***
Сегодня пятница, тридцать первое октября, Хеллуин, и ровно 12 дней с момента, как на меня было совершенно покушение. Всю неделю я не смог оказаться наедине со Сьюзен, как назло, потому что около двух дней у нее ночевала Дженнифер, затем Сьюзен уставала на тренировках и почти со мной не разговаривала, в прошлый четверг у них был семейный ужин, после которого Марти делала уроки, затем она опять делала уроки, и опять, и опять, тренировки, встречи с Дженнифер, и я все чаще оставался дома в одиночку. К концу второй недели мне казалось, что Сьюзен просто игнорирует меня, и мне надоело это терпеть. Пока Сьюзен успешно избегала разговоров со мной, смущалась, когда я на неё смотрел и старалась делать вид, что изучает мою кому, я все время проводил за исследованием страницы Энди, за прослушиванием его музыки, за просмотром фотографий Сары и видео с ней, которые она часто выкладывала. Я старался следить за своим физическим состоянием, каждые две минуты трогая нос, который мог кровоточить, но этого не случалось. Я также замечал открытые вкладки с Википедией или другими сайтами, на которых Сьюзен читала о коме или об астральных снах. Каждый раз вкладок становилось все больше. И что было интересней всего в истории браузера Сьюзен так это то, что все время, как я поднимал крышку ноутбука, в фейсбуке висела страница Дина Закари. Это был молодой парень, улыбающийся на каждом фото, будто жизнь его такая же светлая, как и его блондинистые волосы. В графе интересов — путешествия, в фотопленке — индийское море, всевозможные фото еды, Таймс-Сквер, статуя Будды, Московский Кремль и Лувр. Какой же напыщенный симпатичный индюк, думал я. И Сьюзен за ним все время следила, однако никогда об этом не говорила. Мы с ней вообще не говорили ни о каких чувствах, личной жизни. Мы не говорили о том, кто что любит на завтрак, о любимом оттенке зеленого или о сериале на Нетфликсе, за который могли бы отдать жизнь. В основном, когда мы говорили со Сьюзен, мы ругались или я отговаривал её от дружбы с Дженнифер, а она злилась, потому что «мы договаривались» и «это моя жизнь, мертвяк!» Или мы шутили о смерти и слушали её музыку или она расспрашивала меня о моей жизни и о Несс Аддингтон. Но на прошлой недели, жуткой, потому что началась она с замачивания кровавого пледа в белоснежно чистой ванне, в ту сумасшедшую неделю, когда я узнал, что и Вульф, который ухлёстывает за Сьюзен, и её брат, который встречался с сукой Дженнифер, оба геи, и в эту неделю у нас со Сьюзен не было ничего, кроме молчания. И я не мог с этим ничего поделать. В день, когда я впервые остался с Саймоном Мартинсом, когда я рвался рассказать Сьюзен о происходящем, в дом вместе с ней вошла Дженнифер. Рыжие волосы свисали ниже плеч, локоны были накручены, а улыбка у этой дряни не спадала с лица даже тогда, когда она увидела удивленное лицо Саймона. Он собрал волосы в хвост на затылке, стоял на лестнице, держась за поручень, чтобы не свалиться вниз кубарем, и внимательно следил за всем, что делает его бывшая девушка. Я стоял на пару ступенек выше него. — Привет, Сай! — подмигнула ему рыжая, а я прошептал: — Плюнь ей в лицо. — Привет, Дженнифер, — только ответил он и решил подняться обратно к себе в комнату, но Дженнифер его остановила: — Ты не хочешь пообедать с нами? — она упиралась бедром о столешницу, сложила руки на груди и склонила голову вбок, всем своим видом крича: «попробуй оправдаться, неудачник». — Можем приготовить еду вместе. Она двигается и ведёт себя так, зная, что ты хочешь её, и что хуже, ты действительно хочешь её. Я знал таких девушек, которые самоуверенны в себе настолько, что не боятся абсолютно никаких последствий, которые улыбаются со всей злостью, а не добром. О, у Дженнифер была именно такая кривая улыбка. Я серьезно пожалел, что раньше считал ее божеством. Она была настоящим ничем, и мне стало ее жаль. Ее фальшивая крутость лилась изо всех дыр. Я усмехался. — Боюсь, что случайно подсыплю тебе крысиного яда в сок, когда ты отвернешься, — безэмоционально произнес Саймон и скрылся на втором этаже. Я заулюлюкал, загоготал, захлопал в ладоши, в общем, делал все, чтобы хоть как-то высказать свое полное одобрение. Сьюзен стояла сзади Дженнифер, наблюдала за мной с нескрываемым удивлением. Я ничего ей не сказал, я почему-то был на нее очень зол. Наверное, моя злость была одной из причин, почему я так и не поговорил с Марти. Все двенадцать дней я ночевал на диване в гостиной, скрипел зубами, сжимал кулаки и думал о том, в какую ловушку угодил. И я пытался, правда пытался сказать Сьюзен хоть слово, но она вечно меня