Chasing The Dragon

      Азула глядела в потолок который час, не в силах заснуть. Постель под нею была столь мягкой и тёплой, что, казалось, будто она парит на облаке — до того непривычно было вновь возвращаться к прежней жизни. Непривычно видеть эти покои, зная, что убранство их лишь расцветает. Непривычно сидеть за столом и есть с приборов, а не вжиматься в углы, стискивая в руках треснутую плошку. Непривычно встречать уважительные кивки и поклоны, а не плевки и насмешки. Замечать столько не-магов огня, что первое время ей даже хотелось наброситься на них, пронзая молниями их тела.       И Зуко видел её грязную, исхудавшую, пристыженную своей беспомощностью. Видел весь дворец, но никто и слова не сказал. Они лишь молча приняли решение повелителя.       Освободить спятившую, не контролирующую гнев дочь свергнутого короля, что пыталась убить за трон собственного брата. Посмешище. Она или Зуко, возомнивший себя великим миротворцем, неважно. Оба смешны и нелепы в этом цветущем, спокойном мире без разрухи и войн.       Азуле казалось, что она рождена под знаком войны: смерть в её крови. Смерть, жестокость, алчность, жажда власти и безумие. Безумие.       «Безумие», — шептала она в надежде заснуть, но сон был так далек и бесцветен, призраком повисший где-то в вышине, что вскоре она отбросила одеяло и поднялась с постели. Организм (или разум?) изводил её за последние дни. Хотелось есть с приходом ночи, спать во время королевской аудиенции, свистеть и выкрикивать посреди безмолвной всеобщей молитвы. Но самым запретным, глупым порывом, несомненно, было желание содрать с себя одежды и забраться на колени к Зуко, в зале, запруженном толпами гостей и подданных.       Пальцами скользнуть к его промежности, сжать, позволить спихнуть себя с колен на пол, чтобы потом за волосы поднять и швырнуть на трон, накинуться на тело, как ястреб на добычу. Щипать, целовать, кусать. Войти — долгожданное «войти»! — не готовя, не лаская, не жалея. Брать с исступлением, метить, как скотину своим клеймом, чтобы каждый знал — она принадлежит ему.       Камень трона охладит, унесёт в забытье, шипы доспехов вонзятся в кожу, распаляя. А она так и будет метаться между двух граней: не то бессознательно отдаваясь, не то приходя в себя и шипя от жгучих царапин. Мэй тихонечко заплачет в сторонке, а все вокруг будут им аплодировать и умиляться…       Азула усмехнулась, покручивая в руках бокал. Подняла за ручку графин и уставилась в его сужающееся к низу дно. Горький травяной настой. «Чтобы пыл охлаждать». Можно было не сомневаться, что ей ещё долго будут отказывать в вине.       Азула гневно отставила бокал с графином в сторону, покрепче затянула пояс и подошла к окну. Луна бросала стыдливые блики на черепицы крыш, ускользала вниз, к стёклам непроглядных окон, и растворялась в редких каналах. Ветер, убаюкивая, качал шторы, навевал какие-то грёзы, но, скользя взглядом по пустынным улицам, Азула думала лишь о свободе.       Казалось бы, так просто: прыгни вниз и ты предоставлен только себе. Твоя жизнь в твоих руках, и не нужно ни о чём больше тревожиться. Азула повела плечами и бросила взгляд на дверь собственных покоев. Конечно, волки всегда начеку. Её стража не спит и не дремлет, а проклинает её за то, что она жива и им приходится стеречь такую паскуду.       Бесспорно, она могла бы применить свою магию — спалить всё дотла в одно считанное мгновение, но Азула отбросила это решение в и без того большую кучу пустых, неплодотворных мыслей. Она ещё возьмёт своё. Изобразит раскаяние, войдёт в доверие и будет выжидать. В одном она была уверена: мир единства и дружбы магов не для неё. Страна Огня только для людей огня и принц Огня…       — Только для принцессы Огня, — прошептала она стеклу и рассмеялась.       