрачнее тучи. Она смотрит в зеркало и нервно сглатывает. Я не успеваю спросить, что не так, потому что девчонка меня перебивает, изо всех сил пытаясь избавиться от дрожи в голосе. Она стоит ровно, как натянутая струна, даже не двигается, когда я провожу расческой по её запутанным волосам. Сьюзен находит слова: — Моя мама расчесывала меня. Я останавливаюсь. Стоит ли мне спрашивать о её матери, воспользовавшись моментом? Я лишь приоткрываю рот от удивления, но Сьюзен думает, что я стану задавать ей вопросы. В любом случае, я упускаю момент, и девчонка резко отбирает у меня расческу, хватает сумку и через силу улыбается. — Я не умею водить, — выкидываю я. — У меня всю жизнь были водители. Сьюзен хмыкает и сбегает вниз на голос Феликса.***
Если у вас в доме заведется привидение, вы должны быть точно уверены, что ваш ноутбук будет запаролен, а вся информация на нем будет хорошо скрыта. Потому что полумертвые люди могут включать компьютеры. На самом-то деле, у Сьюзен на ноутбуке не было ничего провокационного или компрометирующего, она была настоящим ангелом — без плохих фотографий, видео с вечеринок, музыки черных рэперов и странной истории браузера. Последний сайт, на который она заходила — Спотифай, до него — Фейсбук. И я подумал, что она не будет против, если я немного воспользуюсь ее профилем в этой соц.сети. Я искал одного единственного человека. Эллиота Аддингтона. И у меня получилось. Когда мне было тринадцать лет, Эллиоту Аддингтону было двадцать. Я помню его нелепо лохматые темно-каштановые волосы, которые торчали в разные стороны, россыпь веснушек на лбу и носу, ровные белые зубы и ярко-зеленые глаза. Эллиот был парнем, по которому буквально сходили с ума все девчонки, но он этим не пользовался, скорее всего, просто не хотел. Он был очень серьёзным, всегда хмурым и с плеером в кармане с торчащими оттуда большими наушниками. Когда мне было тринадцать, мы разрушили жизнь Эллиоту Аддингтону. Смотря на его главную фотографию в Фейсбуке, мне кажется, что передо мной совершенно другой человек. Это не те поверхностные изменения, как у Грэма, нет, Эллиот полностью поменялся. Будто тот стержень, что закалялся в нем с детства, кто-то вытащил и вставил новый, совершенно странный. На фотографии Эллиот сидит на ступеньках у здания мэрии в Бостоне; у него короткая стрижка, тёмные глаза, будто он в линзах, сильные руки и скалистая улыбка. Такая улыбка не очаровывает, она может пугать, если раньше ты знал этого человека довольно хорошо. Но теперь мне кажется, что я никогда не был знаком с Эллиотом Аддинктоном. Или это просто ещё один человек, носивший маску. Причём она слишком сильно к нему приросла. На его странице ни одной фотографии сестры, ни одного фото из Вустера или информации, что он вообще здесь когда-либо жил. Я понял, что Эллиот живёт в Бостоне, ни в чем не нуждается и счастлив существовать. Но так ли это, Эллиот? Что скрывается за этой безумной улыбкой? Сколько боли мы тебе причинили? И последний и самый главный вопрос: знаешь ли ты, что это именно мы причинили тебе боль? У него куча друзей, фото с путешествий, инструментальная музыка и офисная работа, которую он, по всей видимости, обожает. Такое вообще возможно? В мире Эллиота, наверное, да. И вскоре меня затошнило от его правильности. И я полез на свою страницу. Последний раз, когда я открывал Фейсбук — перед выходом из общежития, чтобы пойти на встречу с Грэмом. Я помню, что написал тогда одногруппнице о предстоящем проекте, пригласил её на кофе и надеялся на что-то большее, чему уже не суждено случиться. На моей стене куча записей и комментариев. «Поправляйся», «наши молитвы с тобой», «мы тебя любим». Создавалось ощущение, что меня уже похоронили. И я нашёл у себя в друзьях Энди. Он был онлайн. Что будет, если я напишу ему от своего имени? «Привет, бро, это я, Джастин, я нахожусь между миром живых и мертвых». Нет, это будет ужасно. Конечно, Энди подумает, что над ним издеваются, примет это близко к сердцу, а он такой впечатлительный, что лучше над ним не шутить. И я решил писать от лица Сьюзен. Личные сообщения у него, конечно, были открыты. Он всегда был общительным до невозможности и знакомился со всеми, с кем мог, потому что считал, что чем больше людей знаешь, тем легче будет справиться с одиночеством. Это было глупо. У Энди, кроме нас с Сарой и его родителей, не было никого. Он был ужасно одинок и две сотни друзей в соц.