Викторианская благопристойность

Не выражая недовольства, он лишь мрачно оглядывался по сторонам и отпугивал каждого, кто предпринимал попытку занять нас разговором, своими краткими наблюдениями по поводу личной жизни бедняги, обращавшими того в немедленное бегство. – Холмс! – не выдержал я, когда это случилось в пятый раз. – Где ваши манеры? – Я оставил их дома вместе с моим добрым расположением духа и нижним бельём. – Что это значит? – недоверчиво усмехнулся я, шокированный подобным признанием. – Это – светское собрание, посещать которое не входило в мои намерения! – бросил он всё так же гневно, избегая ответа на мой вопрос. – …как любезность по отношению к вашему клиенту… – Да, это я уже слышал! – Он поднёс к губам бокал, и мой взгляд снова привлекли его пальцы, по прошествии нескольких дней всё ещё багровые, ссадины же на лице ему удалось скрыть – и довольно успешно – с помощью косметических ухищрений. Впрочем, на этом он не остановился. Было донельзя очевидно, по крайней мере мне, что он не только насурьмил ресницы, но и обвёл тонкой линией контур глаз. Чёрный цвет подчёркивал его завораживающие глаза, отчего они казались больше, не лишившись своей проницательности и привлекая всеобщее внимание. Должен признаться, мне тоже было трудно оторвать взгляд. Этот эффект выгодно дополнялся его темными волосами, придавая облику некую опасную, резкую первозданность, которая присутствовала в нем, несмотря на изысканные черты. Обычно мы не посещали ни светских раутов, ни балов, но, получив приглашение столь значимого клиента, мне пришлось настаивать до тех пор, пока Холмс не смилостивился принять его. – В таком случае… – Я обвёл взглядом огромный зал и остановился на одной из танцующих молодых дам. – Расскажите мне о ней, – сказал я, кивнув в её сторону. – Что? – Примените свою дедукцию. Холмс возмущённо фыркнул, но уже через мгновение поведал мне всё, что разгадал о жизни этой леди. Мы продолжили в том же духе и скоро стало очевидно, что лондонскому высшему свету на редкость повезло в том, что Холмс не тщился принадлежать к нему и ни с кем, кроме меня, не собирался делиться скандальными подробностями, которые он буквально считывал с его представителей. Мой славный план отвлекать моего друга до тех пор, пока мы не сможем удалиться, не выглядя при этом неучтиво, дал осечку, когда я спросил про утончённого джентльмена, который в одиночестве стоял напротив нас, прислонившись к стене. Он был высок, изящно сложён и подобающим образом одет, а его волевой подбородок обрамляла безупречно ухоженная бородка. Действительно, прекрасный экземпляр. Холмс ухмыльнулся. – Он… – Холмс выдержал драматическую паузу. – Гомосексуалист. Моя челюсть отвисла в недоумении, и хорошее настроение покинуло меня в тот же миг. – Вы… – Я поморщился от одной только мысли, но превозмог себя и спросил: – Вы намереваетесь заговорить с ним? – Нет! – возмущённо ответил Холмс, окинув меня испепеляющим взглядом. И добавил, уже смягчившись: – Он не в моем вкусе. Холмс положил мне руку на плечо, и я испытующе взглянул в его глаза – в те самые глаза, которые нынче ночью приводили меня в замешательство. – Этот мужчина? Он, видимо, красив – только за последние мгновения несколько дам пытались завязать с ним беседу, – сказал я прежде, чем у меня закончились аргументы по поводу предмета нашего разговора. – Боюсь, он слишком женственен на мой вкус. – Женственен? – воскликнул я. Мне он таким вовсе не показался. – Обратите внимание на движения его запястий, – сказал Холмс, приблизившись ко мне так, чтобы никто более его не услышал. Объект нашего наблюдения сейчас дискутировал с кем-то, чрезмерно жестикулируя. – Вот в этом он весь, категорически женственен и неуверен в себе. Приглядевшись, я понял, что он был абсолютно прав. – Кто же тогда вам мог бы понравиться? – спросил я, не подумав. Холмс застыл на месте и отдернул руку, лежавшую на моем плече. – …решительный, сильный, но… великодушный. – Он откашлялся и отвёл взгляд. – Сильный? – переспросил я севшим голосом. – Тот, кто сможет совладать с вами и взять контроль над ситуацией в свои руки? Определённый смысл в этом был, но я несказанно обрадовался открытию. К своему удивлению я почувствовал странную сухость во рту, одним глотком допил свой бокал и поставил его на стол за моей спиной. – У каждого из нас свои предпочтения. Не моя вина, если мне нравятся мужчины в униформе. – Последние слова он произнес настолько тихо, что мне показалось, я не должен был их услышать. Вдруг в зале стало невыносимо жарко. Я подошёл ещё ближе к нему, не осознавая причин для этого и озираясь по сторонам, но, судя по всему, общество нас демонстративно игнорировало, и явно не без