Самой удивительной чертой, которую в себе давным-давно откопал Сувон, было четкое разделение на черное и белое, плохое и хорошее. Неясно было, откуда появился этот принцип деления, но его все устраивало, он не подвергал сомнениям собственные мысли и решения. Ему нравилось вести себя как шебутное дитя и скалиться, когда старшие называли его ребенком, хотя разница между ними была смехотворной. Нравилось быть омегой, даже если понимал, что мир не на их стороне, а во власти альф и несправедливости. Поэтому-то, будучи солдатом, он ощущал себя особенным, способным защищать других омег и их детей и, да, Сувону становилось в разы лучше, когда от его пули замертво падал очередной ублюдок.
Убивать хороших людей — плохо. Убивать плохих — нужно, даже если тяжело, потому что приказали, а приказы они обязаны выполнять. Сувон никогда не хотел повернуть время вспять и изменить прошлое, ему нравилось быть тем, кем он являлся. Только малышом он, конечно же, не был, но иногда ему было приятно прижаться боком к Ханю и ржать с ним над просмотром какого-то видео или над веселыми воспоминаниями старшего. У Ханя судьба была одной из самых сложных, началась она горько — с самого приюта он закалялся и учился держаться за жизнь зубами и рассказать мог многое. Сувон же, в отличие от него, лет до восемнадцати просто терпел побои отчима.
По какой причине Чунгон начал избивать его, Сувон помнил смутно, кажется, однажды он на сдачу купил себе шоколадных монет. Это всегда позволял его родной отец, и он не ожидал, что за это его поставят к стене и отходят ремнем. После все это переросло в наказания за любую оплошность, будь то плохо вымытая чашка, громкие друзья, плохие оценки или взгляд, который отчиму не нравился.
Когда отчим выходил из себя, его сложно было остановить. Аппа пытался… Обычно кричал и умолял не трогать сына, очень редко пытался оттащить мужа, но заканчивалось все в лучшем случае ничем. Омеги, как правило, слабее альф, и Чунгон избивал их двоих, если муж не успокаивался. Сам же Сувон даже не пытался защищаться, любая попытка сопротивления грозила еще большей болью: он размазывал слезы по лицу и старался держать себя в руках. В моменты, когда он терял контроль, начиналась паническая атака. Сердце сковывало в тиски, организм не впитывал кислород, и он мог только хлопать краснючими глазами, пытаться найти опору и открывать, закрывать рот. Стучать себя по груди, кататься по полу, пока не будет сделан спасительный вдох.
Иногда за эти «сцены» он получал больше положенного.
Ближе к созреванию он научился группироваться и закрывал живот; не то чтобы он мечтал о семье, он не хотел иметь мужа и детей, хотел много путешествовать и вкусно кушать, но терять способность давать жизнь не хотел. Ему было страшно и больно. Особенно ночами, особенно когда пришла первая течка. Агония продирала все тело, обвивала терновым плющом, а он сидел под столом в запертой комнате и дышал раз через раз, слыша ругательства отчима и крики, что эта вонь мешает ему спать. Впихнутые папой таблетки были выпиты, но шепот и страх в родных глазах порождал новый страх. Чунгон ему не отец, Сувон молодой омега в поре, кто знает, что придет в голову этому полоумному? Будь то шорох листвы или резкий крик вороны, шаги за дверью или случайный кашель — омега дергался от каждого звука и старался не рыдать в голос, глотая всю горечь и боль.
После первой течки Сувон начал учиться драться, и нет чтобы пойти в какую-нибудь секцию в школьном дворе, он решил не мелочиться и со своими одноклассниками устраивал спарринги. Если с ним не хотели добровольно мериться силами — омега же, черт возьми, омега не должен уметь драться — тогда Чжоу их доводил, выводил. Дрался с другими омегами, потом убегал от их альф, врывался в раздевалку разных сборных, утаскивал вещи и разбрасывал по всей територии, писал гадости на новеньких машинах богатеньких мальчиков — делал все, чтобы стать сильнее. Часто попадал в передряги и первое время месили его, а не он тех, кто повелся на провокации. Так он познакомился с Чоном. Познакомился в переулке, зажатый в тупик тремя альфами с желанием проучить омегу. Силы были неравны. Только Сувон сдаваться не собирался, дрался не на жизнь, а на смерть и пускал в ход все: бил кулаками, пока не перехватили со спины, пинался, пока не ударили под коленом, рычал, кусался и царапался. К ним подошел четвертый альфа — Чон — расхохотался на весь переулок, махнул рукой и сказал Сувона отпустить, а после предложил выпить.
Они быстро сдружились. Банда Чона держала небольшой райончик, занималась мелким воровством и запугиванием людей, они были простым, тупорылым быдлом, с которым Сувону, на самом-то деле, нравилось проводить время. С ними он учился драться, убегать от полицейских, забрасывать трехочковый мяч в баскетбольное кольцо, делать сальто и наслаждаться жизнью под небольшим градусом, желательно, на крыше чьего-нибудь дома. Всего их было тринадцать вместе с Чжоу, помимо него было еще двое омег. Один из них был любовником Чона и однажды он, под действием текилы узнав, откуда у Сувона появляются синяки, надоумил впервые дать отпор.
