***
— Тебе было больно? — спрашивает Сьюзен, смотря на меня. Я вспоминаю, как снова терял сознание, как напрягались мои мышцы, как сильно колотилось сердце, будто вот-вот должно выскочить из моей груди, оставив огроменную дыру, которую больше никогда нельзя будет заделать. Мне было так больно, что я не мог вздохнуть, будто меня били по моей груди, не давая никакой возможности набрать воздуха, так что все, что мне оставалось, это пытаться не сойти с ума от страха. Мне было так больно, что я кричал и кричал, пока мои слезы жгли мои щеки. Мне приходилось считать свой пульс. Бум-бум-бум. Мне казалось, что я мог взорваться. И вспоминая о той боли, я снова ее чувствую покалываниями в области грудной клетки. Я никогда от нее не избавлюсь. Я не рассказываю Сьюзен о том, что готов был умереть сегодня утром, лишь бы не чувствовать себя так ужасно, но я просто спрашиваю: — Ты просто лежишь здесь? Она устала. Сьюзен только что выкинула атлас, цветы из трёх ваз, которые ей подарил мистер Дин несколько недель назад, и мягкую игрушку от него же. Когда она кидала плюшевого зайца в черный мусорный мешок, я заметил, что на его лапе была приклеена записка: «оставайся чудесной». — Мне иногда хочется лежать здесь, — она стучит ладонью по кафелю. — Чего я ещё о тебе не знаю? — Я люблю крем-брюле, «Войну и Мир» и ледяной спрайт. Мне нравится, когда в комнате холодно, поэтому я открываю окна на ночь, а ещё я люблю много света, люблю только светлые оттенки и сегодня я простилась со своей симпатией к учителю. Я не должна была все это от тебя скрывать? — Это меня не касалось. — Я ведь тоже о тебе многого не знаю. Абсолютно ничего. Я знаю, почему ты одинок, знаю, как тяжело тебе справляться с самим собой, но я не знаю, что первым делом ты делаешь, когда просыпаешься или какую музыку ты любишь. Ты думаешь, это важно? — Ответь мне, и я знаю, что я буду абсолютным идиотом, если спрошу об этом. Но почему ты иногда вызываешь рвоту? Сьюзен пялится в потолок, и на ее лица появляется улыбка. — Потому что тогда я точно знаю, что имею контроль над своим телом. — Это странно. — Я неидеальна. — Нет, идеальна. Она смеется. — Назови пять, — говорю я. — Нежно-розовый, волшебство, губы, Сквозь Вселенную*, боязнь неизвестности. Твоя очередь. Она проводит пальцами по моим волосам, точнее, хочет этого, но ее пальцы просто окутывает холодная дымка. — Темно-синий, предательство, твои руки, Печально**, лживость. — Как-то все грустно, — фыркает Сьюзен, кладя ладони на свой живот. — Ты думаешь об Энди? — Думаю. — Это правда, что ты спал с Сарой? — Конечно нет! — выкрикиваю я. — Энди придумал это, лишь бы у него было оправдание. Он хотел расстаться с ней, но не мог найти повод. Это же гребаный Энди… Сьюзен улыбается несколько секунд, но я улавливаю это недоверие в ее голосе: — Ты простил его? — Простил. — Ты простил себя? — Нет, — и я сжимаю пальцами переносицу, чтобы не заплакать.***
Энди перенял у меня привычку поднимать воротник пальто, от чего мне почему-то стало смешно. Я скинул это все на нервы, потому что, на самом деле, он много вещей у меня забирал без возврата: — Пачки сигарет — Футболки — Это пальто — Зарядку для телефона — Учебники — Сару, которую я увидел первой — Мысли о том, что я чертовски одинок. Он помахал Сьюзен рукой, но та увидела его намного раньше. Она узнала его по моим рассказам: «он высокий, кучерявый и, скорее всего, в его зубах будет сигарета». Энди меня не подвел. Он улыбнулся Сьюзен, вытаскивая незажженную сигарету изо рта, положил ее в карман моего пальто и зачем-то тяжело вздохнул: — Привет. — Привет, — улыбнулась Сьюзен