В ту ночь, когда всё закончилось

Танбарун вспоминался не сверкающим и тёплым, как теперь вспоминался Кларинс, а выжатым и затихшим. Шираюки, усевшись на подоконник, повертела в руке красное яблоко — в свете луны оно выглядело окрашенным в кровь — и вцепилась в него зубами, не спеша откусывать. У неё болели дёсны. Прошло два дня с злополучного решения Изаны отправить их в дорогу вместе с Раджи Шеназардом, а её приписать как довесок, способный в случае чего помочь принцу Зену в чужом королевстве. Путешествие вышло спокойным, даже скучным, а Раджи и издали выглядел осунувшимся, с синяками под глазами, и Шираюки думала, что им есть что друг другу рассказать. Но эти истории на другой раз. Когда-то она скучала по родине, пусть земля здесь теперь выжженная, народ напряжённый и хмурый. Да и сама Шираюки уже не та — разваливается по частям, словно старуха. Песок не сыпется, и хорошо. Вместо чувства ностальгии в груди дрожала дыра. Шираюки откусила от яблока и сморщилась. Оно было кислым, а по челюсти раскатилась саднящая боль, будто кто-то изнутри царапал рот. Лишь молчаливый Оби составлял ей компанию в последние часы. Как так вышло, что он посмел остаться в комнате, отведённой для Шираюки, и как она упустила момент, когда нужно было выгнать его — никто не знал. Выгонять теперь не хотелось и не было нужды: он не мешал ей, стоял, подперев стену спиной и скрестив руки на груди, и не делал попыток завести пустой разговор, лишь бы наполнить тишину. И чем? Их хриплыми, уставшими голосами, от которых тянуло бы в сон? Шираюки упёрлась лбом в стекло, медленно пережёвывая яблоко. Она — довесок. До-ве-сок. Боже. Изана так и сказал, не приукрашивая и не смягчая… Но удивительно ли? Этот же вопрос читался в его смеющихся глазах. И как бы низко он ни поставил её, всё равно отправил вместе с Зеном, хотя мог подобрать другого человека — но вместо этого наверняка подобрал сто и одну причину, почему поехать стоит именно ей… Шираюки знала, буквально чувствовала то ли сердцем, то ли просто интуицией, что здесь что-то не то. Надо решать. Но это не в их силах. Они просто напали на соседние земли? В чём смысл, если столько лет королевства существовали, не обременяя друг друга конфликтами, и не намекали о правах на приграничные территории? Должна быть причина. И Изана Вистериа отправил их искать эту причину. Оби молчал, но молчал шумно, словно хотел что-то спросить. Шираюки бросила на него взгляд, дожёвывая яблоко. Он не двигался час с лишним и не сводил с неё глаз. — Твои вопросы чешут мне затылок. Она снова отвернулась к окну. В отражении едва виднелись две золотые монетки. — Зачем? — из-за продолжительного молчания его голос вышел хриплым и тихим. От надтреснутого тона Шираюки передёрнуло. Она тяжело вздохнула, откладывая надкусанное яблоко обратно в тарелку — на столе около окна только эта тарелка и была, и комната казалась необжитой. Что ж, не хоромы же давать придворному фармацевту? Спасибо, что кровать стояла. Крохи аппетита пропали. Шираюки сцепила пальцы в замок и поджала губы. Ответ нашёлся сам, без нудных размышлений. Наверное, он был в ней ещё задолго до того, как Оби задал этот вопрос. — Хотелось сделать правильный выбор. Сделала? Правильный? Выбор ли? — Это было правильно? — Оби словно читал её мысли. И от этого тоже становилось не по себе. Она боялась посмотреть на него: что-то тревожное проскальзывало в ровном голосе, в чётко произнесённых словах, от хрипотцы не осталось следа, вместо неё пришла сталь и напряжение, от которого в чистом поле дрожал воздух. Оно окутывало, удавкой стягиваясь на шее. — Я не знаю, — Шираюки прислонилась виском к раме. Всё было