Волчьи метаморфозы

Каждый октябрь, тысячи первокурсников коллежей США проходят ритуал под названием «Адская неделя». Им надо голыми стоять на улице, пить прокисшее молоко и делать множество других неприятных вещей. Ежегодно в процессе «Адской недели» несколько студентов получают серьезные травмы и ранения. Однако студенты идут на подобные унижения, чтобы стать членами студенческих братств и сестринств колледжей США. © Washington ProFile «Сорорити» — «сестринство».        Луна стояла полная, лес был бескрайним, а Стайлз поняла, что зря она согласилась принимать участие в испытаниях на поступления в сестринство. «Ты же на криминалистическом факультете, Стайлз.» «Все девушки с этого факультета пробуются, Стайлз.» «Почему бы тебе не попробовать, Стайлз.» Потому что, блять, вас могут вывезти посреди ночи в багажнике с мешком на голове в лес, в гребанное суперлуние, вашу мать! Именно это сообщает другим оставленным с ней студенткам Стайлз, пока стаскивает с головы мешок. — Да чего ты? — фыркает миленькая светловолосая толстушка Лиз. — Испугалась ночного леса, да? — Не леса, — мрачно отзывается Стайлз, зубами развязывая веревки на запястьях. — Хотя, да. Этого леса я тоже боюсь. У меня — вау! — нет с собой чистого железа, кроме крючков на моем бюстгальтере, так что я не гарантирую, что смогу отбиться от гребанных фейри! — Да чего ты несешь? — хмыкает тонкая и очень спортивная Эшли, которую легко принять за эфиопскую богиню, не иначе. — Ты, конечно, всегда была с придурью, но сейчас… — Если нас не попытаются сожрать, я возьму все свои слова обратно, — сообщает Стайлз, — но в местных лесах пасется стая оборотней, Альфа которых меня не любит, потому что я умудрилась дать ему по яйцам. И да. Это было случайно. Но нет. Он не поверил. А еще где-то в глубине есть крошечный холм — фейри пришли сюда, на американские берега вслед за теми, кто в них верит — отщепенцы, конечно, но я бы не хотела встретить полноценного сидха, хватило и Дикой Охоты, спасибо. А потом Стайлз снимает футболку и бюстгальтер. — Стриптиз? — смеется Алекса — рыжая и веснушчатая. — Сти, что ты нюхаешь? — Как бы было просто, если бы всё, о чем я сказала, не охотилось за мной, надеясь насадить мою голову на копье, да? — хмыкает Стайлз, выворачивает футболку и надевает на себя. — Если так вывернуть одежду и снова одеть — заморочить вас не смогут. — Стайлз, фейри не существует, — смотрит на нее с жалостью Эшли. — Пойми… — Нет, это ты пойми, — перебивает Стайлз, — что в этом лесу трижды пропадали девушки во время испытаний, хорошо? Когда я спросила — будут ли нас вывозить, меня заверили, что нет. Но это не помешало мне выяснить всё, что я могла, об этой земле. Рядом есть сторожка. Сейчас я выверну штаны, надену их, и мы пойдем искать сторожку. Дальше — сложнее, потому что мне не нужна ваша вера, но нужно, чтобы вы не рушили круг, что я создам. Можете считать это психозом, но если за нами не придут в ночи, я буду счастлива, понятно? — Хорошо, — осторожно соглашается переглянувшаяся с Лиз и Алексой Эшли. — С психами не спорят, да? — хмыкает Стайлз. — Пусть. Зато все будут живы. Сторожка небольшая. Лиз и Эшли таскают дрова из поленицы в дом, а Алекса что-то мудрит с печкой. Стайлз перевернула все запасы, нашла соль, ликовала и танцевала, а потом вышла на улицу — и там и осталась, пока девушки не сообщили ей, что более дом покидать не планируют. — Что она делает? — шепчет разведшая огонь Алекса, выглядывающая из окна поверх плеча Лиз. — Круг, — роняет замершая в дверях Эшли. Она стоит, сложив руки на груди и смотрит на Стайлз. — Я не понимаю… — Что? — шепчет Алекса, глядя на тонкую фигурку Стилински и меняя окно, чтобы следить за ней неотрывно. Она идет и идет, опустив руку, что-то бормоча и, кажется, молясь. Земля устилается тонкой полосой из соли и чего-то еще, что хранила в своих карманах Стайлз. Она не поднимает голову. Она идет и идет. И кажется это… нереальным. — Она ни разу не взяла… добавки, — хмурится Эшли, выходя на крыльцо и следя за передвижениями Стилински. — Она просто опустила руку, и это сыплется и сыплется… Или у меня галлюцинации?.. Она охает, когда