~
Изана, склонившись, напряжённо сжимал края стола. Перед ним лежала карта территорий Кларинса и приграничных земель, кое-где красным был отмечен фронт, набросаны линии, размытые знаки, которые он сам уже не мог разобрать или вспомнить, зачем рисовал. Всё это не имело смысла. У него зрел план. …Вот только для этого плана предстояло ввести в дело языкастую мать, которая сразу же высказала ему всё, что думала насчёт него самого, его занятий, ситуации в королевствах. Изана терпеливо сдержал весь натиск не только из-за того, что участие матери имело важную роль, но и из-за того, что говорить ей слово поперёк — себе дороже. Уж он знал не понаслышке. Харуно задумчиво кусала губу и буравила взглядом пол. — Знаю, что это всё на моих словах, — Изана не хотел переводить её внимание на себя, но и тянуть время не мог, — и веских подтверждений нет… Однако я знаком с человеком, который слышал то, о чём я тебе рассказал. Она посмотрела на него. — И этот человек достоин доверия? Нет, не так. Ты веришь этому человеку? — Да. — Удивительно. Изана вздохнул, но, стоило кому-то постучать в дверь, как он слегка улыбнулся. — Поначалу я не верил. Позже пришлось попробовать. — И как? — Неплохо, — он фыркнул. — Иногда можно практиковать. Отличный источник адреналина. Харуно усмехнулась, то ли довольная его ответом, то ли, наоборот, недовольная. Она кивнула, и Изана открыл дверь. За ней, напряжённо сцепив руки в замок и с неуверенным видом, мялась Шираюки. Он впустил её без слов. В просторной комнате девушка выглядела, как маленькая птичка, не понимавшая, куда она залетела, а тот факт, что они находились в спальне первого принца, явно смущал её, и Шираюки старалась не смотреть в сторону его кровати. Как и в сторону Харуки и самого Изаны. Видимо, когда она поняла, что всё, что от неё требовалось — подтверждение слов, Шираюки выдохнула и улыбнулась, поднимая взгляд на них двоих. Из широко раскрытых глаз исчез страх, но осталась тревога. Изана тихо засмеялся, услышав, каким голосом мать разговаривала с ней. Как давно она с ним и Зеном так не говорила… Да и говорила ли вообще когда-нибудь? Ласка к родным сыновьям звучала иначе. И, наверное, будь у неё дочь, Харуно говорила бы с ней так, как говорила с Шираюки. От этих мыслей Изана не мог не улыбаться, хотя понимал, что такое выражение лица не подходило обсуждаемой теме, поэтому он встал в пол-оборота, отвернув голову. В Харуно не было ни сочувствия, ни понимания. Зато было принятие, которое стёрло остатки напряжение между ней и Шираюки. Вот, что по-настоящему удивительно. За одну встречу она расслабилась больше, чем за все десятки встреч и разговоров с ним, и от этого Изане было не смешно, а немного печально. Что, он настолько страшный? «Вы большая молодец», — сказала Харуно. Не как комплимент, а как факт. Руки Шираюки дрогнули, и вся она застыла, как и её улыбка, теперь казавшаяся натянутой, вымученной. Стоило Изане моргнуть — всё стало по-прежнему. От пакостной ухмылки матери, которая махнула, закрывая за собой дверь и оставляя их наедине, у Изаны зачесались руки. В комнате повисла неловкая тишина. Шираюки заинтересованно рассматривала стены, стол, потолок — что угодно, лишь не его и кровать. — Да, — Изана тяжело вздохнул, опуская взгляд на разрисованную карту. Его голос звучал устало, но твёрдо. — Вы большая молодец. Шираюки вздрогнула, сжимая пальцы почти до хруста, и прикусила губу. Ответа не последовало, да и никто из них не нуждался в нём. Она медленно подошла ближе. Очевидно, что в голове повис единственный, важный вопрос: чего от неё требовалось