Chasing The Dragon

      В её планы вмешался отец. Ненамеренно, но также преследуя свои цели. Вызвал Зуко в тронный зал, где сама она находилась весь вечер. Пространных бесед с наследником не вёл — с ходу приказал, едва тот поднял лицо от пола при поклоне.       — Что думаешь о захвате Омашу?       — Думаю, это важный стратегический шаг, — ответил Зуко моментально, будто на уроке перед мастером, всё так же сидя на коленях. — Омашу — артерия Царства Земли, поставляющая солдат и вооружение.       — Верно. Эту артерию нужно передавить. Перегрызть или сделать так, чтобы работала на нас, — отставил кубок с вином отец. — Ты займёшься этим.       И Зуко, и Азула вздрогнули, услышав подобное. Любой знал, Омашу — недостижимая цитадель на высокой скале, оторванная от мира глубоким ущельем. Азула слышала ужасные истории о судьбах огненных разведчиков, и большинство из них были правдивы.       — Ты отправишься в экспедицию, чтобы на местности решить вопрос проведения войск, — голос будто доносился из пещерных глубин: много гула, много жути, обещающей дорогу в ад.       Огромный лабиринт — одна верная тропа — кишащая магами земли толпа. Ни разу разведывательная группа не возвращалась в полном составе. Враги буквально сжимали в тиски, ослепляли песчаными бурями, сталкивали выдранные из земли плиты так, что людей между ними расплющивало за секунды. Они скрывались высоко в горах и ответное пламя их не доставало. Город продолжал жить, спрятанный вдалеке, не слышащий воплей поверженных.       Азула смотрела на бледнеющего брата без своих излюбленных насмешек. С неприкрытым равнодушием взирал притихший отец. Зуко молчал, сражённый наповал, как человек, который знает дату своей скорой смерти.       — Каков твой ответ, Зуко?       Брат вновь склонился в глубоком поклоне и произнёс:       — Горжусь великой честью, отец. Служить Хозяину Огня и своему народу — это то, для чего я рождён.       Он поднялся с совершенно потерянным, лишённым всяких эмоций лицом и ушёл. Но даже с высоты своего места подле трона Азула видела, как едва напряглась его спина.       — Это же прямая дорога на смерть, — не выдержала и высказалась она.       — Война невозможна без жертв.       После проходил совет, на который Зуко не пришёл и с которого ей не терпелось убраться. Она рассеянно слушала, воображая в красках покорёженные тела и неумолимо утекающую в расщелины кровь. Представляла, как в галерее станет на один посмертный гобелен больше, и сжималась. Вся внутренне сжималась. Неудачи брата тешили её, своё растущее превосходство ослепляло, но смерти она ему никогда не желала. Может, в детстве из вредности или горячась от злости могла допустить такую мысль, но чтобы по-настоящему, в самом деле увидеть его труп… никогда.       Хотела, чтобы Зуко лишили прав наследия. Хотела, чтобы его изгнали из дворца. Спрятали губительное искушение, убрали подальше от греха. У неё был план, по которому бы всё так и свершилось, пока многое не испортил отец.       Когда советники покинули тронный зал, Азула ушла оттуда последней, прихватив с собой кубок и графин. Стража на входе её не волновала, Озай пропажи бы не заметил. Азула шла в покои человека, который не спит и вряд ли теперь спокойно уснёт.       Зуко-Зуко, мягкосердечный, заботливый Зуко. Никогда не вписывался в представления отца об идеальном сыне. Недостаточно жесток, недостаточно кровожаден, недостаточно расчётлив. По правде говоря, он никогда не обладал такими качествами. Немудрено, что стал лёгкой мишенью Озая, да и её самой.       Брат сидел на краю расправленной кровати. Под ногами сюртук, под ногами доспехи. Под ногами блестящая родовая заколка… Она сделала шаг. Не решила, что стало последним доводом. Просто поверила, что лучше так. Тепло, уютно и обречённо комната встречала её.       