Но детей заказчиков все же следует знать в лицо.
***
Маринетт в остервенении пялилась в потолок, будто пытаясь найти там ответы на свои вопросы. До будильника оставалось еще пол часа, но спать не хотелось от слова «совсем». (Кто ты, и куда дела соню-Маринетт?) Сказал бы кто ей года три назад, что она будет по утрам просыпаться сама, она бы рассмеялась и сочла бы этого человека сумасшедшим (если только этот человек не был бы Адрианом Агрестом — ради него она была готова поменять свои привычки), а теперь каждое утро просыпалась от кошмаров. Ее сны всегда были разными, но всегда имели одинаковую схему: сначала всё было прекрасно, и сон напоминал ее наивные мечты — там был Адриан и они были счастливы. А потом… А потом прекрасная сказка превращалась в сущий кошмар, в каждом из которых Адриан погибал. По-разному, но всегда мучительно. А Маринетт ни чем не могла ему помочь… Просыпалась она в холодном поту и (иногда) с отчаянным криком, пугая родителей, и так обеспокоенных психическим состоянием дочери на протяжении нескольких последних лет.***
Эта ночь не стала исключением: сначала Адриан целовал ее (так до боли нежно-нежно; только вот нежность была во сне, а боль — и наяву), признаваясь в любви (только почему из всех деталей сна она забыла то, как он к ней обращался?), а потом сгорал в огне (почему-то зеленом) и молил ее о помощи. А она не могла даже пошевелиться. Такие***
Но, вопреки здравому смыслу, сны, в которых он неизменно погибал, не могли разубедить девушку в том, что он жив. «Жив-жив-жив!.. Он жив, он вернется. Просто надо… подождать.» И она ждала, ждала, не смея думать ни о ком, как о потенциальном спутнике жизни, ждала, храня ему верность, ждала, теша себя мечтами, ждала, не теряя слепой надежды и просто веря, ждала, на зло слухам и домыслам… ждала. Вот уже как три года. А он не приходил.* * *
События последнего сна всплыли в голове с поражающей четкостью (будто это взаправду было, честное слово) и лишь одна деталь так и осталась загадкой для девушки («Ну как же ты меня называл, а, Адриан?»), но Маринетт не хотела зацикливаться на подобной мелочи и, будто пытаясь выбросить из головы все те ужасные картины, встряхнула головой, поднимаясь с кровати. Видеть его каждую ночь во снах (и только там) было больно, но она свыклась, привыкла… Или просто выплакала все слезы?***
Бросив равнодушный взгляд на часы, показывающие 06:37 (до первой пары один час и пятьдесят три минуты — слишком мало для старой Маринетт и невыносимо много для новой). Ах, как же ей не хватало милой Тикки с ее вечными попытками поддержать и помочь (а ведь они и не попрощались толком — она ведь тогда и подумать не могла, что наутро проснется без серёжек). Сейчас (вот уже как несколько лет) она, как никогда, нуждалась в поддержке и понимании. Хоть бы кто-то один ей поверил, разделил ее веру. Малышка квами обязательно бы разделила с ней надежду и уверенность, что он вернется. А так никто не верил… Как же она жалела сейчас, что так глупо боялась увидеть разочарование в глазах напарника (лишь этот страх и не позволил ей раскрыться перед ним тогда, когда Бражник был повержен; а еще незнание — если бы она только знала, что это последний день в маске, возможно, все сложилось бы иначе). Нуар бы упрекнул ее («Что ж ты о себе совсем не думаешь, моя Леди?»), может, расстроился бы («Значит, вот кого ты любишь?»), но потом бы рассмеялся и полез бы (как и она, — без костюма) с ней на эти чертовы крыши («Ну давай уже искать этого твоего блудного Адриана!»)…* Но этого всего не было. Была только одна Маринетт, её надежда и её боль. И виновата в этом только она сама.***
С Альей, без двух минут уже не Сезер (вот только каникулы начнутся, да практика кончится, так и свадьба состоится, ежели никто не струсит), Дюпэн-Чэн общалась мало. На протяжении вот уже нескольких лет любой их длительный разговор заканчивался ссорой (потому что речь так или иначе заходила об одном небезызвестном блондине, которого, по словам блогерши, следовало бы уже разлюбить; для Маринетт это было вздором). Да и к тому же Алья (вместе с Нино) жила и училась в другом городе, а Дюпэн-Чэн так и осталась в Париже.Для Сезер эта дата особенной настолько не была.