теперь и стоило ли уйти. Изана не спешил обращать на неё внимание, потерявшийся в мыслях, поэтому она кивнула: — Что это? — Это? — он пробежался взглядом по бледному лицу и нахмурился. — Старые наработки. — Вы всё-таки интересовались положением в Танбаруне, несмотря на всё, что говорили. В её словах сложно было не заметить несколько злого торжества. — Конечно, интересовался, — Изана усмехнулся. — Как иначе? Мне необходимо следить за ситуацией в соседних королевствах, особенно военной. Да и я уверен, что вы никогда не слышали от меня заверений в обратном. Шираюки шумно втянула воздух и прикоснулась к краю стола, а затем положила ладонь целиком, задевая ногтями завернувшийся край карты. Изана заметил, что её пальцы слегка подрагивали. Ему стало неловко: помимо незнания, что сказать, он понял, что стоило сразу же отослать Шираюки обратно. Она дышала тяжело и не двигалась — заметно, что ей было сложно стоять. Повинуясь импульсу и задвигая правила приличия, Изана взял её под локоть и аккуратно притянул ближе к себе, вызывая уж слишком большое удивление. Шираюки пошатнулась. Она упёрлась лбом ему в плечо, напрягаясь и сжимая кулаки. Вместо того, чтобы помочь ей выровняться, он закрыл глаза и прикоснулся к сырым волосам. От Шираюки совершенно не веяло теплом и ничем не пахло, прямо как в тронном зале: холод дворца отлично впитался в неё, выдавив остатки простого человеческого костра. Или его изначально не было в ней? Изана не знал и не желал задаваться вопросами, он позволил мыслям проскальзывать в сознании, не цепляясь за них, и намотал прядь красных волос на палец. Шираюки шумно дышала. В голове гудела пустота, а щёки покалывало. Она уверена, что лицо окрасилось в такой же красный, как и волосы, и боялась пошевелиться. Отчего внезапная нежность посыпалась со стороны первого принца — загадка, ответ на который заранее пугал Шираюки и заставлял кусать губы. Её било дрожью то ли изнутри, то ли снаружи — она не знала и легко тряслась, словно в ознобе. Сейчас или никогда. Шираюки крепко зажмурилась — и обняла Изану, сцепляя руки в замок за спиной и стараясь не прижиматься, не прикасаться больше, чем показалось бы перейдённой гранью. Изана дышал спокойно и молчал, и всё было хорошо — пускай так и остаётся, а осознание, что это — иллюзия, карточный домик и жестокая игра жизни, которая обернётся острыми осколками… Она послала к чёрту это осознание и вдохнула запах хмеля. Высушенные шишки, настой — всё от бессонницы. Шираюки не могла не знать: она помогала Гаррак готовить их. Движения стали плавнее. Одну руку Изана опустил на талию и притянул её ближе, мягко, плавно, будто так и должно быть, будто не существовало никаких линий. Шираюки судорожно вдохнула, поднимая голову и почти касаясь губами его горячей шеи. Он убрал её волосы за ухо и невесомо скользнул пальцами вниз, к уху.[ч т о п р о и с х о д и т]
Было щекотно, но она не двигалась, упираясь подбородком в плечо, дыша через раз и особенно страшась сказать что-нибудь, произнести хоть звук. Ситуация не укладывалась в голове, вызывая диссонанс и отрешённость. Стоило открыть глаза — комната кружилась и почему-то жутко хотелось плакать. Это было ужасно странно, но вместе с тем — неописуемо приятно. Словно сон. Сказка. Пьянящий дурман. Странное мгновение длилось вечность, и эту же вечность сжирало, переваривая в искрящиеся хрустальные осколки. Да, такими будут воспоминания. Да, она сохранит их. Да, она любит их. Да, именно теперь она почувствовала себя живой. Ведь мёртвое сердце не могло биться настолько заполошно, пусть и подгоняемое