Сувон готовился к тому дню, когда перехватит чужой кулак, как в фильме, выкрутит руку и пнет мудака по яйцам. Следом ударяя того по чему придется, пока запал не исчерпает себя. Только когда отчим в очередной раз замахивался на него, срабатывал какой-то ебнутый рефлекс, и Чжоу сжимался, группировался беззащитным свертком острых чувств и терпел. И удары, и боль, и соль терпел. Но у всего есть предел: отчим перешел границу, когда почуял запах альфы на омеге, но вместо того чтобы сорваться на Сувоне, он налетел на болеющего на то время папу-омегу, и Сувон не выдержал. Защищать себя было сложно, но защитить аппу было делом чести.
— Не трогай его! — Сувон смотрел на лежащего на полу родителя со смесью боли и злобы. Отчим обернулся, сверкнул черными глазами и прошипел гремучей тварью:
— Что ты сказал, гаденыш?
— Не трогай его, — омега игнорировал все слова аппы: он уговаривал остановиться и извиниться, но вдруг закашлял надсадно и подозрительно смолк. Убедившись, что аппа жив и просто переводит дух, Сувон вовремя избежал хватки потной руки, отскочив в сторону. Внутри кипела ярость, боль из черного мазута окрашивалась в алую магму, Сувон часто сдерживал свои вулканы, но в этот раз отпустил себя полностью.
Все звуки ушли на задний план, он не слышал криков, треска, звона, хруста, собственной боли. Только желание, опасное, жуткое желание убивать.
Он пришел в себя держащим в руках древко, что осталось от старого деревянного табурета, отчим скулил на полу в такой же позе эмбриона, в какой раньше перед ним лежал сам Сувон. Было много битой посуды, порванных вещей и крови из-за разбитых носов. Сувона начинало трясти, нечто внутри еще не смолкло, клацало зубами и жаждало чужой смерти, а это пугало до чертиков. Некоторое время он сидел у стены, смотря на окровавленного мужчину, и раскачивался из стороны в сторону, пытаясь найти себе оправдание. И пока он надеялся, что Чунгон будет жить, зверь в нем буйствовал и требовал добить.
Сумев взять себя в руки, он хотел поскорее смыться из этого дома. Аппа к тому времени пришел в себя и безумным взглядом смотрел на сына и мужа, теперь трясти начало его. Сувон честно хотел уйти вместе с ним, избавить от боли, но, как оказалось, Сомин не хотел жить без Чунгона. Он бился в истерике, орал, что любит своего мужа и не нужен ему сын, способный превратить человека в лепешку. Много неприятного наговорил, но Сувон рад, что не помнит. В итоге он забрал деньги, что были у отчима, свои документы и сбежал. Пригрозив, что если его будет искать полиция, он точно убьет мудака или попросит своих друзей.
А потом сидел в соседнем переулке окровавленный, разбитый и преданный на холодном асфальте и вновь трясся от страха. Желание убивать было ослепляющим, и Сувон боялся того, что было, того, как оно им руководило и как кровожадно ликовало от хрипов отчима и его стонов. Сувон боялся, что чуть не стал убийцей. Таким его и нашел Чон в очередной раз, выслушал, хмыкнул и предложил примкнуть к их семье полноценно. Так началась череда воровства, лжи, нарушения законов и жизни в диких каменных джунглях.
Его жизнь «на улице» началась практически в совершеннолетие, а Хань жил в жестоких условиях сколько себя помнил. Поэтому он, наверное, имел право называть его ребенком, как, впрочем, и Исин, потерявший мужа из-за проекта, частью которого стал сам, как Бэкхен, испытавший на себе тяготы судьбы, — никто не знал природу десятков шрамов на его спине, но все догадывались практически об одном и том же. И Минсок, конечно же, спокойно мог называть его как угодно, и Сувон с радостью бы грелся под его крылом. Было в их лейтенанте много серьезного и умного, горького, но теплого хватало с лихвой.
Сейчас же систематизировать все по черному и белому цвету не получалось. Альфы попались неправильные, непривычные. С солдатами он общался мало, в основном этим занимались Бэкхен и Минсок, но из их рассказов или того, что оставалось между строк, было ясно, что большинство солдатов — безмозглые идиоты с желанием свои прибамбасы присунуть куда поглубже и погорячее и прикрыться инстинктами. Поэтому Дельта выбивали из колеи. Даже тот же Тао, каким бы мудаком ни был, он казался намного лучше всех тех альф, которых Сувон успел встретить на своем пути.
Встретившись взглядом с Тао, что выходил из казармы, Сувон поморщился и показательно отвернулся, альфа фыркнул и прошел мимо, не забыв поделиться колкостью на прощание. Сувон не расслышал, что именно его должно было задеть, но средний палец на всякий случай показал.
— Смотри, как бы не сломали, — у Ханя на лице было превосходство. Сувону от него не хотелось плеваться, было желание равняться и быть таким же уверенным и крутым. И так же изящно-небрежно доставать сигарету и прикуривать; пока половина отряда задыхается его запахом, он просто улыбается и дымит.
Сувон делит свою жизнь на три части: до семнадцати и называет ее «Слабый нытик», с семнадцати до двадцати — «Жизнь на улице», а с двадцати по сегодняшний день, сколько бы он ни ломал голову, назвать эту главу никак не выходит верно. Но это точно жизнь с нового листа, совершенно в другом ключе и с другими целями. В двух периодах до этого у него не было ориентиров, точнее, они были, но такие жалкие и размытые, что Чжоу вряд ли о них вспомнит, и в памяти не всплывает желание подражать или быть таким же как… Как Хань, например. Ломаный-переломанный, с сотней срощенных костей, но не сломленный. Он был похож на мифического зверя, упрямого до жути, настырного и жесткого, как скала — хрен сдвинешь, даже если приложишь максимум усилий. Гордость и уверенность в каждой черточке лица, пронизанный превосходством и силой он внушал трепет и жажду подражать.