и покраснела. — Рад встрече, — он покачивался на каблуках туфель. Сьюзен что-то буркнула в ответ, хотела взглянуть на меня, но не нашла идеального момента для того, чтобы обернуться. А я стоял там, неподвижный, запечатывал свои кровоточащие раны и понимал, что никогда не смогу справиться с этой тяжестью внутри меня. Я пытался не закричать, я пытался не наброситься с кулаками на Энди, потому что это он виноват, потому что это он пришел так поздно, потому что…потому что мне нужно было свалить свою вину хоть на кого-нибудь, потому что я хотел оправдать себя, оправдать все годы, когда я сходил с ума от одного только факта: «я монстр». Я монстр. Я монстр. Я монстр. Посмотри на меня, Энди. Скажи мне, что я ублюдок, скажи мне, что я недостоин жить, и это будет абсолютной правдой. Но вот что еще было правдой: мой лучший друг не слышал меня, не видел меня, он не знал, что я нахожусь рядом с ним. Он стоит и улыбается, а мне хочется разбить его лицо, выбить ему все зубы. Мне хочется прореветь: «почему ты улыбаешься? тебе же так больно внутри!»***
— Ради чего ты просыпался по утрам каждый день? — спрашивает Сьюзен, рисуя пальцем на белом кафеле цветы. — Мне казалось, что я должен, — пожимаю я плечами. — Что у меня есть какое-то предназначение. — А на самом деле? — Просто я не знаю как по-другому. Я открываю глаза и вижу перед собой потолок общежития, я чувствую на себе лучи солнца, чувствую всю тяжесть своего тела, думаю о том, что будет, если я не поднимусь с кровати, что изменится в моей жизни и…знаешь, мне кажется, изменилось бы все на свете. Если бы я однажды сказал себе: «перестань делать то, что ты ненавидишь, быть тем, кем ненавидишь быть, общаться с людьми, которых ненавидишь», то вся планета сошла бы со своей оси, — я показываю пальцами шар и трясу руками. — Моя собственная планета. Все вокруг бы взорвалось, вся моя Вселенная. Бум-бум-бум. Если бы я однажды сказал себе: «прекрати притворяться», я бы тоже взорвался. — А что насчет предназначения? — Сьюзен поднимает ногу и касается пальцами краев умывальника. — Его нет, — улыбаюсь я. — Это все глупая выдумка, ловушка. Если бы все люди на свете понимали, что у них нет никакого смысла, они бы массово начали убивать себя. Великая депрессия в масштабах всего мира. Сьюзен усмехается. — Потому что умирать проще, чем жить и надеяться, что у тебя есть предназначение. — Тогда почему ты хочешь вернуться обратно? — Потому что я все еще надеюсь. Я долго смотрю на нее, и ее губы алого цвета, и глаза мокрые от накатывающих слез, а волосы разбросаны по кафелю ванной, и она так красива, что в моей голове только ее имя. Сьюзен — мое предназначение. И я улыбаюсь, хотя внутри меня кровоточащая дыра.***
— Я чувствую невероятную тоску каждый раз, когда оборачиваюсь и говорю: «Эй, Джас, ты не брал мою…» или когда я возвращаюсь после учебы, кидаю рюкзак и кричу на всю комнату: «угадай, что случилось, старик!», а в ответ тишина, и кровать его заправлена так аккуратно, что мне тошно: он ведь никогда не заправлял за собой кровать. За него это сделала его мама, а еще забрала несколько вещей, так что теперь его половина почти пуста. И мне кажется, что эта тоска будет длиться вечно. Потому что я больше не просыпаюсь от его громкого возгласа: «впереди наш ждет ахрененный день!» и не вижу его перед сном, когда он слушает своих Колдплей. Потому что я остался один, а последнее, что я сказал ему, было: «мне от тебя ничего не нужно», хотя, на самом деле, я без него вообще не справляюсь. Вот, почему я не могу прийти к нему в больницу, потому что видеть его таким — заставляет меня ненавидеть