перебивала, потому что ее жизни продолжалась, она не могла пренебречь ею ради меня. Я уже не включал ей свет в комнате, не танцевал с ней, поднимая ее над полом. Я не говорил с ней, и мое апатичное состояние достигло таких размеров, что я должен был взорваться со дня на день. Это и произошло в ночь на субботу тридцать первого октября. Сьюзен готовилась к балу-маскараду в школе. Никого из ее семьи дома не было, хотя Феликс обещал ее подвезти. Сьюзен сидела напротив зеркала на пуфике, напоминавшем сладкую вату; она красила губы черной помадой. Она говорила о танцах, о том, что ее позвал Вулф, и она не смогла отказать, потому что пообещала Дженнифер, потому что Дженнифер всегда ей помогает и сделала для нее очень многое. Когда я спросил, что именно, Сьюзен не ответила. Она, как обычно, дала мне расческу в руки. — Надо поговорить, — решаюсь я. — Потому что я уже не призрак, которому ты должна помочь, а твой парикмахер. Она смеется, морща нос: — Неделя выдалась сумасшедшей. — Двенадцать дней, — выдыхаю я. — Ты делаешь вид, будто меня не существует, — я так резко выдергиваю расческу из ее волос, что из глаз Сьюзен начинают литься слезы от боли. Я смотрю на нее, сжав губы, пока она быстро вытирает слезы, чтобы не испортить макияж. Сьюзен оборачивается ко мне, глаза у нее красные, и грудь то вздымается, то опускается так быстро, будто девчонка заикается. — За что? — почти пищит она, сдерживая рыдания. — За Дженнифер и за твои оправдания, — выкрикиваю я. — Вот что значит твое амплуа избалованного придурка? — она выпрямляется, выравнивает дыхание и смотрит прямо мне в глаза, что заставляет меня стыдиться совершенного. — Ты прав, я в слезах. Только не понимаю смысла этого. Мне все-таки удается застать ее врасплох, уперевшись руками в столешницу и нависнув над девчонкой, так что ее дыхание разбивалось о мою грудь. Я наклонился ниже, чтобы наши глаза были на одном уровне, и теперь боялась Сьюзен. Ее взгляд бегал по моему лицу, губы приоткрылись, но с них не слетело ни одного слова. — Почему ты избегаешь меня? — Я не избегаю тебя. Надо отдать ей должное: она продолжает стоять на своем, продолжает держаться, но с каждой секундой ей все сложнее удержать себя в руках, потому что я напираю, потому что я действительно злюсь. Опция «избалованный придурок» в действии, и мне жаль, что ей пришлось воспользоваться. Сьюзен, наконец, перестает пытаться мне противостоять, даже если я неосязаемый, она не собирается проходить сквозь меня или хоть как-то оттолкнуть, она все еще сидит, упираясь спиной в угол столешницы. Ее взгляд падает куда-то на пол, но мне и не хочется, чтобы она смотрела прямо на меня, потому что от ее испуганных глаз мне становится не по себе. За прошедшие дни мне было о чем подумать: ценность жизни, что казалась раньше безумно важной, растворялась в моей неуверенности в себе, в страхе, что я упускаю то-то важное. Мне казалось, что каждый уходящий день — упущенная возможность вернуться в свое тело. И, конечно, все чаще меня посещали мысли о том, чтобы не возвращаться, чтобы пропасть навсегда. Я думал о смысле, о делах, которые совершал, обо всем, что могло заставить меня сомневаться в необходимости возвращения в сознание. — У меня пошла кровь из носа, когда я пытался связаться с Энди. Ты ведь заходила в Фейсбук, ты не спросила меня о нашем с ним диалоге. Ты ничего мне не сказала! — Это сделало бы тебе больно. — Мне и так больно, — процеживаю я сквозь зубы. — Мне все время больно, только от того, что ты перестанешь со мной разговаривать, мне не станет легче. — Я все это время общалась с Энди, — она все еще боится смотреть на меня. — Ты что? — Я увидела, что ты писал ему, эту кровь на клавиатуре, — она зажмурилась. — Я сразу все поняла, словно почувствовала. И я продолжила ему писать, я сказала, что мы были знакомы, что мы дружили, когда ты был в Вустере. И этот плед в ванне, — она задерживает дыхание. — Это было очень жутко. — Он поверил? — я больше не злюсь, я падаю на колени. — Да, — кивает Сьюзен, находя в себе мужество посмотреть на ослабленного меня. — Мне пришлось говорить о тебе всякие факты, что ты ходил на встречу с Грэмом, что ты плачешь, когда слушаешь Колдплэй, — она хихикает. — Он поверил. — Я не плачу, когда слушаю Колдплэй, — фыркаю я, и мне вдруг хочется сжать Сьюзен в объятиях. — Ты всегда грустишь, когда их клипы крутят по телевизору, — она улыбается уголком губ. — В любом случае, — выдыхает. — Он просит о встрече. — Он что? — Ты слышал! — выкрикивает она. — Он сказал, что скажет о произошедшем только при встрече. — Не может быть. — Я хотела