— Не сломают. А вот твои сигареты хены переломают. Кажется, тебе снова запретили курить?
На лице Ханя вспыхнула злость.
— Я похож на ребенка, которому можно запретить курить? — слова о том, что им не положено курить, и что капитаны могут ограничивать практически все, были проглочены. Сувон усмехнулся в ответ, когда увидел, с какой серьезностью смотрит на него сержант.
— Тебя Бэкхен послал, — кивнул сам себе Чжоу, понимая, что к чему.
— Ты избегаешь его, — махнув куда-то в сторону, Хань задал маршрут и зашагал. — Но так как я первый «кролик», то неудивительно, что роль няньки досталась мне. Но я не Бэк и сюсюкать с тобой не буду, ты же в курсе?
— Ха, как же, не будешь тут в курсе, — он привычно подул на челку, но не вовремя вспомнил, что она стянута в забавный хвостик на макушке. И тут же подумал, что перед операцией обязательно нужно будет перекраситься или волосы состричь, рисуя в голове вариации возможных причесок, он задохнулся от резкого толчка в спину.
— Ты охренел меня не слушать? — у Ханя от возмущения с десяток морщин сошлись на лбу, а глаза округлились в искреннем желании проучить мелкого за неподобающее отношение к его проникновенной речи, что не дошла до адресата. И толкнул еще раз для пущего эффекта, когда Сувон непонимающе моргнул.
— Ой, — икнув, он пустился на утек, начиная истерически хохотать и пытаться избежать гнева Лу. Хань, матерясь, пытался не сломать на бегу драгоценную сигарету и догнать Сувона, чтобы дать пинок под зад — впрочем, ему все задуманное удалось. Лодыжка правой ноги Чжоу подвела и он разложился сломанной звездой на сухой, зеленой траве, продолжая содрогаться от судорожного смеха.
— Ой, — передразнил Лу и пнул его второй раз, едва ощутимо и чисто для профилактики. — Говорю, готовься к веселым каруселям верхом на гормонах, — он присел на корточки, медленно затягиваясь дымом, смотря на товарища без намека на смех, — то, как меня выкручивало в первые полчаса — ничто по сравнению с тем… Что тебя может настигнуть. Хотя. Хрен его знает, что закопано в твоей голове, может, это я один такой ебнутый слегка, — осекшись, он прикрыл глаза и добавил чуть тише, — может, прошлое только меня выворачивает наизнанку.
— Почему? — Сувон чуть приподнялся на локтях, но так солнце стало слепить глаза и, нахмурившись, он приземлился на задницу, скрестив ноги. Давно распирающее его изнутри желание узнать о прошлом Ханя дало о себе знать. Хань молчал.
Из рассказов Лу Сувон знал о том, что найден он был младенцем в урне с мусором. Что он любил драться с альфами в детском доме и один раз рассек кому-то бровь игрушечной лопаткой. А потом что-то случилось — Хань обходил это «что-то» стороной, он сбежал из приюта и зарабатывал на жизнь, как мог. Чаще — внешностью и обманом.
— Хрен его знает, — повторился омега и хмыкнул. — То, что я считаю страшным, тебе покажется смешными детскими обидами.
— Это все потому что… — Сувон столкнулся с мягкой заинтересованностью и передумал спрашивать то, что так давно его волнует. — Так что там Бэкхен хотел?
— Что «потому что»?
— Да забей. Я забыл.
— Эй, мелочь, — рыкнув, Хань потушил окурок о землю и закопал его под траву, — договаривай. Не выводи меня из себя.
Становилось душно, Лу Хань злился, а Сувон не хотел портить ему настроение, он вообще уже сотню раз за эту минуту пожалел, что заикнулся о своих догадках. Хань смотрел так, как мог смотреть, желая расколоть жертву и выведать все тайны — и в этом он был силен. Дикий взгляд, опасный, с таким не хотелось иметь дело, а, тем более, доводить все до ругани. Сглотнув, Чжоу нахмурился и скрестил руки на груди.
Если он хотел быть таким же сильным, как Хань, значит, нужно учиться с Ханем драться. Не важно как: мысленно или физически, но драться нужно.
Одного легкого подзатыльника хватило, чтобы любопытство выступило вперед.
— Что «потому что»?!
— Потому что тебя изнасиловали?! — Сувон выкрикнул это достаточно громко и тут же, вытаращив глаза, прикрыл рот ладонью и зажмурился. Не видя, как непонимающе захлопал ресницами Хань и как разразился гоготом, опадая на зелень. Открыв глаза, Сувон видел как искренне и нелепо смеется Хань и не мог понять, что тут смешного-то?
— О, небеса, — со свитом выдохнув, Хань снова заржал и, утирая глаза от выступившей влаги, снова воззвал к небесам. — Су, ты с чего взял это вообще?
— Ты часто говоришь о том, что альфы используют омег, как подстилки… И как-то раз парни сказали, что тебе сложно будет работать с Дельта, учитывая твое прошлое, вот я и подумал…
— Вот оно что, — Хань коснулся подбородка и потер губы, о чем-то задумываясь. — Меня пытались изнасиловать, не раз. И я не отрицаю, что меня выводит из себя способность альф спихнуть все на инстинкты и сделать вид, что омега сам напросился. Но, блядь, согласись, было бы странно если, говоря об изнасиловании, я сказал бы «то, что я считаю страшным, тебе покажется смешными детскими обидами»?