эйфорией. Это не казалось неправильным, нечестным, ошибкой. Все правильно, честно и как есть. Они не играли. И не видели друг друга. — …знаю, что только повторюсь… — когда он заговорил, то это было похоже на громкий хриплый шёпот. От которого по спине пробежались мурашки. — Это непросто — бросить своих людей неизвестно против каких врагов… чьих врагов… и врагов ли. А вы явились с подстёгивающими речами к моему брату, словно хотели обмануть его и втянуть в опасную авантюру. Вообще-то, это вы в итоге втянули их в опасную авантюру. — Он и без того много думает о происходящем. Как и я. Вы могли быть врагом, предателем, не тем, кто вы по документам. Они — всего лишь бумажки, и подделать их — плёвое дело. Вообще-то, вы правы. Бумаги подделаны хотя бы потому, что Шираюки не должна была вернуться с фронта столь рано. Тем более — в Кларинс вместе с беженцами. Наверное, запоздало было восхищаться его тактикой, тем, что он отправился в поместье вместо Зена — ведь это было продиктовано не только чужим интересом о том, куда пропадал принц, но и волнением о брате. Восхищаться им целиком — никогда не поздно… Изана всё делал правильно, а если и нет — то кто она, чтобы обвинять его и ставить в упрёк какие-то малые, незамеченные ею ошибки? — А вы всё-таки восхитительный человек, — она улыбнулась, едва сдерживая нервный смешок. Голос ломался и дребезжал. — В смысле, ваши планы, идеи, стратегии… Вы думаете о своих людях… Вы не сделали нас пушечным мясом, хотя могли… Вы отправились в поместье вместо Зена, ведь там было опасно… — Я бы сориентировался в столь опасной ситуации быстрее, чем он. Ага, конечно. Шираюки фыркнула. — Вы знаете меня лучше, чем я сам? — проворчал Изана с вызовом. Вообще-то, Изана Вистериа, вы болван. Шираюки плакала. Слёзы щекотали щёки и подбородок. Она подняла голову и отклонилась назад. — Возможно. — Шираюки утёрла мокрые дорожки. — Когда люди чем-то очень интересуются, они изучают данный предмет со всех сторон. Они знают больше, чем другие. Они могут узнать даже больше, чем те, кто изучал его до них… Краснела она не от стыда из-за слёз, а из-за осмысления сказанного. Признаться, что заинтересована в нём, после такого… Шираюки, не отнимая взгляда от пола, развернулась и выбежала из комнаты. Как-то не до головокружения оказалось — оно не исчезло, но она не хотела останавливаться и давать Изане шанс произнести что-то вслед. Он молчал, сжимая края стола. Дверь осталась открытой. На его лице играла шальная улыбка.~
— Так что насчёт твоей сестры? Ты остановился на том, что мать умерла, когда они были в отъезде, а потом она не захотела возвращаться. Неужели отец не пытался её вернуть? Не заставил уехать с вами? — О, отцу было немного не до этого: смерть матери подкосила его, ни у кого из нас не осталось сил спорить с Сарией. После похорон папа с головой ушёл в работу, поэтому ей позволили остаться. Я старался приезжать почаще… Она совсем перестала петь… — Она больше не запела? — Запела, конечно. Несколько лет спустя. Это было её любимое занятие, она не могла отказаться от него. Правда, говорила, что тяжело, как будто грудь стягивают цепи и иглы, не дают вдохнуть, и вместо красивой песни выходит бульканье, которое ей самой было тошно слушать. Она не пела очень… очень… долго. А потом пела очень-очень много и громко перед моим отъездом. Шираюки. — …да? — Почему ты всегда так мало говоришь мне? — Это тяжело. Как будто грудь стягивают цепи и иглы... — Шираюки. — …не дают вдохнуть…~
