***
Утром Виктор выглядел непривычно серьёзным и собранным. Не улыбался, вопреки обыкновению. Не раздаривал всем вокруг своё хорошее настроение, а словно бы замкнулся в самом себе. Мила попыталась его растормошить перед началом разминки, но он сделал вид, что не заметил её. Или и вправду не видел. Виктор не стал прогонять всю программу целиком — только отдельные и особенно значимые элементы. Тренер подозвал его в середине и заставил повторить все прыжки. Недавний инцидент не должен повториться. Оставшись на короткое время один, — ушёл выступать первый участник, — Виктор присел с наушниками у выхода. Он не смотрел на лёд — не собирался сбиваться с настроя. На соседнюю лавку присел Юри, тоже с «капельками», провода от которых потерялись в складках олимпийки. Виктор осторожно тронул его за плечо и протянул мобильный. В заметках он набрал давно интересующий его вопрос: «Кацуки-сан, скажите, что вы слушаете перед прокатом?» Уж явно не собственную программу. Юри забрал телефон, и пальцы пробежались по сенсорной клавиатуре. Набрал: «Ничего, Виктор. Только собственные мысли». Тот кивнул. Чужие слова, даже если это строки из песни, сбивали с толку. Это было похоже на Кацуки — самому придумать, поставить, сыграть. Жаль, что Виктор стал поступать так же слишком поздно. Но зато в этот раз он откатает именно так. Виктор скинул куртку и под поражёнными взглядами Кацуки и других спортсменов ушёл к арене. Удивиться было чему: вопреки пожеланиям федерации видеть мужчин в сдержанных и формальных костюмах, Виктор отобрал эскиз своего наряда на стадии планирования. На градиент нашили неисчислимое количество украшений — в основном страз, конечно. И одну, большую, — справа посередине (несмотря на то, что они ужасно кололись). Яков поморщился; ему тоже костюм показался слишком вычурным, даже жеманным. — Готов? — спросил он с напряжением в голосе. Виктор пожал плечами. Даже если и нет, то что изменится? — Не манерничай. Да, нет? — Сейчас прокачусь и узнаю, — хохотнул Виктор. — Хохмишь — значит в норме. Катись давай, юморист. — Яков сжал предплечье. — Показывай, чего хотел, и поехали отсюда. В «Юбилейном» у меня так не попляшешь. Виктор выехал к центру и замер, прикрыв глаза. Он больше всех надеялся, что программа действительно приведёт его к тому пути, который был ему нужен. Туда, где будет место именно для него. Несколько голосов крикнули на русском слова поддержки. Виктор, дождавшись музыки, заскользил по вызубренному сценарию. Мужской вокал на английском лился из динамиков, и Виктор набирал скорость по мере нарастания громкости. На самой высокой ноте, перед короткой паузой, он хотел было зажмуриться — интуитивно, — тем не менее сдержался. Несмотря на панику, внутренне поджался и — прыгнул. Сразу каскад: четверной сальхов — ойлер — тройной тулуп. Публика зааплодировала раньше, чем он коснулся в третий раз льда. И, выезжая, Виктор расправил плечи и вдохнул. Наконец-то. Чёрт побери, наконец-то он в строю! Он поймал тот поток, идущий от поверхности к небесам, незримый и невидимый, но ощущаемый всеми присутствующими. Тот, от которого кожа покрывается мурашками, и по ней проходятся маленькие электрические разряды. Который поднимал фигуристов в воздух и позволял творить невозможное. Сейчас он им управлял. Перед четверным лутцем колени попытались согнуться, и Виктору стоило больших трудов их удержать, но скорость сама несла его вперёд. Он взлетел — и тотчас услышал радостное французское ругательство. И если это был не Крис с трибун — Виктор съест шляпу своего тренера вместе с бейджем. Чистейший лутц — выкуси, родной! Дорожки и вращения сами вели его — он только следовал. И, держа в уме чужой образ, из кораблика поднялся в акселе — ровном и чистом, как свеча. И тут же добавил сальхов. Спонтанно, случайно. Он не планировал тут каскад — и, перепугавшись, едва не завалился набок, но удержался. Касания не произошло, и Виктор расслабился. Его несло — и будь что будет. Виктор следовал мечте и зову сердца — пусть программа приведёт его к цели. Он прижимал к груди руки, пытаясь ухватить незримое, и распахивал навстречу неизвестному. Пусть кто хочет — обнимет, а если нет — оттолкнёт. И, прыгая вновь и вновь, кружась во вращениях и прогибаясь в либеле, Виктор поймал себя на том, что улыбается. Ему это нравилось. Он обожал лететь на коньках так, как считал нужным, сверкая в огнях прожекторов. И ловить холодный ветер лицом и кончиками пальцев. Разве это можно у него отнять? Хоть у кого-то? А если нет, то он навсегда будет фигуристом. Даже если сейчас не займёт никакого места — ничто не сможет помешать ему жарко любить катание. Всё слилось перед глазами в одно смазанное бело-синее пятно, а в ушах раздавался грохот стадиона. Виктор попал в забвение, забыв, где он, и гудящая публика за бортиком нисколько не мешала. Они что-то кричали в ответ на элементы: может, радостно, а может, и огорчённо. Виктора это не волновало — он предвосхищал их реакцию, зная заранее. «Если я для чего-то и катаюсь, то вот для этого. Ради этих моментов единства льда, лезвий коньков, музыки и меня. Когда мы все — одно целое. И ничего кроме», — понял он вдруг с кристальной ясностью. И — чистой воды хулиганство! — поднял руки в четверном тулупе. И прикончил четверным флипом, закрывая первую половину. Чтобы вновь безумствовать во второй. А когда последние звуки скрипки стихли, он замер и склонился: обессиленный, выплеснувший всё, что было в душе, но не опустошённый. Просто открыв себя чему-то ещё, новому. Разгорячённый лоб холодила искусственная поверхность арены, а вокруг разлетались волосы, выбившиеся под конец программы из резинки. «Возьму призовое место — обрежу к чёрту!» — загадал Виктор. И, подняв голову, обомлел. Перед ним бушевало море. Разноцветное, трепещущее флагами море. Пришлось собраться с остатками выдержки и поклониться в ответ. Наверное, он улыбался как полный идиот. Но, раз публике понравилось, он смеет на что-то надеяться. Вытерпев положенное время в КиК, он сжал кулаки. На табло зажглись цифры. — Флип, лутц, сальхов, тулуп — четыре чистейших четверных, — забормотал под нос Яков. — И этот полудурок мне голову морочил хореографией. Четыре четверных. В одной программе. Я тебя когда-нибудь придушу, Никифоров. Виктор не расслышал. Он пытался осознать. — Ещё раз, сколько у меня баллов? — Двести двадцать. — И я могу претендовать на первое место? — Пока да. Всё зависит от оценок следующей четвёрки. — Правда-правда? Якову надоел поток вопросов: он сграбастал его за плечи и встряхнул, чтобы привести в чувство. Сильно. Из громкоговорителя послышалось: «Viktor Nikiforov, representing Russia...». Усталый мозг Виктора уловил слова про произвольную программу и максимальное количество баллов в истории фигурного катания. — Ты рекорд поставил, идиот! — Значит, я буду кататься дальше? — обрадовался он. Яков махнул рукой, чего, мол, ему объяснять — сам дойдёт когда-нибудь. Виктор и дошёл — до трибун, завалившись на Милу с Крисом (провалившим короткую). Его задвинули назад, чтоб не мешал смотреть, и не тревожили, пока на льду не показался последний из выступающей группы. — Вы сговорились! — восхитился Крис. Крик изумления со стороны русского сектора выдернул Виктора из его мыслей. — О чём ты? — заинтересовался он, подаваясь вперёд. На лёд провожали воспитанника Челестино. — Если ты попробуешь меня убедить, что парные программы — это случайность, я тебе не поверю. Виктор бы и сам подумал так же, если бы не знал: он не говорил Кацуки ни слова о будущей программе. Ни о теме, ни о костюме, ни о музыке. Но Юри стоял перед всеми в похожем тёмно-синем пиджаке, с открытой спиной и распускающимся цветком на ней. Строка на экране сообщала, что музыка называется «Путь во мгле». Виктор поймал его внимательный тёмный взгляд и содрогнулся. Похоже, сегодня именно он нарушил все границы и условности, став тем, кто задаёт темп Чемпионату. Стоило бы испугаться ответственности, свалившейся ему на плечи, но Виктор уселся ровнее и победно оглянулся на соперников. Сам Кацуки Юри принял его вызов. И ему очень хотелось на него ответить.***
