***
Отец уже пятнадцать минут разговаривал по телефону, решая срочный вопрос по учениям новой партии тактических ударных самолетов типа Стелс*, Бэкхён особо не прислушивался, но понял, что в Тонхэ остановили учения из-за генерала военного флота. Когда Бэкхён был маленьким, отец всегда просил Бэкхёна и Минхёка выйти, если обсуждал рабочие вопросы, но сейчас он видел в его глазах доверие и чувство вины. Вина за то, что не уберег единственного сына от боли и пыток. Отведя взгляд на книжный стеллаж, Бэкхён закусил щеку. Во время плена ему говорили, что полковник Бён не идет на уступки, что не соглашается на условия преступников; его мучили и угрожали, снимали пытки, слезы Бэкхёна на камеру и отправляли родителям. Бэкхён рос баловнем судьбы, его нельзя было назвать избалованным, но горя мальчик не знал. С малых лет он был всем обеспечен, окружен любовью, заботой, вниманием и знал, что папа-альфа всегда его защитит и убережет от всех невзгод и бед. Отец не раз сам так говорил: «Хённи, будь уверен, что бы ни случилось, я всегда смогу спасти тебя». У них с отцом была сильная любовь друг к другу и он, правда, вил из него веревки. Бэкхёна выкрали недалеко от парка, обезвредив телохранителя. Держали в клетке, запугивали насилием и смертью, пытали, по ощущениям, пару лет, и, вернувшись, он винил только одного человека. Того, кто не сдержал своих слов. Бэкхёна таскали по психотерапевтам, родители хотели лучшего, но он только сильнее замыкался в себе. Ему едва было шестнадцать; доверие к миру пошатнулось, к альфам оно пропало напрочь. Силла с натяжкой можно назвать передовой страной с равноправием между омегами и альфами, но в некоторых семьях все еще жил древний устой: омег нельзя подвергать насилию. Клан Бён был одной из тех семей, что обожествляли омег, и его аппа и папа часто об этом упоминали. Росший на вере, что его не тронут, Бэкхён и поверить не мог, что мир может быть настолько жесток. Аппа искал с ним контакт, психотерапевты лезли к нему со своими вычитанными знаниями, но он смотрел в их глаза и не видел там той боли, что ему пришлось пережить, и не верил, что они могут его понять и помочь. Нельзя понять чужую боль, не испытав похожую в полной мере. Клиники менялись, как и доктора, дозы медикаментов росли, из-за них Бэкхён ощущал, как его опустошают. Создают блокаду, но не решают проблему — не понимают его. Постоянная сонливость и вялость превращали Бэкхёна в апатичное существо без желаний, стремлений и мечтаний. Увидев, к какому состоянию привели лекарства, Минхёк отмел медикаментозные вмешательства, а после просьбы Бэкхёна в одно мгновенье прекратил все курсы лечения. Глупо, но Бэкхён в первые недели плена вспоминал старшеклассника, что позвал его на свидание после дня весеннего равноденствия. Хотя не помнил ни его имени, ни того, как он выглядит. Все стиралось из-за страха и жестокости надзирателей. Страх и боль оккупировали все закоулки сознания и играли с ним злую шутку. Минуты превращались в часы, а дни в недели. Но тогда нужен был хоть кто-то, помимо отца, в кого можно верить, на кого можно возложить мечты о спасении. Сначала он верил, что его спасут, что не будут сильно мучить, что скоро все закончится. Надеждам рано или поздно суждено было разбиться — так и произошло, но вместе с ними на осколки рассыпался и сам Бэкхён. Потеряв веру, Бэкхён потерял и желание жить: ждал, а потом и искал смерти, молил о ней у смеющихся надзирателей… Отец его спас, он спас его жизнь. Только подростку, который порядка трех месяцев подвергался экзекуциям, этого было недостаточно. О чем он не раз заявлял отцу. Смысл существования стерся. Врачи говорили, что только от Бэкхёна зависит его выздоровление, что если он захочет… А он не хотел. Прекрасно осознавая, что он такой не один и что все похотливые запугивания могли воплотить в жизнь, Бэкхён не хотел жить в жестоком мире и знать, что не может ничем