Послушный мальчик?

- Опять только ты? - Опять только я. Лицо у Павла Алексеевича было каким-то… грустным. Сережа заметил это еще на первом уроке, когда в такую рань приперся на русский. Понедельник в принципе был единственным днем, в который Матвиенко с самого утра был готов рвать задницу и идти в школу на первый урок несмотря на усталость и недосыпание. А все ради того, чтобы опоздать на пару минут и привлечь к себе не только внимание полуживого класса, но и внимание Павла Алексеевича. Правда чаще всего Сережу одаривала змеиная улыбка с чуть выпирающими из ряда ровных белых зубов клыками и насмешливая шутка с последующим наказанием в виде уборки класса, но в этот понедельник такого не случилось. Стоило Сереже опоздать, на него уставились два блеклых карих глаза, и Добровольский головой мотнул в сторону парт, не проронив ни слова не по теме. Его сжимающие мел пальцы вновь заплясали по доске, вычерчивая задание на весь оставшийся урок, а Сережа только молча проследовал к своему месту. Сегодня его не ждали после уроков на уборку, потому что он не был наказан. Но вопреки всему, Сережа пришел, наказывая себя самостоятельно. - Трудяга ты, Матвиенко, - усмехнулся Павел Алексеевич, положив руку на свою тонкую шею и потянувшись. Его стол никогда не пустовал, на нем лежала кипа бумаг и тетрадей для проверки. А Сережа, не только как главный хулиган класса, опаздывающий на каждый урок русского и литературы, но и стабильный уборщик, время от времени помогал Добровольскому разбирать ошибки у каких-нибудь второклашек. Ничего сложного – алфавит через «а», багряный через «а» и с одной «н», этого хватало, чтобы хоть как-то помочь Павлу. А Сережа очень хотел помочь… В очередной раз он взял швабру и ведро, направляясь к туалетам. В класс он вернулся уже с водой и, не дожидаясь звонка на урок, потому что в коридорах все еще ходили ученики, начал уборку. Обычно свою работу Сережа старался растягивать как мог и каждый раз пытался убедить себя в том, что делает он это исключительно из-за любви к чистоте и порядку, а худощавый учитель, у которого уже щеки впали от того, что он всю задницу отсиживает на работе, совершенно ни к чему не причастен. Сережа надеялся потому, что не хотел признавать обратное. Будь он каким-то другим, каким-то ненормальным, ему бы было стыдно в очередной раз назвать Арсения пидорасом. Ему было бы стыдно за все те свои громкие слова, когда Сережа объявлял о своей железной гетеросексуальности. Ну и все в таком духе. А тем временем старательная морщинка между тонких бровей Павла Алексеевича и его чуть подрагивающие ресницы, борющиеся с желанием сомкнуться от усталости, заставили Матвиенко встать посреди класса со шваброй в руках и замереть. История повторяется. Сережа ненавидел себя за это. - У меня что-то на лице? – Добровольский улыбнулся, выпуская из рук ручку. Кажется, он был рад недолгому отдыху. – Если у тебя есть какие-то дела – иди, держать не буду. К тому же ты пришел по собственному желанию. Только ведро со шваброй убери на место… - Да нет, я просто, - Матвиенко подавился, прижимая швабру еще ближе к себе и размышляя о том, как ему все же не повезло со скудоумием, - тупой немного… - Прекрасный пример самоистязания, - еще более устало улыбнулся Павел Алексеевич, вытягивая руки к потолку. Светло-бирюзовая рубашка на нем натянулась, обтягивая донельзя худощавое тело и почти болезненно выпирающие ребра. Но Сережа смотрел, не отрываясь. Может быть, у него был фетиш, а может быть сыграл закон по типу «если любишь, то начинаешь любить абсолютно все недостатки», но он чувствовал себя рыбиной в маленьком аквариуме, в котором только и остается, что бездумно плавать по кругу. Не желая признавать свою привязанность, он мог просто плыть вперед не понимая, что это бесконечная цепочка. А Павел Алексеевич с его неизменной насмешливостью будто бы понимал всю тяжесть ситуации, но выпускать Сережу из дня сурка не собирался. - Эх, Матвиенко, тепло сегодня на улице. Каникулы скоро, - немного по-старчески взвыл Добровольский, опуская поднятые руки и поправляя рубашку. – А ты тут со шваброй торчишь. Ну вот скажи честно, - учитель подпер голову рукой и улыбнувшись одним уголком губ, по лисьему проурчал: - Чего ты постоянно убираться приходишь? Сережа подумал, что из него пытаются что-то вытянуть клещами. Что-то, что говорить совершенно не хотелось и хотелось до безумия одновременно. Он не мог принять себя, а точнее то единственное чувство, которое он испытывал к определенному человеку. Слишком позорно. Перед родителями, перед друзьями и даже перед самим собой. Чувство омерзения бывает липким и Матвиенко чувствовал себя грязным каждый раз, когда стопорился при взгляде шоколадных хитрых глаз. Почему глаза Добровольского были хитрые – Сережа не знал, лишь думал, что за ними может скрываться что-то большее, чем примерный семьянин и по совместительству школьный учитель. Нет, не так. Сережа надеялся, что в этих глазах может быть нечто большее. Что все его чувства не игра в одни ворота и что каждая их