сказать, — голос ее срывается. — Я правда хотела, но я не могла смотреть на тебя, потому что мне казалось, тебя уничтожит ваша встреча, потому что ты не сможешь сказать ему ни слова. Если у тебя пошла кровь, когда ты решил с ним связаться, может ли это значить, что тебе нельзя переступать черту между миром живых и мертвых? — Что ты хочешь этим сказать? — Ты можешь говорить только со мной, так? Будто я — портал в другое измерение, твоя связь с внешним миром, но Интернет, эта связь коммуникаций, придуманная человеком, не может работать в мире мертвых. И ты ведь не мертв, поэтому ты мог просматривать страницы, в конце концов, ты даже смог написать сообщение, но ты сам разделен на две части, ты почти мертв, не обижайся, именно поэтому ты почувствовал сбой, что что-то пошло не так, реакция на твою попытку стала незамедлительной. — Я не понимаю. — Представь, что ты голограмма, до которой нельзя коснуться, потому что возникают помехи, потому что голограмма — всего лишь картинка, созданная на компьютере, не реагирующая ни на какие знаки, звуки и касания. И если я свяжусь с тобой, голограммой, через определенную функцию на моем лэптопе, то я смогу тебя изменять, я смогу тебя преобразовывать. С твоим астральным телом работает то же самое, только наоборот. Ты не компьютерное изобретение, а природное, именно поэтому никакая связь тебе не подчиняется. Я уверена, что если ты решишь позвонить мне, я услышу лишь помехи. Ты не можешь связаться с Энди так. Но я боюсь, что если ты увидишь его в жизни, ты взорвешься от эмоций, потому что…когда твой близкий человек так близко, а ты даже не можешь докричаться до него, это разбивает сердце. — У меня его нет. — Не говори так, — шепчет она, качая головой. — Но я не могу тебя удерживать, просто не имею права не пускать тебя на встречу с ним. — Когда? — Восьмого ноября. Я проглатываю комок горечи, не позволяющий мне дышать ровно. Боль в груди может разорвать мою грудную клетку, но я продолжаю терпеть, будто все нормально, будто все идет так, как должно. Будто я все еще жив, даже когда я не имею никакого права на существование. — Я пойду, — киваю, отворачиваясь, тут же теряюсь в пространстве, поднявшись на ноги, и начинаю ходить по комнате. — И сегодня с тобой пойду. — Ладно, — она тоже поднимается, но проходит мимо меня. — Только у меня есть условие. Ты наденешь костюм. Она распахивает дверцы шкафа. Мне кажется, Джеймс Дин незаметно мне подмигивает. — Зачем? — я вскидываю бровь. — Меня ведь никто не видит, кроме тебя. — В том то и дело, — она улыбается. — Хорошо, что никто из девчонок-стервятниц не увидит красивого тебя, потому что я бы ревновала. Надевай. Порадуй меня. — Ты бы ревновала? — я усмехаюсь, принимая из ее рук черный смокинг, который, скорее всего, принадлежал Саймону. — Я такого не говорила, — задирает она нос. — Давай же! Если тебя никто не видит, это не значит, что ты должен запускать себя. — Ты бы ревновала, — я улыбаюсь и провожу рукой по волосам. — Это снова та улыбка! — кричит Сью, указывая на мое лицо пальцем. — Я ухожу! У-х-о-ж-у. Я смеюсь, а она закрывает за собой дверь, но отдаляющихся шагов не слышу. Я стягиваю с себя футболку и штаны, остаюсь голым и быстро напяливаю на себя выглаженные черные брюки, рубашку, которая большая мне на один размер и пиджак. Мы с Саймоном были одного роста, но он был полнее, чем я. Энди всегда называл меня персонажем Тима Бертона, потому что мои синяки от недосыпа и алкоголя, мои выпирающие ребра хорошо бы смотрелись в мрачной обстановке картин этого режиссера. Мне жаль, что я не мог посмотреть на себя в зеркало, хотя выглядел, наверное, ужасно, потому что костюм мне абсолютно не шел. Я был избалован в этом, я ненавидел, когда одежда висит на мне, хотя отличие было всего в один размер. Я подошел к двери и прислушался. Дыхание Сьюзен было такое громкое, что я мог отчетливо его слышать. — Сью, — прошептал я, и ее это, наверное, напугало. — Ты готов? — Выгляжу, как пугало. — Впрочем, как всегда, — слышу ее усмешку. Она открывает дверь и протягивает ко мне руки, чтобы обнять, но я отхожу на шаг, так что она в метре от меня. Сью делает вид, что только что не было никаких выпадов с ее стороны. Мне вдруг совсем не хочется даже смотреть на нее. — Прости, — говорю. — Нам пора бы перестать друг перед другом извиняться, — шепчет она. — Мы все равно неисправимые эгоисты. — Прости. И мы одновременно выдыхаем.***