Виктор подходил к пьедесталу третьим, а совершал круг почёта следом за Гуанхонгом и Кацуки. Милка всё же накинула тот дурацкий флаг, и Виктор в нём напоминал ребёнка, запутавшегося в одеяле. А Юри слегка придерживал на плечах собственный и смотрел на китайское полотно, развевающееся посередине. И, несмотря на серебро, казался больше позабавленным, чем огорчённым. Таким смешным, особенно после того как Гуанхонг вдруг принялся ему кланяться и уступать дорогу. Когда они строили рожицы на камеру втроём, то едва не упали с постамента. И, ухватившись друг за друга, Виктор с некоторым замешательством понял, что перерос Юри. Ненамного, чуть-чуть. Но он был выше, упираясь носом в чужие брови. А Кацуки, дёрнув его за ворот вниз, упёрся лбом в его и рассмеялся: — Поздравляю, Виктор! — И посмотрел на него с такой гордостью, что Виктор боялся моргнуть. Если он хоть сколько-нибудь понимает в людях, то Юри им... восхищался?! Открыто и честно, словно Витина медаль — это и его заслуга тоже. — На Мирах постараемся отыграть серебро с золотом назад, хорошо? Виктор задержал дыхание, боясь моргнуть, но заставил себя кивнуть. Если его просит Юри — он способен на всё! Кубок Гран-при отошёл Китайской федерации. Пожимая руку победителю и обнимаясь на вручении наград, Виктор украдкой следил за Юри и пытался найти в нём хоть какие-то негативные эмоции. Он бы не удивился, обнаружив у экс-чемпиона лёгкую снисходительность ко вчерашним подросткам или скрываемое недовольство. Однако не мог. Юри был по-настоящему горд за него и ничуть не беспокоился о собственном втором месте. Виктор мог бы и обидеться в такой ситуации, будь на месте Юри кто-то другой. После церемонии, пробившись через толпу, он пристроился хвостиком к Кацуки. — Конечно, мне обидно. — Юри пожал плечами. — Но впереди ещё Четыре континента. Я сумею вернуть титул. А вот ты не расслабляйся. Виктор покивал. Ещё бы, скатиться вниз после первой мало-мальски достойной ступени будет неимоверно глупо.***
Но с банкета они сбежали. Удрали почти сразу после начала, бессердечно подставив Гуанхонга, заставив его отдуваться за всех медалистов. Опрокинув для храбрости пару бокалов с шампанским и показав тайными знаками тренерам, куда направляются. И если Яков погрозил кулаком, то Челестино только приподнял брови в изумлении. Выходя за ворота отеля, Кацуки вдруг подметил: — Теперь моя очередь устроить экскурсию? И подмигнул. Виктор от души согласился, и он, взяв его за руку, утянул в сторону самых освещённых улиц. В одном из баров их узнали и почти насильно всучили выпивку за счёт заведения. Под светлое пиво культурный обмен потёк быстрее — Виктор узнал, что напиваться в одном баре не принято, а Юри познакомился с понятием «халява». Устроившись в зале-кабинете с негромкой музыкой (Виктор опознал исполнителя), Юри вытянулся и сбросил тесный пиджак. И даже таким, раскрасневшимся от духоты и растрёпанным, он больше походил на фарфоровую статуэтку, чем на живого человека. Виктор бросил попытки усесться на японский манер и скрестил ноги. Уже ставший традиционным вопрос о подарке вызвал горькую усмешку. Юри смог придумать сходу лишь банальные варианты, которые привели бы в восторг его самого, но никак не Виктора, и ему пришлось брать дело в свои руки. Он предложил: — Давай так. Отвечаешь мне на три вопроса, и это будет моим подарком. — «Правда или действие?» — Мелькнуло понимание на лице Юри. Виктор поморщился, тем не менее кивнул. — В общих чертах. Юри отставил бокал и откинулся на спинку. При этом принял настолько серьёзный вид, словно готовился признаваться в совершении особо тяжкого преступления. — Вперёд. Виктор недолго раздумывал: — Вы будете со мной встречаться? — Юри поперхнулся и, откашлявшись, сказал: — Нет. — Почему нет? — «То есть почему „до сих пор“?» Юри покусал губы, собираясь с ответом. — Не ищи причину в... — Он засомневался и попробовал