ему противостоять. Не хотел верить людям, способным на такие зверства. Просыпаясь каждый день от кошмаров, он с сожалением открывал слипшиеся от слез веки — ему все так же хотелось однажды не проснуться. Около года Бэкхён находился на домашнем обучении; ему уже не нравилось играть на пианино или читать, он перестал общаться со всеми своими сверстниками и замкнулся в себе. Прожигая дни за просмотром телевизора, он ощущал себя пустой оболочкой без души. Никчемным, слабым омегой, которого даже полковник не смог защитить. Мир померк и больше не приобретал сочных, ярких красок. В один из дней, листая каналы ТВ, один за другим, он наткнулся на фильм, типичный фильм, где неудачник становится героем, конечно, герой был альфой. Первый раз в Бэкхёне что-то щелкнуло, наблюдая за упорным слабаком, который через силу тренировался и отстаивал свои позиции. Второй щелчок произошел во время прогулки с раздражающей толпой телохранителей: гуляя по парку, он заметил парней, играющих в баскетбол, среди них была парочка омег под номером четыре и шестьдесят один. Рост шестьдесят первого уступал всем остальным, маленький и щуплый, он носился по полю и обыгрывал одного за другим. Его глаза сияли азартом, а с губ не сходила триумфальная полуулыбка. В Бэкхёне словно перезапустился старый, заржавевший механизм. Тогда он и решился. Стать сильнее. Когда сын впервые проявил инициативу, сообщив, что хочет посещать уроки по самообороне, родители быстро их организовали, не представляя, во что это все выльется. Бэкхён тренировался постоянно, меняя свои жизненные ориентиры. Аппа напоминал, что раньше Бэкхён мечтал о семье и карьере музыканта, но Бэкхён быстро отмахивался от этих разговоров. Теперь у него была другая цель, другая мечта, он не воспринимал того Бэкхёна, что был раньше. Мысли о том, чтобы связать себя узами брака с одним из альф он пресек на корню. Если до плена его практически не привлекали альфы, не вызывая романтических чувств, то после от простых запахов альф Бёна воротило. За уроками по самообороне последовали занятия по джиу джитсу, каратэ, боксу и стрельбе в тире. Сила Бэкхёна росла пропорционально его уверенности в себе. Когда он готов был взять ещё больше силы и появилось желание защищать слабых, к нему пришла новая цель: поступление на службу в армию, несмотря на свой пол. Омег практически не брали в армию из-за предрассудков и святой морали, кто-то считал, что слабый пол не выдержит тяготы армейской жизни, а кто-то верил, что омеги идут служить подстилками, а не солдатами. Бэкхён не собирался быть медперсоналом или лаборантом, его желание было непростым, но, учитывая, кем являлся его отец, Бэкхён был практически уверен в своем успехе. — Прости, — выдохнув, Тэджин потирал лоб ладонью. — О чем ты хотел поговорить? — О генерале Ли Донхэ, — ладонь отца замерла. Нахмурившись, он откинулся в кресле, внимательно смотря на сына. Бэкхён помнил, что Ли раньше часто гостил в их доме, считался другом семьи, а потом произошло то, что оборвало все связи с ним. Это произошло либо незадолго до плена, либо после. В прошлом Бэкхён не придал этому значения, а теперь хотел выяснить причину. В армию Бэкхён не смог пробиться, даже сдав все нормативы. Отец был против. Они много ругались, Бэкхён бил «ниже пояса», жестоко напоминая о плене и слабости, от которой хотел избавиться, и пропасть между ними росла. Понимая, что сын непреклонен в своих желаниях, Тэджин предложил ему поступить в военную академию вооруженных сил и, после успешного окончания, обещал устроить к себе, уже с офицерским званием. За время обучения в академии, помимо армейской дисциплины, Бэкхён учился драться и ставить на место сослуживцев и, пару раз, преподавателей. И в его глазах только укоренилась мысль, что альфы не равняют омег с собой и воспринимают их только на позициях ниже. После выпуска со званием младшего лейтенанта он устроился к