Лицо Чжоу исказилось и Хань невесело улыбнулся.
— Не подумал.
— Ты слишком часто это делаешь.
— О каком прошлом тогда говорили парни? — Сувон все же хотел знать.
— Хрен их знает. Я могу лишь предполагать. Но не уверен, хочу ли портить твое представление обо мне.
— Я же не отстану теперь…
В глазах Ханя плескалось странное чувство вины, оно переливалось болью и отрицанием, слабо сияло надеждой на лучшее. Хань ждал, что Сувон отступит, но тот не отступил.
— Перед тем как я сбежал из приюта, — вытянув сигарету из пачки, Хань смотрел на нее вдумчиво, словно рассказывал ей, — меня пытался изнасиловать директор.
Он говорил с паузами, через каждую фразу затягиваясь и выплевывая сизые колечки дыма.
— Ублюдок тот еще. Я защищался. Он, видимо, не ожидая, что я могу вырваться, рассказал мне, куда пропадают иногда дети… — сжав кулаки и зажмурив глаза, Хань выдохнул и продолжил, но его голос был пронизан ненавистью. — Не все попадали в семью, если коротко и мягко.
— А если не мягко и не коротко…
— Наших ребят подсаживали на наркоту, запугивали трупами других детей — водили через коридоры с висящими бывшими друзьями, — голос у Лу садился, а он словно пропадал в зыбучем прошлом, — а потом отдавали толстосумам. Детская проституция. Меня он решил продать подороже. И запугать хотел посильнее, поэтому я видел эти коридоры, слышал, как кричат дети, которых ломают. Но я же чертов супергерой, хули, мне же надо всех спасти. Что я только не вытворял… И в итоге этот мудила решил сломать и меня, хотя моя девственность оценивалась дорого — личико ведь кукольное. Только вот… сдаваться я не собирался. Во мне что-то перемкнуло, так бывает, знаешь? — Сувон кивнул, вспоминая отчима и табуретку. — Я убил его, — взгляд Ханя остекленел. — Не умышленно, защищаясь и на эмоциях, но… Когда ты убиваешь впервые, это страшно. Особенно когда оправдать себя не можешь.
Шок от услышанного повел Чжоу немного в сторону, ему хотелось рассмеяться и чтобы Хань рассмеялся тоже, пихнул в плечо и спросил своим дурашливым голосом «поверил?». Но этого не было, а та странная, жгучая смесь бурлила внутри товарища. Все пережитое им казалось таким простым и невзрачным по сравнению с подростками, которых принуждали и…
— Но он же мразь и смерти заслуживал в любом случае! — по телу Сувона разгоняло кровь негодование, ему хотелось уже мертвому директору детдома разодрать глотку. — Ты ведь спас других детей. Разве нет?
— Я пытаюсь себя в этом убедить, — хмыкнул Хань, — и то, что после его смерти за это дело не взялся кто-то другой, более адекватный, вероятность мала. Это дела мафии. Но пока я скрывался от полиции за убийство человека, я ушел так далеко… А теперь я часть Альфа и не имею право нести свою — хех — Вендетту. Теперь только по закону. Поэтому я могу только верить в то, что стал убийцей не зря, и что его смерть не принесла… — его взгляд поднялся выше макушки Чжоу, и он слабо улыбнулся.
— Своей выходкой ты привлек туда много внимания. Два года тебя искали по всей стране. А записи, письма и свидетелей, что ты мне оставил, хватило, чтобы твой детский дом находился под тщательным надзором, — у Бэкхена голос был серьезный, но на губах мелькала тонкая ободряющая улыбка. — Решили помянуть прошлое?
Щуря один глаз, Хань сделал очередную тягу, не сводя взгляда с капитана.
— Пока вы шептались при Сувоне, он решил, что меня изнасиловали, вот я альф и не люблю. Пришлось сказать, что этого не было. И что, вот, детские обиды меня куда сильнее парят, хотел сказать, но разговор повернул не туда, — медленно обведя губы кончиком языка, Лу почувствовал восторг, когда Бэкхен словно загипнотизированный стал следить за его губами. Сувон в это время, кажется, был занят мыслями о том, как переварить полученную информацию и отмазаться от командира «помягче».
— Вдвоем, втроем? — вопрос прозвучал однозначно для Чжоу, и тот сразу понял, что речь идет о разговорах. Говорить с Бэкхеном обычно ему было легко, но сейчас Хань знал немного больше самого Бёна, прочувствовал все на своей шкуре, и его мнение не было бы лишним.
— Втроем? — он посмотрел на Бэкхена так невинно, как только мог и тихонько похлопал по траве — старшие тут же рассмеялись, но уселись на земле.
— Рассказывай, почему паниковал вчера? Почему тушуешься при мне? И готов ли сегодня вступать на «дежурство» или тебе искать замену? — Бэкхен не церемонился, не выглядел совсем уж грозно, а когда Хань привычно опустил свою голову ему на колени и пальцы капитана тут же стали перебирать пшеничные пряди, стало совсем спокойно и уютно. Сувон улыбнулся, а потом, скрепя сердце, поведал сокровенное, тайное и страшное.