по-другому: — Дело не в физической привлекательности или возрасте. — Виктор не сдержался и перебил его: — А вы считаете меня привлекательным? — И просиял, наблюдая, как у Кацуки покраснели щёки. Дождавшись мучительного кивка, он спросил снова: — Тогда что мне сделать, чтобы я стал для вас ближе? — Ничего, на самом деле. И это уже четвёртый вопрос. — Юри отвернулся, переводя взгляд на рекламную вывеску, всем видом показывая, что не хочет продолжать тему. Виктор поморщился. Он подступался уже не в первый раз и хотел знать хотя бы причину неудач. Ведь так он бы смог её разрешить. А если нет, и Юри Кацуки не нравятся блондины... или русские и фигуристы, либо русские фигуристы, что ещё хуже, то Виктору пришлось бы смириться с поражением на этом поприще. Но даже так ему бы едва ли удалось. Он прокрутил в руках высокий бокал и прижал его к разгорячённой щеке, а затем присмотрелся к стеклу. На запотевшем боку остался отпечаток. «Вот и на мне сохранились чужие отпечатки: фигурки, Якова, катания Кацуки, любви к нему, если это и вправду она. А на ком имеются мои?» Он услышал оробевший голос Юри: — А эта твоя программа... произвольная. Виктор удержался от того, чтобы закатить глаза. «Мы два спортивных фанатика, — посмеялся он про себя и поклялся: — Если когда-нибудь женюсь, то сделаю предложение на катке». — Да? — Она... — Кацуки набрал в грудь воздуха и выдал на одном дыхании: — Ты дашь мне поставить её как показательную? Лёд в бокалах треснул, и Виктор сморгнул, уточнив: — Вы хотите себе мою программу? — Нет! — Юри лихорадочно замахал руками. — В смысле, я бы хотел её повторить, но без твоего разрешения получится, что я её украл. «Во всём мире фигуристы повторяют друг за другом элементы и программы, но только вы способны решить, что так поступать некрасиво». — Тогда пойдёмте на каток! — Сейчас? — Они оглянулись на часы над входом. Стрелки показывали четверть двенадцатого. — Стадион уже давно закрыт, — осторожно заметил Юри. Виктор смерил его скептическим взглядом: — Будто вас не пропустят на лёд. — «Ну да, как же!» Юри нахмурился, однако Виктор был неумолим. «Кацуки сбежит сразу после окончания соревнований, и ищи его потом по всему свету — причём буквально. Но главное — не пережать, а то испарится прямо сейчас». Спустя ещё немного уговоров, Юри сдался. — Только зайдём в отель: не хватало ещё кататься в галстуке. Виктор с сожалением осмотрел строгую рубашку и брюки со стрелочками. Но от галстука действительно следовало избавиться как можно быстрее. Хоть немедля, ножницами. Виктор слышал, что в Голландии существует обычай в праздник обрезать офисным клеркам галстуки, если те забывали принарядиться к празднику. И, следуя причудливому ряду ассоциаций, припомнил одно своё обещание. — А круглосуточные парикмахерские в округе вы знаете?***
Злой и уставший, Виктор уселся прямо на лёд, плюнув на приличия. Если поначалу он думал, что Юри хватит один-два раза показать, то он ошибся. После пятого полного проката Виктор запыхался. На десятом взмолился о пощаде. Его приподняли за подмышки и отбуксировали к трибунам. — Прости, совсем я тебя измучил. — Юри размял ему плечи, погладил по волосам, с жалостью вспоминая былую причёску. Короткие пряди защекотали шею. Виктор с довольным стоном разогнулся. — За эту ночь вы будете мне должны, Кацуки-сан. — Всё, что хочешь, — хохотнул Юри, падая рядом. В его спортивной сумке нашлась бутылка с водой, и он разделил её по-братски с нежданным наставником. — Всё? — кокетливо уточнил Виктор. Юри бросил в него полотенцем. — Понял-понял. А если мне отобрать вашу показательную? — Бери, — слишком легко согласился Юри. Виктор глянул на него с подозрением. — «Но ты пожелаешь умереть уже на второй минуте» — вы это хотели добавить? — Юри прыснул. Значит, Виктор попал в яблочко. Он скривился и, раскачиваясь на месте, трагическим фальцетом пропел: — Куда податься бедному актёру, если все программы расхватали? — Взять другую роль? — предположил Юри. Виктор оглянулся на