встреча, даже с опозданием в жалкие пять минут по понедельникам, приносит свои плоды. Сережа никогда так не ошибался. - Вы мне нравитесь. Голос его дрожью прошел по классу, задевая слух враз переменившегося в лице преподавателя. Тонкие брови прыгнули вверх лишь на секунду, а затем опустились, придавая Добровольскому естественное, привычное выражение. Словно сегодня в любви ему уже признались 8 девочек и 3 мальчика, а Сережа конкретно так запоздал. С каждой прожитой в тишине секундой Матвиенко все сильнее сжимал швабру и смотрел четко вниз. Нижняя губа непроизвольно поджималась, хотелось в кровь искусать себе щеки, чтобы хоть как-то сбавить давление, бьющее прямо в затылок и отдающееся в висках. А Добровольский молчал. Молчал, точно продолжал свою мерзкую игру: вывел заплутавшую рыбку из маленького аквариума в океан, а океан оказался тазиком перед любопытной мордой деревенской кошки. - Что? – со смешком протянул мужчина, не отрывая взгляд от скукожившегося Матвиенко. - Вы мне нравитесь. Тишина вновь принялась убивать. Звонок прозвенел пару минут назад, в коридорах было тихо, и создавалось впечатление, будто бы все в этой школе слышат это позорное признание. И каждый, абсолютно каждый, включая ждущего у входа Арсения, презирают Сережу за это. - Вот оно как. Добровольский понимающе закивал головой, разглядывая Матвиенко исподлобья. - Понимаешь, не все так просто… Голос его казался вкрадчивым, донельзя располагающим. Сереже казалось, что он заключает губительную сделку с каким-нибудь денежным аферистом. - Сам должен знать: учитель и ученик – это не этично, - облизывая пересохшие тонкие губы и как бы в такт своим же словам кивая головой, размышлял Добровольский. – И ты несовершеннолетний. - Я… - сказать хочется, а не можется. Застрявшие в горле слова становятся самым мерзким и самым липким комом. – Я… Сережа не стоит в этом классе. Нет, он давно переборол странное чувство, и больше не приходит на первый урок русского утром в понедельник. Он вообще не приходит на русский до тех пор, пока долбоеб Добровольский не начинает вызванивать родителей Матвиенко. Только тогда парень начинает ходить, но спустя неделю забивает, а на все упреки Попова машет рукой и говорит, что русский, а тем более сраный Евгений Онегин на литре ему в этой жизни точно не пригодятся. Сложно ощущать себя кем-то другим, когда точно знаешь, что самое ужасное происходит именно с тобой. Сережа должен был держать рот на замке, а лучше и вовсе откусить себе язык, чтобы провести всю жизнь в молчании и не натворить лишнего. Прыгающее сердце так громко отбивалось в ушах, что ничего не было слышно. Когда Павел Алексеевич медленно поднялся со своего места, Матвиенко непроизвольно отставил ногу назад. И с каждым шагом учителя в свою сторону Сережа думал, насколько ему не повезло родиться собой. Всю жизнь бахвалился своим рьяным характером, а в итоге не может совладать с одним чувством. С невыносимо бесполезным чувством. - Но знаешь, до восемнадцатилетия ждать совсем недолго… Голос Добровольского прозвучал совсем рядом и перед глазами заплясали искры. В нос ударил запах одеколона, все того же, дорогого и сладкого, и этот аромат был причиной дальнейшего разочарования. Какая-то закономерность. - Нет, я просто… На плечо Сережи с тяжестью упала рука Добровольского и парень вздрогнул, запрокидывая голову. - Ну все-все! – захохотал Павел Алексеевич, сжимая чужое плечо. Его донельзя веселое лицо в такой ситуации казалось Матвиенко издевательством. Черт, да он же правда издевается! - Ты выполнил свой карточный долг, выдохни, - хохотнув от души и чуть хлопнув Сережу по широкой спине, протянул Добровольский. – Какие же вы, парни, дурные. Я видел, как вы сегодня на перемене перебрасывались в «дурака». Вот же, гляди-ка, только ради этого ко мне пришел, да еще и уборку затеял. Самый настоящий дурак ты, Матвиенко! На него выливают ушат неведомого и непроходимого говна, а Сережа как китайский болванчик стоит и, улыбаясь, кивает. Какая же ебанная ересь. Какая же… - Ах-ха… - тянет он, заводя дрожащую руку за голову и потирая враз затекшую шею, - меня раскрыли… - Потому что в школу нельзя таскать карты, - уже более серьезно говорит Добровольский, поправляя воротник своей рубашки. – Все-все, можешь идти, раз уж пришел только чтобы сморозить мне подобную глупость. Вот же, дети. Об экзаменах думать надо, а не об играх. И своим скажи, что если в следующий раз заставят прийти какую-нибудь девчонку – я тоже не куплюсь! - Да-а… хорошо! Он донельзя счастливо выкрикивает последнее слово, и швабра выпадает из его рук прям в вытянутую руку Добровольского. Тот щурит усталые глаза и блеск в них странный, завораживающий и отталкивающий. Появляющееся чувство похоже на то, когда дрочишь дома в присутствии родителей. И вкусно, и стыдно, так сказать. Сережа уже сам не чувствует своих коленей, на бегу хватает рюкзак и вылетает из класса, закрывая за собой массивную железную дверь. Ему в спину грустно и растерянно смотрят карие глаза. Рука непроизвольно тянется к