отцу. Там с ним разговаривали почти на равных, давали интересные задачи и слушали иногда внимательно — Бэкхён верил в этот фарс недолго: когда отец полковник, вряд ли кто-то посмеет сказать то, что думает. Бэкхён искал для себя настоящей работы, поэтому потребовал переход в другой отдел и ушел помогать подполковнику разведки Хвану. Хван был мерзким альфой, часто орал и испытывал Бэкхёна, играя с его нервами, но не заходил за рамки дозволенного, понимая, чей сын перед ним стоит. Здесь сексизм был ярче и заметнее: ему частенько тыкали в то, что он омега и обращались, как с обычным секретарем. Так, убираясь в кабинете полковника в качестве наказания за дерзость и увидев ключ от сейфа, Бэкхён почувствовал непреодолимое желание открыть его и посмотреть содержимое. Сопротивляться было бесполезно и, обвинив в этом желании чувство мести Хвану, он открыл и достал оттуда папку с грифом «совершенно секретно». Это была разработка проекта Дурман. В ней были расписаны цели и психоэмоциональный портрет для омег, которых должны были рекрутировать. Проект был сырой, они только искали первого подопытного, чтобы выяснить, насколько эффективны их препараты и можно ли идею претворить в жизнь. Он знал, что Хван не допустит его до участия в проекте, а генерал Ли пойдет на это только с разрешения отца Бэкхёна. Бэкхён видел статистику, видел риски и понимал, что отец не позволит своему сыну рисковать жизнью. Поэтому пошел ва-банк: подделав документы, выдав себя за другого и обманув До Кёнсу, Бэкхён стал самым первым подопытным Дурмана. Пути назад не было, обрывать переход нельзя было, иначе Ли был бы ответственен за смерть омеги. В бешенстве Ли орал, бил по столу, обзывал безмозглым щенком и, в целом, не скупился на оскорбления, а Бэкхён, несмотря на хрипящий от боли голос и нереальную ломоту в мышцах, довольно твердо сказал, что его отец не должен знать про сам проект. Он знал, что у Ли нет выбора. И для отца Бэкхён стал шпионом разведки. Но как долго родитель в это верил? Бён Тэджин постучал пальцами по столу, собираясь с мыслями. — Что ты хочешь знать? Выпрямив ноги, Бэкхён сел ровнее и подался вперед, встречаясь с прямым взглядом отца. — Почему вы перестали общаться? — мужчина тут же отвел взгляд, всматриваясь в кусты гибискуса за окном, укрытым тяжелыми темно-синими шторами. И снова он выжидал или обдумывал, что сказать. — Это личное и рабочее, — так и не повернув головы, выговорил Тэджин, не своим, стальным голосом, — ни то, ни другое не касается тебя. — Ошибаешься. Я на службе у него, а ты уверен, что ваше «личное и рабочее» не коснулось меня? — Бэкхён, — строго осек отец, возвращая взгляд, — я изначально был против твоей службы у Ли, если ты помнишь. И я предупреждал, что разведка — самое опасное, кровопролитное и грязное место в армии, и помнишь, что ты сказал мне? — Бэкхён нехотя кивнул. — Ты сказал, что раз я не смог защитить тебя, ты хочешь впредь делать это сам, и защищать не только себя, но и всех омег. Спустя три года ты решил, что можешь требовать с меня информацию? Не забывайся. Я хоть и твой отец, но я еще при службе и не играю в игры. Смени тон и задай прямой вопрос, но причины, по которым наши пути с Ли разошлись, я не озвучу. Играть против отца было сложнее всего — Бэкхён знал об этом, ведь перенял упрямый характер от него, и жесткости, холодному уму учился, тоже оглядываясь на родителя. Одно дело манипулировать, будучи цветочком, другое — ради получения ценных данных у солдата. — Может ли он продаться? — холодно и прямо спросил Бэкхён, наблюдая за сменой эмоций отца. Тот никак не изменился в лице. — Мы сейчас говорим о генерале разведывательных войск, Бэкхён. — Да, и говорим как отец с сыном, — поддакнул омега. — Раскрывай карты, — немного погодя, сухо потребовал мужчина, вставая с кресла, чтобы налить себе немного виски. — Ты не хуже меня знаешь, что разведка служит напрямую президенту, сомневаясь