сети не спасали его от этого. Я: привет, Энди Он прочёл сразу же, но долго собирался с мыслями, потому что надпись «Энди Хауэлл печатает сообщение» то появлялась, то исчезала в течении двух минут. Я дождался. Энди Хауэлл: привет, Сьюзен Энди Хауэлл: ? Если бы Энди хотел проверить меня, то спросил бы, какую марку сигарет курю и почему этого стесняюсь, в каком баре мы впервые подрались, и в чем состоял спор. Если бы Энди хотел убедиться в том, что это настоящий я, он бы спросил: «как ты меня однажды спас?» Я бы ответил: «Лаки Страйк, потому что они дешёвые»; «в Синклере за барной стойкой», спорили, кем работал Кафка до своей болезни. Бармен нам позже подсказал, что тот был юристом, и я оказался прав. Если бы я хотел доказать Энди, что существую в другом измерении, что могу дышать, мыслить и живу в Вустере, то напомнил бы ему о том, как однажды он стоял на подоконнике, распахнув окно, запутавшись в тюле, смотрел вниз с седьмого этажа и плакал навзрыд. Но я не смог ему об этом написать. Я чувствую, как что-то влажное тянется от носа до моей губы, и когда провожу языком, то чувствую железный привкус крови. Это первое, что я почувствовал из вкусов за несколько дней. У меня впервые течёт кровь. Я так пугаюсь, что откидываю ноутбук, прижимаю футболку к носу, и ворот пропитывается моей кровью, так что я начинаю ещё больше паниковать. Я буквально захлебываюсь в своей крови, и из глаз у меня текут слезы, и белое покрывало кровати заляпано свежими красными пятнами. Я отставляю ноутбук. Моя хлопковая футболка полностью пропиталась алой кровью. Я снова перестаю чувствовать хоть что-либо. Ещё ни разу в жизни у меня не текла кровь из носа и, если быть уж совсем точным, то я никогда не получал и сильных ушибов, не ломал конечности, не разбивал коленки или подбородок, так что любые травмы моего тела для меня — шок и страх, лишь на секунду парализующий, а затем вызывающий дрожь. Со мной такое впервые. И что смешно, случилось это все в один момент: моя травма головы и метаморфозы моего тела, непонятно с чем связанные. Около часа я не мог понять, как моё астральное тело может кровоточить? Как получается, что у меня не бьется сердце, что я не чувствую боли большую часть времени, но я все ещё в крови, и мои руки в крови, моя футболка, одеяло Сьюзен, её раковина в моей крови и два полотенца. И я все ещё не умер от кровопотери, я все ещё стою, открыв воду и засунув под неё руки, хотя ничего не чувствую, но кровь с пальцев утекает в водосток вместе со всем моим страхом, выходящим из кончиков пальцев. Я захотел связаться с Энди. Я получил по заслугам. Я не могу увидеть своего отражения, я не могу позвать на помощь. Я остался один в этой ванной комнате с белой плиткой на стенах, с эхом моего голоса и шумом воды, который, я надеюсь, не услышит Саймон Мартинс. У него из комнаты доносится музыка Рэд Хот Чили Пепперс, так что он даже не замечает, что происходит в соседнем помещении. Я перетащил одеяло Сьюзен, которое заляпал кровью, замочил его в воде, пытаясь отстирать, но на деле оно лишь намокло и прозрачная вода, которой я наполнил ванну, теперь была тускло красного цвета. Я испугался. Что, если Саймон найдет его? Мне нельзя было выпускать парня из комнаты. Комната Саймона Мартинса была немного больше, чем комната его сестры. Стены были выкрашены в бежевый цвет, над кроватью висела карта мира и маленький буклет Джуллиарда, приклеенный фиолетовым скотчем. Кровать была одноместная, узкая, расположенная прямо у окна, закрытое синими жалюзями. Напротив кровати — барабанная установка, над которой висит фото Чарли Уоттса*. Там же, рядом, и компьютерный стол с кучей разноцветных стикеров, на которых написаны запланированные события. В целом, комната была уютной, но какой-то блеклой, пустой, будто в ней давно никто не живёт, что помогло мне