лицу, Добровольский утирает ладонью лоб, а после грубо, сам от себя такого же ожидая, пальцами сжимает светлые волосы и оттягивает, приводя в чувство. Это не помогает, и он присаживается на край близстоящей парты, смотря себе под ноги. Губы искривляются в мерзком понимании самого себя, и он уверен, что такое чувство пережить достаточно легко, но голова не слушается. Вместо этого учитель тянется к заднему карману штанов, достает телефон и быстро набирает чей-то контакт. Гудки длятся невероятно долго, так долго, что сжимающая волосы рука уже не приводит в чувство, а только сильнее выводит из себя, но вот гудки обрываются и отвечает мелодичный женский голос. - Слушаю, родной. - Лясь… привет, - говорит Добровольский с натяжкой, а после разжимает затекшую у волос руку, расслабленно опуская плечи, - да вот просто… просто решил позвонить… *** Сережа так быстро идет по коридору, смотря под собственные ноги, что не замечает никого вокруг. Вокруг, правда, никого и нет – идет урок, а он как дурак, задержавшийся на 20 лишних минут, прется к выходу, не чувствуя под собой землю. Его разрывает от желания деть свое тело куда-то и в том, что выхода нет, он видит еще больше отчаяния. Наконец-то он останавливается, быстро, размашисто, прямо как сейчас и надо. Останавливается, врезаясь в чужое тело и чувствуя тупую боль от удара, мгновенно разносящую все мысли. Шипящее бормотание с другой стороны заставляет Матвиенко поднять голову от своего онемевшего левого плеча на обладателя такого же онемевшего левого плеча и густые брови напряженно сводятся к переносице. - Ты, - указательным пальцем тыча в сторону сгорбившегося Позова, хмыкает Матвиенко. - В себя потычь, баклан, - отбивая чужую руку, недовольно кряхтит Дима. На полу вокруг них лежит куча каких-то бумажек, на каких-то из них бессовестно восстает Сережа. Дима спихивает Матвиенко в сторону и наклоняется, собирая листы, а Сережа, как будто приросший не к той части своего сиамского близнеца, опускается следом, складируя бумаги у себя на руках. - Это че, - разглядывая какие-то загогулины, спрашивает Матвиенко. – Математика? - Химия. - Тут же цифры одни. - А ты всегда такой дохера умный или только сегодня? Позов какой-то чересчур колючий, с силой утаскивает собранные бумаги у Сережи и ровняет их уже у себя, отбивая стопку о свои колени. Лицо его недовольное, челюсть угрюмо выпячена вперед, брови нахмурены. Сереже бы со своими проблемами разобраться, он пять минут назад думал о том, что пидорас, а минуту назад размышлял сигануть в ближайшее открытое на проветривание окно, но какая-то перчинка в Позове его задела. - Ты че такой смурной. - Отъебись. Морщинка между тонких серых бровей наталкивала Сережу на мысль о том, что у Димы что-то случилось. Они не общались слишком тесно, разговаривали от силы пару раз, да и то ни о чем, и время от времени Сережа видел Позова около общепризнанной курилки. На этом их общение заканчивалось и начинались разборки между Шастом и Арсом, а они, два коротышки, были маленькими подпевалами, прихвостнями и шестерками, продвигающими сюжет. Сережа снова нагнулся, собирая оставшиеся листы с формулами, задачами и теориями по химии, а после аккуратной тоненькой стопочкой выровнял и кивнул Позову: - Куда их? - Я сам донесу, - сказал Дима, подтянув увесистую пачку бумаг. - Да мне несложно. В кабинет химии? Погнали. И он пошел вперед, не дождавшись ответа. Нести три листка в одной руке и попутно используя их как веер было действительно несложным заданием, а кабинет химии находился в трех метрах от их столкновения, поэтому дошли быстро, постучали, зашли. Учителя не было, и Матвиенко наплевательски кинул свою хлипкую стопку на учительский стол, рядом свои бумаги опустил Позов. - Ну и че мы морозимся? Сережа ткнул Диму локтем под бок и тот недовольно шарахнулся в сторону, потирая ушибленное место. Вид у него и правда был не радужный, но спина Позова, который он был развернут к Матвиенко, многого не говорила. Тогда Сережа, как надоедливый щенок, обогнул Диму, вытягивая шею и ткнул под ребро еще раз. - Обиделся? - Ничего я не обиделся. Дима выглядел максимально обиженным. Непонятно, как у Сережи была так прекрасна развита чуйка на парней, ведь если то же самое ему сказала бы девушка, то он кивнул и пошел по своим делам. Но по этим надутым щекам, поджатым губам, отстраненному взгляду и морщинке между бровей Матвиенко просто чувствовал все то негодование, что испытывает Дима. И пускай самому Сереже сейчас было нелегче, желание уебаться головой об стенку и засосать дерево уравновешивали весы его внутреннего «я», он все равно пытался покопаться в проблемах других. Эй, он же столько лет дружит с Арсом, так что дело привычки. - Пойдем со мной? - Куда? – глаза у Позова округлились, и он наконец-то удостоил Сережу взгляда. – Точнее, кхм, - его лицо посерьезнело. – Куда? - Туда, - Матвиенко указал на дверь из кабинета, - все, харе морозиться, пошли. Он бесцеремонно схватил Диму за запястье и силком потащил в сторону выхода, не обращая внимания на фразы типа «у меня еще остались дела», «я могу и сам идти», «и совсем я не обиделся, придурок». Точнее, на фразы он внимание обращал, но не отвечал. Хотелось забыть обо всем, что случилось за этот день и побыстрее выйти из душного здания школы. Даже в самую свежую погоду, это место все равно казалось душным. В итоге под ручку они и спустились на первый этаж, Дима захватил свою куртку, одновременно недовольно зашипев от понимания, что Матвиенко пришел в одной толстовке, и вместе они вышли в школьный двор. Арсений стоял возле клумбы у самого входа, с неподдельным интересом разглядывая копошащихся недалеко собак. Вид у него был не из лучших – темные круги под глазами, опущенные брови, унылое выражение лица, - сразу понятно, что человек отдохнул за выходные. Подошедший к нему Сережа коленом заехал Попову под перду, заставляя того шикнуть от раздраженности. - А ты че такой грустный? - Хуй сосал… - Арсений начал, но вовремя притормозил, отчего-то детально вспоминая последний хуй, который он сосал, - ладно, было вкусно. - Ну, а чего грустить-то? Выглянувший из-за Матвиенко Дима натянуто улыбнулся. Арсений улыбнулся ему в ответ и протянул руку, пожимая некрепко, но достаточно для того, чтобы с Позова упал груз неловкости. Они вместе сошли со школьного крыльца, миновали собак, копающих очередную школьную клумбу, и вышли за забор, оставляя треклятое душное здание позади. Дима очень уважительно извинился, достал из заднего кармана пачку сигарет, выудил одну раковую палочку и закурил. Шедший рядом Арсений поморщил нос. Эти сигареты были куда крепче, чем те, что курил Леша, но очень напоминали запах тех, что любил Антон. Лицо Попова еще больше осунулось. - Так куда мы идем? По домам? - По каким домам, Поз, - Сережа от своего уныния приобретал черты самого веселого в мире человека, - у нас есть цель. - Какая цель? - Наша цель это, - Матвиенко выставил вперед указательный палец, тыча им в Диму, а затем аккуратно перевел на замершего Арсения, - наша цель это? - Ты даже не знаешь, какая у вас цель, - выдохнув в Сережу клубок сизого дыма, хмыкнул Позов. Матвиенко зафырчал, отплевываясь так, словно ему в нос попала горстка черного перца, а затем обижено взял Арсения за руку и несильно дернув, переспросил: - Куда мы идем-то? Попов, правда, сам не знал. Точнее, знал, но не был уверен, что где-то там его ждут. Антон четко сказал – «до понедельника» - и Арсений, как проклятый этой фразой, провел бессонные ночи с субботу на воскресенье и с воскресенья на сегодня. Он просто не мог закрыть глаза, думая о том, что их ждет. Антон, как главный партизан всего РФ, молчал, не отвечая ни в одной социальной сети, на звонки трубку не брал, от мира полностью абстрагировался. Ну, если считать, что Арсений и есть тот мир. На вопрос Сережи Попов только глубоко вздохнул. По сравнению с выходными, начало недели обещало теплую и нежную погоду. Никакого ветра, никаких заморозков, стеклянного дождя и пробирающего до костей холода. Сережа ходил в толстовке, Дима в легкой куртке, а Арсений надел кожанку просто потому, что захотел почувствовать себя крутым. Да-да, все утро крутился возле зеркала, перемерив все, что только можно, включая одежду отца и брата, вот такая он принцесса. - Поз, ты же с Шастуном дружишь, - вместо ответа спросил Арсений, переводя взгляд на Диму. - Ну, общаемся. Допустим. - Там такая ситуация… - Точно! – вмешался в разговор Сережа. Он действительно казался чересчур назойливым именно тогда, когда сам испытывал какие-то проблемы. И сейчас, когда на затворках сознания постоянно крутилась эта непонятная улыбка Павла Алексеевича, который, вроде как, был объектом писькотроганья в последние пару месяцев, Сережа старался выжить из себя любую чушь, лишь бы воспоминания так и оставались на затворках. - Мы идем к Шасту, - он ударил кулаком о свою ладонь, насмешливо глядя на удивленного Диму, - выбивать из него дурь. - За что? - Да тут слухи ходят, - ухмыльнулся Матвиенко и тихим шепотом с гаденькой улыбочкой распел, - что он пидорас. - Всегда знал, что это правда, - хмыкнул Дима, отчего Арсений приложил руку к лицу, лишь бы парни не увидели, как его губы нервно поплыли к Карскому морю. – Но, думаю, момент не подходящий. - С чего вдруг? - Да, вроде бы, - Дима как-то не особо уверенно огладил свою толстую шею, вспоминая, - Шаст говорил, что в школу больше ходить не будет. Не скажу точно, но вроде как его родители на днях должны забрать его документы из школы. - Что? – Арсений дернулся. - В каком смысле? - Он переезжает. Чувство странной обиды кольнуло Арсения, и он замер. В этот момент Антон показался ему не симпатичным парнем, не объектом желания и не забитым собственным отцом мальчиком. Арсений подумал, что Антон – лжец. Такой, каких еще нужно было поискать. С улыбкой на губах, разгоряченный и красный, он прижимался к Арсению лбом, как преданный пес, а после пообещал, что они встретятся. Точно встретятся. Сегодня. И Попов не мог понять, почему вдруг решил, что это обещание, но чувство, будто его опрокинули, продолжало основываться