***
Бэкхен избегал Чанеля весь день — осознание накрыло его, как одеяло, едва голова коснулась подушки. И тут же загудели нервы. Сначала в памяти всплыл настойчивый хвойный запах, Бэкхен наконец-то угадал в нем нотки можжевельника, и это ненавязчиво напомнило, как аппа любил купать его с каплями этого эфирного масла. Говорил, что это хорошо успокаивает и снимает усталость. Не обманывал. Запах Пака приятно влиял на одну часть Бэкхена: окутывал невесомой заботой и устойчивым «все будет хорошо», снимая напряжение. Но вторая часть Бёна была настроена на это вмешательство воинственно и устраивала внутреннюю борьбу. Эти сражения ума, тела и чего-то воющего Бэкхена порядком вымотали, хотелось заткнуть все, что кричало внутри и уйти туда, где будет тишина.
Наверное, в этом и крылась главная причина его побегов: он не хотел, чтобы кто-то влиял на него, Бэкхен привык в своей жизни считаться только с собой. Приказы руководства, мнения товарищей, советы родителей — это было важно, но как поступить окончательно и какой шаг предпринять дальше, решал только он сам.
И чем дольше он находился рядом с Пак Чанелем, тем большим уважением к нему проникался. Перед глазами появился точеный профиль альфы, его легкая хмурость и сосредоточенность. В его взгляде было скрыто таинство, глаза были обычными карими и иногда на солнце светились янтарем, но он не пытался ими никого задавить, как тот же Бэкхен. Бэкхен использовал глаза как оружие, Чанель пользовался голосом. От командного, низкого тембра по спине шли мурашки. Вспоминая командиров, которые их
тренировали дрессировали, как скот, Бэкхен понимал, что Чанель на их фоне выглядел праведником.
Резкие подъемы, избиение толпой, инсценировка плена — было стандартами подготовки, никто не делал скидку на то, что они омеги. Наоборот. Командир Чже с сержантами могли ворваться в душевую именно тогда, когда все они были раздеты и безоружны. Пока их связывали, отсыпая пошлые комплименты, оставляя синяки и ушибы, он говорил:
— Вы всегда должны быть готовы к атаке.
Их могли начать душить во время сна, чтобы привить чуткий сон раз и навсегда, могли связать всех единой цепочкой, посадить на шлюпку и вывезти в море, оставив в ладонях у одного кусок стекла. Кажется, у Минсока до сих пор красовался шрам.
Бэкхен закрыл глаза, сжимая зубы. Обучение было не из приятных. Оно сделало их сильнее, никакая другая программа тренировок не смогла бы так быстро превратить их в машины для убийств. Но было интересно, смог бы Чанель вырастить из омег солдатов?
Вряд ли… Выдохнув, Бэкхен так некстати вспомнил его прикосновения во сне. Горячие ладони скользили по его телу мягко, словно хотели в полной мере почувствовать его кожу. Мелкая дрожь прошила позвоночник.
Вряд ли — повторил про себя Бэкхен, — Чанель видит в них омег. Сильных, возможно, равных себе, но омег. И вряд ли на поле боя он не побежит прикрывать собой одного из них. Представив возможный сценарий, Бэкхен потер зудящие глаза. Чанель собой прикроет кого угодно, такой уж он человек.
И он сегодня точно заметил как задумчиво Бэкхен впитывал черты его лица, смотрел, словно впервые видит. Чанель смотрел в ответ, его взгляд не стал мягче, он ничего серьезного в себе не нес, но мир все равно замедлился вместе с сердцебиением. В ту секунду Бэкхен почувствовал такое умиротворение, после которого не хочется ничего, кроме как забиться под бок и чувствовать тепло. Резко отвернувшись, Бэкхен смог найти место на площадке подальше от командира и, повиснув на турнике, не сводить глаз с зеленеющих крон, мерно покачивающихся на ветру. Внутри все пылало от злости. А паника медленно, но верно плела сеть.
Он и так был на взводе из-за многих загадок, бардака на базе и в голове, а теперь и вовсе хотелось закрыть глаза и все отрицать. Паника. Редкое, непривычное и совершенно чужое явление, оно постепенно брало его в плен.
Вдох.
Это чисто омежье, Бэкхен был уверен, что такого с ним не должно быть. Не сейчас, когда на носу важная операция, не сейчас. Желательно, конечно, вообще никогда. Он уже сотню раз проклял тот день, когда не доверился своей интуиции и встретился с Дельта, решив стать с ними одной командой. Хотя… Может, то интуитивное было не тревогой, а предвкушением? Но больше всего это было похоже на издевки судьбы.
Выдох.
Сегодня после того, как они разняли О и Лу, Бэкхен так и не смог взять себя в руки. Его бросало в жар каждый раз, стоило только Чанелю попасть в поле зрения. От контактов он уходил разными способами — нужно было выяснить, по какой причине Исин собрал все рации, поговорить с Сувоном, связаться с генералом Ли, перечитать дела альф в десятый раз, просмотреть все имеющиеся материалы операции, драить чистые душевые по второму кругу. Во время тренировок Чанель даже не пытался с ним заговорить, а Бэкхен выполнял все задания слишком старательно, зарываясь глубоко в себя… Любая мелочь казалась такой важной и не терпящей отлагательств, что Бён понял, насколько по-ребячески он себя вел, только когда почувствовал покой.
Рано или поздно Пак просто припрет его к стенке.
В комнате было сумеречно: луна проникала сквозь не плотные занавески, и было видно несколько ломтей старой штукатурки на потолке. Бэкхену захотелось их содрать, а потом он просто закрыл глаза. Тело гудело.