понять, что, чаще всего, Саймон дома не ночует. Я нашёл его сидящем за столом на кожаном кресле с колесиками, листающего ленту Твиттера. Из колонок его компьютера выскакивал голос Мэтта Беллами**. Свободной рукой Саймон барабанил в такт Доминику Ховарду***. Я понимал, что не должен был следить за ним, что не имел абсолютно никакого права, но все равно не собирался останавливаться, хотя и не знал, какую именно цель преследую. Мне было стыдно, что я так поступаю с Саймоном, но не моя вина, что он меня не видит и не слышит. Я встал сзади него и дышал ему практически в плечо, но тот даже не шевелился, только один раз обернулся на приоткрытую дверь, наверное, подумав, что это все сквозняк из коридора. А я, в свою очередь, удивлялся, какие же мы, люди, глупые, сваливая странные вещи на простые случайности. Я убедился в том, что что бы мы не делали, что бы не считали странным стечением обстоятельств, все это уже давно за нас решено. У кого-то есть такой же компьютерный стол, весь заклеенный разноцветными стикерами с планом на каждого человека. Только это настолько жутко, что люди просто боятся об этом думать. Я тоже боялся. Но теперь я сам оказался по ту сторону занавеса. Там, где меня уже не должно существовать. За Саймоном Мартинсом было не так интересно наблюдать, потому что сначала он просмотрел все твиты людей, которых читал, затем он долго выбирал музыку, под которую будет читать статью о Джуллиарде, затем веселился в Ворде, изменяя размеры букв и набирая всякую чушь. Через полчаса такой слежки, когда я уже лежал на его безумно мягкой кровати, на его телефон пришла смс. Я все еще чувствовал себя подавлено из-за произошедшего раннее, поэтому поднялся не быстро, даже нехотя, но все-таки снова занял место за его плечом.Сообщение от Теренса: Полная скукота. Когда я смогу тебя увидеть? Не выношу этой школы
Саймон улыбался, как дурак. И я тоже улыбался, но, конечно, не знал, почему. Кажется, я уже начинал сходить с ума.Сообщение Теренсу: Сегодня не получится, отец будет дома. Вчера бы выдался хороший вечер, почему ты не смог?
От волнения Саймон яростнее барабанил по столу, уже и не в такт музыке, а, скорее, в такт своему бешеному биению сердца. Я уверен, парень задерживал дыхание каждый раз, когда видел на дисплее телефона три мигающие точки, обозначающие, что его собеседник пишет сообщение.Сообщение от Теренса: Я был с Дженнифер, но не хотел тебе об этом говорить.
Саймон еле слышно хмыкает, но мы в комнате, и в целом доме, одни, поэтому я даже слышу, как быстро он дышит. Волнуется парень. И мне стало его вдруг жалко.Сообщение Теренсу: Марти сказала, что вы собирались погулять. Что за черт? Тебя Дженнифер заставляет?
Сообщение от Теренса: Ты же знаешь, что у нас хорошие отношения с твоей сестрой. Ты же знаешь, что я люблю только тебя ;)
— Бред! — ору я, отскакивая от Саймона. Конечно, он не двигается, но я просто вне себя от злости. Эти гребанные школьники что-то задумали, что-то, что сделает больно обоим Мартинсам. Я ведь сам видел, как Теренс-Вулф наваливался на Сьюзен, как он смотрел на нее с горящими глазами, как он сильно хотел к ней прикоснуться. Я ведь слышал разговор Дженнифер и Росса. И мне это абсолютно не нравилось. — Не доверяй этому барану, Сай! — умоляюще кричу я, но это не действует. Это не действует, и я не могу ничего исправить в отношениях Сьюзен и ее друзей, в отношениях Вулфа и Саймона, потому что здесь были проблемы, потому что оба Мартинса были слишком одиноки, чтобы от кого-то отказываться лишь по моей прихоти, даже если я был прав на девяносто девять и девять процентов. Сьюзен не могла порвать со своими друзьями, потому что кроме семьи у нее тогда бы никого не оставалось, но даже если у нее прекрасные отношения с братьями, она никогда им не сможет рассказать того, что рассказывала бы Дженнифер, в чем бы призналась Россу. Саймон не мог порвать с Вулфом-Теренсом, потому что никто не знал о его ориентации, кроме этого парня, потому что он был по уши влюблен, даже не зная, во что ввязывается, потому что именно в этом и был смысл любви: ты всегда представляешь человека самым лучшим, потому