в верности генерала, ты ставишь под сомнение всю структуру власти и армии. — Но над генералом есть еще маршал. А Ли множество раз обманывал мое доверие. Тэджин фыркнул и едва удержал себя от смеха. — Кто ты такой, чтобы генерал разведки был с тобой предельно честен? — покачивая головой, Тэджин улыбнулся. Он думал о том, что его сын все такой же маленький, только взгляд взрослый — безжизненно взрослый. Снисходительный тон подействовал на Бэкхёна так же, как красная тряпка на быка. — Я — часть проекта, в который вложены миллионы долларов. Командир отряда, что держит на привязи еще четверых таких же. Ты можешь смеяться над моей наивностью, но я знаю, о чем говорю. Изначально мы говорили с Ли об этом, теперь он действует все жестче и беспощаднее. Недавно на нашу базу напали семнадцать ряженых бойцов, вооруженных от зубов до пяток. Они прошли к нам на базу при помощи взлома системы безопасности изнутри… — отец смотрел на него не мигая, пока Бэкхён раскачивал закинутой на бедро ногой. В его глазах не было удивления и хотелось спросить: как много ты знаешь? Первые месяцы в проекте были похожи на добровольный ад. Словно ты продал душу дьяволу, но цену забыл озвучить. Сыворотка тяжело усваивалась организмом, Бэкхён проходил через такую боль, что плен показался детской забавой. А Кёнсу зло качал головой, говоря, что Бэкхён им не подходит, что они зря тратят силы и средства. Но изо дня в день вкалывал ему дозу, а Бэкхён от боли не мог дышать и тихо молил про себя, чтобы все это прекратилось. Организм омеги меняли на всех уровнях: генном, физическом и эмоциональном. Истерики были частыми гостями: он начинал кричать и крушить все, что попадется под руку… А после просыпался в капсуле, наполненной голубой, поддерживающей жизнь, субстанцией. И наступал новый день. Но не это было самым страшным для его родителей, он не желал, чтобы они знали о последствиях. О том, что у них никогда не будет внуков, а сын может не дожить и до сорока. -… И я думаю, что у меня в отряде сейчас крыса. И хочу узнать, откуда началась течь. Если бы это было обычное задание, я бы даже не задумывался о рисках, но сейчас на кону слишком много людских жизней. — Скажи, что ты едешь в Корё не из-за культа Альджи и мутантов? — вопрос в лоб, Бэкхён потерял контроль и растерялся на секунду, но этого хватило, чтобы отец накрыл лицо ладонями и взвыл. — Бэкхён… Тебе придется рассказать мне все, чтобы я мог тебя подстраховать. — Пап. — Иначе я тебя не выпущу отсюда, — рыкнул он раненным зверем. Вскочив с места и подойдя ближе к отцу, Бэкхён беспокойно заговорил: — Ты знаешь, что такое ответственность перед сотнями тысяч людей, ты принимал тяжелые решения, когда я был там. У меня миллионы под прицелом, я не могу не ехать. Без меня не справятся. У нас мало времени. — Знаю. Поэтому не останавливаю, а прошу тебя рассказать. Все от и до. Ли… Он был замешан в нескольких сомнительных проектах, именно поэтому я был против него. Для него человеческие жизни — разменная монета. Как человек и отец я ему не могу всецело доверять. У тебя должна быть подушка безопасности и ею буду я. Раз когда-то не смог тебя уберечь, позволь помочь в этот раз. Бэкхён хотел что-то сказать, но отец посмотрел на него. Глаза родителя давно потускнели, груз вины стер с них жизненный блеск и сейчас он молил о возможности исправить ошибки прошлого. Вздохнув, Бэкхён оглядел кабинет. — Хорошо, я расскажу все, что важно. Но ты выключишь камеры, а я включу глушилку.***