Пока Маринетт ушла в себя, телефон трезвонил, не переставая, и девушка поспешила взять трубку — игнорировать подругу не хотелось, да и всякий разговор лучше, чем самоедство и душевные терзания (а обычно до начала занятий (а нередко и на самих парах) девушка только этим и занималась). Вместо приветствия в трубке послышалось: — Как насчет прогулять пары? — прозвучало как в старые добрые времена, когда Алья редко, но все же подбивала подругу пропустить занятия (ради концерта Джаггеда Стоуна, например). Правда, тогда вместо «пары» стояло «уроки», но сути дела это не меняло. Маринетт вообще редко прогуливала. Не видела смысла: на парах хоть от мыслей отвлекалась. Случалось это лишь тогда, когда какой-то идиот решал загрузить ее работой во второй половине дня семнадцатого числа любого месяца. Но, признаться честно, она бы с радостью окунулась в прошлое и пропустила бы денёк занятия. С Альей. Но та ведь в далеком Бордо, а гулять в одиночестве, разговаривая по телефону, — совсем не то. — И тебе привет, Алья, — немного устало, но с нотками радости отозвалась Дюпэн-Чэн. — Какой прогул, мне ведь гулять не с кем, и ты это прекрасно знаешь…. Алья же пессимистического настроя подруги явно не разделяла и донельзя бодрым (в такую-то рань!) голосом произнесла: — В окно выглянь, соня! — рассмеялась девушка «на том конце провода», по-своему истолковав усталость в голосе собеседницы. Но Маринетт давно не просыпала. Экс-героине ничего не оставалось, кроме как слегка недоуменно, но равнодушно подойти к окну, не проявляя больше никаких эмоций (и куда подевалась прежняя жизнерадостная Маринетт?) Впрочем, увиденное смогло ее удивить и даже вызвать радостный визг. Под окном девушки, прямо возле входа в пекарню, стояла довольно улыбающаяся Алья, приветственно размахивая левой рукой (в правой было ее дражайшее сокровище всех времен и народов — телефон, по которому она, собственно говоря, и разговаривала; впрочем, стоило ей услышать реакцию подруги, девайс-то пришлось убрать подальше от уха, во избежание проблем со слухом, — сейчас Маринетт назвать тихой нельзя было даже с большой натяжкой). Она скучала.***
Девушки сидели в ближайшем кафе (которое раньше являлось одним из их традиционных мест встречи) и увлеченно обсуждали новости, коих накопилось немало. Вернее, говорила по большей части Алья, Маринетт же по большей части с улыбкой поддакивала (у нее-то какие новости могут быть: зачет сдала или эскиз нарисовала? Алью этим не удивишь — Дюпэн-Чэн являлась отличницей и училась на дизайнера), мысленно молясь, чтобы будущая (и не только) журналистка не завела старую шарманку о том, что пора бы забыть те чувства.***
— Как ты вообще могла забыть, что мы приезжаем?! — «Это было несложно, учитывая то, как закончился наш прошлый разговор…» — Я с таким трудом выбила нам двоим практику в Париже, а ты!.. — на самом деле, Сезер была слишком довольна этим своим достижением и встречей с лучшей подругой, чтобы злиться по-настоящему, но почему бы не пристыдить подругу? — Да ладно тебе, Алья!.. — девушка слегка натянуто улыбнулась. — Прости, забыла… Забегалась просто, задают столько всего… — хоть отчасти, но все же правда. Все же Маринетт понимала, что подруга нисколечко не сердится, а бурчит только для виду. Услышав-таки из уст подруги заветное «прости», Алья тут же перестала строить из себя обиженную и не преминула возможности «немного» похвастаться: — Представляешь, нам несказанно повезло с Нино, что мы попали на практику в Париж (и все благодаря мне!). Сюда ведь очень сложно