что для тебя он такой и есть, потому что любовь закрывает твои глаза пеленой. Они оба не могли отказаться от людей, которые казались самыми лучшими. Но вот в чем была проблема, они лишь «казались», они далеко не были такими, как думали Сьюзен и Саймон. И я ничего с этим не мог сделать. Я ведь их прекрасно понимал, потому что есть что-то общее между всеми людьми. Когда мы остаемся одни, мы начинаем бояться. Поэтому я не мог судить ни Сьюзен, ни Саймона, ведь сам остался в одиночестве, и страх уже стал моим привычным состоянием. Я все наблюдал за Саймоном, думал, как он одинок, что сидит дома целый день, уставившись либо в монитор компьютера, либо играя в приставку в гостиной или просто шатаясь по дому, словно для него здесь нет места, словно он лишний в этой жизни. С каждым часом такой слежки я убеждался, как мы с ним похожи, но никак не мог с этим смириться. Неужели я тоже каждый день после учебы бесцельно расхаживал по этажам, хватался за стены, чтобы не упасть и не свернуться в клубок на каком-нибудь мягком и необычайно дорогом ковре? Неужели я тоже сидел на диване с потухшими глазами, кривой улыбкой, создавая видимость, что я в порядке? Неужели я тоже умел притворяться, что у меня счастливая жизнь? Неужели никто так и не заметил грусти в моих глазах? И почему точно такого же взгляда не замечают у Саймона? Мы с ним оба лишние на этом празднике жизни, только если у Саймона есть его семья, то что же должен делать я? Как должен чувствовать себя я? У меня никого не было до Энди, если не считать Грэма и нашей компании, но я не общался с ними всю среднюю и старшую школу, поэтому не могу назвать их даже приятелями. Мы разбрелись в разные стороны, надеясь, что наши дороги не будут простираться в одни просторы. И когда я заблудился, когда я спотыкался о каждый камень, надеялся, что останусь лежать на сырой земле навечно, потому что у меня не было абсолютно никакого смысла идти дальше — в моей жизни появился Энди с бешеным хохотом, светлыми кучерявыми волосами, будто он каждую ночь засыпает с бигудями в голове, страстью к виски и желанием жить так, будто каждый твой день — подарок судьбы, будто каждый твой день — новый. Он все время придумывал поводы для удивления, поводы для смеха и выпивки. Он никогда не обижался, не делал из своих проблем катастроф, потому что знал, что с восходом солнца обязательно станет легче. Он не был прожигателем жизни, он был ее почитателем, он уважал каждый шанс, что у него был, он пользовался всем, что ему давали. Он любил жить, и, признаться, его позитив меня так часто утомлял, что иногда я сбегал от него куда-нибудь в центр или уезжал в Бостон, чтобы походить по родным улицам, но так, чтобы не пересекаться с родителями. Энди мои побеги расстраивали: он тускнел, не рассказывал мечтательно о своих планах на жизнь, не провожал взглядом ни одну девушку, не пытался быть приветливым. Вскоре Энди перестал вылезать из кровати, а я никак не мог его растормошить. Мой лучший друг угасал у меня на глазах, в нем не оставалось ничего от того Энди Хауэлла, которого я когда-то знал. А затем темная ночь, раскрытое окно, его босые ноги на холодном, заляпанном каплями дождя, подоконнике, дрожащие пальцы и сопли вперемешку со слезами, падающими на его футболку. Я спрашивал у него, почему он тогда поднялся туда, но ответа мне добиться не удавалось. Я спрашивал: «это из-за меня? Потому что мы отдалились?» Он качал головой, усмехался: «я тебя люблю, но не настолько, чтобы из-за тебя умирать». Он улыбался: «я не такой плохой человек, чтобы заставлять тебя мучиться после моей смерти, принадлежащей тебе. Я бы не стал делать тебя виноватым». А потом он вообще стал отрицать факт того вечера; тема больше не поднималась. Грусти в глазах Энди больше не было. Я слишком многое чувствовал в тот момент, когда тело Энди было облеплено лунным светом, словно она, луна, тянула его за собой, и хватка ее была такой сильной, словно она тоже влюблена в Энди. И я понимаю, что чувствует Энди сейчас, когда я, бледный, не подающий никаких знаков, лежу в белой палате, обклеенный присосками, истыканный иглами. Я