видит всполох от замкнувшегося круга и встречает понимающий взгляд Стайлз, в котором танцуют болотные огни. — В дом, — глухо приказывает Стилински, поднимаясь по ступеням, проходит мимо Эшли, останавливается в дверном проеме, смотрит на нее — прямо, не отводя взгляд. — Я потом тебе объясню. А еще объясню, что ты видела и почему не сможешь пересечь линию из соли, рябинового и осинового пепла. Она заходит в дом первой. Следом за ней идет Эшли. И почему-то она начинает верить в то, что Стайлз не такая уж и сумасшедшая. — Значит, нам нужно просто продержаться до рассвета, — говорит сидящая у печки Лиз. — Я не понимаю. Тут, конечно, страшно, но не настолько же, чтобы броситься на шоссе, чтобы избежать испытания. Тем более, что есть такая сторожка. В чем испытание? — Если вам повезет, — смотрит на нее Стайлз, — то ты никогда не узнаешь. — Что не узнает? — улыбается Алекса. — Ну же, Сти, расскажи нам страшную сказку. Что ты… творила?.. Зачем?.. И ты всегда носишь с собой рябиновый и осиновый пепел? Стайлз колеблется минуту. А после задирает широкую штанину и показывает странный шрам на лодыжке — словно собака вцепилась и ее долго отдирали, разжимали судорожно сцепленные челюсти, а та, почуяв кровь, никак не отпускала… никак… — Вампир, — говорит она и усмехается. — Нет-нет, можете не верить! Я привыкла, что мне не верят. Она тянет один рукав вниз, обнажает спину достаточно, чтобы можно было увидеть странный шрам-солнышко. — Тоже вампир? — хмыкает Алекса. Она единственная, кажется, думает, то это — шутка. Лиз насторожена, а Эшли пытается не свихнуться, потому что да, она не пошла сразу в дом. Она дошла до линии… и не смогла ее пересечь. — Химера, — хмыкает Стайлз. — От оборотней у меня, кажется, нет ничего. От охотников на оборотней, — она касается тонкого крошечного шрамика на скуле, — есть памятка. От оборотней — ничего. Но это даже правильно, да? Я ведь для них почти своя — названная сестра Истинного Альфы, что получает силу не потому, что берет ее кровью и смертью, а потому, что достоин. — Она смеется. — Кровь, обычно, оказывается на чужих руках. — Ты ведь не шутишь, — говорит Эшли и садится рядом с ней. — Ты веришь в это. — Я выжила в этом, — проговаривает ей в лицо Стайлз, не отводя взгляд. — Я выжила в этом, понимаешь? Мне было шестнадцать, когда моего друга укусил Альфа, что только обрел силу, что порвал за нее родную племянницу пополам, что мстил за свою семью… — Она смотрит на огонь, мелькающий в прорезях дверцы печурки. — Он почти погиб в пожаре и мстил так же огненно, и умер от руки племянника, снова почти сгорев. А потом он воскрес. — Как Иисус? — хмурится Лиз. — Как оборотень, — оборачивается на нее Стайлз. — Мы сейчас неплохо общаемся, и я даже не осуждаю, что он когда-то пытался меня убить. Я хотела его убить много чаще. — Что-то всё это мрачно, — замечает Алекса. — Я думала, что ты расскажешь нам сказку. — Сказку, — усмехается Стайлз. — А какую хотите? Хотите про волчонка, который полюбил девушку из рода охотников на волков? И любовь эта была волшебной… — Хочу, — капризно дует губки Алекса. — А потом охотница сначала променяла его на другого волка, а затем умерла, пронзенная проклятым мечом они, — хмыкает Стайлз. — Она умирала на руках этого волчонка и говорила, что всё хорошо. — Сти, я же просила, — вздыхает рыжая. — Правда редко бывает красивой, — сообщает Стайлз. — Она редко бывает без крови, без смерти, без… — Она сглатывает. — Без боли. Каждый из нас, переживших Бикон-Хиллс, рано или поздно оказывался ранен достаточно, чтобы почти умереть. — Она прислушивается и говорит ломанным шепотом: — Ненавижу полнолуния. Эшли вскидывается и слушает-слушает-слушает, а где-то там воют волки и, кажется, что кто-то летит по их душу, скачет на призрачных лошадях, подстегивая и хлестко ударяя стеком по вздымающимся бокам, по крупу — чтобы спешили-торопились, чтобы нашли их, чтобы схватили, убили-разорвали-уничтожили, чтобы никто более не смел ступать на эти земли. — Молись, — говорит Стайлз, а в глазах ее танцуют болотные огни. — Молись, мами-вата. И тогда они нас не найдут. И Эшли молится. …А волчий вой всё приближается…