себя. Это все заставляет меня ненавидеть себя, будто я должен был его встретить, будто его задержка на пять минут где-то на улице должна была меня потревожить. Я заволновался спустя час. Целый час, представляешь? И я ненавижу себя за то, что не могу подойти к нему хотя бы на метр. Он не скажет мне: «как тренировка?», не скажет: «ты тупой засранец», не скажет: «поужинаем в пиццерии?», «сходим на футбол?», «что насчёт того, чтобы пропустить пару предметов, можем поехать в центр, покататься музыку послушать?». Он не скажет: «я все еще ненавижу тебя, потому что ты не попрощался со мной, потому что мы сильно поссорились». Он не скажет мне этого, он не услышит, что скажу ему я, он не поймёт, что я стараюсь изо всех сил продолжать быть где-то между нервным срывом и кризисом младшего возраста. И я трус, не так ли? Потому что мой лучший друг умирает, а я продолжаю существовать и вести себя так, будто это он меня предал, оставил здесь в одиночку, хотя на самом деле, это я его предал. Потому что прошёл целый час, прежде чем я решил позвонить ему, потому что я сказал ему такие вещи, о которых я жалею. Прошёл целый час, а мне было плевать, даже если он вообще не явится домой. — Ты не предал меня, — я шепчу. — Ты не предал его, — повторяет Сьюзен, смотря в пол. — Я не могу избавиться от этого.***
— Я все еще помню твое выражение лица, когда ты застыла с кочергой, — мы смеемся. — А когда она прошла сквозь меня, так вообще. На самом деле, я и сам очень испугался. — Испуганная девочка с кочергой — оружие массового истребления. — Оружие истребления мертвых мальчиков. — Ты не мертв, прекрати! — и она толкает меня в бок, но зря. — Ты просто… — На грани. — Ты не на грани, — фыркает она. — Ты будешь в порядке. — А как же ты? — Я тоже справлюсь. И она утыкается носом в мое плечо. — Помнишь, какой сегодня день? — Двадцать семь дней моей комы.***
— Как вы познакомились? — спрашивает Энди, стуча пальцами по своему стаканчику с холодным чаем. Лед бьется о бумажные стенки, и пальцы Энди замерзают. — Здесь, в Вустере, — отвечает Сьюзен, и они не сводят друг с друга глаз. — Мы жили в одном районе, а когда он перестал приезжать, то общались в интернете. Когда я узнала, — её голос немного дрожит из-за нервов; Сьюзен не привыкла лгать. — Когда я узнала, что он попал в кому…а затем Грэм… — Что ты о нем знаешь? — Энди немного напрягся. — Они дружили в детстве, причём довольно крепко. Джастин говорил, что они должны были с ним встретиться, но я не знала, пошёл он на эту встречу или нет. — Он сомневался? — Да, — отвечаю я. — Да, — повторяет Сьюзен. На двери звенят колокольчики, и шум в кофейне стихает, будто по щелчку. — Почему? Сьюзен оборачивается, когда я тихо шепчу: «Дженнифер», и она подскакивает, оборачиваясь так резко, что задевает стакан Энди рукой, и чай проливается на моё пальто, впечатывается в капли крови. Энди тоже подскакивает, тянется за салфетками, но затем замирает, смотря на меня. То есть, прямо на меня, прямо в мои глаза, и мне становится не по себе, так что я тоже встаю. Энди переключается на Дженнифер и Сьюзен, смотрящих друг на друга. Ощущение, что они направили друг на друга дула пистолетов, и теперь ждут, пока кто-нибудь из них выстрелит. — Это кто? — хмурится Дженнифер, показывая на Энди. — Мой знакомый. — Точнее, я друг ее друга. Мне хочется кинуть в него подставку для салфеток, чтобы он заткнулся. Или стул, чтобы расколоть его череп. — Какого друга? — щурится девушка. — Джастина. — Джастин? — Дженнифер проглатывает моё имя и морщится, будто оно слишком горькое на вкус. — Какой? Сьюзен знает, что ей не стоит