холодное, неприветливое, некуда податься, негде согреться. И она смирилась с этим, как с прошлым. — Я уже ничего не знаю. Всё очень… смешалось. И вновь — тишина. Странный момент. Хотелось нервно посмеяться и ущипнуть Оби за руку, но он стоял далеко, а у неё не осталось сил ни на смех, ни на движения. Столько личного, усердно скрываемого и забываемого, раскрылось в их коротком разговоре. Кажется, это понимал и Оби. Когда он заговорил, то не смотрел на неё: — Я считаю, что на войну отправляются только те, кто готов умереть. — Может быть… — Шираюки невесело усмехнулась, прикидывая, сколько килограмм суицидальных мыслей приходилось на прошлый год, а сколько — на этот, пронёсшийся словно ураган, с рассыпанными воспоминаниями, никак не собиравшимися в цельную картину. — Может быть, я была готова умереть. Я уже не помню. Ничего не помню, что было до. Только какие-то сухие строчки из жизни, никаких картинок, лишь поблёкшие пейзажи родных краёв и обезличенные люди... Ни голосов, ни имён — всё забылось. Может быть, это и есть смерть? Смерть личности. Может быть, именно поэтому я продержалась там, не сбежала сразу. Лицо Оби было не разглядеть в темноте — линия света проходилась по шее, словно отсекая голову. В это мгновение ей захотелось прикоснуться к нему, погладить по щеке, заглянуть в кошачьи глаза настолько близко, насколько возможно, отметая маски. Нужда близости затуманивала рассудок, и сдерживаться было сложно. Иногда контакт тел необходим, чтобы успокоиться, понять, что ты не один, достоин тепла и можешь его получить, и Шираюки бы трогала нежно, цеплялась, будто боясь упасть, а потом обнимала — крепко, прижимаясь в попытке слиться, до боли, до того, что стало бы сложно дышать… Но он не поймёт. — А сейчас? — Что? — Шираюки удивлённо моргнула. И чертыхнулась: она свесила ноги с подоконника и собиралась слезть всего секунду назад, но голос Оби разорвал наваждение, грубо толкнув её в реальность, в которой подойти к нему и уткнуться носом в шею — сумасшествие. — Сейчас вы хотите жить? Шираюки раздосадовано вздохнула и снова забралась на подоконник с ногами. Сейчас она хотела его, как бы двусмысленно это ни звучало. Быть ближе, получать тепло и ощущать присутствие. — Сейчас я всё вспоминаю, будто после амнезии, и это так странно, и страшно, и одновременно хорошо, — задушенный голос звенел грустью, но в нём играли и нотки уверенности, той, тугой, несгибаемой, какая бывала в речи королей, когда они озвучивали решения. Она прислонилась щекой к коленям и закрыла глаза, прислушиваясь к себе: говорить ему было легко, будто это не тайны вырывались изнутри, а сказки, сочинённые специально для Чешира, в этот вечер мрачного и немногословного. — Но больше всего — пугает. Не знаю, что мне делать с этими ослепительными кусочками воспоминаний... Это очень сложно. Взгляни на себя! Что с тобою стало? Под порывом одиночество ищешь приюта у незнакомца, который может приставить к горлу нож и оборвать все нити, дёргающие безвольное тело, но и связывающие с жизнью. Хотя зачем ему нож? Оби запросто справился бы и сам, руками, свернув ей шею, как обескрыленной птичке. Канарейка. Певчая со сломанным голосом. Не песни — дикий крик. Мольба о спасении. А какой она была до? Не помнила. Или не хотела вспоминать — те яркие кусочки жизни, ослепительные и тёплые по сравнению с тем, что произошло позже, причиняли жгучую боль, пронзая сердце ядовитыми иглами. Утрата не оставляла в покое. Нет, нет, Шираюки не справится: быть подле и желать физического контакта, не двигаясь с места, было не в её силах, она сорвётся с цепи, и это превратится в ошибку. И будут солёные слёзы, и омерзение