оснований. Слух о манерах Холмса, видимо, уже распространился. – Что вы делаете? – вдруг зашипел на меня Холмс. – Что? – Вы умышленно подвергаете меня испытанию? Люди увидят, Ватсон. – Холмс, вы о чём? – Моя рука поднялась, чтобы провести… – Возможны два варианта, если вы продолжите в том же духе, Ватсон. Либо мы оба окажемся за решёткой, или с вами самим совладают совершенно неожиданным для вас образом! – Я открыл рот, но не произнёс ни слова, не в силах оторвать взгляда от его губ. – О, бога ради! – простонал он. – Уберите прочь свои руки, вам что, приятно меня изводить? Вам доставляет удовольствие видеть меня в подобном смятении здесь – в зале, полном аристократов? Вы дурачите меня забавы ради? – О. – Неожиданно я заметил, что моя рука лежала на пояснице Холмса, под его визиткой, которую он расстегнул некоторое время назад, и выводила там незримые узоры. Мы стояли настолько близко, что наше дыхание смешивалось. Другой рукой я скользил по его шейному платку… Осознав это, я резко отпрянул, а Холмс, почти падая, прислонился к стене и запрокинул голову. – Вы пытаетесь умышленно прикончить меня? – выдохнул он с закрытыми глазами. – Вам нравится доводить меня до дрожи? Нравится видеть, какой эффект вы производите на меня, при том, что вас это совершенно не волнует? – прорычал он. Краска разлилась по его щекам, а грудь часто вздымалась. – Я не понимаю вас, Холмс! – Вы же не настолько идиот, Ватсон! Вы наверняка должны были заметить, что вы со мной делаете, и я заявляю, что это несправедливо! Нет, более того – это неправильно! – Холмс, извольте объясниться! – Пользоваться тем фактом, что я вас хочу, Ватсон! Я умоляю вас, прекратите! Вы понятия не имеете, как это изводит – всегда быть рядом и осознавать, что я для вас ничего не значу! Смилуйтесь, Ватсон! Прекратите играть со мной, прошу вас. – Тсс! – предостерёг я и огляделся, но поблизости не было никого, кто мог бы услышать его бурный монолог. Холмс решительно схватил меня за локоть и довольно грубо препроводил к выходу. Мы забрали свои пальто, и холодная лондонская ночь приняла нас в свои объятия. На пустынной улице стоял кэб, и мы сели в него. Поездка до Бейкер-стрит была, определённо, самой неловкой ситуацией, в какую я когда-либо с ним попадал. Между нами повисло гнетущее молчание, и было мучительно ясно, что Холмс вовсе не собирается объясняться – более того – за всю дорогу он даже не взглянул в мою сторону, и я опасался, что он не сделает этого никогда более. Когда мы, наконец, оказались дома, Холмс взбежал вверх по ступенькам, как он обычно делал, когда поиски информации для очередного расследования за весь день не увенчивались успехом. Я спешил за ним по пятам, чтобы не позволить ему скрыться в его комнатах. – А теперь объясните мне, Холмс, о чём шла речь? – сказал я и, бесцеремонно удержав его, развернул к себе. – Как будто вы не знаете! – прорычал он мне в лицо, на мгновение напомнив загнанного зверя. – Почему, вы думаете, я так подолгу отсутствовал? Вы ожидали, что я буду терпеть все ваши кокетливые авансы, понимая, что это ни к чему не приведёт? Вы сводите меня с ума! Вам необходимо мучить меня даже после того, как вы узнали, что это для меня значит? – Мои… авансы? – недоуменно воскликнул я в ответ на подобное обвинение, отпуская его. – Да, ваши забавы! Ваши долгие прикосновения и многозначительные взгляды! Ваши улыбки, от которых моё рациональное мышление покидает меня прямо на глазах! Когда стало ясно, что вы ничего не собираетесь предпринимать, я попытался заставить вас ревновать! Вообразите! Отлучаться почти каждую ночь, как будто человеку это необходимо так часто! – Он перевёл дыхание. – И всё равно, вы просто сидели здесь, занимались моими ранами, держали меня за руку, демонстрируя, как всё могло бы быть! Вы себе представляете, как я страдаю, Ватсон? Представляете? Я никогда не видел его в таком отчаянии, с лихорадочным взглядом, обращенным на меня, он, казалось, мучительно боролся за каждый вздох. – Вы… пытались вызвать во мне ревность? – переспросил я. Необъяснимо прекрасное тёплое чувство расцвело в моей душе, заставив еле заметно улыбнуться. Холмс только бессильно застонал. – Вы имеете в виду, что именно я – тот, кого вы хотите, Холмс? – О, не принуждайте меня повторять! Вы же знаете, что это так! Как будто кто-либо другой имеет значение! – Он сник на глазах, будто его ударили, и бросил на меня болезненный взгляд. – Простите меня, Ватсон, мне не следовало… Утром я скажу миссис Хадсон, что вы съезжаете, сейчас уже поздно. – Избегая встречаться со мной глазами, он повернулся спиной и удалился к себе. Я наблюдал за ним в растерянности и смятении зреющих в глубине души необъяснимых чувств.