Безумная любовь

— Насилие — это проявление слабости, — Надо же, как Позова на философские мысли потянуло после третьего бокала пива. Антон ухмыльнулся и выпустил в потолок вип-комнаты ночного клуба столб дыма. Происходящее его утомляло. Его утомлял Арсений своим сексуальным недержанием. И, кажется, стало так пофиг на все, что иногда было страшно. Неужели он привык? Но к такому нельзя привыкнуть, это ненормально, так быть не должно. — Ты можешь объяснить, как вы все время оказываетесь вместе? — прервал ход его мыслей Позов, и Антон пожал плечами. — Ты меня спрашиваешь? Меня это заебало — видеть его рожу постоянно рядом с собой. — Места в самолете, в поезде, в гримерке, номера в отеле и за столом рядом или напротив, — начал перечислять Позов и запнулся под хмурым взглядом товарища. — Ты че считаешь? — буркнул Антон и сделал глоток из своего бокала. — Нет, только у тебя синяки, это ведь засосы, и их с каждым разом все больше. Меня, как твоего друга, это волнует. Он что, реально насилует тебя? — Дим, хорош. — Шаст, не уходи от разговора, это вот что такое? — Позов схватил Антона за запястье, обвитое браслетами, но и они не могли скрыть свежий проступающий синяк. — Когда это он? — В аэропорту, вчера, в туалете, — Антон отвел взгляд и с силой выдернул свою руку, заправляя ее в длинный рукав спортивной кофты. — Ты серьезно, это ты когда отошел минут на двадцать? — А что, для того, чтоб по углам зажимать, много времени не нужно, — Антон затянулся, а затем выдохнул, прикрывая глаза. — Шаст, нельзя терпеть изнасилования. — Да блин, у него все начинается как изнасилование. А дальше. Дим, я не знаю, как объяснить, — Антон закусывает губы и отворачивается. — Он как мазохист какой-то: я ему вмажу, а он после этого как с ума сходит. Такое вытворяет, что я иногда забываю, что это, как бы, без моего согласия. В себя прихожу, когда он стаскивает с меня штаны. И каждый раз что-то новое. То ремень, то наручники, то в гримерке, то в туалете аэропорта, на заднем сиденье в такси, в кафе под столом. Я не понимаю, как так вообще происходит. Я заебался от него. Он поудалял все номера девушек с моего телефона, оставил только мамин и бабушкин. — Слушай, а, может, тебе сделать вид, что тебе похуй? Может, его торкает оттого, что ты сопротивляешься? А равнодушие очень сильно тормозит людей в их начинаниях. — Не могу я равнодушно. Меня трясет, когда его вижу. Наизнанку выворачивает. Я не знаю, что делать, но я так просто это ему не прощу, — Антон закуривает, вновь опрокидывая в себя бокал коньяка. — Шаст, не провоцируй его, хотя, если ты даже в монашеской рясе будешь, он возрадуется и примет это за новый уровень игры. — Херово, я ведь раньше был одним из лучших в стратегических играх, — выдыхает Шастун и поднимается с диванчика. — Ты куда? — Дима удивленно приподнимает бровь, и Антон улыбается. — Танцевать, мы же сюда отдыхать пришли, а не обсуждать диагноз Попова, я больше не хочу об этом говорить. Ты со мной? — Нет, иди, у меня связь с Воронежем, я обещал Кате позвонить. Да и завтра съемки, так что надолго не задержусь. Антон приоткрывает двери в их вип-комнату, куда тут же врывается оглушительная музыка. Пересекает площадку и подходит к бару. Ну конечно, как же могло быть иначе. Арсений, мать его, Попов сидит у барной стойки, закидываясь коктейлями. На танцполе зажигает Матвиенко, кажется, подошел и Позов, показывает ему, как танцуют воронежские парни. Антон улыбается, игнорируя Арсения всеми силами и делая вид, что ему похуй на то, что его буквально прожигают взглядом синих глаз. Антон заказывает мохито и делает глоток, а затем, мазнув взглядом по темноволосому мужчине, отправляется на танцпол. Музыка, свет, толпа и среди этого безумства взгляд синих глаз, неотрывно следящий за высоким светловолосым парнем, возвышающимся в море из людей. Одна песня сменяет другую, и Антон возвращается в вип-комнату за сигаретами. Кажется, Поз свалил домой. Антон переступает порог небольшого помещения и замирает - на красном кожаном