"Память Кирова" и Человек-гуманитарий (черновое название)

      Задорно побулькивают капельницы неведомыми растворами, тихо мигает загадочными огоньками аппаратура, изредка мимо, за пределами освещённого пространства, проносятся стремительные приземистые тени, сопровождаемые мерным цокотом металла о металл.       Чешутся неестественно быстро затягивающиеся шрамы.       В пору бы паниковать, пытаться уползти куда-нибудь, забавно подрагивая культяпками рук и подрыгивая огрызками ног, потрескивая медленно срастающимися рёбрами… Только смысл в том? Разве что Киру рассердить получится.       У меня, в принципе, если тот позабытый мульт не лжёт, и вариантов-то нет никаких особых: убьют или быстро, или медленно. Попробую соскочить с этого насеста — и помру уставшим.       Фатализм?       Всё может быть.       До меня не сразу дошло, что в освещённой зоне я уже не один.       Любопытно блестит вновь ставшими яркого янтарного цвета глазами Кира, бросает короткие взгляды на молодую девушку, пришедшую с ней. Невысокая блондинка, стройная, с приятными, мягкими чертами лица, с волосами, собранными в несложную причёску, с прядкой, выбившейся из неё и словно бы продолжающей нарочито неровную косую чёлку. Одета Туманница в странный гибрид военной формы и делового костюма: пиджак с полным набором пуговиц, а не с привычными двумя или тремя декоративными, кажется, называется кителем; белая не то блузка, не то рубашка, с воротником-стоечкой и чёрным, в тон костюму, галстуком-бабочкой; юбка строгого покроя, но с интригующим разрезом такой высоты, что, кажется, одно неаккуратное движение, и станет совершенно точно известно, что же предпочитает носить блондинка — колготы или чулки; и завершают всю эту радость туфли на низком каблуке.       Веет от неё изяществом и лёгким весельем.       И властью.       — Моё почтение, сударыни, — попытался кивнуть со всем уважением. — Прошу меня простить, задумался.       — О чём же? — голос у блондинки ей под стать: мягкий, обволакивающе-бархатистый, с едва различимыми, но оттого не менее физически ощутимыми стальными нотками.       — О многом, миледи. О моём статусе здесь, например. Или о том, как скоро буду утилизирован. Или о смысле жизни…       — Вот как? — идеально ровная бровка блондинки чуть-чуть изогнулась. — И в чём же он, смысл жизни, кроется?       Я пожал плечами:       — Сорок два.       — Сорок два? Зачем и почему?       Я позволил себе немного улыбнуться — ровно настолько, чтобы кое-как зажившие губы вновь не лопнули, да и обломки зубов чтобы на нервы девушкам не действовали:       — Один очень умный, но непонятый многими человек однажды поведал притчу о людях, создавших очень-очень-очень умную машину, и задавших ей ровно один вопрос. И вопрос звучал так: «В чём смысл жизни, смерти, Вселенной и всего такого?» И машина долго думала, думала столько времени, что сменилось не одно поколение людей, и от задавших вопрос не осталось и грамма плоти на костях, и ответила их далёким-далёким потомкам: «Сорок два». И они тоже спросили: «Зачем и почему — сорок два?»…       Кира тряхнула головой и болезненно поморщилась, а блондинка, внимательнейшим образом слушавшая меня, с нескрываемым интересом спросила:       — И что им ответила та машина?       — Не знаю, — признался я. — Ту книгу у меня спёрли в трамвае, пока я задремал в ожидании конечной остановки, а потом стало уже не до неё.       — И нет предположений, что бы, как ты выразился, «поведал» тот человек, создавший притчу?       — Ни малейших. Скорее всего, ответ был бы столь же абсурдным и алогичным, как и вся наша жизнь.       Блондинка, кажется, основательно зависла. Наморщила высокий лоб, прикрыла глаза, даже, кажется, качнулась пару раз. И с болезненным вздохом нахмурилась, а Кира бросила на неё, если я правильно разбираюсь в мимике, поправка, искусственно-разумной женской мимике, торжествующий взгляд, в духе: «Ну я же говорила!» или чего-то навроде того.       — Человек Валера, ты невозможен, — поморщившись, девушка изучающе уставилась на меня.       — Вселенная вообще штука невозможная, — ответил я. — Ведь всего несколько десятков часов назад я и не знал, что смогу вот так вот, лицом к лицу, разговаривать с представителями иного разума, выглядящими как совершенные в своей привлекательности и красоте девушки, и являющимися при этом воплощениями не менее совершенных высокотехнологичных автономных боевых конгломератов, почему-то принявших облик кораблей времён Второй Мировой войны.       — Кстати, — продолжил я, втихаря радуясь, что глотка пока не спешит пересыхать, да и разноцветные мухи не торопятся вновь закружиться перед глазами. — Мы, к сожалению, не представлены друг другу. Вы меня, конечно, знаете, но этикет обязывает представиться: Валера, человек, — я пошевелил уцелевшими пеньками пальцев. — Относительно человек, наверно.       — Флагман Северного Туманного флота, линкор «Архангельск», — кивнула блондинка. — «Память Кирова» ты уже знаешь.       — Могу ли узнать, чем мог заинтересовать руководителя целого флота?       Великолепная блондинка немного наклонила голову к плечу, совсем так же, как недавно сделала это Кира:       — Человек, появившийся в пустынном квадрате контролируемой нами территории, сам по себе уже интересен. Сумевший выжить после протяжки под корпусом крейсера в кавитационном пузыре, базирующемся на поле изменённой направленной гравитации — интересен вдвойне. Плюс некоторые противоречивые детали, не вписывающиеся в рамки предельно допустимых отклонений.       Очень сильно захотелось почесать в затылке, да вот затык: почти нечем — да и мягкие ремни удерживают довольно плотно. Осталось только вздохнуть и с самым честным выражением лица спросить флагмана:       — Могу поинтересоваться насчёт деталей?       Девушки переглянулись, и, готов поклясться последним целым пальцем, беззвучно перекинулись далеко не одной парой фраз.       — Твой аппарат для связи, аналогичный устаревшим людским моделям.       Я сначала порадовался, что смарт выжил, и только потом уже сообразил, что у меня там немаленькая коллекция собрана всевозможных милых леди, с преобладанием минимума одежды и украшений. Ж-ж-жесть… Вот по-любому же искусственный интеллект без проблем обошёл пусть и рутированный, обвешанный парой защитных локеров андроид…       Выводы на основании того, что можно найти на моём смартфоне, печальны. Нарекут извращенцем да и утилизируют от греха подальше…       — Что с ним не так? — я всё же нашёл в себе силы поинтересоваться причинами, вызвавшими интерес девушек.       — Если скажу — всё, это будет далеко не самый исчерпывающий ответ, — сказала флагман. — Элементная база, штамповка деталей и крайне неэффективные энергетические элементы; операционная система, базирующаяся на бинарной логике; множество приложений и компонентов, созданных организациями и личностями, о которых в сетях людей отсутствуют упоминания; рабочие частоты аппарата, никогда не использовавшиеся ни людьми, ни нашими системами; совершенно оригинальные внешние носители информации, чрезвычайно низкого объёма и скорости быстродействия; разделение оперативного рабочего пространства операционной системы и аппаратного окружения на постоянную и временную память; однозначные следы поточной заводской штамповки. Далее?       Я кивнул, будучи несколько сбитым с толку обширным списком почему-то ставших противоречивыми деталей.       — Маркировка уцелевшей одежды — такие торговые дома, фабрики и компании людям неизвестны. Хронометр относительно свежей сборки, на механике и кварце, с маркировкой производителя, отсутствующего в базах данных. Нам известно, что механико-кварцевые хронометры для людей имеют значение статусных вещей, показывающих уровень благосостояния и власти, что в отношении тебя, человек Валера, полностью опровергается качеством вещей, найденных в месте твоего обнаружения и снятых с тебя, а так же крайне примитивным, неэффективным стоматологическим протезированием.       — А зубы-то при чём? — обиделся я. — Я два года вкалывал круче негра на плантациях, в две смены без выходных и праздников, чтобы избавиться от, признаю, запущенного кариеса и поставить качественные, самые современные имплантаты!       — Современные? — вот не увидел бы сам, никогда бы не поверил, что одна и та же бровь может выражать просто широчайший спектр эмоций, в данном случае — ядрёный скепсис. — Даже если брать за достоверный, неопровержимый факт среднее от даты установки базового программного обеспечения на твой аппарат связи и маркировки элементов устройства, то это, даже округлённо, получается две тысячи четырнадцатый — две тысячи восемнадцатый года по людскому времяисчислению. То есть, к этому моменту уже три десятка лет, как повсеместно используется регенеративная неинвазивная стоматология и сочетающее зубное выращивание.       Флагман склонила голову к другому плечу:       — Вывод?       Переварив сказанное внезапно очень просвещённой в делах людей Туманницей, я сказал первое, что пришло на ум:       — Тут только один вывод, хотя и звучит он несколько фантастично и неправдоподобно: я не из этого мира. И засланцем злобных человеков быть не могу.       — Обосновать подобную уверенность сможешь?       Я пожал плечами:       — Вы, сударыня, очень подробно расписали аномалии, прибывшие со мной. Даже такому прожжёному гуманитарию, как я, понятно, что это просто нерентабельно и бессмысленно для любой разведки, массонов, иллюминатов и прочих полумифических организаций — создавать масштабное и, как вы заметили, неэффективное и морально устаревшее производство, задействовать многие тысячи и тысячи людей — и всё только для того, чтобы снабдить меня аутентичными артефактами, которые бы прямо говорили о моей чуждости местным реалиям. Отсюда вывод: здесь я на птичьих правах.       Кира заинтересованно шагнула ближе ко мне:       — «На птичьих правах» — это?..       — Для местных я никто и звать никак. Документы вряд ли уцелели, а если и уцелели, то сомневаюсь, что здесь в ходу идентичные. А значит, даже если каким-то чудом доберусь до берега и обращусь за помощью, ждут меня не распростёртые объятия психологов и та самая помощь, а долгое и упорное сидение в застенках у спецслужб, с околонулевой вероятностью когда-нибудь оказаться на свободе. Поэтому, флагман, — я посмотрел в глаза блондинке, — если вас не затруднит, то я хотел бы узнать свой статус здесь.       Светловолосая переплела пальцы в замок, совсем по-человечески потянулась… и, совершенно внезапно для меня, не менее человечно улыбнулась:       — У нас нет военнопленных, человек Валера, директивы Адмиралтейского Кода не предусматривают такого статуса. Но они же однозначно утверждают, что, пока морская блокада действует, цитирую: «Вышедший в море исчезнет в Тумане».       — Я и так в Тумане, — мотнул я головой. — Можно сказать, по самое небалуйся в нём. Тут и при всём желании туманнистее не заберёшься — дальше некуда. А учитывая, что для тех, на берегу, я и не появлялся, то формулировка «исчезнет» и вовсе теряет смысл, ибо в Тумане я, как раз-таки, и нашёлся.       Флагман вновь болезненно помощилась, а Киру и вовсе покачнуло.       — Ты невозможен, — устало отвернулась от меня персонификация «Архангельска». Бросила через плечо: — Утилизировать тебя никто не будет. Но и на материк попасть не надейся. Останешься пока что здесь, «Память Ки…», — ровный, какой-то до жути безэмоциональный голос «Архангельска» дрогнул, — Кира… Кира за тобой присмотрит.       Флагман Северного Туманного флота вдруг остановилась, повернулась на месте — плавно, через плечо, — и, бросив короткий взгляд на идеальные ноготки левой руки, посмотрела на меня:       — Ты, человек Валера, смог дать короткий идентификатор Кире. Сможешь создать аналогичный для меня?       Я покосился на Киру и девушка, как ни странно, с едва заметным одобрением кивнула.       — «Архангельск», значит… Если мне память не изменяет, старое название этого линкора было «Royal Sovereign»… Сразу два варианта в голову приходят: Анжела и Рая. Но первое настолько отдаёт ванилью и гламуром, что предлагать такой, как ты сказала, короткий идентификатор — это, по меньшей мере, означает высказать полное неуважение. Рая… Симпатично звучит, но не соотносится с флагманом, скорее, так бы можно было назвать какой-нибудь вспомогательный корабль. Вот Кира, например. Говоришь «Кир-ра», и в звуке так и слышится: «И р-р-раз! И два!» и звучное, многоголосое «Ур-р-ра!», и звон металла, и шипение искр, и рокот шестерёнок… И сразу понятно — имя это может носить только та, кто творит, созидает, хранит.       Я всмотрелся в откровенно подзависшую мимику флагмана и, с трудом сглотнув ставшую вдруг горькой и вязкой слюну, продолжил:       — А вы, сударыня… Соверейн… Соверен… — я покатал слово на языке, вычленяя из него созвучия, ассоциации. — Со-ве-рэн… Ирэн?.. Ира?.. Мило, но тоже не то. Архангельск… Ангел… Гелла…       И пришло озарение:       — Вам, милая флагман, определённо подходит имя Анхелла. Звучное, в меру жёсткое, и при том — приятное. Если позволите, буду обращаться к вам именно так.       Ментальная модель линкора задумчиво посмотрела на явно сбитую с толку моими ассоциативными цепочками Киру, потом перевела взгляд на меня.       — Анхелла… — и имя, произнесённое её голосом, словно налилось жизнью и силой. Девушка кивнула и улыбнулась: — Принято, человек Валера. Благодарю.       Ответить я ей ничего не успел.       Сверху, за областью света, послышался шорох, короткое ойканье, и вниз рухнула смазанная тень. Показалось, что падала она вниз головой, и даже успел зажмуриться, рефлекторно защищая глаза от брызг крови и ошмётков плоти и раздробленных костей… Но — ни влажного удара, ни треска сминаемых костей не услышал.       Открыв глаза, увидел перед собой молодую девушку, измазанную в чём-то тёмном, тускло поблескивающем, как машинное масло. Стройная, почти на голову выше флагмана, с зеленовато-серыми в бледном освещении помещения волосами, собранными в хвост; одета в короткие шорты, подпоясанные широким поясом, майку и жилет.       Новенькая, сморщившись, потёрла испачканные ладони друг о друга, недовольно бросила опешившей Кире:       — У твоих ботов-уборщиков явно выпала из алгоритмов перемещения часть схемы ангара. На верхних фермах остатки технической жидкости и смазки из раздавленной канистры в несколько слоёв.       Девушка обернулась вокруг оси:       — Флагман, — кивнула блондинке. И с самым непосредственным видом уставилась на меня: — Так вот ты какой, человек Валера… Я — ментальная модель лёгкого крейсера Северного Туманного флота «Ворошилов». Ты можешь и мне дать имя? По-жа-луй-ста?       И готов поклясться лысиной Бодуэна де Куртенэ, что на миг я отчётливо увидел, как подёргиваются в нервном тике веки и у Киры, и у Анхеллы.       Правые.       Синхронно.