Разговор с отцом абсолютно опустошил его. Отец рычал от бессилия и отчаяния, несколько раз он просил помолчать сына, чтобы дать ему передышку, а после давал отмашку на продолжение. Единственной слабостью солдата зачастую является его семья, поэтому Бэкхён не хотел такой слабости для себя. Чанёль лежал на кровати и бездумно смотрел в потолок; омега чувствовал, что у того разговор с дедом тоже прошел не легко. — Почему ты не сказал, что у тебя день рождения? — тихо спросил Чанёль, внимательно смотря на Бэкхёна. — Разве это что-нибудь изменило бы? — Сколько тебе исполнилось? — вопросом на вопрос. — Ты не видел мое дело? Чанёль усмехнулся и поиграл бровями, они работали в разведке, в разных проектах. Информация могла быть ложной. — Двадцать семь, — произнес Бён и его взгляд упал на одну из фотографий в рамке. Там ему лет шесть, у него короткие, жидкие волосики и красивый венок с цветами китайской розы. Глаза сияют радостью и смехом, он пытается задуть свечи, потряхивая руками, а папы стоят чуть позади с теплыми улыбками. — Поздравляю тебя с днем рождения. Бэкхён благодарно кивнул. И ощутил тоску по родительской ласке и любви. — Иди в душ первым, Пак. Я спущусь к аппе и вернусь. Будильник заведу на четыре утра, мы уйдем рано.***
Он тихо спустился на первый этаж, прислушиваясь к живущим в этом доме звукам. Аппа называл этот дом очень глупо — домом праздников, именно в его стенах прошло празднование большинства дней рождений и юбилеев. Поэтому он был уверен, что обнаружит свою семью здесь в канун своего дня рождения — аппу никогда не смущало отсутствие отца в собственные именины, но они всегда его отмечали, даже вдвоем. Спускаясь все ниже, с каждой пройденной ступенью, Бэкхён вспоминал тот детский трепет праздника и ожидания сюрпризов. Раз за разом отец настаивал на безопасности дома, намереваясь снести все подчистую и построить с нуля, но аппа был упрям в своем решении. Слабо улыбнувшись, Бэкхён поймал себя на мысли, что после увиденного им, он бы тоже забронировал все в этом уютном гнездышке. В кухне журчала вода и легкий мотив детской колыбельной. Вряд ли когда-то Бэкхён спал так крепко, как в объятиях аппы под эту песню. Он вошел не слышно, оперся плечом о косяк и не пытался скрыть улыбки. — Наконец-то вы соизволи спуститься, молодой человек, — не отвлекаясь от уборки, ласково пожурил его родитель. — Я уж подумал, и правда забыл, что такое совесть. — Прости. Минхёк оперся о край столешницы, словно вмиг потерял все силы. — Отца твоего выдрессировал, чтобы отзванивался мне, какая бы важная шишка рядом не стояла, и тебя, видимо, пора, — шикнул омега и закрыл кран. Медленно вытер руки о белоснежное полотенце и, развернувшись всем корпусом, распростер объятия. Бэкхён неловко шагнул в них и почувствовал, как по-родному аппа принюхивается к нему, очевидно ничего не слыша. — Мой волшебный мальчик, — едва слышно всхлипнул мужчина и крепче сжал объятия. Бэкхён знал, что даже если отец теперь получил информацию о Дурмане и предстоящей миссии, вряд ли он поделился этим с мужем. Это не то, что смог бы выдержать его аппа. — Как я рад, что ты жив. — Ты знал, что я жив, — тепло улыбаясь, произнес Бэкхен. Аппа стал на удивление ниже. — Конечно знал, — насупившись и смешно хмуря брови, он хлопнул сына по спине. — Но ты мог бы сам об этом оповещать лично. Посмотрите, каким важным стал, тьфу на тебя. — Помоешь мне голову? — просьба выскочила раньше, чем Бэкхён ее сам осознал. Минхек непонимающе пару раз моргнул, а потом просиял и потянул сына за руку в купальню.***
— Только не можже… — Бэкхён не успел остановить родителя, замечая, как пара капель эфирного масла исчезли в молочной воде. Нервно прикрыв глаза, он выдохнул. — Но ты всегда любил его, — пожав плечами, Минхёк продолжил свое занятие. Ему нравилось смешивать разные ароматы, добавлять в воду сливки и цветы, превращая обычное купание в целый обряд красоты. Бэкхён просил помыть ему только голову, но потом не смог отвертеться от полноценного купания. На фразу: «я уже не маленький, па», Минхёк отмахнулся и с фразой: «чего я там не видел!» приказал сыну морально готовиться к тому, что сейчас произойдет. Трусы Бэкхён все же оставил. Он опустился в воду, чувствуя раздражающий аромат можжевельника, в составе были и другие масла, но именно за этот