Этим днем он выжал себя настолько, насколько вообще возможно. Но сон, как назло, не шел навстречу, и оставалось ждать, когда накроет. Наверное, если верить внутренним часам спешащего везде успеть Бэкхена, прошло около десяти минут, когда он уловил, что казарма была наполнена тишиной практически до краев, исключая размеренное дыхание Кима. Не было слышно привычного сопенья или шороха одеяла — Исин часто ворочался во сне, постоянно менял позу, а иногда просыпался, садился на задницу и долго смотрел перед собой, чтобы спустя время с тяжелым вздохом опуститься на кровать и обнять подушку. Откуда только столько сил после тренировок оставалось… Исин сейчас не издавал и звука, значит, в комнате дремал только срубленный усталостью Минсок, и все ждали четырех утра, чтобы удостовериться, что надежды оправдались, и Сувон будет в порядке.
Сувон его уверил, что справится с поставленной задачей. Сказал честно — боится альф, не привык к таким мощным парням, но менять очередность наотрез отказался. Пообещал успокоиться и держать себя в руках, панику затолкать туда, откуда она выход не найдет. По-честному, верить Чжоу Бэкхен не хотел, но он умел быть максимально убедительным. Через пять часов ему введут препарат и начнется новый напряженный день. Остается надеяться, что все пройдет хорошо.
И у них с Паком тоже.
***
Спал Крис плохо. Нервные картинки мелькали одна за другой, совершенно не связанные между собой, слишком яркие и бессмысленные, не давали отдохнуть в полной мере, а когда в начале пятого утра в его легкие проник тонкий черешневый аромат, про сон пришлось забыть.
Вцепившись в одеяло, он долго не мог разомкнуть свои пальцы, как и веки, сжатые до черных кругов. Все его тело превратилось в судорогу от ненависти к себе — Крис надеялся, что на Сувона он сможет среагировать мягче, чем на Ханя, но, кажется, шутки парней, что ему придется несладко, оказались не шутками. Было сладко, да так, что свербило в паху. А это уже сверлило дыры в его уверенности в себе и своей выдержке.
Запах Ханя приятно перекликался с запахом Сувона, и Крису уже было плохо. Желание сесть за руль и свалить нахрен с базы было сильно, как никогда.
А тут еще Сехун с его предложением постоянно находиться с «открытыми» омегами…
Выдохнув, Крис соскочил на пол, намереваясь уйти в душ первым. Стянув полотенце со спинки кровати и случайно пнув берцы, он, скрипя зубами, вышел за дверь. Холодный душ не спасал, только появился легкий озноб, и Крис не знал как можно сильнее ненавидеть сложившуюся ситуацию, но у него получалось увеличивать шкалу ненависти каждый час.
— А вот и первый птенчик, — устало выдохнул Чанель, вошедший где-то через полчаса и вставая под лейку справа от Криса.
Выкрутив кран на максимум, он подставил лицо под струи холодной воды и старался не дышать. Ву стало немного легче от мысли, что не только ему плохо. На самом деле он рассчитывал на то, что ему как раз-таки будет проще большинства — он утолял свою жажду по омегам с завидным постоянством, в отличие от девственника Сехуна или Чанеля что, несмотря на плохие отношения с бывшим мужем, не смел ему изменять. Но он так и не справился с борьбой внутри из-за аромата Ханя, что теперь будет постоянно фонить, а тут один из любимых запахов — и это удар под дых.
— Тяжко?
В ответ Крис хмыкнул и принялся пенить мыло в руках, замечая, как нервознее становится с каждой минутой.
— Какая сегодня будет тренировка?
— Сегодня упор на бег, побегаем со снарягой, затем обычная «спартанская» разминка и рукопашка.
— Издеваетесь? То есть Хань и Сувон разогреются, от них будет фонить не по-детски, а потом с ними обниматься будем?
Вместе со скрипом двери, раздался сонный голос Тао:
— Ву, может, тебя кастрировать?
Он лениво прошаркал до свободного места и возмущенно хрюкнул, получив влажной ладонью по спине.
— Ну, а что? Проблем будет меньше, — зевнув, он почесал задницу и включил воду.
— Может, все дело в твоей голове? А предложение чаще находиться в парах с «открытыми» омегами рационально? Сехун смог переломить свою тягу к Ханю и поостыть.
— От запаха Сувона свербит в носу, а только рассвет, — недовольно пробурчал Тао, — не представляю, что будет после обеда.
Судорожно выдохнув, Крис прикрыл глаза. Оставалось надеяться, что он выдержит это испытание. А желание подходить к омегам по доброй воле стремительно угасало.
***
Не было ничего удивительного в том, что внимание к Чжоу увеличилось в шесть раз. За ним следили все из Альфа и капитан Пак, удивительным образом сохраняя холодный рассудок. Сколько бы Минсок не задавал вопросов Сувону типа: «Как себя чувствуешь?», рядовой отвечал с яркой улыбкой, что все замечательно. Приборы Минсока это подтверждали, а вот алые от частых облизываний губы, редкие «подвисания» и беглый взгляд говорили об обратном.
— Оставьте его, — хмыкнул Исин, подойдя к переговаривающимся Бёну с Кимом, — он хочет быть взрослым, крутым мальчиком.
— Если он вдруг выйдет из себя, что делать будем? — Минсок редко позволял себе говорить в резком тоне, но сейчас ему было не до любезностей. Он все еще злился на Исина за осечку с рациями и то, что Исина наказали, его не успокаивало.
