2049
все мы ищем что-то настоящее.
—бегущий по лезвию 2049
кейджи ничего не знает о человечности и не узнает никогда: его, как и всех тех, кого он должен убивать, собрали на заводе. без человека андроид и любой, в общем-то, компьютер беспомощен и пуст. все знания, как и эмоции, как и то, нравятся ему лабрадоры или сиамские кошки, наденет он с утра белую футболку или черную, съест тост с джемом или миску рамэна, прячутся внутри, они скрыты в коде, в последовательностях нулей и единиц. кейджи — продукт, удобный для использования, таким хорошо убивать: не надо марать руки и пачкаться кровью, сблевывать остатки морали в туалете после скользкого, мерзкого, пружинистого ощущения от чужого вырванного глаза, если его сжать в пальцах. репликантам не жаль. так должно быть, для этого он, кейджи, нужен. для этого ему не дали имени, ведь в нем всегда прячется душа, не менее правдивая, чем в глазах, у людей всегда есть имена, люди часами думают над тем, как назвать своего ребенка, определить этим его дальнейшую судьбу. он не верит в судьбу, лишь в алгоритмы и жесткую, как сталь, логику. ему дали лишь одну букву — кей — и бесполезные цифры. об этом однажды сказал куроо: тебе нужно имя. живое, настоящее. чтобы чувствовать себя таким и быть. он возразил: у меня уже есть, другого не надо. это может быть опасно — иллюзия всего человеческого губит андроидов одного за другим; лучше не думать о том, кем ты не станешь, не имея души. в конце концов, он лишь выполняет свою работу, для этого быть живым совсем не обязательно. нужна лишь расчетливость, быстрая реакция и острый ум — всем этим его щедро наградили во время сборки. — кей, кей. кейджи. — что, простите? — я могу называть тебя кейджи. если тебе нравится. — мне… нравится. даже если ему ничего не может нравиться так, как к этому привыкли люди. но кей — с этого момента кейджи — молчит. куроо не улыбается — скалится, но это совсем не выглядит опасным. так пытаются спастись загнанные в угол сворой собак дворовые коты, они шипят и светят острыми клыками напоследок, больше им защититься нечем. когда они встречаются в первый раз, идет дождь. в последние годы дождь идет постоянно, словно небо плачет и плачет по тому, во что превратилось человечество. он бесцельно бродит по улицам, промокший до нитки, в ботинках хлюпает. за стеной дождя видны лишь неоновые вывески, витрины и голограммы едва ли одетых тел, обещающие подарить счастье. поначалу и он на это надеялся; до тех пор, пока это не стало приносить больше боли, чем радости. у него тоже есть бестелесный, искусственный друг. может, это одна из причин, по которой кей не хочет возвращаться домой до позднего вечера. он замечает тяжелую сгорбленную фигуру вдалеке, на сломанной скамейке. человек (или не?) просто позволяет воде стекать ручьями, у него нет ни зонта, ни плаща — только черная борцовка с дыркой на боку. зашить ее почему-то никогда не хватает времени. он весь — тень, сгусток мрака в форме человеческого тела. теперь все такие, в светлое будущее больше никто не верит. ему хочется спросить: почему вы сидите здесь один? вам некуда пойти? но это не его дело, да и все равно. он не должен беспокоиться о других, его делали не для этого, и умрет он тоже явно не за мир и любовь. но кей садится рядом; скамейка трещит под его весом. это становится даже почти смешно, и он думает: ладно, пусть так. проходит минут сорок, прежде чем мужчина поворачивается и позволяет себе его осмотреть, замирает на несколько секунд на глазах, оглаживает скулы и губы — немного не по себе. дождь не заканчивается, как и почему-то жизнь, функционирование его слаженной системы, как угодно. где-то в животе раздается противный звук, как гвоздем по стеклу, точно не от голода, и кей смотрит на черного человека в ответ, пока тот не улыбается уголками губ, острыми, взрезающими лицо линиями запятых, обнажая белые зубы. на одной его щеке, под левым глазом, который не скрывает длинная слипшаяся челка, багрово-лиловый цветок кровоподтека. он мог бы раскрасить правую щеку точно так же, для симметрии, мог подарить целый букет цветов всему телу просто так. его руки не созданы для того, чтобы нести покой, только убивать и калечить, но кей тянется, и его пальцы, касаясь чужой кожи, дрожат. прикосновение нелепое и холодное — он никогда не трогал кого-то, если этого не требовало задание. — а я думал сначала хотя бы спросишь, как меня зовут. — мне все равно, — цепкие пальцы останавливают, не дают убрать руку обратно в карман куртки. он может вывернуться. просто не хочет. — куроо тетсуро. улыбка куроо тетсуро — человеческая — становится ярче, еще острее. кей вспоминает, как один из репликантов-бунтарей вонзил нож ему в поясницу по самую рукоятку, искусственные ткани и сосуды пришлось чинить и зашивать. белесый шрам на бледной коже совсем незаметен. человек бы после такого не выжил; иногда его радуют такие простые, как дважды два, истины, но это нисколько не добавляет ему превосходства. у куроо смуглая кожа, словно его любит солнце — что это такое здесь никто уже не помнит. оно скрыто за пеленой смога и дождевых туч, которые, наверное, не рассеются больше никогда, перекрывая все небо, оставляя задыхаться. люди похожи на беспомощных жуков в банке, на которой завинтили крышку до упора, и никакая наука в этом не поможет. под ними натекает целая лужа, можно запускать бумажные корабли. кей крутит в длинных пальцах салфетки, мнет и сгибает, пока куроо ест картошку фри или что-то, что должно быть на нее похоже. они почти не разговаривают; это не помощь другу или обязательство, одно лишь нежелание возвращаться домой, он убеждает себя в этом. у него самого ни зонта, ни плаща, но простуда не грозит, можно ходить по серым мокрым улицам сколько угодно. даже если смысла в этом никакого. и тогда куроо, весь в соусе и масле, забирает у него салфетку и снова заводит разговор об имени, которого у него нет. кей соглашается по привычке, да и имя ему выбирают красивое. осталось только понять — зачем. — ты человечнее, чем думаешь. кейджи не понимает, как можно быть человечным, если ты репликант. но куроо знает об этом и так, обычно их вычислить не так уж и сложно, хоть и нет никакой подсветки, как у старых роботов, или механического голоса с заломами. наука прогрессирует, как опухоль, заходит все дальше, придумывает новые изощренные методы, но едва ли кто-то от этого становится счастливее. кейджи не застал землю в другом, естественном состоянии, когда деревьев еще было больше, чем линий электропередач, и не ему скучать по прошлому. в том прошлом его бы не существовало в принципе. может, так было бы намного лучше. может, тогда люди не так сильно хотели убивать. неважно, друг друга или что-то, что сами создали. дома он неловко делится с бокуто, придя позже обычного: — у меня теперь есть имя. тебе понравится.