Долгие дни в заточении привели её к одному вопросу: любить или править? Зуко занял прочную позицию, народ уважает его, Аватар — его друг, а люди земли и воды склоняют головы в приветствии. Править в ближайшие годы ей не удастся. Тогда что же, остаётся любить? Вряд ли Зуко подпустит её к себе хотя бы на расстояние вытянутой руки. Рядом с ним подданные, рядом с ним Мэй, рядом с ним тяжёлые, горькие, как дым, и столь же душащие слова — слова закона, чести и истины — брат и сестра не могут быть вместе. Не в этом мире. Не в это время.       Но если всё же есть шанс заполучить трон?       Зрачки Азулы расширились; она боялась признать эти страшные мысли. Вспотевшими пальцами она дёрнула ручку двери, неясно как мелькнувшую перед глазами, и выскользнула в полумрак коридоров, где её встретили крики стражи.       Нужно освежиться! Выбросить эту дурь из головы. Пусть её унесёт ветер, расплавят звёзды и пожрёт глухота ночи. Если потребуется, Азула готова сама испепелить её молниями.       Она распихала зорких соглядатаев, прошипев, что неважно себя чувствует. Пронеслась по ступеням, проскочила за дверь, громыхнула калиткой и оказалась в саду. Стража неизменно следовала за ней, хоть и держалась на расстоянии, а Азула сжимала голову руками.       «Лишить Зуко возможного наследника. Лишить возможности иметь жену. Лишить народа своего правителя».       Уходи, убирайся!       Нет! Нет. Нет. Нет. Нет.       Но Азула уже ярко представляла картины собственных окровавленных пальцев, вгрызающихся в чрево, вырывающих плод Мэй. Она видела, как этими же пальцами утешает убитого горем Зуко. А как после — Агни, нет! — всаживает ему нож между рёбер.       Она могла убить без промедления любого, но только не брата.       Эта мысль укрыла её раны тёплой патокой, согрела, исцелила, выкурила яд. Она отняла руки от лица, расслабленно открыла глаза и решилась наконец выдохнуть.       Противный голосок внутри шептал о том, что она уже пыталась забрать жизнь Зуко, но Азула не искала себе оправданий. Она не помнила тех дней. Не помнила, как медленно сходила с ума, как разъедала её горечь поражения, как боль и ревность смешались воедино, убивая последнее человеческое, что оставалось в душе. Она видела его тогда с Катарой, и эта картина резала ей глаза. Достаточно было пары мгновений, чтобы представить, как брат тискает эту южанку в какой-нибудь подворотне.       Она ведь ревновала всегда. С детства. Ревновала брата к матери, а после к любой, даже самой безнадёжной девушке. Зуко никогда не зазнавался, не давал повода для обид и старался восполнить нехватку материнского внимания к ней, Азуле. Он заботился, защищал, как умел, оправдывал. А потом отстранился. Азула до сих пор не осознавала, когда и зачем отпугнула брата. Почему вела себя избалованной девчонкой, возомнившей, что может перещеголять любого мужчину, в том числе и Зуко, в своём роду. В один краткий миг — не то суровость отца, не то подчёркнуто холодное отношение Зуко стало тому причиной — она выросла в капризную, тщеславную, жестокую девицу.       Он всегда смотрел на неё только как на соперницу, и это раздражало.       «Маленькая несмышлёная сестрёнка, нуждающаяся в опеке. Маленькая смышлёная сестрёнка, обязанная терпеть запреты. Взрослеющая гордячка-сестра, вынужденная знать своё место. Взрослеющая тупица-сестра, заслуживающая затрещины».       Взрослая гордячка-тупица-сестра, скулящая от его пальцев внутри.       О таком грехопадении никто не мог помыслить, тем более Зуко. В какой момент девочка, мечтающая о любви матери и благосклонном отношении брата, ожесточилась и прогнила, чем больше устрашила членов семьи? На мать стало плевать — та лелеяла лишь своего первенца, но Зуко… Зуко не имел права относиться к ней так снисходительно и равнодушно. Не должен был извечно ставить её на место, а должен был прощать выходки и не прикрывать свои пытливые глаза, слыша её голос, так устало и лениво, будто выслушивал слабоумную.       