произносить моё имя, но Энди знает, что он должен это сделать, потому что это чертов Энди, и его рот никогда не закрывается. — Бибера, конечно, какого ещё, — он вытирает пальто кипой салфеток. Я падаю обратно на стул, и он скрипит подо мной, будто чувствуя весь мой вес. Энди снова кидает на меня взгляд, а я нервно сглатываю, и дышать становится тяжелее в тысячу раз. Дженнифер удивленно хлопает ресницами, а потом хватается за спинку рядом стоящего стула, и она вот-вот рухнет на пол. Сьюзен тянет к ней руку, но та отшатывается назад, задевая чей-то столик. — Откуда ты его знаешь? — шипит Дженнифер. — А ты вообще кто? — Энди не нравится, когда чужие люди внезапно врываются в его жизнь. Этот поединок взглядов, и грустные глаза Сьюзен, и моя рука на плече моего лучшего друга. Я чувствую под пальцами ткань пальто, мышцы Энди, и его дыхание слишком тяжёлое для опустившихся плеч. Дженнифер, в свою очередь, обескуражена. Она не знает, куда деть свои руки, куда деться самой, потому что она знает меня и она знает, что произошло, но ничего не может сделать. Я шепчу: «Дженнифер, Дженнифер, Дженнифер», и её имя растворяется в гуле, стоящем в кофейне, и в этих немых вопросах, повисших в воздухе, словно не ударившие молнии, ток, не коснувшийся земли. И все вокруг застыло и не собиралось возвращаться обратно, пока Дженнифер не дошла до грани, после которой остаётся прóпасть. — И чья ты ещё подруга? Грэма Гастингса или бедняги Эллиота? Сьюзен, тебя здесь не было, когда… — Эллиот? — Энди ударяется бедром о край стола, но не чувствует боли, потому что эмоциональная затмевает физическую, и с этим ничего нельзя поделать. — Почему вы говорите обо всех этих людях? А откуда ты знаешь его, Энди? Это нужно заканчивать, все зашло слишком далеко, и Сьюзен из этого не сможет выбраться. — Отстаивай свою точку, Марти, — зачем-то шепчу я. Но эта самая точка — точка невозврата. И я втянул Сьюзен в круговорот событий, лиц, разговоров, что тянет её на дно, все глубже и глубже. Только это я задыхаюсь вместо неё. — Мы должны поговорить, — начинает Марти. — Должны, — поддерживает Дженнифер, и в уголках её глаз собираются слезы. На секунду мне кажется, что с того момента, как мы были детьми, а Несс была жива, Дженнифер оставалась в Вустере — ничего не изменилось, что мы все ещё сидим на мысе до тех пор, пока не замерзнем, что мы просто уснули на скользком камне, и вся наша жизнь после — затянувшийся кошмар. Мне показалось, что никого из нас уже не существует, что все это — фантазия моего больного мозга, что это какой-то фильм ужасов. Я почувствовал, как сильно хочу вернуться обратно, в свою скучную одинокую жизнь. Я хочу, чтобы мы с Энди курили на крыше общежития, чтобы Сара танцевала под свои любимые песни Гориллаз, чтобы я просыпался, чтобы я пил, чтобы я смеялся и плакал. Я так устал от этой путаницы, от жизни, которая мне теперь предназначена, от того, что я это заслужил. Я шепчу: «Дженнифер, Дженнифер, Дженнифер» и думаю о том, почему не мог вспомнить о ее имени. Почему из моих воспоминаний стерлось все, кроме рыжего цвета ее волос, кроме ее звонкого голоса? Почему важный когда-то для меня человек стал совершенно чужим, незнакомцем, прохожим? Почему ты, Дженнифер?***
