luv u

Мы хотим быть свободными. Теперь, когда ты бежишь по пустеющей и завывающей криками ветра аллее на подгибающихся от той самой пресловутой свободы коленках, понимаешь, что тебя душит нечто взрывающееся десятками ярких неописуемых чувств в своих грубых объятиях и связывает - медленно и качественно. - Минсок, мы почти... И слышишь расплывающийся неровной водной гладью знакомый до глухой боли в груди голос, который все равно обрывается где-то в таком же плывущем сознании и съедает обрывки фраз, предложений, слов. Это замкнутый круг, где ты становишься жертвой на раздачу - полумертвой захлебывающейся шавкой, за которой следуют ее собственные дерущие дрожащее тельце по ночам страхи. Страхи могут быть кем или чем угодно - потным запыхавшимся мужиком в форме с ничего не значащими погонами и дубинкой за поясом, кондитером в фартуке с зашкварной символикой их никому неизвестного бренда, обычным уставшим горожанином, еле плетущимся домой, чтобы помахать перед уродливыми и такими надоевшими лицами жены и ребенка по-идиотски маленьким количеством купюр. Над этим можно посмеяться, но только не им самим; да и вообще, какая тебе сейчас разница, если ржать можно над чем угодно, даже над этими постепенно стирающимися из сознания страхами. Минсок смеется сначала неуклюже, а потом этот хохот действует на нервы недовольно поморщившемуся Лу Ханю, который в очередной раз завернул в какой-то переулок. - Смотри, не потеряй по дороге деньги. Нам пришлось очень долго возиться с той чертовой кассой... Да и сейчас вообще не весело, когда за нами хвост, чего ты ржешь? - Просто... Мне так весело. Так хорошо, - усмехается Минсок и обгоняет Лу Ханя, звеня по дороге выпавшими монетками. Лу Хань только тяжело вздыхает и думает, что Минсок напоминает ему психа со стажем, когда он под кайфом. Только вот у него в кармане вместо остро заточенного ножа находится игла - намного тоньше и не так уж пугает, но в тысячи раз опасней. Когда ты теряешь баланс безвозвратно трясущегося тела, а звезды умирают вместе с их серебристым светом и волны перед глазами начинают пахнуть стухшей содовой, которая хранится в кладовке дома, ты чувствуешь мокрое прикосновение к своим губам и маленький пакетик в ладонях. Киваешь и расплываешься в глупой улыбке, не давая целовать себя дальше и с нетерпением рвешь упаковку. - Мы в последний раз крали. И это тоже последняя. Пообещай мне, пожалуйста, - Лу Хань мажет губами по лбу Минсока и достает из кармана зажигалку, чтобы поджечь на ложке уже любезно высыпанный героин. - Я обещаю, - Минсок скучающе кивает, и Лу Хань тяжело вздыхает, потому что ждал именно такой реакции. Безжизненной и такой неинтересной со стороны, что хотелось помереть со скуки на месте. Это больше не Минсок. Лу Хань всю жизнь будет винить себя за то, что позволил отчаявшемуся Минсоку уколоться. Он никогда не простит себя и будет чувствовать постепенно накапливающуюся внутри него тяжесть вины с каждым днем все сильнее, пока не сдохнет в каком-нибудь общественном месте от дикой ломки или передоза. Но передоз в его планы пока что не входит - уж слишком хочется жить ради того, чтобы потом чувствовать себя на высоте снова и снова, а лежать с впалыми щеками и побледневшей кожей где-нибудь далеко отсюда или прямо здесь как-то не хочется. И ты все же падаешь в этот притягательный омут вновь, встречая его с распростертыми объятиями, как старого знакомого. Растворяешься в его прикосновениях и уходишь в забытье, попадая на новую ветку замкнутого круга - путь заканчивается там же, где и начался. Потом все же отходишь и держишься за трясущиеся руки, запивая первую ломку вином и черт знает какой порцией анальгетиков. Это неописуемо больно, но ты терпишь - в последнюю очередь ради себя, в первую - ради него. И дико радуешься, когда понимаешь, что все это прошло, строишь новые планы на еще только-только собирающееся по частям в твоей неясной голове будущее, улыбаешься знакомым зависимым и говоришь, что это не так уж и сложно, когда ты сам прошел через подобный опыт. Но... Мы хотели быть свободными.