диванчике уже сидит Арсений. Шастун выдыхает, всем своим нутром чувствуя, чем это все закончится. Попов улыбается, и Антон пытается делать вид, что ему все равно. Когда его тянут на диван за руку, словно тряпичную куклу. Когда чужие губы впиваются в его, когда руки скользят под ремень чужих штанов и не чувствуют сопротивления. Антон тупо смотрит в потолок, умело изображая из себя бревно. Но, по-моему, Арсений разгадал и эту тактику. Мужчина целует нежно, сладко, кусает губы, оттягивая нижнюю, проводит по ней языком, переключается на шею. Руками сжимает ягодицы, лижет ключицы, и Антон не выдерживает, оживает, стонет, пытаясь отбиться, нанести урон противнику, кусая его губы и молотя кулаками по груди. Пока Арсений не кусает его за шею, а после, улучив момент, переворачивает на живот, буквально распиная его на диване, сдирая футболку, вгрызаясь в загривок, выцеловывает каждый позвонок, лижет, целует, ласкает. И Шастун опять проигрывает, сгорая дотла в жарких прикосновениях, мокрых поцелуях, от которых дрожь и мурашки. Чужие руки стаскивают джинсы, ласкают ягодицы. Антон вскрикивает, задыхается, выгибаясь в пояснице, когда чувствует влажный язык и губы, приникающие к анальному сфинктеру. Юркий язычок проникает глубже, и парень взвизгивает, царапая обивку дивана, стонет в голос, изгибаясь, когда внутри язык и один палец умело растягивают, лижут все, до чего только дотянутся. И похрен, что их могут услышать или увидеть. — Арс, Арс, пожалуйста, не на…аааа, — Антон скулит, вздрагивает от проникновения второго пальца и утыкается лбом в диванную обивку. Арсений выдыхает, вновь целует, поворачивает голову партнера, целуя его в губы, в мягкие податливые губы, ластится, проталкивая третий палец, ласкает живот, скользит ладонью вниз по члену, шепчет: — Обожаю тебя, ты слышишь, мой мальчик, только мой. Шастун мычит, низко опустив голову, и вздрагивает от каждого движения пальцев внутри. — Какой ты узкий и горячий, Шаст, расслабься, — Арсений вгрызается в чужое плечо, а затем оглядывается и сгребает с коктейля, стоящего на столе, гору сливок, растирает их в пальцах и проталкивает внутрь вместе с четырьмя пальцами. Антон шипит, изгибается, мелко дрожит, когда чувствует у входа член партнера. Арсений толкается резко, на всю длину, выбивая из легких партнера весь воздух, и замирает, прижимая его к диванной обивке. Антон дышит, он старается дышать и не умереть от нехватки кислорода и боли, что пронзила его насквозь. Жмурится, впиваясь своими пальцами в ладонь партнера, и Арсений переплетает их пальцы. Второй рукой сжимает светлые волосы на затылке и плавно толкается внутрь, затем еще раз и еще. Очень медленно, плавно, на всю длину, сжимает волосы, слегка оттягивая голову назад, покусывает шею, вслушиваясь в тихие всхлипы, жмется ближе, постепенно наращивая скорость движения. Резче, чаще, глубже. Антон уже не скулит - он кричит громко и протяжно, и кажется, что его протяжное "Ааааа" слышится по всей территории ночного клуба. Арсений рычит, вбивается в жаркое подрагивающее тело, до боли сжимает запястья. И завтра там будут синяки, впрочем, как и по всему телу. Но сейчас на это пофиг. Кончают они одновременно, и Арсений со стоном прижимает к себе подрагивающее тело, наваливаясь сверху. Антон тяжело дышит, жмурится, досматривая тот фейерверк, что россыпью огней взорвался у него в голове. Арсений разжимает объятья, залпом выпивая бокал с коктейлем, отстраняется, подтягивая штаны, любуется на растерзанное сексом и оргазмом худощавое тело, наклоняется, целует в висок, а затем покидает вип-комнату, не забыв прикрыть двери. Антон приподнимается, натягивая на себя футболку. Руки дрожат, и ноги - тоже, и поэтому он несколько минут сидит, усмиряя свое бешеное сердцебиение. В голове нет ни одной мысли, просто хочется домой. Он выходит из клуба на свежий ночной воздух и садится в ближайшее такси. За окном проносится ночной город, огни домов, вывески магазинов. Антон приоткрывает глаза, когда они останавливаются на светофоре, и