Было уже темно. Мой черный костюм сливался с небом, затянутым тучами. Додж Феликса дрожал от басов; голые деревья царапали облака, полные дождя, так что несколько капель падало на стекло машины. Сьюзен сидела впереди, била ладонями по коленям в такт какому-то ремиксу, а её брат стучал пальцами по рулю. Мы неслись по трассе, освещенной разноцветными фонарями: огни смазывались, превращались в стекающую по стёклам машины краску. Ветер играл с волосами Сьюзен, и слезы от боли на её щеках скоро сменились слезами от смеха. Мы немного поездили по городу, просто слушая музыку. Феликс купил Сьюзен сэндвичей в пластмассовой упаковке и затолкал их ей в сумку, хотя она призналась, что не собирается это есть, пожелал ей удачи, воздушный поцелуй и, смеясь, выгнал из машины. Мы стояли у ворот школы, из окон которой лился белый свет, провожали взглядом красный Додж, немного помолчали и пошли ко входу. Сьюзен была со всеми приветлива, улыбалась, целовала знакомых девушек в обе щеки, позволила при входе в зал какому-то парню взять её пальто. На Сью было чёрное, плотно прилегающее к телу, платье, чуть прикрывающее колени; волосы она затянула в хвост на затылке. Макияж у неё был темный, и она сказала, что на ней костюм мертвой невесты*, хотя у героини было белое платье и синяя помада. Но я все равно решил пошутить: — Тогда твой жених тоже какой-нибудь труп. Или призрак? Призрачный труп жениха-красавчика. — Ага, — кивнула она, оглядываясь по сторонам. — Этот труп зовут Ривер Феникс**. — Я вообще-то имел ввиду себя. — Я знаю, — улыбается Сьюзен. Школа была хорошо украшена, точнее, для школы это были нормальные декорации: тыквы с горящими глазами при входе, паутина на шкафчиках, скелеты, стоящие в каждом углу, какая-то слизь у двери в спортзал, хотя я не думаю, что это было украшение. В зале стояли зомби из папье-маше, бутафорная кровь была расплескана по стенам, с потолка свисали привидения из простыней со светящимися глазами синего цвета. Мне хотелось сказать: «это не то, как выглядят привидения», но кому бы было до этого дела? Свет был приглушен, вдоль длинной стены, напротив трибун, стояли столы с закусками в виде глазных яблок, пауков и червей, скорее всего, это был мармелад; пунш красный, как кровь; яблоки в карамели, сыр и какое-то желе черного цвета, но я так и не разобрался, что это — Сьюзен тоже не знала. Музыка мне нравилась. Она играла громко, так что пол под нами немного подрагивал, а может это было из-за толпы баскетболистов, скачущих в середине танцпола, вечеринка для которых уже началась, потому что в пунш подлили водки. Сьюзен почувствовала запах и решила не пить, а я засмеялся, сказав, что она совсем не умеет тусить. Народ медленно собирался. Диджей ставил рок-н-ролл, под который качали головами учителя. Видимо, делалось это, чтобы их задобрить на какое-то время. Мы со Сьюзен сидели на трибуне на третьем ряду. Я смотрел на ее синие в свету прожекторов колени. Когда она поймала мой взгляд, то нервно натянула на коленки платье, но у нее ничего не получилось. Я продолжал смотреть. — Ты чего? Меня стесняешься? — я усмехаюсь, кладя локти на сиденья чуть выше. Я теперь не вижу лица Сьюзен, но зато вижу, как подрагивают ее плечи. Тонкими пальцами она стучит по своим бедрам в такт Роллингам. — Как-то тухло здесь, — говорю. Я все еще смотрю на группу баскетболистов в своих красно-белых бомберах, который трясут над своими головами пластиковыми стаканчиками и ржут над мармеладными глазами. Один из парней, самый низкий, если сравнивать с его командой, но самый высокий, если сравнивать со всеми остальными людьми мира, высматривает кого-то на трибуне рядом с нами. Я понимаю, что это Росс, когда белый свет второго прожектора светит на его лицо. Он, конечно, ищет Сьюзен. — В мое школьное время, — я пытаюсь ее отвлечь. — В мое школьное время мы уже приходили пьяными на такие дискотеки, а под музыку Роллингов мы плакали, потому что так сильно их любили. — Кошмар, — улыбается Сьюзен. Она еле шевелит губами, но в таком поведении нет смысла — нас все равно плохо видно, так как в зале темно. — Смотри, — она кидает на большие распахнутые двери, которые позволяют свету из коридора проливаться в спортзал. — Видишь того учителя? Я киваю, наблюдая за молодым мужчиной, нервно поправляющем синюю хлопчатую рубашку; она мнется на нем, как салфетка. — Это Мистер Дин, — Сьюзен прикрывает рот ладонью, когда мимо нас проходит обнимающаяся парочка. — Самый красивый мужчина в нашей школе. — Не считая меня. — Не считая тебя, — плечи ее трясутся от смеха. — Я влюблена в него с сентября. — Ладно… — не понимающе тяну я; мистер Дин оглядывается по сторонам, облизывает губы и точно ищет свою новую жертву в куче потных, пьяных и вульгарно одетых девчонок. Я все еще слежу за мистером Дином, который