в прищуренном взгляде, и насмешливая луна, маячащая в небе широкой белоснежной улыбкой. Шираюки посильнее укуталась в шаль и спрыгнула с подоконника. Мимо Оби она прошла, не поднимая головы и опасаясь посмотреть на него — вдруг ноги сами поведут к нему? Коридоров до выхода здесь насчиталось немного, всего два-три, но достаточно, чтобы расслышать шаги позади: обычно Оби был беззвучен, с кошачьей поступью, но теперь словно хотел предупредить, что идёт следом. Шираюки не решилась отправить его обратно. Сад встретил прохладой, пахло сладко и свежо, и она глубоко вдохнула и содрогнулась — вместе с ароматом цветов появился запах истлевших полей. Шираюки выдохнула и вдохнула ещё раз, но не ощутила того же. Ну вот, снова галлюцинации — хотя, по сравнению с кошмарами, они навещали гораздо реже. Она облизала обветренные губы и подняла лицо к небу. А небо везде одно, везде красивое. Самое страшное — красное. Нур Ширин, ты сливаешься с ним. — А вы сливались с грязью, — исступлённо зашептала она, сжимая кулаки. Её начало потряхивать, ноги слабели, а к горлу подступила тошнота. Лучше бы нож. — Шираюки? О, и ты, Оби. Что ж, Зен тоже сойдёт. Она едва улыбнулась, кивнув в знак приветствия. Принц словно сиял — эта аура окружала королевскую семью, как защитный барьер, отгоняющий взгляды недругов, и Шираюки не считала себя одной из них, а потому смотрела на него прямо, не отворачиваясь. Митсухиде и Кики улыбались так же — едва, но доброжелательно, и она улыбалась им, и всматривалась в них, словно видела впервые, и они говорили, но ни звука не вырвалось из неё. И её улыбка была полна чистоты и искренности — чистого безумия и искреннего отторжения. «Вы не знаете меня», «вы не узнаете». Всё очень просто, проще сказок и песен. Ночной Танбарун не светился искрами, как Кларинс — огни скорее походили на рассыпанные души, такие же горячие и горящие, как и души живых людей. Ходить по улицам родного королевства было сложнее, чем она представляла: отдалённо знакомых лиц не наблюдалось, хотя раньше ей казалось иначе — раньше всегда можно было сказать кому-нибудь привет и улыбнуться, но теперь нахождение в Танбаруне ничуть не отличалось от нахождения в Кларинсе. Шираюки словно опять попала в новое королевство. Это что-то стало с ней — или с родиной? Изменилась ли Шираюки настолько, что потеряла связь со старыми знакомыми — и поэтому не могла ощутить землю под ногами своей? Или Танбарун поблёк, отдалившись от каждого жителя, поглощённый войной, будто зверь с ужасным ожогом во всю лапу? Они не отходили далеко от замковых ворот и перешли на какую-то узкую и тусклую улочку. Впереди дорога сворачивала вбок к небольшому фонтану, а левее, меж домами, разросся сад. При дворе в Кларинсе, конечно, был красивее, да и ночью он не выглядел унылым и пугающим, как этот. Шираюки было странно осматриваться и чувствовать тяжесть в груди, словно её заставляли наблюдать за пытками. О! их хватило. Ей захотелось вернуться обратно. Совсем обратно. В Кларинс. Тогда Шираюки заметила движение слева — Оби чертыхнулся вперёд, убрав руки из-за головы и вытянувшись. Он оглянулся. И напрягся, сжимая кулаки. Пусть изменения во внешнем виде были не сильно заметны, Шираюки научилась подмечать, когда напряжение охватывало его — линия плеч поднималась, он шевелил пальцами, разминая их, и расставлял ноги немного шире, будто готовился к прыжку. Шираюки, оказавшись позади Оби снова и едва носом не упираясь в пыльный жилет, выглянула из-за его плеча и заметила тонкую фигуру, направлявшуюся к ним. В тусклом свете улочки силуэт оставался размытым. Холод пробежался по спине, а чувство опасности обострилось, заставляя