на его глаза тут же попадается огромный Билборд: "Одолевайте ненависть любовью, неправду — правдой, насилие — терпением". Махатма Ганди Гласит великая цитата, и Антон выдыхает. Какое уж тут терпение. Видимо, Ганди тогда было неизвестно, что появится в этом мире Арсений Сергеевич Попов, которого вытерпеть совершенно невозможно. Антон обязательно что-нибудь придумает. Потому что зло должно быть наказано. Поставлено на колени и жестоко оттрахано. Здание Главкино яркое, видное отовсюду. Именно там создавался юмор и именно туда четверо импровизаторов прибыли к восьми утра. Не все бодрые и веселые. Некоторые не выспавшиеся и не отошедшие после вчерашнего. А некоторые бодры и веселы. — Гримеры жалуются Стасу на синяки, — Антон вошел в гримерную, без всяких прелюдий начав с места в карьер. Арсений обернулся, а сидящих на диванчике Позова и Матвиенко буквально тут же сдуло ветром. — Ну, это не синяки, это доказательство, что ты мой, — Арсений разводит руками и присаживается на ближайший стул. — Ебучий собственник, — шипит Антон и садится напротив. — Меня от тебя тошнит. — Что-то я после вчерашнего тошноты не заметил. — Заткнись. — Было круто, ну немного грубо, да, но ты сам первый начал драться. А так все нормально. — Нормально! И это, сука, нормально, когда ты полез мне в штаны в вип-комнате клуба. Это нормально?! — Антон, кажется, заводился все больше и больше. — Потише, детка, мне кажется, тебе нужно прекращать сопротивляться. — А рожа не треснет? Козел, — рыкнул Шастун и вскочил с места… — Ну хоть общаться начали, — вздохнул Матвиенко, отлипая ухом от двери гримерной. — То есть, этот мат - это общение, — искренне удивился Позов и уселся на подоконник. — Дим, ну разговаривать-то начали, все ж прогресс. — Отлично общаются: один другого трахает во всех углах, второй ему за это в морду дает. Все очень круто, Серег, прям блеск. — Все равно на новый уровень отношений вышли, — пожал плечами Матвиенко и сел рядом, — своеобразные отношения у них будут. — Отношения? Ты с ума сошёл? — Ну или секс, который есть на данный момент. — Секс. Матвиенко, блин, разуй глаза, это не секс. Или ты синяков не замечаешь? Их стало больше. — Я думал, показалось, — пожал плечами Матвиенко и, соскользнув с подоконника, вновь прильнул к дверям гримерной. Антон вскочил с места, но после вновь сел обратно и покачал головой. — Ты - сукин сын, возомнивший себе хрен знает что. — Шаст, хорош, я не поверю, что тебе не понравилось. Не поверю, слышишь? Твои жаркие стоны заглушали музыку в клубе. Это было слаще любой музыки. Это было так охуенно - сжимать твои волосы, кусать твою шею, губы, входить в тебя, чувствовать, наблюдая, как ты дрожишь. Как хочешь меня. Как тебе по кайфу. Ты дрожал в моих руках и сам кайфовал. Тебе нравится, что мы вытворяем вместе. Мы, ты слышишь, Антон? — Арсений говорил хрипло с придыханием, и Шастун, почувствовав жар по всему телу, замер, не в силах пошевелиться. — Ты выгибался в моих руках, стонал, скулил и кричал, прося большего. В тебе так узко и горячо, и мне приходилось сдерживаться, чтоб не кончить от твоих стонов и узости в первые минуты. А то, как ты кончал подо мной, - это же самое лучшее зрелище на свете. Я хочу тебя все больше, всего тебя. И ты меня хочешь. Но бесишься, потому что знаешь, что тебе по кайфу. Обещаю, мы попробуем с тобой все. Тебе понравится, — Арсений откашлялся и закусил губу. — Только не сопротивляйся, я знаю, от чего ты будешь кончать снова и снова. — Тебе вряд ли удастся меня чем-то заинтересовать, Попов, — Антон откашлялся, словно отмирая от глубоко сна, и налил себе воды, выпивая ее жадными глотками, постепенно приходя в себя. — Проверим. — Это самый дурацкий развод на секс, который я когда-либо слышал, — светловолосый усмехнулся и подошел к входной двери. — Отвали нахер. — Ну посмотрим, — усмехнулся Попов, и Антон, улыбнувшись в ответ, показал ему средний палец. Похоже, этот день рисковал стать самым интересным и захватывающим днем в жизни нескольких конкретных импровизаторов.