Горлышко графина стукалось о край кубка. Пальцы не слушались, Зуко не прогонял. Азула подошла сама, сама влила напиток в чужой рот, отхлебнула мелкий глоток следом. Зуко поднял глаза, будто только сейчас её увидев.       — Прекрати убиваться раньше времени, отец ещё не назначил сроки.       — Это уже ничего не изменит. Странно осознавать такое… Раньше я и не задумывался о своей роли в войне.       — Ещё? — протянула очередной кубок. Зуко кивнул и осушил его целиком. Он никогда не пил, да и она тоже, хотя думать о вреде вина сейчас было бессмысленным.       Опустившись на кровать, Азула передавала кубок за кубком. После третьего уговаривать Зуко даже не пришлось. Ничего друг другу не говорили, будто ожидая расплаты в страхе. Как нашкодившие дети, ей-Агни… Азула устало вздохнула и осторожно поднесла руку к его лицу. Неуверенно, как к прутьям решётки, за которой сидел волк.       — Уходи.       Язык брата уже подводил, кожа порозовела, дыхание стало шумным, но это сказал без запинки. Как будто не опустошил почти весь графин, а до этого не был убит словами Озая. От первого прикосновения к жёстким волосам пальцы будто кольнуло огнём. Азула отдёрнула руку, и Зуко вздрогнул тоже. Но головы так и не поднял, всё глядел в пол, и она попыталась снова. Прикоснулась к виску, убрала свисающую прядку, погладила… Ей показалось, что он расслабился немного. Азула стала исследовать дальше: неловко провела пальцем по щеке, задела губы. И тут Зуко отпрянул и отвернулся.       — Не испытывай меня.       — Я просто хочу, чтобы ты расслабился… Ты же сам не свой. Как неживой.       Вокруг был полумрак — за окнами ночь, по углам дымились свечи. Это успокаивало, хоть и не до конца — внутри кусалась нехорошая мысль. Страх, стыд, сомнения никто не отменял. Азула стеснялась не только решения, но и себя самой. Наполнила кубок — на сей раз не для него — медленно выпила. Отставила на пол рядом с пустым графином, развернулась к Зуко. Посидела немного, поджав под себя ноги, дожидаясь, пока ударит в голову алкоголь.       Зуко уже был точно пьян. В какой-то момент, словно устав держать оборону, он упал спиной на кровать, прикрыл глаза и подложил под голову ладонь. И сразу прошёл страх. Азула погладила его по лбу, проскользнула пальцами по рубашке, замерла, наткнувшись на пояс. Дальше путь был предельно однозначный — она и тут не отступила. Ослабила пояс, потянула шнуровку штанов, просунула руку туда, проходясь по низу живота. Зуко вяло взбрыкнул, пытаясь вцепиться в её запястье.       — Не надо.       — Это ничего. Я ничего такого не делаю. Просто… поглажу. Нравится так? — тоже шепотом, утратив всю решимость, стоило пальцам отогнуть белье и опуститься на член. Ладонь миновала крученные волоски, коснулась горячей гладкой кожицы. По лицу брата словно волна прошлась. Он пьяно икнул, — дрогнули щёки, как при рвотном позыве, — и прикрыл рукой рот. Попытался оттолкнуть Азулу ещё раз, что в его состоянии напомнило пустое барахтанье в воде. Тонул, уже утонул… Сама она не знала, что с ней происходило. Голова окончательно отключилась в этот момент. Власть, вседозволенность, беззащитность — всё здесь, рядом, на расстоянии руки. Руки, что трогала, сжимала, доводила до грани обоих.       — Хватит унижения, — ломано сказал он, кое-как откатившись в сторону и подобрав пояс. Пальцы ему не подчинялись — Азуле хватило секунды, чтобы подползти и вновь прикоснуться к нему.       — Ты не унижаешься.       — Я не о себе…       Она не прекратила — села на него, чтоб окончательно обездвижить, оттянула кожицу, огладила головку. Зуко сдавленно выдохнул. Не глядя послал сгусток огня. Промазал — тёмные балдахины на кровати моментально занялись. Азула взмахнула рукой, вытягивая из них пламя. Взмахнула ещё, гася шипящую искру на его пальцах. Потом ещё. Не выдержала и раздражённо зашипела:       — Не строй из себя непорочную деву. Мне тоже нелегко. Просто расслабься.       — Зачем ты всё?..       — Захотела помочь, ясно? — выплюнула она. — Ещё час назад ты выглядел так, словно наложишь на себя руки.       Зуко замолчал, обрывая попытки вырваться. Как же глупо, как всё глупо… Азула опасалась уже саму себя — как она до такого докатилась? Раньше бы презрительно скривила губы, глядя на нынешнюю себя. Зачем пачкать руки о брата, если ему и так путь заказан? Ведь отец об этом позаботится всегда.       Член под пальцами набух и вырос, брат даже дышать перестал. И она перестала. Вся немыслимость происходящего скрутила тело в узел и ухала чем-то там внутри. Болезненно. Голодно. Угрожающе. Азула не знала, окончательно ли Зуко созрел как мужчина, но, будь она куда скромнее и не так пытлива, эта штука в таком виде испугала бы точно.       В звенящей напряжённой тишине трудно было сообразить, кто мучился больше. Не раз Азула пожалела, что начала. Плечи напряглись от позы, рука устала, но спрашивать Зуко в каком темпе продолжать она не решилась. А потом случилось это — Зуко толкнулся бёдрами навстречу, и всё понеслось в пропасть.       Она повторила движение, повторила жёстче, задевая ногтями тонкую кожу. Брат распахнул рот в немом крике, жадно глотая воздух. Пошарил рукой, нащупав её руку, сместил ниже, меняя и замедляя темп. Тёрся об неё на всю длину — Азула всхлипнула б сама, если бы не закусила губу. Чужая уязвимость, нагота, запах, тяжесть — всё обрушилось, подминая под себя.       Не знала, сколько времени длилось так, пока брат не схватил руку до боли в попытке отбросить её. Она отшатнулась, растирая запястье, и Зуко уклонился чуть вбок. В памяти, наверное, отпечатается навсегда, как брызжут на простынь капли, уха достигает низкий приглушённый стон… хочется провалиться под землю.       Дальше происходящее запомнилось смутно. Отрезок времени, ушедший на то, чтобы привести в порядок его и себя, будто смазала чья-то рука. Провела по воде, пуская дрожь и круги. Несколько шагов в угол комнаты, чтобы наполнить чашу для умывания из кувшина. Столько же шагов обратно к кровати. Лицо Зуко горело, как если бы он лихорадил. Спрашивал постоянно у Азулы, точно заведённый, хоть она и молчала.       — Меня пугает твоё поведение. Я уже даже не вспоминаю о кровном родстве, но то, как ты… ты как…       — Блудница? — колко подсказала она.       Брат поморщился при виде влажного платка у лба и отпихнул его.       — Я не это…       — Нет, ты это имел в виду. Не бойся, говори.       — Ты не по годам искушена. Д-девушки в твоём возрасте и от поцелуев робеют, — он надломленно поднялся, придерживая расстёгнутые штаны. Долго и неуверенно плёлся к углу с чашей, для надежности держась вдоль стены. Зуко встал спиной к ней, отбросив края рубашки назад, и зачерпнул воды. Надо отдать ему должное: после такого не цеплялся больше за стыд, отмываясь от семени в её присутствии.       — Девушки притворяются, Зу-Зу. Девушки всегда притворяются.       Послышался ещё один всплеск, прежде чем брат застыл, глядя куда-то перед собой. Его спина уже не выглядела такой расслабленной. И всё же он опять пересилил себя, умываясь с нарочитой небрежностью и спрашивая как бы невзначай:       — Значит, ты тоже? Пришла сюда насмехаться?       — Что ты! — улыбнулась она. — Родные никогда не обманут. Столько времени я предельно искренна с тобой, а ты мне не доверяешь?       