— Но ведь «тридцать дней***» — это всего лишь обычай, не так ли? — спрашиваю я. — Джастин, ты в порядке, — закатывает она глаза. — Такие глупости не могут относиться к тебе. — Глупости? — хмыкаю я. — Ты все еще считаешь произошедшее со мной глупостью? — Не важно, сколько прошло дней, важно, что мы успели сделать за это время, понимаешь? — А что мы успели, Сьюзен? — я переворачиваюсь на бок, и если придвинусь ближе, то буду касаться лбом плеча девчонки. — Ты спас меня от изнасилования, спас Саймона от предательства, ты помог мне разобраться в себе и в своих друзьях, ты… — Тогда почему я все еще здесь? Мы затихаем. — Скажи, почему ты сомневался, идти на встречу с Грэмом или нет? — Потому что он — мой билет в прошлое, которое я ненавижу. — Ты просто испугался воспоминаний? — И не зря. Посмотри, где я теперь!***
— Я вернулась в Вустер, когда мне было двенадцать, — Дженнифер размазывает капли, стекающие по ее стаканчику. — Дом уже пустовал, а Несс была мертва уже два года. Никто не сказал мне об этом, никто не хотел мне об этом говорить, потому что я была совсем маленькой… Я не видела свою подругу около шести лет, и оказалось, что больше никогда не увижу, — она вытирает мокрые пальцы о салфетку и снова тянется к своему стакану. — В городе были слухи, что Несс положили в лечебницу, но наша семья знала правду, потому что мы были близки с Аддингтонами. Они переехали в Лоуэлл, Эллиот на тот момент уже заканчивал Бостонский университет, и в Вустере не осталось никого из моего детства. Грэм переехал в Бостон, его друзья — в другие штаты. Я осталась здесь совсем одна, и мне пришлось жить с той мыслью, что моя лучшая подруга покончила с собой. Я ведь до сих пор не знаю, почему. Тебе не нужно об этом знать, Дженнифер. Тебе не нужно разбитое сердце. — Я несколько раз заходила на страницу Джастина в фейсбуке, но я никак не могла решиться написать ему, спросить, что произошло, почему все разрушилось. Я просто боялась того, что он может мне рассказать. Я боялась, что правда заставит меня себя ненавидеть. Что могло измениться, если бы однажды Дженнифер осмелилась связаться со мной? Взорвалась бы та Вселенная, полная страхов, сожалений и саморазрушения? У Сьюзен так громко бьется сердце, что я не слышу ничего, кроме этого стука. Бум-бум-бум. — Я видела, как хорошо он живет, я знала, что он счастлив. Гарвард, друзья, популярность…а я так сильно ненавидела его за то, что он может знать причину ее смерти, что он может быть причастен к этому…я так ненавидела себя за то, что я бросила Несс здесь. — Я не знал, что она мертва, — отвечаю я тихо. — И я не был счастлив. — Когда я увидела рядом с домом Аддингтонов грузовик, новую мебель, тебя, — она смотрит на Сьюзен и тянет к ней ладонь, но та резко убирает руку. Сьюзен касается моих пальцев. — Мне хотелось подбежать и разрушить это, мне хотелось поджечь этот дом, сломать все будущее, которое ему предстоит пережить. Я начала дружить с тобой лишь потому, что думала, ты можешь знать причину смерти Несс. Я начала дружить с тобой, потому что могла возвращаться в этот дом и переживать все с самого начала, все свое детство. Несс, Джастина, Эллиота, будто это могло помочь мне избавиться от сожаления. А затем я влюбилась в Саймона, а ты стала моей лучшей подругой, и все стало налаживаться. Я узнала, что Саймон гей, — я смотрю на Энди. — И весь мир, который начал восстанавливаться, рухнул, как карточный домик, — я смотрю на Энди. — Мне просто казалось, что это ты во всем виновата, — Дженнифер начинает плакать. — Я знаю, что я не должна была так думать. Но мне нужна была помощь, а я боялась сделать хоть что-нибудь, попросить о ней, сказать о том, что мне больно, — Энди смотрит прямо на меня. — Мне жаль, что я оставила Несс, мне так жаль, — ее всхлипы становятся все громче. — Мне так жаль, что Джастин в коме, — я проглатываю горечь, и мне становится тошно. — Даже если прошло так много времени, мне все еще жаль. Энди проводит рукой по щетине, и его глаза красные, будто он только что плакал. А еще Энди опускает воротник. Сьюзен держит под столом мою руку, а другой обнимает себя за живот, будто сдерживая внутри себя все чувства. Энди вытирает слезы Дженнифер кипой салфеток, размазывая ее макияж. — Принцип домино, — Энди смотрит в окно. По стеклу начинают бить капли дождя. — Несс — первый элемент цепи. И вы — стоите в этом ряду, а затем кости начинают падать. [*4] — А кто последний элемент? — спрашивает Сьюзен. — Джастин.***