выпускает и пропускает учеников в зал по маленьким печатям, которые ставят им на ладони, прямо как в ночных клубах, что не может меня не смешить. Надо сказать, выглядит этот учитель эффектно: о его скулы можно порезать пальцы, волосы осторожно уложены на одну сторону, черные прямоугольные очки трут переносицу, так что он все время их «сексуально поправляет». И я с нескрываемым удивлением понимаю, что этот мистер Дин не кто иной, как Дин Закари из Фейсбука, путешественник и Мистер Улыбка 2014. — Я не понимаю, к чему это душераздирающее признание? — голос у меня немного дрожит. Сьюзен отвечает не сразу, потому что мимо нас через трибуны переступает четыре парня, в костюмах мушкетеров, с пуншем, который они попутно случайно разливают. — Дженнифер к нему тоже клеится. На самом деле, он ей не нравится, главное, чтобы ставил хорошие отметки, — закатывает глаза Сьюзен, однако все еще наблюдая за учителем. — Я ей завидую немного, потому что он отвечает на ее симпатию. — В этом твоя проблема? Во всем завидуешь своей подруге? — Ты не понимаешь! — шикает она. — У нее есть возможность быть с ним, а ей на это плевать. Вселенная слишком несправедлива. — Сьюзен, он же педофил! Забей ты на него, — говорю я. — Тем более, когда рядом с тобой сидит потрясающий красавчик. — С завышенной самооценкой, — она даже не смотрит на меня. — Я просто не понимаю, как ей удается быть такой привлекательной? — На тебя смотрят все парни в этом зале, — и она оглядывается. — А ты наблюдаешь за каким-то маньяком. Пора взглянуть на кого-то другого. А еще, — после паузы добавляю я. — У Дженнифер нет вкуса в одежде. Этому не надо завидовать. В эту же секунду она входит в зал в коротких шортах и топике; ее руки раскрашены хной, а между бровей — яркая красная точка. За Дженнифер плетется Вулф в костюме оборотня. Сьюзен усмехается. Росс мчится к своим друзьям. — Индуски не так одеваются, — включаю зануду я. — Кому какое дело? — фыркает Сьюзен, поднимаясь с места и поправляя короткое платье. — А Вулф предсказуем до ужаса. И я все еще не понимаю, к чему история с учителем? — Знаешь что? Думаю, я действительно переключусь на кого-то другого. Я хмурюсь, пытаясь уловить нить повествования, но Сьюзен будто специально разматывает этот клубок бесчисленных разговоров без развязки, запутывает концы нити так, чтобы я даже не пытался понять, что происходит. — Я имел в виду себя, — говорю в пустоту, окрашенную синими и белыми светодиодными цветами. — Я — этот другой. Но Сьюзен встряхивает волосами и пропадает в толпе танцующих зомби.***
Музыка, в совокупности с воплем и кличем полупьяных старшеклассников, была настоящей пыткой для моего мерцающего прозрачного тела, подрагивающего из-за басов, искрящегося из-за того, что на меня все время кто-то налетал. Я закрывал уши, чтобы не слышать противный даб, но звук проходил сквозь меня, пронизывал насквозь, так что я не мог от этого избавиться, и мне приходилось слушать эту какофонию звуков и стараться не взорваться от злости и раздражения. Я искал Сьюзен. Она нагло бросила меня на трибуне, убежав танцевать с мерзкими друзьями и пить пунш, в который кто-то подлил водки. Мистер Дин ошивался поблизости вместе со своей напарницей, учительницей лет сорока, следя за каждым учеником, хотя это не помогало: все были пьяны и максимально веселы. И я слонялся между этих толп, вспоминая такие вечера в своей школе, когда я точно так же в одиночку расхаживал, напившись в стельку. Иногда меня замечала компания моих одногодок: они звали меня к себе, обнимали за плечи, заставляли выпить с ними ещё, но никогда не позволяли задерживаться на подольше, потому что я все-таки не был из их компании, я все-таки всегда был одиночкой. Обычно с таких балов я уходил раньше всех, а затем гулял до полуночи, чтобы родители не думали, что в тысячной толпе будущих выпускников я — изгой. Хотя они не следили за тем, с кем я общаюсь (ни с кем), иногда я слышал, как они переговариваются в комнате или в гостиной: «у него надежная компания», (которой не было), «надо позвать их на ужин» (так никого и не звали), но мои родители хотели, они точно хотели быть такими предками, о которых пишут в журналах, которых снимают в рекламах зубной пасты и лекарств от кашля; они старались быть чудесными родителями. Мама, например, любила заставлять Герти, нашу домработницу, готовить ужин из трёх блюд, созывать нас за стол и читать лекции о том, как иногда полезно оставаться семьёй с традиционными ценностями, которые создали отцы-основатели и бла-бла, пока папа листал новости Зе Бостон Глоуб[*3], а я читал учебники по