Шираюки думала, что Изана отправил её с ними чисто ради того, чтобы она не чувствовала себя отрезанной от дела, обделенной, вынесенной за линию доверенных лиц. Она впервые рассматривала коридоры замка Танбаруна, не подгоняемая стражей и не сжимающаяся от прожигающего взгляда кронпринца, который решил сделать из неё трофей. Было неловко с непривычки: Висталский дворец стал роднее. Никакие мысли не приходили в голову, несмотря на то, что перед ними стояла непростая задача, нуждающаяся в тщательном осмыслении. Наверное, мозг устал и решил отойти на боковую, но этого никак нельзя позволить — вот только Шираюки не ощущала ни волнения, ни необходимости подгонять себя. Мозаика постепенно складывалась, неподвластная её воле, и, даже если она ничего не предпримет, картина закончит себя сама. Жизнь Шираюки стала походить на караванную, но она возвращалась с фронта с желанием осесть и как следует отдохнуть. В другой год, в иное, спокойное, время ей бы понравились повторяющиеся путешествия, новые запахи, лица, впечатления и цветастые воспоминания — светлые, солнечные, насыщенно-зелёные и тёмные, синие, прохладные, как глубокой ночью, бледные, как ранним утром. От этого можно как-нибудь избавиться, вернуться к тому, что было? Ведь не потянет Шираюки в путь и после? Она бы спросила у единственного знающего человека, но теперь её не было рядом. Тору вернулась в Танбарун, разделившись с группой королевских марионеток — она не могла попасться на глаза одному человеку, под нос которому они ехали, и раскрыть, что её статус «мёртвой» — такая же обёртка конфеты, как у Шираюки. Если Шираюки себя уже рассекретила, попавшись на глаза Зирьябу Убару, Тору не спешила бросаться под меч — осмотрительность превыше всего. С жизнью прощаться так скоро ей не хотелось. «Я хочу, чтобы война закончилась. Но не хочу умирать». Внутри Шираюки, очень глубоко, что-то ухало в ответ, легонько билось, словно давно замершее сердце вибрировало эхом. Но слов и чувств разобрать не получалось. Иногда она думала, что все механизмы замедлились, чтобы уменьшить напряжение и не дать телу сойти с ума. Она так близка к этому. Так близка. День выдался прохладным. Они подъезжали к границам Танбаруна вечером, вокруг расстилался тёмный лес, и деревья шелестели, словно шептали секреты на чужом языке. Шираюки было тревожно. Как оказалось — не зря. Ещё тогда, после первого нападения, она уяснила, что быть рядом с королевскими кровями — значит быть в опасности. Никогда не знаешь, кто нацелится на них в следующий раз и в какой момент. Для неё следующий раз наступил слишком скоро, хотя Шираюки не увидела ни тени удивления или волнения на лице Зена. Оби только тяжело вздохнул и горько усмехнулся, вынимая кинжалы. Новые, чистые, сияющие под лунным светом. Деревья шептали громче. Ветер пробирал, задувал меж рёбер сквозняком, прощупывал косточки жёсткими пальцами. Пахло пылью. И совсем немного — железом. Было ли это наваждением, или Шираюки правда учуяла запах крови, стоило ей пролиться на руки Оби… Не важно. Когда она увидела, что его ранили, небо закружилось, а земля приблизилась на расстояние вытянутой ладони. Шираюки судорожно вдохнула и попыталась подняться… вместо этого ногтями скребя землю.[161-ый день]: огонь, дождь, я ты мы господи помогите