Она хотела только его внимания, только достойного отношения к себе, а получилось… получилось то, что любому покажется кошмаром.       Но, годы подсказывают ей, Азула не жалела.       Видимо, свежий воздух ей не помогал — дурные мысли как были, так и остались в голове. Закатав рукава халата, Азула направилась к небольшому пруду, чтобы окунуть в звёздное зеркало руки. А оказалась там, где с ходу можно было хоронить сердце и смелость.       Подле Зуко.       Он сидел спиной к ней, разглядывая водную гладь, изрезанную камышом и кувшинками. Азула замерла на месте, не решаясь сделать шаг. Уйти, остаться? Уйти? Остаться?       — Можешь остаться.       Сердце пропустило удар. Вот так просто. Правитель разрешил предательнице дышать с ним одним воздухом. Азула тряхнула головой, поджала губы, а потом опять открыла рот, не понимая, что следовало бы сказать. Бросить колкость, дерзнуть? Прорезать его лоб недовольной морщиной? Ответить сладко и певуче, чем вызвать ещё больше недоверия?       — Почему не спится? — начала она издалека. Обошла его сзади и присела на плоский валун.       — Потому же, почему и тебе.       Азуле захотелось закатить глаза, но она воздержалась. А можно было. Брат даже не взглянул на неё, глазами выискивая одну лишь ему ведомую истину в воде. Как он изменился… Сердце Азулы не то сжималось от тоски, не то трепетало от восхищения. Зуко будто постарел в один миг. Не было больше надоедливого братика Зу-Зу, исчез за ним и безжалостный любовник. Рядом с ней сидел мужчина, чужой и дикий, пропахший запахом войны и бесконечной усталостью. Наверно, венец так тяжел. Наверно, трон настолько жёсткий. Наверно, подданные пьют из него кровь днями, моля восстановить их мечты из руин.       Они молчали, и это было самым правильным, что когда-либо могло произойти между ними. Азуле очень, до дрожи в теле, хотелось броситься к нему: обнять, ударить, накричать о том, какая он сволочь, попросить прощения… Ей претили собственные мысли, ужасало поведение какой-то течной суки, но темница сделала с ней страшные вещи, и главной из них была утрата ненависти. Та будто иссохла, истлела, свалялась в комки — и Азула выкашляла их однажды за молитвой. Страшно было подумать, что её силу, её выдержку и магию больше ничего не питает. Ненависти не было, и без неё она была слаба. Настолько слаба, насколько был силён человек рядом.       — Ну и каков твой план? — откинула она волосы с плеча и поймала удивлённый взгляд. — Не притворяйся непричастным. Зачем ты меня освободил?       — Семейные узы надо чтить. Тем более когда нас осталось только двое.       Азула скривила губы.       — Как же наш любимый дядюшка? Променял тебя на очередную чайную?       — Айро волен делать, что пожелает. Он дорог мне, как никто больше на свете, — Зуко прикрыл глаза на мгновение. — Я слишком долго презирал и обижал дядю в прошлом и не имею права требовать от него чего-либо.       Брови Азулы гневно сместились над переносицей. А потом ей необъяснимо захотелось расхохотаться. «А что насчёт меня?» Сорвавшийся было с губ вопрос так и повис над прудом. Зато выскочил другой.       — Захотелось семейного тепла, м-м. А как же малютка Мэй? Вероятно, совсем не согревает, — Азула картинно вздохнула. — Мало ублажает. Могу дать ей пару уроков.       — Заткнись.       Оскал так и сковал лицо. На миг Азула даже опешила. Брат рыкнул на неё с такой ненавистью, будто никогда её подколок не слышал. А может, действительно ненавидел её со всеми её потрохами. Или себя — за решение освободить заключённую. Непонятно…       Азула вперила взгляд в кувшинки. Кожа горела. Хотелось обломать себе ногти, расчёсывая её с остервенением и злостью. За что он так с ней? Всё это время Азула не нежилась на перинах и не купалась в лучах солнца. Она даже свет забыла! Кипела, варилась, в муках лишалась силы духа — та сходила с неё, как мясо с костей — больно, горько, безропотно. Все ночи — ведь дни там тоже казались ночью — Азула только и делала, что думала о Зуко. Ненависть к нему, жажда его, страх, страсть, любовь, надежда тонкими нитями опутывали разум, и только так она пережила, не сломавшись, дни за решёткой.       — Вижу, темница не исправила тебя, — усмехнулся Зуко, бросая какую-то веточку в пруд. — Я полагал, ты раскаешься. Все пожимали плечами, лишь Аватар верил, как и я, до последнего. Зачем ты убиваешь нас?       Азула невольно дёрнулась, даром что почти не слушала, погрузившись в мысли. «Зачем ты убиваешь нас?» — любил повторять брат в пустоту многие годы назад. Она сделала это давно. Лишила их жизней, когда впервые прильнула губами к его губам. Как сладко это было, как волнительно.       — Гордись собой, брат, — в это слово она попыталась вложить всю накопившуюся боль. Получилось фальшиво. — Я много думала, размышляла о том, как бы поступила иначе. Стены… как ни горько это признавать, усмирили мой нрав. Гнев тоже. Но я не жалею о содеянном. Я бы убивала вновь и вновь за дом, за свою кровь, страну, семью… за тебя.       Зуко поднял взгляд, и в нём читалось что-то большее, чем просто удивление. Воображение Азулы рисовало там гордость и одобрение.       — Похвально, что ты вспомнил о семье, — прошипела она. Не так представлялся ей их первый после войны разговор. Но с Зуко всегда всё было не так.       — Тебе не интересно, как поживает отец?       — Нет.       Азула сжала пальцы в кулак — ногти вонзились в кожу. За отца она боялась, молилась, просила. Редко, но всё же. Тот ведь тоже не одарял их любовью в детстве. Всегда был отстранённым, посвящая всё своё время государственным делам и планам о захвате трона. Он гордился ею, бесспорно, наставлял, ожесточал. И она не то что бы любила его, но прониклась уважением и благоговением, оттого что он всегда был с ней на равных. Не то что мать. Не то что Зуко.       — Что ж, если его судьба тебя волнует, ты всегда можешь посещать его камеру в сопровождении стражи. — Зуко, похоже, также не смягчился: об отце он говорил с прежним холодом.       Он бросил очередную палочку в воду — та пустила ленивую рябь. Зуко сжимал и разжимал пальцы, словно не зная, чем их занять, а потом сцепил в замок. Он опять заговорил, и голос его был на удивление мягким. Конечно, ведь речь пошла о Мэй!       — Я хочу, чтобы ты возобновила с ней дружбу. Мэй — моя невеста, дом Озая примет её, и я не потерплю, чтобы дни её пребывания во дворце омрачало твоё недостойное поведение, — брат взглянул на неё, но Азула резко отвернулась. — Даёшь обещание?       Её трясло. Пронзало сотней кинжалов, испепеляло десятками молний. Чувство детской обиды — будто у нее отобрали любимую игрушку — вцепилось в грудь когтями и сминало, рвало, вскрывало. «Мэй — моя невеста». Глаза пекло от непрошеных слёз. Азула злилась на них и на себя, но больше всего на Мэй с Зуко. Тяжелей раны он не мог нанести. Последним ударом станет лишь вероятность, что он захочет прогнать её. Но даже это не утешало! «Мэй — моя невеста, а тебе я позволяю взглянуть на наше счастье. Представить на миг, что такое настоящая любовь». Слабачка! Азула опустила голову, пряча лицо в волосах, якобы увлёкшись созерцанием пруда. Внутри разверзались дыры, из которых сочилась горечь вперемешку с ядом.       Даёшь обещание?       — Не дождёшься, — прохрипела она и прочистила горло. — Я не стану бегать на задних лапках перед ней только потому, что ты избрал её в жены. Меня удивляет одно: что же ты до сих пор ей не присунул? Столько лет уже прошло.       