стереометрии, и маму никто не слушал до тех пор, пока она не стукнет кончиком вилки по столу или не завоет о её одиночестве. Тогда они начинали ругаться с отцом о том, какая мать такая ядовитая, что ей не помогает даже йога, на которую тратится невероятная сумма. И больше о таких ужинах не вспоминали около трёх месяцев, а затем этот принцип повторялся и уже стал настоящей традицией. Отцы-основатели не гордились бы нашей семьёй, я уверен. И, вспоминая своё школьное время, мне на ум приходит именно моё одиночество и моя семья и то, что без Энди я бы не справился. Но все повторяется. Только теперь у меня нет ни семьи, ни какой-либо принадлежности к чему-нибудь, только бесконечные мысли о Несс Аддингтон, её тело, болтающееся на голой лампочке в пустом холодном сарае, ее искривленное лицо, моча, стекающая по ногам, возможно, рвота и та грязь, которой мы её обрызгали. Возможно, я заслужил это. Заслужил быть человеком ни к чему не привязанным, потому что ничто не окупит те страдания, через которые прошла тринадцатилетняя Несс. И я блуждал среди потных горячих тел, красных щёк и запутанных волос, среди ужасной музыки, за которую хотелось оторвать руки диджею, среди объятий и слюнявых поцелуев, через которых передавался герпис и всевозможные микробы. И я нашёл Сьюзен, сливающуюся с чёрной скатертью стола, которая оглядывала зал, а её лицо светилось синим цветом из-за прожектора, а пальцами она сжимала прозрачный стаканчик с красной жидкостью. Губы Сьюзен забавно дергались, производя непонятные слова играющей песни. Я подплыл к ней в лучших традициях фильмов ужасов и резко выдохнул ей в ухо, так что она подскочила и кровавый пунш расплескался по её руке. — Ты от меня хотела избавиться. — Я думала, ты пойдёшь за мной, — она все ещё делает вид, что подпевает Зе Викенду. — А затем я потеряла тебя из виду, но не могла бросить своих друзей. — Оправдание принято, но моё сердце все ещё разбито, — я выдыхаю ей в шею; Сьюзен хохочет. — Я тут пытался распутать нить нашего разговора о мистере Дине и вспомнил, что его страницу ты охраняешь каждый день. Почему ты о нем никогда не говорила? — Но это ведь странно, — она стоит ко мне боком, губы её подрагивают в улыбке. — Когда ученица влюблена в учителя. Тем более, мы с ним просто дружим. — Дружба с учителем — тоже странно, так что не оправдывайся, — я облокачиваюсь боком о стол, заправляю выскочившие пряди Сьюзен из конского хвостика за ухо, а она даже не чувствует моих призрачных действий. — Мы никогда не говорили с тобой о таком личном, поэтому я не считала нужным распространять эту информацию. Что бы ты обо мне подумал? — Ничего, — я перекрикиваю Викенда, вопящего о ложной тревоге[*4]. — Я бы ничего о тебе не подумал. — Поэтому я отказываю Вулфу. — Он все равно гей, — выпаливаю я. Сьюзен поворачивается ко мне, прожектора гаснут и противная музыка затихает, но тут появляется новая, которой подпевают абсолютно все. — Пока ты не сморозил ещё какую-нибудь глупость, — она выставляет ладонь вперёд и оглядывается, но никто на нас не смотрит. — Нет-нет, — теперь она двигает указательным пальцем. — Все эти твои факты о моих друзьях, которых я знаю слишком давно и слишком хорошо, лишние в наших разговорах. Я открываю рот, как рыба, а Сьюзен улыбается, переминаясь с ноги на ногу: — Вот ещё один факт обо мне: я влюблена в своего учителя географии, ради него я остаюсь на тренировки по черлиндингу, поэтому вечно задерживаюсь в школе, чтобы поймать на себе его взгляд… — Ужас. — Чтобы он сказал мне: «Здравствуй, Сью!»… — Тошнотворно. — Чтобы поговорить с ним хотя бы о погоде… — Ты безнадежна, — выдыхаю я, чтобы избавиться от жжения в груди. — Так стараться ради какого-то учителя. — Да ладно тебе! — выкрикивает она, и тут на нее оборачивается парочка, танцующая рядом со столом. Сьюзен делает вид, что кричала это кому-то в толпе, но, как назло, на нее вообще никто не смотрит. Я смеюсь. — Это ещё одна из причин, почему мне приходилось игнорировать тебя такое долгое время: я была занята мистером Дином. — Ты променяла меня на него! — я театрально ахаю. — Он хотя бы живой, — Сьюзен пожимает плечами, вертя головой, словно ища кого-то в толпе.Coldplay — Trouble