попасть: мест мало, всего три, а желающих практиковаться в столице было немало. А повезло нам! Ну, и еще одному парню, — Маринетт пока не чувствовала подвоха, — но он очень талантливый (хотя до меня ему далеко)! Как же все-таки Маринетт соскучилась по таким дружеским посиделкам!.. Алья рассказывала обо всем: о городе, о быстро надоевшем общежитии, с которого они недавно съехали на съемную квартирку вместе с Нино, о самой квартирке, о ее хозяйке, которая прощает задержку в оплате, о подработке в престижном журнале, о том, что Нино не хочет заводить кошку (что-то на миг кольнуло у Маринетт в груди), о стипендии, которой не хватает почти ни на что, о ску-у-у-учных парах….***
— А как там сам университет Бордо III имени Мишеля де Монтень*, — Маринетт слегка усмехнулась, тихо радуясь, что запомнила это длиннющее названьище. Сезер не любила это полное название, ведь оно было слишком большим и, по ее мнению, слишком скучным (в приватном разговоре вне стен сего заведения студенты, а иногда и преподаватели величали его не иначе как «Третий»; «Жаль, что не первый, будто мы хуже!» — любила повторять Алья), и Маринетт об этом знала. Сезер недовольно фыркнула: — Стоит, не развалился пока… Маринетт за этими шутливыми подколками и просто дружеским общением и не заметила, как пролетело время. «Две первых пары уже наверняка закончились…» — глянув на часы в кафе, что только что пробили полдень, подумала девушка, довольная тем, что это время она потратила с бо́льшим удовольствием. Сезер же, услышав бой курантов (и где они только такие часы достали?!), посмотрела на дисплей телефона (нонсенс: ни одного сообщения!) и недовольно пробормотала себе под нос: — Ну и где их носит?! Будто в ответ на ее слова из-за угла показалась (благо окна в кафешке были большими — видно хорошо) макушка Нино, не изменившего своей привычке носить кепку, в компании незнакомого парня. Маринетт была рада видеть своего друга, но все равно ощущала неконтролируемую тоску: при виде бывшего одноклассника на нее накатила ностальгия и воспоминания о том счастливом времени, когда Адриан был для нее хотя бы другом, когда он был рядом — протяни руку и коснешься, когда он был. Девушка бесчисленное количество раз корила себя за трусость: вдруг ее признание могло бы что-то изменить?..***
Нино забежал в кафе и радостно поздоровался с Маринетт, в порыве чувств по-дружески обняв ее под пристальным взором Альи. Неизвестный Дюпэн-Чэн юноша, вошедший вместе с Нино, неловко переминался с ноги на ногу возле их столика, украдкой разглядывая Маринетт, что впрочем не осталось незамеченным для последней. Подсознательно посиделки начали нравиться ей чуточку меньше, чем минуту назад, и дело было не в Ляифе и даже не в ее собственной ностальгии, но сейчас она всё ещё была слишком рада встрече, чтобы искать подвох. Алья представила спутника Нино Маринетт, коим оказался тот самый талантливый парень из рассказа Альи, что заслужил практику в самом сердце Франции. Звали его Паскаль Венсан, и, если быть честной, Маринетт признала бы его довольно симпатичным и даже красивым (черные, словно воронье крыло, волосы, карие выразительные глаза…). Только вот за красотой Маринетт не гналась… Особой разговорчивостью Паскаль не отличался, как бы не пыталась Алья втянуть его в беседу, и всю информацию ей пришлось вытаскивать из него клещами. Все, что Маринетт узнала о этом парне, это то, что он любил читать и в свободное время играл на скрипке; впрочем, никакого интереса эта информация для нее не представляла. В истинной