запах зацепилось его воспаленное сознание. Стараясь выкинуть из головы лишнее, он погрузился под воду. Тишина и легкость, ощущение наполненности — вот, что ему дарил этот процесс. Спустя время, совсем тонкой, но очень крепкой нитью, он почувствовал присутствие аппы и медленно вынырнул. Рядом с каменной ванной уже стоял стул, на котором сидел Минхёк и по-доброму смотрел на сына, рукой разводя водные глади и отгоняя лепестки и цельные головки цветов. А потом он заговорил. И говорил обо всем на свете, все, что узнал нового, все, что увидел. Обо всех спорах и ссорах, новостях в мире, в том числе и о мутантах, и новостях семей, про новые фильмы и сериалы, про прочитанную книгу. Про новое увлечение — он стал вышивать картины — и все невзгоды, связанные с ним. Улыбаясь, шутя, он не задавал вопросов, хотя хотел, чтобы сын раскрыл перед ним душу. Однако, годы замужества за офицером дали понять, что есть вещи, о которых лучше не знать. — Хочу спросить тебя, — дождавшись паузы, проговорил Бэкхён, смотря в глаза мужчины. Тот кивнул, ожидая вопрос. — Почему Ли Донхэ больше не приходит к нам в гости? — аппа не мог не знать ответ, раз отец не дал ему подсказок, то можно было спросить у него. Минхёк мелко дернулся, нахмурился и тихо выдохнул. — Ох, это неприятная история. Но, судя по всему, ты уже спрашивал у отца и он не ответил? — Бэкхён кивнул. — Насколько тебе важно это знать? — Очень важно, — прошептал сын и Минхёк заторможенно кивнул, устремляя взгляд в одну точку. — Мне неприятно вспоминать об этом, потому что Донхэ принес много боли твоему отцу. Я буду краток, — он взял в руки шампунь и долго смотрел на него, прежде чем начать говорить. — Твой отец и Ли были хорошими товарищами, мы познакомились давным-давно, еще до твоего рождения и много времени проводили вместе. Честно, я не замечал, но как оказалось в итоге — Донхэ был влюблен в меня. Он объявился с признанием и утешеньем, когда тебя… забрали. И, воспользовавшись моментом… — сжав челюсти, Минхёк дал себе время отдышаться. — Он начал лезть ко мне… Благо отец тогда рано вернулся. Они очень сильно поссорились, подрались. А после Джин добился, чтобы один из проектов Ли закрыли. На этом, пожалуй, все. Все, что я знаю. Тшш, молчи, я все сказал, — Бэкхён и не успел отреагировать — тонкие пальцы Минхёка вплелилась в его волосы и стали массировать кожу головы, волшебным образом нажимая на нужные точки — вынуждая Бэкхёна расслабиться и забыться. Силы куда-то утекали. Разговор и его детали отходили на задний план, он узнал, что хотел, остальное было не так важно. Будет время, чтобы обмозговать информацию. Бэкхён мало думал о том, что ждало их впереди. О целях — да, о том, как их достичь — обязательно, но не размышлял, какие последствия понесет за собой провал. От миссии попахивало отчаянной глупостью — мир и защита человечества от мутаций возложили на десятерых человек — так сказал отец, не зная, как усмирить свои чувства. Но Бэкхён видел в глазах отца боль, страх и ту правду, что сам знал — возможность выбраться живыми из Корё была крайне, крайне низкой. Даже если они уничтожат сыворотку, у них был план въезда в страну, а выезда — нет. А если не доберутся до нее, начнется хаос. На каждое задание Бэкхён шел как на последнее. Так их учили. Никаких сожалений — никаких попыток остановиться. Чем дольше он служил, тем больше взрослел и понимал своего отца. Будь его воля, он бы стер чужое чувство вины в порошок и доказал бы, что отец в происшедшем не виноват. Если бы только Бэкхён не был настолько жестоким ребенком… Не корил отца открыто и жалил этим — за себя было стыдно. Наверное, встреча с родителями была маленькой слабостью, которую Бэкхён себе позволил, чтобы извиниться перед ними и почувствовать тепло родительских ласк. Было приятно ощущать руки аппы в своих волосах, Бэкхён сейчас мог себе позволить то, что давно не позволял: довериться и