— Вы не думали, что за его волнением скрывается смущение? Да ладно? Серьезно, не думали? Парни, у нас тут отряд офигенных военных альф, думаете, Сувон часто с такими сталкивался?
— Он ходил на миссии, где нужно было соблазнять альф, не помню, чтобы он смущался, — хмуро отозвался Бэкхен.
— Подумайте еще раз. А пока его показатели в норме, вы тратите время на гиперопеку. Птенчик, может, хочет опериться…
— Исин, ему не шестнадцать, — Минсок начинал раздражаться, хотя понимал, что Чжан в очередной раз прав. Препираться Исин не стал, пожав плечами, он развернулся и зашагал в сторону командира, поманившего его к себе рукой.
— Может, он прав? — с тяжелым вздохом Бэкхен потер веки, а когда открыл глаза, мимо как раз пролетел сияющий Сувон. — Судя по всему, Сувон счастлив.
Вывод, к которому подвел их Исин, позволил Минсоку хоть немного расслабиться, чему Бэкхен был рад. Даже несмотря на то, что они бежали уже восьмой километр в полной экипировке, и ноги начинали наливаться свинцом, под спецодеждой ручьями лился пот, а солнечные лучи обжигали так, будто разгар лета, а не середина весны. Ветра практически не было, поэтому запахи Ханя и Сувона плотно окружали бегущих, альфам было гораздо труднее сдерживаться. Мягкий и терпкий запах черешни кружил голову; Бэкхену самому нравилось, как пахнет Сувон, до дрожи на кончиках пальцев, особенно в сочетании с густым запахом можжевельника. Запнувшись, Бэкхен чуть не повалился и сматерился сквозь зубы, игнорируя шутку Ханя.
Бежать было тяжело из-за мыслей, не дающих покоя.
Утром Бэкхен еще раз, надеясь опровергнуть новую, еще не озвученную версию происходящего между ними с Чанелем, спросил у Минсока, нашел ли он хоть что-то, хоть небольшую зацепку. Ответ был виноватым и отрицательным.
— Таких случаев не было. Скорее всего, это из-за воли.
— Думаешь, это возможно?
— Не знаю, Бэк. Это у тебя дед исследовал Волю, обратись к нему.
Бэкхен тогда повертел в руках спутниковый телефон, но звонить так и не решился. Даже если в сердце закралась тоска по родным и по дому, по рисовым пирожкам родителей, терпкому аромату кофе, никогда не выветривающегося из дома, и теплым объятиям. Он редко скучал, но, видимо, настолько заметался на перепутье, что искал поддержку у тех, кто может помочь обычным теплом. Только дед будет задавать много вопросов и может вытянуть из внука его мысли на этот счет и тогда пиши пропало.
Произносить свою догадку вслух не было ни сил, ни желания. Казалось, скажи, что все дело в *** и мир рухнет, внутри сломится то, что соединяет холодный разум и неомежью силу. Бэкхен эти мысли отрицал: не рухнет, не сломится. Не только он считает себя сильным, даже альфы, пусть с неохотой, но признают его силу.
Дед, наверное, и сейчас рассказал бы ему сказку, очередную историю про пары, что вместе могли пройти и огонь, и воду, и все испытания судьбы и остаться счастливыми. А сейчас эти сказки горчат в пересохшей от горячих вдохов-выдохов глотке. Не нужно ему никакое волшебство. Даже если кончики пальцев трусило вовсе не из-за черешни.
— Ускоряемся, — гаркнул Чанель где-то совсем рядом с Бэкхеном, и тот почувствовал, как по позвоночнику поползли мурашки, пробирая все тело. Среагировав на приказ, он прибавил шаг, видя вдали тренировочную площадку. — Сынми, не отставай!
В этот раз бежали не вразброс наперегонки, а ровным строем. От бега по песчаной тропе в воздух поднимались клубы пыли, шаг был тяжелый из-за берцев и слышен был топот. Бэкхен бежал в самом начале, Чанель чуть поодаль от него: контролировал скорость бегущих и отстающих, время от времени давал команды замедляться или ускоряться. И было видно, что не только Бэкхен нервничает: что-то яростное пожирало Чанеля изнутри, раздражение притупляло блеск в его глазах и делало черты лица жестче. На самом деле на взводе были все, кроме Исина и Ханя, те в привычной манере плевались друг в друга шутками и отфыркивались.
— Упор лежа принять, — дав немного отдышаться, Чанель хлопком в ладоши привлек внимание всех. — По тридцатке с каждого: пока не отожметесь, никто никуда не идет. Потом столько же подтягиваний, и начнется рукопашка. Парни, что дежурят в столовой, делаете жим и идете готовить. Начали.
Бэкхен готовился начать личный отсчет, как его привлек голос Чанеля.
— Твоя рука точно в порядке?
— В полном, — сморщившись, словно ему под нос подсунули протухшее мясо, Бэкхен вернул свой взгляд земле. Но Чанель не отходил. — Что-то еще?
— Отжимания, подтягивания — не много для травмированной недавно руки? — изогнув бровь, Бён посмотрел на него с усмешкой, хотелось напомнить, что он подтягивается каждое утро после пробежки, но смолчал.