— Хватит выдумывать, — стучит в дверь Феликс. — Ты опять лежишь на полу? — Я не вижу в этом ничего страшного, — но Сьюзен все равно встает, и я больше ее не касаюсь. — Это не страшно, это странно, — голос Феликса немного затихает, будто он отошел от двери на несколько шагов. — Я хочу поговорить с тобой. — Это не к добру, — шепчет мне Сьюзен и открывает дверь ванной.***
Энди щелкает зажигалкой, и на конце его сигареты зажигается маленький оранжевый огонек, освещающий маленькую часть его лица, и его руки. Он выдыхает дым и зажимает пальцами сигарету, так что теперь огонек освещает край лавочки. Я сижу между Энди и Сьюзен, и они касаются моих коленей своими, и Энди дышит почти мне в шею, а голова Сьюзен почти на моем плече. Это напоминает мне о времени, когда мы так гуляли с Сарой. И я тоже садился между ними, и они были влюблены друг в друга, так что я был третьим лишним и доставал их этим. — Мне жаль, что ты ввязана во все это, Сюзи. Он называет ее «Сюзи», как не делал никто, потому что Энди никогда не был таким, как все, он всегда придумывал что-то новое, он всегда хотел отличаться от целого мира. Именно он подружился с одиноким мной, хотя никто не хотел. Потому что Энди тоже был одинок. Потому что его никто не понимал. — Я не думала, что все так получится, — говорит Сьюзен, и из ее рта идет пар. — Мы не должны были обсуждать всё именно сейчас. — Хорошо, что вы сделали это сейчас. Нельзя с таким тянуть. Ты, — он затягивается сигаретой. — Ты злишься на нее? Сьюзен неуверенно пожимает плечами. — Я злюсь на саму себя. — Не нужно, — хмурится Энди, смотря как ветер подхватывает пепел. — Хотя я тоже на себя злюсь. Мне кажется, это просто заложено внутри — злоба на себя, ненависть, потому что мы неидеальны, и нас это раздражает. Не существует ни одного человека, который бы любил себя полностью, целого, такого, какой он есть. Это ведь нормально, да? Злиться на себя? Винить себя? Это нормально. — Скажи, Энди, — Сьюзен поднимает взгляд. — Ты когда-нибудь ненавидел себя настолько, что хотел, чтобы все закончилось? Она попала прямо в его сердце, и я это чувствовал. Потому что Энди напрягся, и начал затягиваться несколько раз, потому что он хотел выдохнуть с дымом все свои чувства, и, конечно, ничего не получилось. Я никогда не говорил Сьюзен о той ночи, когда Энди хотел убить себя, я просто боялся ей об этом сказать. Возможно, та ночь мне все еще казалась слишком нереальной. — Если бы не Джастин, все бы закончилось. Сьюзен аккуратно касается моего плеча, но это должно выглядеть так, будто она проводит пальцем по спинке лавочки. — Когда у нас происходит что-то невероятное в жизни, допустим, концерт нашей любимой группы или звездопад, который мы застали, сидя на крыше общежития, или длительное путешествие по разным городам мира невероятной красоты, я всегда говорю: «это то, ради чего стоит жить». Когда я падаю на землю и разбиваю себе что-нибудь, когда я напиваюсь до рвоты, прости, что говорю это, когда я так злюсь, что стучу кулаками по стене, когда мы бежим от кучки пьяных головорезов по темным переулкам, Джастин говорит: «это то, ради чего стоит жить». И