расслабиться. Минхёк заботливо, как в детстве, мылил ему волосы и делал незатейливый массаж. Не хватало только задорного смеха и шуток от отца. — Что у тебя за метка, сынок? — все же спросил Минхёк, смывая шампунь. Спросил осторожно и тихо, словно давал возможность вопросу быть не услышанным. Бэкхён замер и задумался. — Ты приехал с кольцом и меткой. У тебя совершенно нет запаха, совсем, но что бы дети не делали, родители всегда почуют родных. Тебя я не чую. Словно ты пытаешься скрыться. — Ты просил не говорить то, что тебя сильно расстроит, — его голос потерял цвет. — Это расстраивает заранее. Кто этот Пак Чанёль? Мне он нравится. Я вижу, как он на тебя смотрит, но вижу и то, как ты избегаешь его взглядов, хотя реагируешь на каждое его движение. — Моя метка, как и брак — фальшь, — выразительное молчание заставило Бэкхёна весело фыркнуть. Можжевельник умиротворял, а аппа умело развязывал ему язык, — Аппа, боюсь, что я… Я боюсь произносить вслух. Ты никогда не жалел, что сбежал из семьи? Минхёк пригладил влажные волосы сына и вновь переместил стул, садясь по правую руку от Бэкхёна. — Нет, ни разу. Власть, статус и деньги клана Бён — ничто по сравнению с любовью, которую подарили мы друг другу, — его голос был твердым, ответ не имел и капли сомнения, а на губах теплилась улыбка. — Твой отец был редкостным придурком, но я ни разу не жалел о своем выборе, — его взгляд скользнул по плечу Бэкхёна и он замер. — Вру. Жалел один раз. Бэкхён прикрыл глаза, он хотел бы остановить аппу от воспоминаний, но их нельзя было остановить. — Он поступил правильно, — тихо проговорил Бэкхен, перебирая в руках мочалку. Сейчас, поставив себя на место отца, Бэкхён не знал, как бы он поступил. И не пытался успокоить аппу, он был уверен в том, что полковник Бён все сделал правильно, несмотря на давление похитителей. И даже смог вытащить сына живым. — Как полковник — да, как отец… Но, — Минхёк запнулся и схватил сына за ладонь, призывая посмотреть себе в глаза, — я могу его винить, как муж и твой аппа, могу. Но поверь мне, он страдал не меньше, чем ты или я. Принимать такие решения — это… Я не представляю! Мне кажется, сейчас ты поймешь его как никто другой. Ты ставишь свою жизнь превыше других. Но он не ставил. Пожертвовать собой легко, а… Мой волшебный мальчик, поверь мне, он страдал не меньше, чем ты. Он из кожи вон лез, что он только не предпринимал, но… — Аппа, — мягко произнес Бэкхён, крепко сжимая его ладонь, — я никого не виню: ни тебя, ни отца. Вы вытащили меня оттуда. То, что было, уже не стереть. Я благодарен вам за свою жизнь, — он поцеловал ладонь Минхёка и мягко улыбнулся. Шрамы горели огнем.***
Бэкхен верещал. Орал, не щадя свое горло, уже зная, что нет в этом никакого смысла. Звонкий голос постепенно становился хриплым, прерывистым и отчаянным. Было не столько больно, сколько страшно. Он жил в клетке, холодной клетке в черной-черной комнате без света. Вместо тарелок — миски и собачий корм. На утро, а, может, на вечер, его выводили в комнату с установленными камерами, снимали единственную тряпку, служившую одеждой. Прижимали грудью к скамье, фиксируя руки и ноги, и начинали ежедневную пытку. Камера писала, угрозы становились все изощреннее, раны не заживали, а боль не утихала. И так изо дня в день. Они резали, а затем посыпали чем-то — из-за этого перед глазами взрывались звезды боли. Бэкхён ничего не чувствовал, кроме нее. Он уже давно выплевывал хрипы, вместо воя, ощущая, как соль от слез стягивала лицо, а кровь — спину, бедра и ноги. Чувствовал, как медленно разрезали его плоть, смеясь, играли лезвием, отпускали грязные шутки, а он только и мог, что молиться Богам и просить о помощи. Пару раз он вспоминал о несостоявшемся свидании, но не мог прикинуть, сколько времени прошло с момента, когда влюбленный альфа не застал его в назначенном месте. Неделя? Две? Пару месяцев? Год? Это длилось вечно. Страх