Шираюки сделать несколько шагов назад. Кики и Митсухиде стояли бок о бок за спиной Зена, касаясь рукоятей меча, и оборачивались в поисках других гостей. Но, похоже, ветер больше никого не привёл. — Не подходи ближе, — Оби предупредил тихо, но серьёзно. Шираюки, услышав такой тон, остановилась бы, даже если бы он обращался не к ней. Интересно, какими был его взгляд в этот момент? Зло и внимательно прищуренным, цепко следящим за движениями незнакомца, или холодным, наигранно-спокойным и пронизывающим? Она не заметила, как подошла обратно к Оби и вцепилась в его локоть. — Думаю, — голос человека походил на шелест листвы, — у меня есть информация, которая вам будет интересна. Он остановился. Или «она»?.. Шираюки шумно вдохнула, сердце забилось быстрее, осенённое озарением, а ладони вмиг вспотели. Это же… — Т-тор… — она резко закрыла рот рукой — Оби скосил глаза в её сторону, — осознав, что стоит заткнуться. Да, да, иначе и быть не может, но если может — стоит ли ставить себя под подозрение? Они — тем более Шираюки — не должны знать этого человека, кем бы он ни был. Или «она». Оби потянул её назад, за Кики и Митсухиде, и, заметив удивлённый взгляд Шираюки, лишь промолчал. Пальцы на запястье держал аккуратно и не спешил отпускать. И стоял всё же на шаг вперёд. «Чтобы было удобнее заслонить!» — догадалась она с внезапным волнением. А взгляд был сквозной и пугающий — Оби хмурился, словно над чем-то размышлял и никак не мог прийти к ответу. Не две золотые монеты, не драгоценный янтарь — ядовитый напиток, плещущейся в ночной чаше. — Почему мы должны верить вам? — голос Зена разнёсся по улице и эхом оттолкнулся от стен домов. Мелькнула мысль, что стоило быть тише. — А почему нет? Оби фыркнул. — Принц Лурна… Ну, знаете, — человек взмахнул руками, — который был вторым, а потом стал единственным, потому что брата короновали… Он искал информацию о раскопках в Ямме, а это, позвольте напомнить, танбарунская территория. И, найдя, склонял брата к открытию конфликта, а потом исчез. Думаю, очень полезным будет, если вы найдёте этого принца. — Что, — Оби оскалился, не скрывая ноток стали, — у самих не получается? Ответом ему была напряжённая тишина. Шираюки прищурилась и попыталась разглядеть фигуру лучше. Наверное, для этого нужно подойти в притык и пощупать особо интересные места, но такой возможности у неё не имелось… Только с вариантом получить по рукам или нож в живот. Но безошибочно: плавные изгибы, узкое тело, невысокий рост — перед ними стояла женщина, и теория поощрялась тем, что её голос Шираюки узнала. Те же смешинки — ни с чьими не спутаешь. — В чём их проблема? — Что? — Оби удивлённо моргнул. — В чём их проблема? В казне. Элементарно. Лурн известен проблемками с деньгами. Где проблемки с деньгами, там что? Желание нажиться на чужом добре, если своего нет. Ну, складывайте, складывайте, всё ведь просто. Шираюки не считала, что «всё просто», но и не чувствовала необходимости понимать, о чём шла речь. Оби хмурился, но смотрел иначе — не настолько напряжённо, цепко, куда-то под ноги говорящей, а Зен явно усиленно думал, только не краснел от потуг. Если подойдёшь к нему — услышишь, как в голове скрипят шестерни. Почувствовав на себя взгляд, Шираюки задержала дыхание. По ней словно ударили хлыстом. Она поняла: кто бы это ни был — друг или враг, знакомый или незнакомый человек, он смотрел на неё пристально, и в молчаливой темноте это внимание напрягало. Оби шагнул вперёд, снова закрывая Шираюки собой. Послышался смешок и тихий стук задетого камушка. Спустя всего несколько секунд она отошла в сторону, но перед ними уже никого не было — ночь поглотила