в сердце. - Когда? – спросил Арсений, стараясь сдержаться, чтобы не потерять лицо. – Когда он переезжает? Дима потупил взгляд, выудил из кармана куртки телефон и потыкав пальцами по дисплею, кивнул. - Он мне 40 минут назад написал, что грузовик приехал. Наверное, они сегодня собираются вещи перевозить… Договорить Позов не успел. Арсений метнулся со своего места так, что Сережа даже не смог его окликнуть, наблюдая, как широкая спина в черной кожанке удаляется и скрывается за первым же поворотом. Дима также смотрел Арсению в след, а затем перевел слегка шутливый взгляд на Матвиенко, желая отточить какую-нибудь шутку, но замолчал. Лицо, с которым Сережа провожал Попова, было настолько грустным и одиноким, что давить на ситуацию Позов просто не мог. Он протянул руку, тронув Матвиенко в плечо, и тот повернул голову, но выражение лица осталось прежним. - Ну и чего ты такой смурной, - хмыкнул Дима не очень весело, и Сережа в ответ лишь также уныло пожал плечами, - все, харе морозиться. Погнали за пивом. *** Арсений бежал, не чувствуя, как отбивает себе ступни. Бежал рьяно, проскакивая между людей и не заботясь о том, что наступил в грязь, не обращая внимание на испачканные белые кроссовки и на собственную грудную клетку, в которой уже разгоралось пламя. Легкие сгорали от нервов, от стресса, от пробирающего пота и от мысли о том, что он опоздал. Если так подумать, то может быть, это он во всем виноват? Это не Антон нарушил обещание, а Арсений, который не сразу сообразил, что к чему? Он думал об этом все время, пока хватало кислорода и здравомыслия, но в конце концов легкие лопнули, и Арсений резко выдохнул, останавливаясь и прижимаясь к стоящему рядом дереву. От колотящего в висках сердца не было слышно ни шума машин, ни собственных мыслей. Тело начало каменеть из-за резкой нагрузки и резкого отдыха, с губ сорвалось пару хрипов, но парень схватился за жесткую колючую кору и оттолкнулся от нее, медленно направляясь к дому Антона. Где Шастун жил – Арсений знал лишь приблизительно, но надеялся, что рядом с чужим подъездом все еще стоит грузовик, не до конца наполненный вещами. А где-то поблизости есть тот, с кем Арсению просто жизненно необходимо встретиться. Он наконец-то зашел в нужный двор, все еще не чувствуя себя от недавней пробежки. Нужно меньше ныкать у старшего брата сигареты и больше бегать по утрам в теплое время года, чем потом умирать, пройдя пару шагов. Но Арсений старался не думать об этом. Наоборот, он пытался прогнать в голове всевозможные исходы событий, но как назло в мозгу господствовал штиль. Ни одной мысли. Сплошное перекати-поле и прочие клише кинематографа. Огромный грузовик, стоявший повернутый носом к основной дороге за домом, а прицепом рядом с подъездом. Дверь подъезда была нараспашку открыта, оттуда высокие крупные мужчины выносили различную мебель, складируя ее сначала возле грузовика, а после по одной занося внутрь. Возле грузовика, наблюдая с некоторой невольностью на вытянутом бледном лице, стоял мужчина, одетый с иголочки. Взглядом он проводил каждого рабочего, в руках которого была мебель, и тщательно следил за тем, чтобы они ничего не уронили и не сломали. Но Арсений не заострял внимание на каких-то там дяденьках. Его сердце билось так громко, что пульс в висках нехило так бил по давлению семнадцатилетнего парня, но голубые глаза разыскивали рядом с грузовиком знакомое, такое желанное лицо. И нашли. Напротив грузовика, повернувшись к нему носом, стояла небольшая черная машина. На переднем сидении, на месте водителя, сидела миловидная женщина. Короткая стрижка, тонкие изогнутые губы. Она ворковала с кем-то по телефону, улыбаясь так ослепительно, что Арсений невольно задержал на ней взгляд. Было в этой женщине что-то приятно знакомое. На пассажирском сидении рядом с женщиной сидел Антон. Отсутствующее выражение лица говорило о том, что ему абсолютно наплевать на переезд, на выносимые из квартиры его вещи, на то, что Арсений, как в жопу ужаленный, пробежал пару кварталов, лишь бы успеть вовремя. Антону было все равно. Арсению казалось, что Антону все равно. Он невольно шагнул в направлении машины, чувствуя, как подрагивают напряженные икры. Хотелось что-то сказать, хотелось крикнуть прямо с места, подозвать Антона, дать ему подзатыльник или поджопник, хотелось выяснить что происходит. Что между ними. И есть ли вообще это что-то. Еще один шаг. Еще один. Еще. Арсений понимал, что все, что им было нужно – поговорить. Вот так просто, поработать языками и без всяких пошлых контекстов. Он понимал, что разговор – это единственное, что могло бы им помочь, но каждый раз, когда кто-то говорил о своих чувствах, у другого срывало крышу. В чем была причина и как бы повернуть ситуацию в нужное русло – Арсений не знал. Просто не знал. Был слишком молод, не опытен, действующий на эмоциях. В голову и не приходило признаться во всех тех нежностях, о которых он думал – слишком стыдно, к тому же перед Антоном. Он даже не мог рассказать причину, по которой влюбился. Такую