него. — Если всё занято, то нужна или новая роль, или смена театра, разве не логично? Действительно. У Виктора в мозгу щёлкнуло. Звёзды сошлись, и парад планет выстроился в ряд. — Я хочу вашу программу, — крикнул он. Юри удивился: — Разве не ты сказал, что она слишком тяжёлая для тебя? — Не эту! — Он помотал головой. Если бы раньше от резкого движения вокруг раскрылся веер волос, то теперь оно далось легко и свободно. Как и решение. — Другую. — Другую? — Кацуки сжался, почувствовав себя неуютно. — Но у меня все выступления рассчитаны на выносливость и тебе не подойдут. На языке Виктора крутилось: «Ты вовсе не должен соглашаться. У тебя сильные выступления, но тебе не приходилось ставить кому-то ещё хореографию, так что я пойму, если ты не захочешь. И всё же». Виктор не знал, каким образом ему дать понять, что именно он чувствует, насколько сильно загорелся желанием. Потому он просто подскочил на месте и склонился в поклоне, едва не столкнув их вещи на плитку. — Кацуки-сан, поставьте мне программу!***
Плисецкий в тот же момент понял, что зря появился на стадионе с самого утра. И вообще, почувствовал себя лишним в помещении, городе, стране — чёрт побери эту Японию и юношескую серию Гран-При, проходившую совместно со взрослой. Японец поперхнулся. Кажется, Юра был не одинок в своих мыслях. — Я уже восемь лет слежу за вашими выступлениями. Вы поражаете меня раз за разом, — чуть ли не кричали с противоположного конца катка. Юра швырнул куртку на перекладины и принялся разогреваться. «Если эти двое думают, что он отменит тренировку из-за их воркования, то обойдутся. Вот ещё!» Но при всём непонимании Викторова увлечения, Юра не мог не отметить прогресса — тот, в запале, вёл разговор на японском. Неплохое достижение. А уж то, что в такой момент он не запинался и не заикался, — ещё большее. — Но... Почему я? — Потому что только от ваших прокатов у меня разрывается сердце и трепещет душа. От вашего «Порыва» я ходил вдохновлённый весь сезон, а когда смотрел «Тревогу», расплакался навзрыд. Я не знаю, как, чем и для чего, но вы создаёте нечто, отзывающееся во мне с ещё большей силой. Итак, Кацуки-сан? Донёсся испуганный вздох. Через несколько томительных секунд Юри спросил: — Как к этому отнесётся твой нынешний тренер? Юрка был почти готов простить Никифорову его ночные бдения над японскими дорамами в оригинальной озвучке ради такого момента. И даже его страстные объятия с учебником японского во время перерыва между тренировками, из-за чего Юра не по своей воле и приобщился к этому идиотскому языку. Юра перегнулся и выкрикнул из-за бортика: — Фельцман говорит, что чем раньше щенок свалит к ненаглядному япошке, тем целее будут нервы остальной русской сборной. Никифоров залился румянцем. Они переглянулись с Кацуки и стали сворачиваться. Собрав манатки, Юри сбежал первым. Проходя мимо, Виктор погрозил кулаком. К полудню проспались и другие желающие повторить показательные. Девушки примчались к Никифорову и засыпали вопросами о том, куда тот подевал свои прекрасные локоны. Виктор вдохновлённо врал о взрослении и новом этапе своей жизни, в котором им не место. Когда он вернулся к сборной, Юрка насвистел: «Со своей красотой он пиздит на весь каток, что не голубой». Жаль, никто из русских его не услышал: Яков устраивал разнос Миле, а Виктор умчался к швейцарцу. Зато Кацуки, проходивший мимо, споткнулся на ровном месте. Юрка затянул шнурки и натянул напульсники. И всё же полюбопытствовал, стоило Виктору оторваться от друга. Должен же он знать, по какой причине Яков будет кричать на команду следующим летом. — Он согласился? Виктор уклонился от ответа. Но, переглянувшись с японцем, вдруг приобрёл плутоватый вид. И продолжил светиться как лампочка на двести ватт. Юрка покосился на него с подозрением: — Что ты такой довольный? Виктор заколебался, словно не был уверен, стоит ли Юре об этом знать. — Он не согласился, — признался Виктор. Прищурил глаза и добавил шёпотом: — Но он и не сказал мне «нет».