01:27

янян долго смотрит на себя в зеркало утром. оттягивает пальцем губу и внимательно разглядывает ряд израненных десен и засохшую кровь на зубах. чистит, – паста попадает в мелкие ранки и неприятно щиплет. янян полощет рот и выплевывает нежно-розовую воду. даже строгие уроки немецкого с преподавательницей в годах не так резали и болели (что говорить не хотелось совсем ничего), как «хочу»-«тебя»-«иди сюда» – прямо сяоджуну в лицо, настолько любимое, что почти опротивевшее, до тошноты сладкое, до зуда – как аллерген. яняну прилетело кулаком прямо в челюсть, а потом он уже ничего не помнил – только губы счесал об асфальт, проехался носом, поранил бровь. выхаркал, будто комок шерсти линяющий кот, свое «ich liebe dich», неуслышанное, ненужное, запретное, все равно что радиоактивное. и остался лежать куском мяса на асфальте. сяоджун – лесной орех jo malone, парламент карат, кожа и соль, – отряхнул ладонь, будто случайно коснулся чего-то очень грязного. янян принимает душ и выходит, кое-как завернутый в полотенце, хромающий, и снова смотрит на себя. он чист. он чище всех на свете. сольфеджио через час, немецкий – в два, французский – в четыре, в семь – важные гости из амстердама, матушка напечет ореховых круассанов, сдобных булок и откроет шато дю мон руж. за закрытой дверью ванной комнаты – тощий недолюбленный мальчишка, еще вчера выхаркивающий свое пьяное, но абсолютно осознанное ich liebe dich посреди пустующей улицы в самом неблагополучном районе дунгуаня, под ногами у парня, за которого он был готов умереть. сяоджун стремительно ушел прочь, закурив сигарету. спасибо, что не пнул ногой напоследок, хотя мог бы уже и добить, – яняну не жить все равно. с нижнего этажа матушка на звонком немецком зовет яняна спускаться к началу занятий. он не знает, как посмотреть ей в лицо. он не знает, как ответить ей ртом, полным окровавленных осколков.