когда я вспоминаю день, когда я был на грани того, чтобы все закончить, мне кажется, что я повторял себе эту фразу раз за разом. Если бы не тот момент и эти слова, я бы считал себя слабаком. Потому что справиться с состоянием отчаяния — тяжело, оправиться после него — еще тяжелее. Потому что каждый наш день — это то, ради чего стоит жить. И я все еще ненавижу себя настолько, что хочу, чтобы все закончилось, но что-то мне позволяет оставаться. — Надежда, что все станет лучше? Мысль о том, что у нас впереди еще куча дней, ради которых стоит жить, — шепчу я. Сьюзен повторяет мои слова. — Джастин сказал бы точно так же, — улыбается Энди и тушит сигарету о край лавочки.***
— Меня просто беспокоит ваше поведение в последнее время, — Феликс сжимает в руках кухонное полотенце. Сьюзен становится к окну, и за ее спиной — голые деревья и дома, в которых медленно зажигаются огни. Небо постепенно окрашивается в ярко-оранжевый свет, и полоски облаков растворяются в свете угасающего солнца. Розовые обои кажутся красными, волосы Сьюзен — рыжими, и будто огоньки пламени, солнечные лучи, ползут по полу, добираясь до меня и проходя сквозь. — Ты-то всегда была странной. Ветер за окном все сильнее, но мы в безопасности. Я слышу, как открывается дверь гаража внизу и глохнет мотор машины. Мистер Мартинс вернулся с работы. — Но Саймон никогда еще не был таким депрессивным и замкнутым. Ты помнишь, чтобы он когда-нибудь пугался, когда его зовут Саем? Он вздрагивает каждый раз… Из-за стены слышится, как Саймон тихо стучит по барабанам. — Почему ты не можешь поговорить с ним об этом? — Потому что он говорит, что он в порядке. Ведет себя как подросток, — Феликс трёт лоб. — Я думал, это время у него прошло. — Ты же его лучший друг, — цокает языком Сьюзен. — Поговори с ним. — Что я должен сказать? Как я должен поддержать его? — Просто скажи, что ты любишь его таким, какой он есть. Феликс на секунду застывает, сжимает в кулак полотенце и тихо проговаривает: — Кажется, я понял, к чему ты клонишь. Сьюзен целует его в макушку. За стенкой Саймон перестает играть. Дверь комнаты Сьюзен распахивается, и на пороге появляется мистер Мартинс, держа в руках кожаные перчатки. Он улыбается несколько секунд, а потом произносит: — Во-первых, Феликс, где обед…во-вторых, Сьюзен у меня не очень хорошие новости по поводу твоего друга. И заходящее солнце перестает освещать комнату.***
— Иногда все может разрушиться за одну ночь, понимаешь? — Энди снова курит. — Но так же все может вернуться на свои места. Обратно. Он улыбается уголком губ, и в его руках мобильный телефон. Экран загорается, и я замечаю сообщение от Сары, но он не отвечает на него, даже не читает, а просто прячет телефон в карман. — Мне кажется, что я чувствую его, — вдруг произносит Энди. — Целый день, будто он где-то рядом. Я сижу прямо рядом с тобой, лучший друг. Я держу тебя за рукав пальто. Я все еще жив. — Спроси, откуда он знает об Эллиоте, — прошу я, оборачиваясь к Сьюзен. И она спрашивает. — Он приходил в общежитие, — и Энди затягивается сигаретой.***
— У него сегодня останавливалось дыхание. Отец Сьюзен держит ее за плечи, чтобы она не свалилась. Они стоят на веранде, и ветер обдувает их с обоих сторон. Внутри дома гремит посуда, я слышу обеспокоенный голос Саймона. — Температура тела и артериальное давление понизились. Если бы не его друг, находившийся рядом, и успевший позвать врачей, он бы скончался. — Что теперь? — Его жизнь поддерживается за счет стимуляции сердца и все еще за счет искусственной вентиляции легких. — А его родители? Ты что-нибудь слышал о них? — Я просил Майкла рассказывать мне о состоянии Бибера и больше я не могу тебе ничего сказать. — Спасибо, пап. И когда он уходит, она оборачивается ко мне. И в ее глазах звезды.***