глупую, такую безумно наивную причину… - Молодой человек. Чужой строгий голос заставил Арсения остановиться, и он обратил пустой взгляд на говорящего. Тот самый мужчина, одетый с иголочки, встал почти рядом с ним и лицо его было каким-то напряженно-равнодушным. Арсений сжал кулаки скорее от волнения, чем от злости из-за спутанных мыслей. В его взгляде читался вопрос. - Вы живете в этом подъезде? – улыбнулся мужчина, легким кивком головы указав на распахнутую настежь железную дверь. – Извините, вы сильно торопитесь? Рабочие сейчас как раз вытаскивают диван – огромный, по лестнице не пройти. У вас будет время немного подождать? Арсению казалось, что ему пытаются загнать какую-то бесполезную рекламу и парню это не понравилось. Он кинул небрежный взгляд в сторону машины, где сидел Антон, и в ступнях закололо. Антон смотрел на них. Отлип от дисплея телефона, перестав бездумно листать наскучившую давным-давно ленту, и во все свои изумрудные глаза наблюдал за происходящей сценой. Каких-то… 10 метров? Может 15, не больше. Но Арсений почувствовал, как тело его возлюбленного напрягалось все сильнее с каждой секундой. - Я… - Арсений чудом смог оторвать взгляд от парня, переводя его на мужчину, - я пришел к Антону. Натянутая дружелюбная улыбка спала слишком быстро, в груди у Попова похолодело. - Извините? - Я его одноклассник, - настаивал парень, понимая, что лицо напротив не высказывает никакого одобрения, а в горле жутко сушит, из-за чего слова вываливаются рваным комом, - я услышал о его переезде и пришел… «Попрощаться?» - промелькнуло в голове Арсения, и он сжал губы, замолкая. Ему не хотелось говорить подобного, он пришел сюда не за этим, точно не за этим. «А за чем?» - …увидеться. «Какая глупость». - Вот как, - мужчина выпрямился, взгляд его карих глаз обтянул Арсения пленкой снисходительности, - к сожалению, Антон сейчас занят. Думаю, вы сможете позже списаться с ним по социальным сетям. - Но я… Все свое внимание Арсений приковал к мужчине, ощущая, как тело само порывается кинуться в сторону машины. Думая лишь о том, как бы уговорить человека напротив, парень совершенно не замечал, как сильно в этот момент нервничал Антон. Его взгляд бегал с воркующей и отвлеченной матери на стоящих неподалеку отца и Арсения, а рука, еще совсем недавно сжимавшая телефон, теперь с дрожью покоилась на ручке двери машины. Ноги отнимались от жуткого волнения, в грудной клетке было так мало воздуха, что даже когда Шастун вдыхал полной грудью, удушья не пропадало. Он ждал. Выжидал. Пальцы были готовы сорваться, распахнуть дверь, выбежать наружу, наконец-то впуская в тело достаточно кислорода. Его невыносимое ожидание длилось уже целую жизнь и это порядком поднадоело. - Мы с ним договаривались встретиться, - Арсений неловко махнул рукой в сторону машины, где сидел Антон, отчего последний, увидевший это, вздрогнул, - поэтому я пришел… - Значит, мой сын не рассчитал свое собственное время, - все также спокойно продолжил мужчина. Его высокомерность и явное превосходство, которое он буквально вываливал на Арсения всем своим видом, затягивались тонким ремешком на шее. Антон стеклянными глазами взирал на то, что происходило перед ним. Сердце колотилось так быстро, что не было слышно ни звуков рабочих, ни щебета его матери по телефону, весь мир застыл, сосредоточившись лишь на сердцебиении семнадцатилетнего мальчишки. Как же он ждал развязки. Как же он ее жаждал. Жаждал настолько сильно, что ноги болели от напряжения, что горло пережималось волнением, а из-за широко распахнутых век начинали слезиться глаза. Ему хотелось поймать чужой взгляд, пронзенный неуверенностью и таким же волнением. Арсений выглядел растеряно. Впервые Антон видел его таким, впервые видел, что ситуация не подвластна ни одному из них. - Я не займу много времени, - сдерживая рвущуюся наружу дрожь, просипел Попов, - всего минута, мы хотя бы обменяемся контактами… - Вы ведь человек, - натянуто улыбнулся мужчина напротив, его улыбка угнетала, - значит, вы должны понимать по-человечески. Мой сын сейчас занят. Ни о каких встречах и договоренностях он мне не сообщал, - его лицо казалось все более уставшим с каждым произнесенным словом, - а значит никаких договоренностей не было. Если вы не живете в этом подъезде, то, пожалуйста, отойдите. Не мешайте рабочим. Арсений посмотрел на Антона. Посмотрел второй раз за эту текучую, самую длинную минуту в его жизни. И Антон с невообразимым желанием поймал этот взгляд. Он чуть привстал, всего на пару сантиметров, но с полной уверенностью готовый рвануть из машины. Однако Арсений этого не понимал. Растерянным взглядом Попов вновь уставился на мужчину перед ним, и тот вновь улыбнулся, только уже не натянуто, а с плохо скрываемым раздражением, и Арсений неконтролируемо шагнул назад. Антон замер, вцепившись в ручку двери. Его тело неспешно опустилось обратно на кресло. Арсению не хотелось снова смотреть в сторону машины. Уставленный на него стеклянный взгляд был словно таким же насмешливым, как и улыбка только что встреченного