Ей быстро удалось найти этого «кого-то», даже этих. К нам подлетели Росс и Вулф. Костюм второго, надо сказать, был впечатляющим, но мерзким: шерсть, наклеенная на руки, бакенбарды, которые все время отпадали, так что Теренсу приходилось их держать пальцами; в некоторых местах рваная одежда, так что его соски и ненастоящая шерсть, прилепленная на бок, торчали всем на обозрение; грязь и выпирающие кости. Все это было в лучшей традиции неправильного представления об оборотнях, но, похоже, никого это не заботило. У Росса костюма не было, поэтому мое внимание он никак не привлекал. Я помню его лицо в белом свете прожектора: кривоватый нос, густые брови и искусанные тонкие губы. Он был привлекательнее Вулфа, потому что черты второго были такими резкими и раздражающими, так что иногда на него не хотелось смотреть, и я всерьез не понимал, чем он так нравился Саймону Мартинсу. — Мы хотели в кино поехать, — перекрикивает Росс музыку. — Сегодня ночь фильмов ужасов. — «Мы» — это кто? — Ты, я и Вулф. — А Дженнифер? — Сьюзен начинает оглядывать зал в поиске подруги. — Куда она делась? — Не знаю, — пожимает плечами Вулф, и сомнение в его голосе затмевается внезапно запевшим голосом Криса Мартина[*5]. Сьюзен косится на меня с едва заметной улыбкой на губах, а я только цокаю и отворачиваюсь. Не хочу, чтобы она видела, что я подпеваю своей любимой песне. — Ну же, Марти! — Вулф обнимает ее за плечи и губами касается ее виска. — Будет страшно весело. — Или так страшно, что весело? — от Росса пахнет спиртом. — Или так весело, что страшно? — поддерживает его Вулф. Я закатываю глаза, что, кажется, могу видеть свой мозг. Сьюзен усмехается, все еще смотря на меня. Она не обращает внимание на то, что Вулф буквально к ней прилип. Девчонка словно ждет моего одобрения на предложение, будто я — уже часть их компании. Но что я могу сказать? Меня тошнит от ее лживых друзей. И Сьюзен читает мои мысли: — Я обещала отцу вернуться не позже двенадцати. — Тогда, может, ты станцуешь со мной? — Вулф отлипает и протягивает ей свою маленькую ладонь. Тут уже Сьюзен не смотрит на меня и отвечает на предложение парня положительно, что не то, что задевает мое самолюбие, а просто вызывает бурю возмущения: — Он гей! — я кричу, перекрикивая своего любимого солиста. До меня доносится хохот девчонки, но я не думаю, что он принадлежит мне. Нет, он принадлежит Вулфу-Теренсу, любовнику ее старшего брата. И мне кажется, что весь мир начинает сходить с ума, раскалываться на несколько частей, и никто с этим ничего не может поделать. Росс опирается о фуршетный стол, наливает в свой пустой стаканчик пунш, а затем, оглядываясь, достает из внутреннего кармана красно-белого бомбера алюминиевую фляжку. Но я то все вижу, Росс, от меня не спрячешься. Он льет несколько капель в пунш и полностью осушает пластиковый стаканчик. Росс охает, вытирает рот рукавом куртки и наблюдает за Сьюзен и Вулфом, которые приросли друг к другу, сплетаясь в медленном танце под мою любимую группу.я никогда не хотел причинять тебе неприятности
[*6] Я думаю: сможет ли подействовать на меня процент алкоголя? Или в моем физическом теле уже столько морфия, что мне не нужно никакое другое наркотическое средство, что я уже наполовину состою из лекарства, которое заставляет меня расслабляться и забывать обо всем на свете? Если так и есть, то это не помогает, потому что я чувствую себя просто ужасно — мне не удается ни расслабиться, ни забить на все, потому что я смотрю, как Сьюзен кружится в танце с Теренсом, который ей нагло врет.я никогда не хотел сделать тебе плохого
Росс хмыкает, когда Вулф приподнимает над полом Сьюзен, и та радостно визжит, и я вспоминаю, как мы танцевали с ней под Фрэнка Синатру. И первый танец Сьюзен принадлежит мне, и я хочу выпить я хочу напиться я не хочу больше ничего чувствоватьи если я все же когда-то вовлек тебя во что-то неприятное
Мне некуда деться, потому что везде эти подростки, облизывающие лица друг друга, обнимающееся, гогочущие над тупыми шутками, пьяные и мерзкие. Я пытаюсь отстраниться от Росса, но тот медленно кружится сам с собой, и его плечо иногда задевает мое, и мне так неприятно, что хочется свернуться пополам и выблевать целое ничего, потому что во мне ничего нет. От меня уже ничего не осталось.я не хотел причинить тебе вред
Вулф целует Сьюзен. Сьюзен целует Вулфа. Росс рядом подпевает, и я колочу по нему кулаками, и он не чувствует ничего, кроме сквозняка из-за распахнутой двери и огромных окон. Платье Сьюзен задирается, а ладони Вулфа скользят по ее бедрам, и я ненавижу себя, потому что я могу только смотреть на то, что происходит. Я зачем-то пинаю Росса, а он смеется и смеется, и от него пахнет спиртом и на его пальцах красная краска, потому что, наверное, это он нарисовал точку на лбу Дженнифер. Я кричу, и меня не слышит даже Сьюзен. Потому что она целует Вулфа.***