представлял, о чем Энди думает. Он может думать: «теперь я понимаю, как ты боялся за меня». Я всегда боюсь за тебя, Энди. Я увидел его в интернет-журнале. Я увидел фотографию, где Энди стоит с моим отцом у моей кровати. Лица папы не видно, но Энди — отчетливо. Он подпирает подбородок левой рукой, поставив ее локоть на правую, его кудри торчат во все стороны, на щеках трехдневная щетина. Прости меня, Энди. Меньше всего я хотел, чтобы тебе больно. Я думаю: «прошу, Энди, не угасай». Я наблюдал за Саймоном, мечтательно рассматривающем буклет Джуллиарда. Я думал: «прошу, Сай, не угасай». Я думал: «я помогу тебе, даже если это будет мне стоить всего на свете». И я думал: «я спасу тебя ради Сьюзен».***
Пять вещей, которые вы не узнаете о Саймоне Мартинсе только взглянув на него: 1. Он гей, но скрывает это 2. Он тайно влюблён в Лану Дель Рэй 3. У него был секс с Теренсом-Вулфом хотя бы один раз 4. У него страсть к Твиттеру 5. Он совершенно безграмотен, хотя в смс любит писать большие тексты, которые, в общем-то, интересно читать. Я следил за ним весь день, и за это время он ни разу не вышел из комнаты. У него под столом стоял маленький холодильник, в котором лежало пару сэндвичей. Саймон был очень ленивым, но в этом мы были похожи. У меня дома тоже был маленький холодильник, только располагался он в прикроватной тумбочке. Мне показалось, что с Саймоном мы бы стали отличными друзьями, а потом он начал играть на барабанах, и я подумал, что стал бы его преданным фанатом. Потому что лупил он по тарелкам, как Бог, закусывал губу, играл до тех пор, пока не вспотел и не выдохся. Мне нравилось в нем, что к своему делу он относился серьезно, и все равно, что к абсолютно остальному в мире он относился безалаберно. А еще очень ответственно он относился к смс-кам для Теренса, в этом он тоже был мастером. Я ни к одной девчонке так никогда не подкатывал, как эти двое флиртовали друг с другом. И мне это казалось безумным, и не потому, что я не мог представить их обоих геями, а потому, что только вчера Вулф-Теренс лез к Сьюзен. У меня просто не укладывалось это в голове! Я ждал Сью, чтобы рассказать ей всю правду о брате, чтобы предупредить ее об опасности. И дождался. К сожалению, в тот вечер я так и не смог сказать Сьюзен обо всем происходящем, потому что пришла она не одна, а с Дженнифер Уильямс. Нас с Саймоном это повергло в шок. Но сдаваться мы не собирались.***
Пять фактов о Сьюзен Мартинс ака Сью ака Марти ака чокнутая девчонка, которые заставят вас влюбиться в эту девушку. Меня, конечно, не заставили, но теперь-то я понимал, почему все ее однокурсники сходят по ней с ума. 1. У нее заразительный смех 2. Она обожает платья с цветочным принтом 3. Она никому не отказывает в помощи 4. Она флиртует с парнями улыбкой 5. Сьюзен делает вид, что далека от происходящего вокруг, но вам всегда удастся поймать ее заинтересованный взгляд. Сьюзен Мартинс никогда до конца не открывает свои карты, именно поэтому с ней так интересно играть. Пять фактов о Сьюзен Мартинс, о которых знаю лишь я, потому что живу с ней уже неделю: 1. Она любит музыку мертвых красавчиков из шестидесятых 2. Она до дрожи в коленях боится своего отца 3. Сью иногда ночует в комнате Саймона, даже если его кровать одноместная, они на ней могут уместиться 4. В ящике ее косметического столика лежит пачка антидепрессантов, на которой стоит дата выпуска — три года назад 5. Дженнифер ей завидует (это факт все еще о Сьюзен), потому что Сьюзен ест и не толстеет, но пару раз, ночью, я видел, как девчонка поднимается со своей постели и вызывает рвоту. Спрашивать об этом я боялся. И я старался держаться ближе к ней, старался быть тем самым спасательным кругом в океане сомнений и предательств. Мы со Сьюзен друг другу много чего недоговаривали, но я знал точно, когда придет время, мы справимся вместе со всем. Но у меня оставалось не так много времени. А Сьюзен с каждым днем все дальше меня отталкивала, и я не мог разобраться, почему. На неделю моего прибывания в астральном теле, Сьюзен вообще перестала со мной разговаривать. И мне казалось, что я медленно начинаю исчезать.