мужчины. Антон над ним смеялся. Точно смеялся. Арсений был в этом уверен. Если бы он так сильно хотел освободиться от угнетения со стороны отца, он был вышел несмотря ни на что. Выбежал бы, дал бы понять, что просит помощи, что Арсений ему нужен. «Но я не нужен». Попов развернулся на деревянных ногах и пошел прочь от грузовика. Его мир тоже сосредоточился лишь на неконтролируемо быстро бьющемся сердце, но Арсений не замечал и этого. Он не корил себя. Не винил в произошедшем. В этом был виноват Антон, он словно приманил Арсения к себе, а после отрекся, решив оставить все как есть. Ему действительно было лучше с отцом, который его бьет, чем с Арсением, который желает ему добра? Или добро Арсения было схоже с побоями отца Антона. Или… «Или всего этого вообще не было». Рука Антона безвольно соскользнула с ручки двери, упав рядом с бедром. Лопатки коснулись спинки кресла, тело безвольно расслабилось. Звуки возвращались и его сердце тоже успокоилось, и лишь удаляющаяся от него спина в черной кожанке не позволяла выплыть из омута собственных мыслей. - Тоша, - мать коснулась его колена, и парень вздрогнул, переводя свое внимание на женщину. – Мне тут позвонила тетя Лия, они сейчас с дочкой в торговом центре. Поехали к ним? Развеемся. Думаю, папа разрешит. Антон не смотрел в сторону отца, знал, что неминуемо столкнется с чужим осуждающим взглядом. Ему было уже все равно, напряжение ушло, ушла и вся мотивация. Он сухо кивнул. Ему уже все равно. *** Когда Арсений пришел домой, в квартире было тихо. Он бы и рад еще немного поморозить голову на улице, но ярко светящее солнце явно не соответствовало общему настроению. Сняв кожанку и скинув кроссовки, парень тихо прошел в свою комнату, открывая дверь. Два голубых глаза встретили его расслабленным добродушием. - Что ты тут делаешь? – спросил Арсений, закрывая дверь. Лежащий на его месте Алексей, закинувший руку за голову и что-то смотрящий в телефоне, улыбнулся. Его приветливое лицо раздражало сильнее яркого солнца, Арсению захотелось что-нибудь ударить. - В твоей комнате удобнее, чем на диване, - просто ответил мужчина, - почему отец выкинул мою кровать? - Она занимала много места. - Конечно, она ведь была такая удобная. Арсений стоял у двери, не зная, куда ему деть свое тело. В итоге, поджав сухие тонкие губы, он прошел в глубь комнаты, присаживаясь на край дивана. Алексей тут же отложил телефон, устраиваясь рядом с Арсением, а затем по-свойски закинул тяжелую руку на плечо брата и пододвинулся ближе. - Чего такой хмурый? – навязчиво ухмыльнулся мужчина. – Поссорился со своим мальчиком? - Не хочу об этом говорить, - Арсений смахнул чужую руку, - выйди из комнаты. - А кому ты еще это расскажешь, как не родному брату? – чуть обиженно заметил тот. – Матвиенко? Знать бы еще, где он. «Раз не писал, значит где-то с Позом», - мысленно ответил Арсений, непонятно зачем об этом задумавшись. - Давай, - подначивай Алексей, - не скупись на слова. Арсению было так обидно, что последние двадцать минут его горло было стянуто невидимым кнутом. Сейчас ему бы и в голову не пришло, что вся ситуация могла оказаться простым недопониманием. Он принимал лишь сухие факты – Антон сказал, что они встретятся, а в итоге обманул. Антон говорил, что может получиться – в итоге струсил. Антон показывал, что хочет свободы, - в итоге… - Мы расстались. - А вы вообще встречались? По комнате разлетелся короткий рык, и Алексей резко отпрянул, почувствовав, как по скуле неловко, но достаточно злобно мазнул чужой кулак. Арсений смотрел на него горящими голубыми глазами, но мужчина даже и не подумал расстраиваться. Наоборот, ему казалось, что это эдакий спектакль со спецэффектами. Немного больно, немного грустно, давит на чувства, но оставляет приятное послевкусие. В общих чертах. - Был не прав, - подняв руки, уже более спокойно сказал мужчина, - не буду давить. Просто расскажи, что случилось. - Он уехал, - выплюнул Арсений. - Надолго? Нам нужно его подождать, чтобы узнать всю историю? Арсений поджал губы, всем видом показывая, что сдерживает кулаки из последних сил. Алексей смиренно закачал головой, извинившись. - Он уехал и все, - младший Попов сгорбился, упираясь локтями в свои колени. Темная челка спадала на глаза, губы напряжённо поджаты. – Все закончилось. - Ты не пошел за ним? - Он тоже не пошел! Гадкое солнце било в окна так ярко, что хотелось реветь и рыдать, лишь бы на город сейчас опустилась тень. Арсений сжал кулаки до боли. - Значит, все закончилось прекрасней некуда. В сторону Алексей полетел еще один удар, но на этот раз мужчина перехватил запястье младшего брата раньше и, совладав с силой последнего, завалил Арсения на кровать. Тот брыкался, как будто дикий зверь с подбитой лапой, не желающий принимать заботу от человека. Дергался до тех пор, пока не устал и не обмяк, не понимая, что происходит в его затуманенной голове. Давящее на грудь плечо Алексея лишь сильнее туманило разум. - Почему? – его губы задрожали, но Арсений и не думал плакать. Лишь уставился на брата, который