Зуко замер, поражённый и… явно разозлённый. Азуле не нужно было смотреть на него прямо, чтобы понять это. Он гневался, сдерживая ругательства, и гнев его был ощутим. На какой-то момент ей показалось, что он вскочит на ноги и рванёт её к себе за запястье, затрясёт: почему ты такая дура, неблагодарная тварь, от тебя лишь смердит, не смей оскорблять её имя, извиняйся!       — Почему ты не отымел её сразу после победы? Сейчас бы твои дети уже учили первые песни, — Азула сама поднялась с места и нависла над ним. — Зачем нужно было освобождать меня, чтобы сделать это? А может, ты чувствуешь? — дрожащими пальцами она вцепилась в пояс халата. — Всё ещё что-то чувствуешь ко мне? Ну же, Зуко, признайся, — руки несмело тянули ткань в разные стороны. — Могу развеять все твои сомнения.       Миг — и ветер кольнул её обнажённую грудь. Но ещё кольнул он: то, чего она ждала всё это время, слабея в темнице — его взгляд. Взгляд тёмных, жадных глаз, всё готовых испепелить по минутной прихоти.       — Запахнись, идиотка, — брат мгновенно подобрал халат, скрестил его полы и больно сдавил ей ребра, затягивая пояс до упора. Стража позади завозилась, не решаясь приблизиться. Азуле было наплевать, успели ли они заметить её наготу.       Зуко отпрянул, зацепив последнюю застёжку на её талии. Лицо его помрачнело, а глаза пристыжено уставились в землю. Чувствовал.       Агни! Азула была готова упасть на колени и воздеть руки к небу, потому что он не забыл. Он, наверное, также страдал, просто война дала ему возможность забыться. Она усмехнулась, но всё же отбросила догадки в сторону. Что, если брат отреагировал так, потому что они были в саду не одни? Что, если и вправду стыдно разочаровывать невесту негодными желаниями?       Азула закусила губу, Зуко развернулся к ней спиной и, не задерживаясь ни на миг, направился к калитке.       — Я предполагал, что совместная с Мэй жизнь не устроит тебя. Радость брака и материнства, первые хлопоты с детьми будут огорчать. И потому, чтобы ты не ощущала себя одинокой, а пережила эти мгновения вместе с ней, я сосватал тебя за одного видного генерала. Его родословная и кровь…       Вспышка, боль, пустота.       — Что?!       Уши Азулы, как и она сама, казалось, были готовы изойти кровью. Сосватать её генералу? Отдать другому мужчине? Позволить кому-то другому прикасаться к её телу? Нет!       — Нет! Никогда! Слышишь меня? Ни одно решение ты не будешь принимать без меня, тем более когда оно касается моей жизни. Остановись! — Азула рванула с места, палёный запах гари ударил ей в нос — то шевелились в пальцах молнии. — Стой, когда я говорю с тобой!       Зуко помедлил и всё же воздержался от очередного шага. Не спеша развернулся к ней и посмотрел так, как смотрел в детстве — на умалишённую, нуждающуюся в опеке.       — Дело решённое, Азула. Теперь это вопрос времени и сегодняшний разговор подсказал мне не медлить.       Азула гневно закричала, вскидывая руки — кусты позади Зуко охватило синее пламя. Он отшатнулся, недовольно взглянул на неё, но остановил подбегающую стражу жестом руки.       — Ты не можешь так поступить! Не сейчас, когда только освободил меня!       Молнии в её руках резко отскакивали, неуправляемые. Она слишком долго не чувствовала силу огня в себе, не использовала магию, от чего сейчас грозила покалечить не только брата, но и себя.       Рукав его камзола воспламенился, но Зуко потушил его, попутно отбивая остальные выпады.       — Ты же знаешь, что я чувствую. Знаешь и испытываешь то же самое. Ты же любишь, любишь!       Азула не вскрикнула, когда ногу обвил огненный хлыст, а второй удар опрокинул её на землю. Она почти ожидала их. Кашляя от поднявшейся пыли, она тёрла влажные глаза и пыталась выловить силуэт Зуко. Он стоял неподалеку, потемневший от золы и отчаявшийся. Должно быть, он не хотел её атаковать, но и руку помощи не предлагал.       Он только подошёл ближе, склонился и произнёс:       — Никогда не любил.