Записки инсайдера

      Господи, он так его любит. Это просто потрясающе! Он ни на секунду его из поля зрения не выпускает. Он скучает по нему, даже когда на сцене его закрывают от взгляда черных внимательных глаз остальные мемберы. Он не видит его всего секундочку, но уже скучает дико, безумно.       А тот… Тот сам не знает, что творит.  — Смотри, хён, как я умею! Хабась!       Глазками повел — 85 тыщ человек в обморок упало. Хоба!       Ресничками дрогнул — и еще миллион человек их клип посмотрело. Как ребенок, которому попала в руки водородная бомба.       Он не может нацеловаться его. Не с ним нацеловаться, а именно его. Он начинает от легкого поцелуя в висок, и вот уже жадно перебирается на щеки, на лоб, на нос, на губы, прихватывает кожу, ощупывает губами, вдыхает его запах, пробует на вкус дыхание, не пропуская ни вздоха, ни выдоха. Он не может сгребать его в охапку всякий раз, особенно на людях, но пальцы печет, если кожа под ними чувствуется, даже через слои одежды. Он прикасается к нему и все остальное время существует на низком старте, срываясь на объятия, как только становится можно. — Можно, я хотя бы поцелую воздух рядом с тобой? — шепчет ему на ухо, а тот краснеет, смущается, просовывает руку за спину и чуть поглаживает хёна по руке.       Он так его любит. Он пульсирует им, он смотрит на мир сквозь призму его имени, он шагает из вчерашнего дня в сегодняшний, из сегодняшнего в завтрашний, неся его улыбку в своих глазах как хоругви.       Ну конечно же они ругаются, Господибожемой. Еще как ругаются. Разборки иной раз такие — пыль столбом. Когда стафф рассасывается по домам, а бантаны остаются наедине всемером в стенах своей теперь уже люксовой общаги, иной раз их накрывает такая пиздапротивность, что в итоге это может вылиться даже в драку. И выливалось неоднократно. Пока без жертв, к счастью. — Ну вот чего ты опять сидишь, лупишься на меня, а? — верещит он на верхней ноте, когда сам понимает, что был не прав, гаркнув за кулисами на парнягу-костюмера, а тут еще этот сидит и поглядывает на него исподлобья, отлипая от телефона, натыкаясь на хмурый хёнов посыл и влипая обратно. — Лупится и лупится! Лупится и лупится! Просто вот деться некуда от тебя!       Тот вздыхает и молча встает. Засовывает телефон в карман и медленно направляется в сторону спален. Далеко, правда, не отходит: тонкие пальцы цепляют его за задний карман джинсов и тянут назад: — А ну сел на место! Сел и продолжаешь лупиться!       Тот улыбается и садится назад. — Достал, блять! — буркает он. — Со своими истериками. — Ой, ну и пиздуй отсюда, если достал. Иди вон к макнэ — он тебя любит, он тебя не достает…       Чимин со вздохом опять встает. Но тут же падает назад, потому что цепкие пальцы снова уцепились за карман: — Да что ж ты прыгаешь-то как блоха: вверх-вниз! Сядь и сиди, слушай хёна!       Потом притягивает за шею к себе и утыкается носом в ворох жестких волос.       Господи, Юнги так его любит. Что даже страшно. Потому что так нельзя. Так сильно нельзя. И его спасает только то, что тот в ответ — так же. И они успокаивают друг друга тем, что пока вдвоем — можно.