цели этой встречи Дюпэн-Чэн перестала сомневаться, когда Сезер сама стала нахваливать юношу: — Венсан у нас отличник, один из пяти на потоке (мы с ним на одном курсе)… — Нино едва заметно нахмурился: не то чтобы он ревновал (он знал к чему была эта хвалебная ода), но сама идея свести с кем-то без ее на то желания свою лучшую подругу, которая была влюблена в его погибшего лучшего друга, ему совершенно не нравилась. Она должна сама его отпустить. — Да и парень он хороший, девушки за ним так и бегают… Глаза Маринетт расширились в ужасе: она поняла план подруги. Последняя надежда на обычные дружеские посиделки развеялась, как дым. Едва сдерживая слезы, девушка вскочила из-за стола и, собирая вещи, с горечью в голосе произнесла: — Как вы могли… Вы ведь знаете, какой сегодня день… — её голос сорвался, и, не в силах сказать ничего больше, Маринетт выбежала из кафетерия, глотая слезы. — Маринетт, я не прошу тебя его забыть… Просто отпусти! — в отчаяньи прокричала вслед подруге Сезер. Но Маринетт её уже не слышала. На календаре было 17 апреля.***
Девушка шла по парку, пиная камушек и тщетно пытаясь отвлечься от грустных раздумий: «Как они могли?.. Почему они не верят, почему?.. Неужели они забыли?..» — мысли путались, а Маринетт пыталась не плакать хотя бы на людях. Впрочем, даже парк не хотел помогать девушке: как на зло, на глаза попался тот самый фонтан, у которого когда-то была фотосессия у него. Не выдержав такой моральной пытки, девушка побежала прочь оттуда, прямиком к своему бывшему коллежу. «Ну хоть в класс раньше приду…» Пары, равно как и занятия в коллеже, уже наверняка закончились, поэтому девушка не боялась помешать учебному процессу.***
На бегу поздоровавшись с охранником, который уже привык к посещениям этой странной девушки, Маринетт с тяжёлым сердцем поднялась на второй этаж. Ее старый класс был незаперт (директор, заступивший на этот пост всего полгода назад, после поспешного увольнения месье Дамоклеса, лично разрешил ей приходить и приказал учителям не запирать дверь) и встретил ее такой обычной для этого времени и такой привычной девушке тишиной и пустотой. «А чего ты ждала, дурочка наивная?..» С тяжёлым вздохом девушка зашла внутрь и прошла за***
Маринетт и сама толком не знала, почему каждый месяц 17 числа приходила сюда, в этот чёртов когда-то родной класс. Спятившей она себя не считала, просто верила в то, во что не верил больше никто. «Он жив! Жив-жив-жив…» Что-то тянуло ее в это здание, в эту комнату, сильным магнитом, и Маринетт не могла противиться этому чувству. Не хотела.***
За дверью, предусмотрительно прикрытой девушкой (не очень хотелось, чтобы её слезы (вдруг заплачет?) кто-то видел), послышались шаги и приглушенные голоса. Но Маринетт было всё равно.* * *
Сказать, что Джон совсем не переживал, — значило бы однозначно солгать. Ещё бы, парень из провинции со странным прошлым, а тут практика в самой столице! Злые языки поговаривали, что заработал он ее не совсем честно, но заботило его отнюдь не это. Он любил свой предмет, свою будущую профессию. Единственное, что его волновало, так это ученики — как они его воспримут? — всё-таки не хотелось в первый день практики найти жвачку на учительском стуле. А ещё парня терзало неясное чувство тревоги, а легкое ощущение неправильности, преследующее его, сколько он себя помнит, лишь росло, но парень списал все на волнение перед грядущим событием — первая практика как-никак.***