Зуко пожал плечами.       — В этом дворце можно дожить до того, что разучишься доверять и самому себе.       Азула нахмурилась, отворачиваясь от него и разглядывая развороченную постель. Их поле боя, где победа не была ни на чьей стороне.       — Ты осторожен и скрытен, потому что однажды доверился и этот человек предал тебя. Она бросила нас, не сказав ни слова, когда мне не было и десяти.       Раздался не то треск, не то звон, как будто проехались по чему-то кулаком — Азула дёрнулась, но за спиной брата ничего не разглядела.       — Мама не предавала нас — её вынудили какие-то об-обстоятельства. Однако не упоминай её, прошу. После всего сегодняшнего… не добивай меня ещё и этим.       — Ладно, — безразлично пожала она плечами. — Просто знай, что ты можешь положиться на меня. Уж я-то не подведу.       Зуко хмыкнул, обтёрся и ещё долго возился со своей одеждой, разглаживая рубашку и штаны. Как будто не предстояло вскоре опять раздеться, готовясь ко сну. Он обернулся, зачесал волосы назад заторможенным жестом, взглянул на неё пристально.       — Ты ни о чём не жалеешь?       — Ничуть, — честно ответила, но не удержалась от насмешки Азула. — Обращайся ещё.       Зуко помрачнел, возвращаясь к кровати и подбирая разбросанные вещи. Наследную заколку огня поднял последней, разглядывая её так, словно видел впервые.       — Не понимаю ту твою просьбу. Тебе не нужна никакая практика, мужа явно не разочаруешь.       — Это с тобой получилось, потому что ты родной человек.       Зуко горько рассмеялся, спрятав лицо в ладонях.       — Родной человек… Агни, я, наверное, спятил, и мне это чудится.       — Ты ещё начни вымаливать небесную кару, — покачала она головой. — Ну и что с того? Мы кого-то убили, распотрошили и закатили пир на свежих костях? Мы ничего плохого не сделали. К тому же тебе понравилось. Понравилось ведь?       Брат подошёл совсем близко, опустил заколку на прикроватный столик. Постоял, сжимая и разжимая пальцы, а потом посмотрел на неё. Долго, поразительно серьёзно, без малейших намёков на недавний пьяный, мутный взгляд.       — Очень.       От короткого, хлёсткого слова будто в самом деле ударило. Причём в места, что болели, пока она сама… с ним… только что. Сердце забилось чаще; Азула позорно отвернулась, чувствуя, как смущается сама. Ей хотелось скрыть свои некрасивые красные щёки. Некрасивые, подумать только!       Встав с кровати, она двинулась к двери, не говоря ни слова. И так уже наговорила чудовищных вещей. Да и наделала тоже. Совесть спала, и не думая кричать о том, как низко Азула пала, хоть осознание всё равно напоминало о неправильности. И всё же, всё же…       Азула не гнушалась многих дерзких вещей в этом мире. Обмануть, подставить подножку, одурманить лестью и обещаниями, угрожать не только словами, но и мерзкими делами. Компас «плохо-хорошо» особо не колебался, если средства оправдывали цель. Правда, в том, что она сделала с Зуко, никакой цели не было. Та перестала существовать, когда отец назначил экспедицию в Царство Земли. Азуле больше не было смысла трогать брата ни словами, ни руками, вообще никак. Но… не сердце даже, не тело, а какое-то размытое впечатление пополам с собственными ощущениями шептало о том, что «это не плохо». «Это можно», если никому в этом не признаваться. Даже самой себе.       Когда Азула опустилась в ванную, ей совсем не хотелось оттуда выходить, словно чугунные бортики могли бы спасти от всех бед. Так маленькие дети накидывают на головы одеяла, прячась от обличий кошмара. Но она не маленькая, она давно не ребёнок и желания у неё были не детские. Вот только почему дрожали пальцы, в груди рос неприятный ком, а покой неутешительно оставил её?