загадочного вестника, о котором Шираюки, если честно, думать не хотелось. Ей вообще ни о чём думать не хотелось, и она в одно мгновение почувствовала усталость, накопившуюся за два дня постоянного напряжения. Смотреть в сторону переулка, который выглядел, как дыра, было немножечко страшно, и Шираюки отвернулась к Зену. Вопрос застрял в горле: принц выглядел бледным, и дело не в лунном свете. Она сжала зубы, пытаясь связывать мысли в логические цепочки — лишь бы не спросить то, чего не стоит, — но не получалось. В голове — всё та же пустота. Зен потёр подбородок и шумно вздохнул. — Нам нужно возвращаться. — …в Вистал? — Шираюки облизнула губы, давя надежду. Но зря: Зен кивнул. И она не знала, чего желала теперь: остаться в Танбаруне или уехать обратно, в Кларинс. Вот так шутка: ведь раньше «обратно» было Танбаруном. Меняется время — и меняются люди. Ах, дом, милый дом… Дом?.. И где теперь он? Где прошлое — или где настоящее? И то, и другое напополам тёплое и холодное. Путь обратно в замок прошёл в полной тишине — Кики и Митсухиде многозначительно переглядывались за спиной Зена, но не решались заговорить. Наверное, не в присутствии Шираюки — довесок не имеет отношения к делам аристократии и иже и не должен быть посвящён в спорные тайны. Обидно? Терпимо. — Госпожа, — Оби обратился к ней настолько тихо, что его могла услышать только она. Он задумчиво смотрел вниз. — А вы знали рыжую особу, очень странную, дикую и отдающую опасностью? Она ветреная и резкая. И… — Оби взглянул на неё и неопределённо улыбнулся, явно не собираясь продолжать. Видимо, решил, что такого описания достаточно, а всё остальное — лишнее или личное. Шираюки отвернулась от него, не спеша отвечать. Нет необходимости вспоминать — лицо Тору маячило перед глазами, и казалось, что она могла увидеть её бесстыжую улыбку в любой тени. — Да, знаю, — Шираюки убрала руки за спину, подняв голову к небу. Ночь стояла прекрасная: ни облачка, ни ветра, и свежесть убаюкивала. — Если это та, о ком я думаю… Как мал мир, — она скосила глаза к Оби, но по его лицу было невозможно предугадать мысли. Шёпот слился с ветром, но Шираюки прочла почти по губам. «Как хрупки чужие судьбы». — Не только чужие, — она фыркнула. — М? — Твоя не лучше. — Ауч! — Оби чертыхнулся, прижимая ладонь к груди, и сморщился, словно ему было больно. Секундой позже он снова расслабился и хитро ухмыльнулся. — Но то же касается и вас, госпожа. Не поспоришь. Шираюки отвела взгляд. Думалось не о загадках и размытых ответах, полученных в этот день, и не о внезапной встрече — а о них двоих и о том, что произошло между ними. И с ними. Ведь не показалось ей, что Оби говорил о Тору с больной нежностью? Или просто ностальгией. Нет, такое показаться не могло: он хорош в укрытии истинных чувств, и если его тон настолько отличался ото всех, когда-либо услышанных ею, то сомнения развеивались сами собой, стоило перебрать парочку воспоминаний. — Она была?.. — Шираюки захлопнула рот, не понимая, что собиралась спросить. Пускай проигнорирует, пускай… Оби передёрнул плечами. И — на удивление — усмехнулся: — Она со всеми такая, поэтому не важно, что между нами было. Что-то шаблонное и пустое. Но если сказать ей об этом, она обязательно притворится раненной до глубины души и устроит что-нибудь нехорошее. Это же... — Она, — Шираюки кивнула, понимая всё и в тот же момент понимая целое ничего. В горле пересохло, а под пальцами словно шелестели страницы вековой истории. У неё ни с кем не было такой связи — ни с кем из людей, а Танбарун, тлеющий на глазах, вряд ли стоило считать. Она не заметила, как прикусила губу. Зависть? Ревность? Нет. Одиночество.