Он шел, (как обычно) чуть прихрамывая (и вот кому понадобилось в обычного студента стрелять?), и внимательно слушал рядом идущего мужчину: — Ну как, рады распределению в саму столицу Франции? — приветливо поинтересовался директор Робер у практиканта. — Да, наверное… Вот только ощущения… странные… — но директор истолковал его слова по-своему: — Да не волнуйтесь Вы так, месье Док! Дети тут хорошие, довольно послушные, классы маленькие, — спокойно практику отработаете, да ещё и к нам на работу проситься будете! — месье Робер казался парню хорошим человеком, даже слишком, для такой-то должности (хотя сравнивать-то было почти не с кем, вряд ли все должны быть такими, как ректор его первого университета: как хорошо, что он оттуда документы забрал!) Но даже успокаивающие речи мужчины не могли утихомирить волнение Джона. — Да об этом я и не очень-то и переживаю… Просто… всё каким-то знакомым кажется… Но я ведь никогда не был в Париже!.. — «Вряд ли он поймет… Я ведь и сам этого толком не понимаю…» — Ну наверняка Париж в фильмах да новостях видели… Столица, как-никак!.. — в ответ парень лишь вдохнул и выдавил из себя улыбку: «Не понял». Директор же, не замечая истинного настроения юноши (и где он так мастерски научился его скрывать?), ободряюще продолжил: — А вот, кстати, и мой класс… Те ещё оболтусы, но физику любят, с ними проблем не возникнет, — мужчина открыл дверь (которая, на превеликое удивление Джона, оказалась незапертой). Он ещё больше изумился, когда увидел девушку, сидящую за второй партой и прячующую лицо в ладонях. В глаза бросился необычный цвет волос — черный, с синеватым отливом… Но директор никакого удивления или возмущения по этому поводу не высказал: — А, снова ты… Представляете, месье, каждое семнадцатое число приходит сюда и ждёт кого-то… Но Вы не гоните ее, я разрешил… — в ответ на такое представление девушка подняла голову и посмотрела на вошедших. Стоило ему увидеть её глаза, как он понял, что пропал. Он был странным и не отрицал этого. Но сейчас, глядя в эти испуганно-изумлённые глаза, он, кажется понял, в чём дело.* * *
Директор продолжал что-то говорить, но ни парень, ни тем более Маринетт его уже не слушали. Она смотрела на него и не могла поверить своим глазам. Перед ней, в компании нового директора, стоял Адриан Агрест собственной персоной. Примечания: Неофициальное название главы: «Три года и один день». В двух последних случаях звёздочки, выделенные жирным шрифтом, с пробелами (* * *) означают смену т.н. «фокального персонажа». Маринетт ➡ [догадаетесь сами] ➡ Маринетт. Фразы в кавычках — это мысли Маринетт либо других персонажей, так называемая POV или ТЗ. *В данном абзаце в кавычках поданы те реплики, которые, по мнению Маринетт, произнес бы Нуар в той ситуации. Но все равно это POV/ТЗ Маринетт. *Реально существующее учебное заведение, где действительно есть факультет журналистики; вот только сокращают ли его так, не знаю:) И ещё один нюанс: Алья и Нино тоже скучают по Адриану, но они его отпустили, а в присутствии Маринетт не показывают тоски, чтобы не провоцировать девушку на слезы. С удовольствием выслушаю замечания о студентской жизни. Я вообще очень дружелюбно отношусь к конструктивной критике, хоть и редко ее встречаю, эх… То странно-приятное чувство, когда главы получается больше, чем ожидалось… Думала, хоть бы на три страницы написать чего, а здорово было бы дотянуть до пяти… Девять (ну, чистой главы, — восемь, но да ладно)… О.О Чёт не факт, что я в мини впишусь, с двумя-то частями… Если будут вопросы/предположения — милости прошу в ЛС, отвечу всем, но с условием: no spoilers! ~ Жду отзывов!