Земля проваливается под каждым шагом. Но Шираюки упрямо идёт дальше, закидывая руку раненого лекаря себе на шею и пытаясь приподнять её. Она тяжёлая, но упрямство тяжелее — давит на лопатки клинком с названием «совесть, долг, выбор». Оно — как три правила, понятные лишь ей одной. Небо красное. Небо глубокое. В него хочется упасть. Но Шираюки падает в обратную сторону, когда замечает врага, который смотрит на неё с широко раскрытыми глазами. Мокрые волосы липнут к щекам и губам — соль, грязь, горечь. Шираюки застывает, не зная, что делать, только сжимает руку незнакомого человека крепче и не дышит, не моргает, не сводит взгляда с длинного меча, который, словно застывший удар молнии, сверкает, измазанный кровью. В последние секунды жизни в голову приходят не молитвы. Только сплошная пустота. Необъятная, обездвиженная. А под ней, как пульсирующая венка — страх. Нет. Нет. Даже не страх. Осознание. Это — всё. Но ничего не заканчивается, её жизнь не обрывается. Звуки возвращаются: фронт грохочет криками, свистом стрел, снарядов, скрежетом стали. Ветер пробирает, задувает меж рёбер сквозняком, прощупывает косточки жёсткими пальцами. Пахнет порохом. И железом. В висок бьёт резкой болью, когда перед ней появляется знакомая фигура. Наджи кричит идти дальше. Наджи кричит одни слова — но в них кроется больше. Не оглядывайся. Не ищи. Не жалей. Не забывай. Шираюки бьёт дрожь, она кусает губу и приподнимается, разворачиваясь в другую сторону, а из горла вырывается глухой, измождённый рык. Скрежет мечей за спиной звучит громче и громче, словно он не отдаляется, а приближается. Она вернётся. Будет ли, за кем возвращаться? Шираюки тошнило, но она глубоко вдохнула, крепко зажимая рот дрожащей рукой. Её пальцы буквально онемели, а Оби, терпевший перевязку со сжатыми зубами, наблюдал за ней со странным взглядом. Он всё понимал — и не спрашивал. В Танбаруне, когда с формальностями разобрались, их с Оби оставили в одной комнате. «Ты же присмотришь за ним?» — Зен выглядел взволнованно. Это то, что отличало его от брата: Изана бы и в ситуации хуже не позволил истинным чувствам выплеснуться наружу. Она не отказала. Оби мирно сопел, отвернув голову к стене, но Шираюки всё равно заметила круги под глазами. Сонливость накатила и на неё. Что снилось — сложно сказать. Смазанные картины, шорохи, шум, серое небо, красные реки, длинные дороги в ночи, захлопывающиеся тяжелые двери, кубики льда, позвякивающие и тающие в ладони. Чёрные глаза. Дребезжащий голос. Встретиться с ним — неизбежно. Изана всё знал и понимал — он ведь просчитывал на множество ходов вперёд, но… ничего не сказал ей. Не сказал, как действовать, значит — оставил выбор за ней. Наверное, они с Оби проснулись почти одновременно. Она разлепила глаза и встретилась с ухмылкой на сонном лице. — Вам не страшно со мной в одной комнате, госпожа? — А тебе? — А что мне? — У меня есть интересное хобби — коллекционирование ядов. Шираюки выпрямилась и приторно улыбнулась. Оби захохотал. — Как твоя рана? — Госпожа, после вашего лечения любой мёртвый станет живее любого живого, — он приложил руку к груди, не переставая посмеиваться. Любой мёртвый? Увы. Танбарунский замок не вызывал эмоций. Он — всего-то достопримечательность её родины. Удивительно, ведь замок Вистала она воспринимала по-другому… почти как дом. Как убежище — точно, пусть в первые недели он был клеткой с режущими прутьями, вокруг которой ходили пугающие люди. В Танбаруне нет холода, ощущения принадлежности к чему-то, к кому-то — к стене, к стулу, к кровати со скомканным одеялом, к треснувшей кружке, к маленьким записным книжкам, разбросанным по столу вперемешку с книгами о травах. В коридорах тепло. Нет первого принца. Ох, хотела бы она с ним танцевать. Кружиться, когда всё остальное смазывается, а он один — чёткий, яркий, глаза слепит, но их не выйдет закрыть, только открыть шире и вбирать каждый момент в надежде не забыть, едва касаться горячих пальцев, проводить по ладоням, цепляться за