Записки инсайдера

      Чимин не знает, откуда у него берутся силы. Особенно когда кажется, что вот этот шаг — он был последним. Когда Сондык орет на танцоров так, что у него вены на шее вздуваются, когда Мингю снова растянул лодыжку, когда у Чжунхёна родился ребенок и он вдруг решает, что все, он завязывает, а он, вообще-то, в центре, и кто-то, конечно, заменит, но все равно рисунок ломается, а без четкого рисунка всю драматургию танца можно засунуть в задницу.       Чимин не любит скандалы, он вообще личность не скандальная. Он не то чтобы их боится, как Чонгук, например, он не такой социофоб, как мелкий (тот любого проявления человечества извне шугается как первоклашка. Что поделаешь? Воспитание в закрытом пространстве дает свои плоды). Нет, Чимин не боится. Он просто не любит.       И поэтому он в какой-то момент просто шлет всех нахуй. Негромко, одними губами шевеля. Но все слышат. Шлет, а потом поворачивается и уходит. И хорошо, что слышат.       Сондык неплохой, только истеричка. А сейчас особенно. Но зато теперь у Чимина яйца — в стальной броне, поэтому он может не молчать. Все они теперь могут не молчать. Но все равно все молчат, и если на хуй шлют, то только так, шевеля одними губами. Но все слышат. И делают выводы.       Чимин идет по тротуару, темному, в дождевых разводах, и ему как-то дышится так… обжигающе. Как будто воздух не просто проходит в легкие, а продирается. Это вполне объяснимо с физиологической точки зрения. Наверное. Но все равно как-то неожиданно неприятно.       Чимин не знает, куда он идет, сбивает листья на тротуаре в маленькие кучки, дожидается кофе в палатке, цапает с тарелки пончик. Конечно, продавец его узнал. Ничего не сказал, спасибо ему за это. А пончик оказался мягким и совсем несладким. Одновременно и приятно, и обидно. Ну почему не могло по всем пунктам быть хорошо? Почему в чем-то обязательно вселенная подъебет? — Ты куда направился? — всплывает вдруг сообщение в мессенджере. Тэ беспокоится, ему, наверное, уже Сондык настучал. — Не знаю, — наговаривает аудио на ходу Чимин. — Пойду, куда глаза глядят… Так… На свет маяка, знаешь?       Мессенджер замолкает, и Чимин теперь точно знает, куда он идет.       Туда, где всегда горит свет. Или тусклая лампа над рабочим столом. Или приглушенные бра на стенах. Или яркие диодные по периметру потолка, но какой-нибудь горит обязательно. И туда всегда можно прийти, зная, что там светло. — Привет, — шепчет Чимин, открывая осторожно дверь. — Привет, — кивает устало Намджун. — Ты чего?       Чимин проходит, кидает рюкзак на диван, стаскивает куртку, усаживается, подбирая под себя ноги. — Устал я что-то, — шепчет он, а в глазах слезы.       Намджун садится рядом, кладет голову Чимина к себе на коленки и мягко перебирает пальцами пряди волос. — Знаешь, я тут что-то такого насочинял, что самому страшно, — гудит Намджун задумчиво. — Хочешь, почитаю?       Чимин кивает, и Намджун тянется за листком, вырванным косо из блокнота, и начитает читать, постепенно распаляясь и начиная говорить громче. — «Слушай себя, и ты услышишь о себе такое, чего никогда не расскажешь никому, кроме себя!» — заканчивает Намджун. — Не слишком, а? Как думаешь?       И смотрит на макушку Чимина с улыбкой, потому что легкие ресницы предсказуемо опущены, и по легкому сосредоточенному сопению можно точно определить, что кое-кто здесь сладко спит, чуть пожевывая припухшими розовыми губами. — Чимина здесь нет? — заглядывает в студию Шуга.       Намджун кивает и улыбается немного обиженно. — Это его мои тексты так усыпили, — ворчит он, придерживая голову спящего, пока Юнги забирается на его место. И добавляет, когда Чимин мягко посапывает уже на коленях у Юнги. — Ладно, я пошел. Все равно в голову ничего путевого не лезет.       Юнги кивает и опускает глаза. Мерцание дождевых капель, скатывающихся по стеклу, бликует на нежной коже чиминовых щек. — Только это… без интима тут, — добавляет уже у двери Намджун. — Если что, всё в тумбочке.       И Юнги молча бросает в него собственную мокрую от дождя шапку.