с интересом смотрел на него, и переспросил: - почему прекрасно? - Если ты не пошел за ним, значит, не так сильно его любил. - Я его… - Может быть, ты думал, что любишь его, - хватка Алексея ослабла и он отпустил Арсения, теперь просто нависая над ним, - но ты просто запутался. А что Антон? Он тоже не пошел к тебе, как вариант – ты ему даже не нравился. Это простая симпатия, - рука мужчины, которой он не упирался в диван для равновесия, коснулась бледной щеки Арсения, чуть огладив, - она так быстро забывается. - Что ты несешь? - Ты не понимаешь этого, потому что еще ребенок, - он заумно улыбнулся, - но это правильно – переживать подобное. У всех должна быть неразделенная любовь, горькое прощание и прочее. Такие ситуации укрепляют характер. Сейчас может показаться, что твоя жизнь разрушена, но завтра станет легче, а через неделю ты будешь вспоминать об этом не чаще, чем пару секунд в день. - И поэтому я должен не волноваться? – Арсений скривил губы. – Если бы я постарался, то смог бы… то сейчас я бы с ним… - Пускай и банально, но в отношениях стараться должны оба, - пальцы Алексея зарылись в чужие темные волосы, с особой нежностью перебирая шелковистые прядки, - но он ведь ничего не сделал? - Не сделал… «Или ты просто не видел этого», - протекло в мыслях Алексея, но он решил не говорить об этом. Мужчина чуть подтянулся на кровати, укладываясь сбоку от Арсения и подпирая свою голову рукой. Парень рядом лежал на спине, смотря в потолок из-под полуопущенных век. Чужая рука, оглаживающая его немного холодное после улицы лицо, успокаивала, сказанные Алексеем слова разгоняли туман в юношеском сознании. - Что мне теперь делать? - Не знаю, может, готовиться к экзаменам? – хохотнул Алексей. – Хотя, скоро лето. Влюбись в кого-нибудь еще, развлеки себя. Чем больше в твоей жизни таких горьких ситуаций, тем сильнее ощущаешь себя живым. - Сейчас мне плохо. - И это в какой-то степени хорошо. - Звучит, как очередная чушь. - Я предпочитаю называть это «опытом». Арсений через силу, но улыбнулся уголком губ. Да, чтобы он не сказал Алексею, у того всегда найдется какой-нибудь ответ, на котором все возмущение заканчивается или наоборот разрастается с новой силой, чтобы через пару фраз вновь закончиться. Вот такой он странный человек. Но из-за его слов действительно становилось легче. Подушечка большого пальца коснулась чуть приоткрытых тонких губ, Арсений закрыл глаза, поддаваясь нежности. Для него это было сродни поддержки и так было всегда. И именно к этому он привык. Его брат был неприхотливый, он старался не мешать, а если и мешал, то выставлял все в виде шутки. И всегда все заканчивалось тем, что они оставались вместе, рассуждая на какие-то темы. Он скоро уедет, вернется обратно на север или, может, решит попутешествовать по стране, ощущая свою полную свободу, но Арсений знал точно – Алексей вернется. «Не будет обманывать». Казалось, что боль, колющая сердце, не пройдет никогда. Что завтра утром Арсений встанет, зайдет в ванную и в чистом зеркале увидит изнеможенное тоской и грустью лицо. Он будет вспоминать постоянно. Будет вспоминать давящее превосходство незнакомого мужчины, будет вспоминать рабочих, снующих из подъезда к грузовику и обратно. И будет бесконечно видеть стеклянные изумрудные глаза, даже не подозревая, что будь он хоть на каплю доверчивей, все могло бы быть иначе. Но скованный собственной неуверенностью он встретит завтрашнее утро самым разбитым человеком на свете. А Антон, сломавший себе глаза ярким дисплеем телефона, в который он пялился всю ночь, встретит завтрашнее утро человеком, который потерял частичку себя. И дело было не в Арсении, не в свободе, которая почудилась из ниоткуда, осев сладостью на кончике языка. Ему больше не нужны будут драки или алкоголь, чтобы тушить вбитое в сознание послушание. Парень больше не будет пробовать показывать свой характер, сопротивляться воспитанию. Он пытался выпутаться из пут собственной жизни, даже нашел веревку, спадающую с неба, за которую ухватился, но когда посильнее ее дернул, оказалось, что сверху ее никто не держал. Сил не хватило. Или терпения. Или еще чего-то. Какая уже разница. - Что бы не случилось, ты должен знать, что можешь положиться на меня, - мужчина уткнулся носом в щеку брата, с наслаждением закрывая глаза и чувствую чужое тепло. Арсений неведомо потянулся к нему на встречу, ласкаясь, словно котенок, - и что я всегда смогу помочь тебе. Арсений перевернулся на бок, лбом вжимаясь в теплую шею Алексея, и обнимая того свободной рукой. Мужчина тоже приобнял брата, зарываясь носом в его темные волосы. Аромат ментолового шампуня, такого знакомого и родного, приятно расслабил тело. Эта своеобразная поддержка помогала Арсению с каждым разом не падать духом и заново подниматься. Эта своеобразная поддержка неминуемо губила его все больше и больше. - Я буду рядом, - разливался тихий шепот, от которого становилось легче, - и буду помогать. Солнце уже не казалось таким ярким и противным, в груди отдавалось спокойствие. - Всегда.