одежду на плечах, улыбаться, не смея оторвать взгляд от его лица и притягательной, загадочной улыбки... Эта картина красива, как пьянящий сон. Человек, остановившийся перед ней, смотрел снисходительно. Как всегда. Хотелось сказать хлёсткое «ну здравствуйте, горе-учитель». Шираюки звонко засмеялась и скривилась. В глазах встали слёзы. — Как давно вы в городе? — в голосе проскользнули нотки истерики, но она отмахнулась от стыда, смущения. Конечно, это он рассказал Изане о том, что Шираюки знала больше, чем говорила. Теперь всё встало на места. — Ты же знаешь, что Убар в столице? — вместо ответа он сделал шаг вперёд. Ближе. Она не дёрнулась, не отошла. Удивительно, но это не много ей стоило. Да, Сали́м Муа́вия хорошо преподавал свои уроки. Ты усвоила? Да. Я полагаюсь на тебя. Иди к чёрту. — Знаю, — Шираюки сжала кулаки. — И он всё знает. И кое-кто — теперь тоже. — Вот как… — он вздохнул. — Но в этом нет твоей вины. — Ни капельки, — жестко и уверенно. Ясно? Ученик может превзойти учителя. И она превзошла его ещё тогда, когда протянула руку помощи врагу. И поняла: да, я люблю этого человека по ту сторону баррикад, потому что он — как и все, живой, настоящий, наполненный. Салим Муавия был куклой без личины — пустая оболочка, с низким, впалым голосом, бесконечно уставшими глазами. Он учил воле, потому что сам её не имел. Он растоптал Шираюки. Он помог Шираюки. Поистине странными были чувства к нему: благодарность — за то, что для неё нашёл способ уехать из Танбаруна и разобрался с этим в кратчайшие сроки; ненависть, разъедающая сердце до слёз; какая-то больная привязанность. А ещё... самым страшным было то, что она одушевляла его. Словно бездушный предмет. Как та палатка в поле. Шираюки не сомневалась: она недалека от правды. Правда дышала ей в затылок. Салим Муавия впервые за всё время улыбнулся ей — настолько нежно, что стало трудно дышать. Мурашки побежали по спине. У таких людей не могут быть тёплые руки. Приторный запах крови. Она хваталась за саму себя, потому что больше было не за кого, но когда он появился перед ней, словно из ниоткуда — Шираюки вцепилась в него, скрючилась, уткнувшись лбом в грудь, и закричала. Не новое чудо света, а ещё одно наказание. Салим Муавия был последней ниточкой, ведущей во внешний мир. Преданный, как собака, пустой, как потерянный кувшин — он обошёл доверие друга и проявил повадки совсем не опустошенного сосуда. Никогда до того момента Шираюки не видела в нём человека. Это — как комета, пролетевшая в ночном небе. Он мучил его, считая, что это правильно. Он помог ей избежать чего-то страшного, о чём Шираюки боялась фантазировать. Этот человек, добро и зло, стоял перед ней. Чего он хотел? Возвращение долгов? Шираюки нечем ему отплатить, и более того — ей не хотелось иметь с ним никакого дела. Они разошлись. …Конечно, Оби следил за ней. Конечно, она заметила. Но сейчас ей хотелось оторваться от него. Ей хотелось сделать что-нибудь безумное. Неправильное. Опасное. Ей хотелось драться и получать удары. Ей хотелось сломать. Ей хотелось сломаться. Агрессия бурлила в ней и не находила выхода. Коридоры сменяли друг друга, пока совсем не исчезли, открывая просторный двор, но и этого было мало. Солнце поднималось всё выше, люди на торговой площади захлестнули её неостановимым потоком. Было шумно, жарко, слегка головокружительно от вкусных запахов выпечки и цветов. Шираюки, обернувшись, заметила, как Оби пробирался к ней, и в тот же момент сорвалась на бег, скрываясь в пёстрой толпе. У неё будут проблемы — но это потом. Сейчас её основная проблема она сама.