и боль не уходили, но взамен истерики пришло утешительное опустошение и ожидание смерти. В какой-то момент Бэкхён понял, что это — очередной сон, который возвращал его раз за разом в прошлое, но выбраться из сна никогда не получалось. Нужно было проживать до конца, все девяносто дней плена. Это были самые длинные и кошмарные ночи. Давно он не угождал в эту сонную ловушку — и лучше бы никогда не попадал в нее. Случись ему быть в плену сейчас, в двадцать семь, это не было бы так неизбежно больно. Но Бэкхён находился в теле пятнадцатилетнего подростка, хрипящего от боли и задыхающегося от слез. Нужно было просто переждать. Спины коснулось холодное лезвие и он зажмурил глаза до темных кругов под веками. Альфа хлопнул его по голой заднице и в очередной раз пригрозил изнасиловать его, если отец не пойдет на уступки. Это было больнее всего. Вера в то, что отец всегда его сможет защитить, трещала по швам и осыпалась с каждым прожитым днем в плену. Нанесенную рану прижгли и приложили скальпель под лопаткой. Бэкхён закрыл глаза и постарался сосредоточиться на тьме под веками, чтобы было не так больно. До него не сразу дошло, но боль прекратила давить на все естество, затхлый запах резко пропал и на душе стало непонятно, но, кажется, тепло. Сзади лязгнул металл, и его веревки начали разрезать. Бэкхён думал, что происходящее заставит его напрячься — все шло не по сценарию, но страха не было. Когда его осторожно развернули к себе, Бэкхену пришлось несколько раз сжать и разжать горящие от слез глаза, чтобы увидеть… — Ты? Откуда… — сорванный голос дрожал. — Услышал твои крики. Мужчина пожал плечами и потянулся к лицу Бэкхена, но тот ушёл от прикосновения. Бэкхён почувствовал себя нагим как никогда, и гость его сна тут же протянул ему из ниоткуда взявшийся плед с нелепым леопардовым принтом. — Тебя здесь не должно быть, — отрывисто прохрипел Бэкхен. — Слишком личное? — Гость оглянулся, замечая инструменты для пыток и обращая внимание на кровь под ногами Бэкхена. Кровь Бэкхёна. — Слишком, — почему-то сейчас все казалось реальным, Бэкхён был уверен, что Чанёль все это вспомнит утром. Он моргнул, а когда открыл глаза, они уже сидели на бревне рядом с рекой. — Очередной бонус этой мути? — Хмыкнув, Бэкхён подопнул лежащий камень и тут же поморщился. Раны пылали от боли. — Видимо, — Чанель задумчиво посмотрел на водную гладь. — Прости. Промолчав, Бэкхён хмыкнул. И снова замолчал. — Ты ведь совсем мальчишка, сколько тебе тут? Лет семнадцать? Бэкхён не нарушал тишины, Чанель выжидал. Это был сон и наутро всегда можно притвориться, что ничего не помнишь. В руках Чанёля образовалась пачка сигарет и зажигалка, хотя Пак не собирался курить — собирался Бэкхён. Негнущимися, окровавленными пальцами он выбил одну сигарету и нервно прикурил. Шум реки нихрена не успокаивал, а мальчишеское тело до сих пор тряслось от боли. — Если ты ждёшь, что я открою тебе душу, ты ошибаешься. — Нужно быть дураком, чтобы не сложить два и два, — тихо проговорил Чанель, смотря себе под ноги. — Твои шрамы и этот сон. Твое желание задеть отца «долгом» и его чувство вины. Бэкхён упрямо поджал губы. Время во сне текло странно, солнце сменялось луной, и на каждой смене, Бён дергался так, словно его резали, и выкуривал еще одну сигарету. — Обычно я не могу проснуться, пока не пройдет весь срок. Видимо, нужно дождаться. Чанель кивнул. Солнце закатилось уже пятнадцатый раз, Бэкхён дернулся и не сдержал скулеж. Он был в теле мальчишки, не мог контролировать свои эмоции, еще не имел контроля над болью. Глаза заслезились. — Я… могу обнять тебя? — и Пак обнял, не дожидаясь ответа. Крепко прижимая голову трясущегося подростка к своей груди, аккуратно обнимая большими руками и закрывая от всего мира, выслушивая ту боль, что когда-то пережил его омега. Мысленно обещая ему, что убережет его от любой боли в будущем, а об этом прошлом никто не узнает.