— Он пришел в общежитие и попросил позвать Джастина, а консьерж позвонил мне. Я так быстро собирался, что выбежал в разных кроссовках. В общем, этот странный парень говорил о том, что он знает Джастина с самого детства, что он лучший друг Грэма, что он приехал повидаться и что-то в этом роде. Тем же вечером Грэма не стало. — Пусть звонит в полицию! — подскочил я. — Тебе стоит позвонить в полицию… — произнесла Сьюзен с ноткой недоверия в голосе. — Это он, — всего лишь прошептал я, закрывая лицо руками. — Это он.***
В моих пальцах гирлянда светится так тускло, что она освещает лишь половину кровати Сьюзен, вся остальная комната — во тьме. — Лампочки перегорели? — спрашивает она, открывая окна настежь. — Не знаю, — я пожимаю плечами, поднимаясь на ноги. Я подставляю под ноги подушки и тянусь к светильнику, а когда дотрагиваюсь до лампочки, то она даже не загорается. Мы со Сьюзен смотрим друг на друга и нервно срываемся с места. — Это какая-то шутка? — хмурюсь я, касаясь настольной лампы в гостиной, которая трещит первые секунды и выпускает искры, но не загорается до конца. — Ты не думаешь, что… — Не думаю! — отрезаю я, залезая на стол в столовой, чтобы дотянуться до плафона. Я откручиваю плафон люстры и касаюсь пальцами лампы. Ничего не происходит, и я сжимаю стекло так сильно, что оно лопается у меня в руке. Сьюзен кричит, закрываясь руками от осколков, разлетающихся по всей комнате. По моим пальцам течет кровь. — Почему не зажигается свет? — кричу я. Я касаюсь каждой лампы, оставляя на светильниках следы крови. Но ничего не происходит. И семья Сьюзен сбегается на ее крики, и все приходят к выводу, что лампа взорвалась от перенапряжения. Но на моих руках кровь. И я не могу коснуться никакого электрического прибора без того, чтобы меня не ударило током, пусть слабо, пусть через секунду жжение проходит, но я не понимаю, что случилось, почему я…исчезаю. Я снова лишился возможности проходить сквозь предметы, я лишился возможности пролетать несколько метров одним прыжком. На кончиках моих пальцев больше не горит свет. И все чаще, слишком часто я падаю в обмороки с болью, пронзающей мою грудь. И моя кровь такая густая, что она не стекает по моим рукам, а только сразу застывает на моих пальцах. — Сьюзен, что, если это конец? — хнычу я, ударяясь лбом о стекло открытого окна. Она сидит в кровати, прижимая к себе одеяло. — Знаешь, что я достала на мысе? Она тянется к тумбочке и выдвигает первый ящик. Лампочки в виде звезд в моих руках тускло мигают, словно издавая последние звуки, если бы они были живы, словно делая последние вздохи. Я считаю секунды до того, как свет навсегда погаснет. — Я взяла дневник Несс, — тихо говорит Сьюзен. — Зачем? — задерживаю я дыхание, боясь посмотреть в сторону кровати. — Потому что мне пора сделать выбор. — Выбор? — хмурюсь я. — Мы через столько прошли, Сьюзен, о чем ты говоришь? Ты не уверена, хочешь ли мне помогать? — Нет, — выдыхает она, сдерживая слезы. — Я не уверена, смогу ли помочь. — Прежде чем ты его откроешь, знай, что она пишет неправду. — Зачем ей врать? — Потому что она мертва, Сьюзен, — мое дыхание остается на стекле. — И ей больше никто ничего не сможет предъявить, потому что это не имеет значения. — Хочешь обвинить ее во лжи? — Я просто хочу оправдать себя. И я все еще имею значение. Мои слезы остаются на стекле впервые закрытого окна. Сьюзен открывает первую страницу дневника,и свет навсегда гаснет.