— Опять начинаешь… Посмотри на моих бойцов, командир, — Чанель оторвал взгляд от его спины и перевел его на омег, выполняющих упражнение без лишнего напряжения. Это было технично и быстро, так, словно им поставили задачу в десять повторов, а пробежки в полном обмундировании не было. — Сотня для нас норма, а ты беспокоишься о тридцати. Повторюсь, нас тренировали сильнее, чем тренируют элитные подразделения, потому что мы — омеги и чтобы ни в чем вам не уступать, мы должны быть выносливее в разы.
— То есть, мы — слабаки?
— Вы — альфы, — Бэкхен все еще стоял в планке и его руки, казалось, вросли в землю металлическими стержнями. Он чувствовал, что Чанель ждет пояснения его реплики, но Бэкхен не ответил, что значили его слова. Только позже Чанель понял, что физическая сила, которой наделены альфы, ущемляет омег. — Я сделаю сколько нужно, и всем вам тоже пора начинать.
Он опустился до земли и выдохнул, когда альфа отошел от него и оказался в стойке уже рядом с Ву.
***
Гормональный фон Сувона изменился незначительно, не было скачков и поэтому Сувон был достаточно бодр и вел себя раскрепощенно и энергично. И если Ханю хватило мозгов, чтобы быть сдержаннее (насколько это было возможно), то Чжоу веселился пуще прежнего. В его шутках не было издевок, но иногда ему удавалось задеть альф за живое, Минсок в такие моменты чувствовал вибрацию прибора, тут же обращаясь к данным.
После рукопашки альфы рычали и готовы были грызть глотки всем. Были тому виной частые проигрыши из-за расфокусированного внимания или очередной этап запаха Сувона? Минсок был уверен, что все вместе. В фазы Сувон входил плавно и мягко, поэтому альфам, как считал сам врач, должно было быть легче. Но, честно говоря, он не представлял, какую оборону им придется держать ночью.
Пока самыми стабильными показателями мог похвастаться только Чанель. У командира если и были скачки, то на шаг-два вверх и вниз. Хуже всего запах Сувона действовал на Криса и Тао. Крис был похож на черную, грозовую тучу, Минсок ждал, когда же бомбанет. И во время ужина Ву загромыхал.
— Суки, — прорычав, он подскочил на ноги и опрокинул стол, сшибая им омег на пол. Минсок даже не успел понять, что послужило катализатором.
— Ты какого хера творишь, мудила, — низко зарокотав, вскочил Хань, наскоро стягивая с себя пропитавшуюся горячим бульоном футболку.
— Хочешь мне отомстить? — Крис сделал шаг ближе, но был остановлен тяжелой рукой Чанеля, правда ненадолго. Разъяренный от собственной слабости, Крис тут же замахнулся на командира и тот едва успел уйти от удара, запинаясь о стул.
— Крис, успокойся, — обычно этой фразы Чанеля хватало, чтобы утихомирить любого из Дельта, но не в этот раз.
— Успокойся? УСПОКОЙСЯ?! Я спокоен, командир! Сейчас только проучу этих выскочек.
— Тао, Сынми, — кивнув в сторону старшего сержанта, он без слов отдал приказ. Крис среагировал на него тоже, делая быструю подсечку и пиная Сынми в грудь и разворачиваясь, чтобы перехватить удар Хуана. Завязалась драка. А Чанель в это время очищал своеобразный ринг от стульев. Выглядя при этом так спокойно, словно держал все под контролем.
Пока альфы пытались достучаться до Криса и позволяли выпустить пар, омеги с возмущением отряхивались, Бэкхен и Минсок уже смотрели на данные анализа состояния Ву.
— Скорее всего, нервы, — цокнув, Минсок провел пальцем по графику, поднимая глаза на Чанеля, чтобы объяснить. Тот подошёл ближе. Бэкхен еще утром заставил объяснить ему как читать диаграммы и какие показатели за что отвечают, и сейчас он ничего не понимал только потому что состояние Криса зависело не от гормонов на этот раз. — Вот это основная шкала, оранжевый цвет, говорит о том, что мы подходим к критической отметке. Ву весь день плавает между восьмьюдесятью и восьмьюдесятью пятью баллами, — говорил он максимально тихо, и из-за боя тарелок и скрипа ножек стола по кафелю слышно было только капитанам. — Мне кажется, с ним надо поговорить и накапать успокоительного. Он слишком напряжен, так недалеко до невроза…
Когда они вернули свое внимание на Ву, тот собирался врезать уже Ханю, но Лу, что удивительно, не провоцировал и ждал момента, когда можно будет уклониться.
— Драка не поможет? — озвучил вопрос Чанеля Бэкхен.
— После спарринга он стал еще раздражительнее. И показатели его увеличиваются, он звереет. Нужно их остановить.
— Ву, — спокойным голосом Чанель попробовал прервать потасовку, подошел ближе и похлопал друга по плечу, — иди остынь.
Когда солдат на его слова не среагировал вновь, Чанель притянул его за плечо и ударил в солнечное сплетение, тем самым позволяя Тао его скрутить.
Крис перестал вырываться и обмяк в руках напарников.
— Давайте его ко мне, — предложил Минсок, передавая в руки Бэкхена планшет, — я попробую привести его в чувство.
— Стабилизаторами? — у Криса в голосе зазвучала надежда.
— Валерьянкой, — усмехнувшись, Минсок подошел к столу и помог Сехуну поднять его, чтобы потом направиться к выходу.
— Сынми, помоги Минсоку утащить Криса. Бэкхен, уборка на вас, а Дельта все в казарму, — хмуро припечатал Чанель, выходя из столовой. Минсок заметил, как дрожали его руки.
Сувон перешел на пятый этап.