В августе, через месяц после того, как Энди, мой лучший друг, хотел покончить с собой, мы сидели с ним на крыше учебного корпуса и курили. Он рассказывал что-то про нового преподавателя, у которого шрам на щеке, и выдвигал предположения — от чего так получилось. Я его почти не слушал, потому что смотрел вниз, на узкие тротуары и девчонок, расхаживающим по ним, как по подиуму. Энди разозлился, потому что я не слушал его, но я слушал, просто не предавал этому значительного внимания, но он все равно обозлился. — Ты просто говоришь какой-то бред, — фыркал я, защищаясь от его нападок. — Лучше бы о серьезных вещах мне рассказал. — О серьезных? — он вскинул бровь. — Мне кажется, я больше не люблю Сару, — сказал он, не задумываясь. — Я сказал «серьезные вещи», а не «тупые шутки». — Я больше не люблю Сару, — он прочистил горло. — Мне так кажется. — Вы поссорились? — Нет, — он пожимает плечами, будто мы говорим о бытовых вещах, как поход в супермаркет или ремонт в ванной. — Просто мне больше не хочется ее касаться. — Может, у тебя проблемы? — я киваю на его ноги, хотя имел ввиду не их. — Нет. — Тогда что? — злюсь я. — Просто нет вечной любви, — выдыхает он, туша сигарету о подошву сандалия. — И я знаю, почему. — Почему? Нас согнали с крыши, назначили наказания в виде уборки кабинетов целых две недели, и Энди так и не смог мне сказать, что у него случилось, почему он разлюбил девушку, которую готов был носить на руках каждую минуту своей жизни и носил. Почему-то сейчас мне казалось, что это прямо связано с его попыткой самоубийства. Но что, если я никогда больше не смогу узнать причину? Что, если я больше никогда не смогу спасти ни Энди, ни Сару?***
Я выбежал из зала, расталкивая всех на своем пути, хотя, на самом деле, просто проходил сквозь них. Я некоторое время плутал по школе, пиная мусорные ведра, железные шкафчики, зомби из папье-маше, включал и выключал свет в классах и лопал лампочки со злости. Не знаю, откуда она у меня взялась, но мне хотелось поджечь эту школу вместе со всеми людьми в ней находящимися. Я уже направлялся к выходу, чтобы вернуться домой, проходил мимо одного из кабинетов, как звуки, доносящиеся из одного из классов, заставили меня застыть на месте. Я прилип к двери, а затем тихо ее приоткрыл. Из коридора внутрь класса просочился свет. Я заметил джинсовые шорты, валяющиеся на полу, очки, аккуратно лежащие на учительском столе. Я заметил руки, покрытые хной, обхватывающие спину мужчины. Вздохи, разряженный воздух, запотевшие стеклянные колбы и заикающийся голос Дженнифер, произносящий знакомое мне имя: «Дин». Я захлопнул дверь, а в классе затихли все звуки: я их напугал. Я почти что вылетел из этой гребанной школы, уже приближался к большим черным воротам, и ночь впиталась в мое прозрачное тело, как вдруг мой любимый голос начал звать меня, и я обернулся, хотя не хотел. Сьюзен с яркой улыбкой на губах. Сьюзен с немного задранным платьем, которое я тут же начал поправлять с невероятной злостью. Девчонка глядела на меня с удивлением, переминалась с ноги на ногу, пока я завязывал ее волосы в хвост, заправлял локоны за уши и подтирал пальцем тушь с ее щек. — Что ты делаешь? — вырвалось у нее. — Хочу, чтобы ты выглядела, как раньше. — Почему ты ушел? — переводит она тему. — Не могу находиться в этом городе грехов ни минуту. — Город грехов? — Дженнифер трахалась с твоим любимым учителем в кабинете химии, — выкидываю я и разворачиваюсь. Ветер бьет меня по щекам, словно я не должен был этого говорить. — Твой брат — гей, и, кажется, они встречаются с Теренсом, — выкрикиваю я. Последние листья на деревьях летят на меня. Всхлипы Сьюзен за моей спиной становятся все громче. — Твои друзья хотят тебя подставить, но я не знаю, почему. Твои друзья хотят подставить твоего брата, но я не знаю, почему. — Хватит! Сьюзен колотит меня кулаками, а я замечаю это только тогда, когда оборачиваюсь. Сьюзен колотит по моему телу кулаками, даже если они проходят сквозь мою грудь, сквозь мои руки, и ее ладони проникают внутрь меня, ее ладони задевают мое саднящее сердце, ее ладони могут вытащить из меня мою израненную душу. Кажется, именно на это я и надеюсь. — Хватит! — кричит она, даже если я уже давно молчу. Мне хочется ей признаться еще кое в чем. Мне хочется ей сказать, что я был одним из тех, кто изнасиловал Несс Аддингтон, когда ей было тринадцать лет. Но я молчу. Мне хочется сказать, что мне жаль, что это происходит и с тобой, Сьюзен. Мне так жаль. — Хватит. И у нее больше нет сил ни плакать, ни бить меня, но она просто берет мою ладонь, и я обхватываю ее пальцами, чувствуя тепло ее плоти, и мы выходим за пределы школы. Темные тучи над нами вот-вот обрушатся. Мы и сами вот-вот рассыпемся на части.