Chasing The Dragon

      — Она не виновата, я сам её принудил.       Зуко выпалил это с такой скоростью, что Азула едва успела разобрать слова, не говоря уже о том, чтобы опровергнуть их. Замерла в одной позе на краю кровати так же, как отец замер у входа в спальню. От поступка Зуко даже слёзы перестали течь… Брат рухнул на колени, склонившись почти к полу; края распахнутой рубашки свесились по бокам.       — Накажи меня, отец.       Ей казалось, Озай толкнёт и раздавит его сапогом, и закричит: «Я тебе больше не отец!» — до того страшное было у него лицо. Однако он метнул взгляд в неё, и Азула затряслась с новой силой. Столько готовилась к этой сцене, столько представляла её, и всё равно не могла взять себя в руки. С другой стороны, это было к лучшему: так её игра выглядела убедительней. Она не пыталась спрятаться за ширму, нырнуть под одеяло или также опуститься на колени, лишь бы скрыться от ужасного, угрожающего взгляда. Перед отцом делать подобное было трудно, перед правителем — вдвойне.       — На совет. Сейчас же, — прошелестел он. Зуко вскочил на ноги и направился к двери, на прощание бросив ей сочувствующий взгляд. Он ещё и жалел её!       — Прошу, не трогай её, я один в ответе за всё.       Отец даже не шелохнулся, смотря только на Азулу и не говоря ни слова. Секунды резали, минуты душили… Ей казалось, что раскрой он только рот, сделай вздох, колыхни немного своей мантией, и в покоях произойдёт взрыв от такого громкого звука в столь гробовой тишине. Он двинулся к кровати, брезгливо изучая смятую постель, разбросанную одежду и следы крови со спермой на съёжившемся теле Азулы.       — Я не допущу к тебе ни одну служанку, пока ты не отмоешься от всего… — скривился он, поменявшись даже в голосе, — этого. После избавься от простыней. Как зовут ту полоумную, что осмелилась позвать меня к тебе?       «Не осмелилась, — поправила бы Азула, если б могла выдавить хоть слово, хоть один малейший слог. — Это я её надоумила». Подстроила всё, преследуя свои гнусные цели. Она прикусила язык, не в силах распрямиться и поднять голову, всё ещё сокрушаясь тому, как на самом деле больно оказалось расставаться с невинностью. И как на самом деле трудно будет выдержать остальное.       — Её имя? — холодно повторил отец. Азула хотела ответить, правда хотела, ведь всегда держала ответ за любое своё слово и любой поступок. Но сил даже на такое простое действие не было. Оцепенение по-прежнему держало её в тугих тисках.       Внезапно Озай вскинул руку и залепил такую пощёчину, что Азулу скинуло с кровати на пол. Лицо обжёг удар, кожу резанул съехавший вбок перстень. Она потянула было пальцы к ноющей скуле, но вовремя сдержалась. Отец никогда её не бил, сколько Азула себя помнила.       — С-су, — прошептала она, поразительно успокоившись сразу и подавив возникшее было вновь желание разрыдаться.       — Где колокольчик?       На удивление, Азула быстро сообразила, что именно он требовал. Похлопала слипшимися от слёз ресницами, подняла голову и ткнула пальцем в нужном направлении. Пол под нею холодил разгорячённую кожу. А ещё Азула чувствовала, как омерзительно пачкала его собой.       — Накройся одеялом и сотри с щеки кровь. Я не рассчитал силу.       Отец тут же вышел из спальни, позвонил в колокольчик и остановился где-то неподалёку в коридоре. Азула сделала всё, что он велел. Прислушиваясь к его голосу, ощущала сожаление, кольнувшее сердце иглой. Отец обманчиво-мягким тоном подозвал Су  — наверняка та и в жизни не слышала столь ласкового обращения. Но долго они не говорили — он её ударил. И не так… бережно, как Азулу.       Будь её воля, останься хоть какие-то силы или подобие человечности, она бы вылетела из комнаты следом. Защитить простушку, которую привязала к себе похвалой и обещаниями, или позорно убежать от того, что приходилось слышать. Даже не треск — рык пламени, мгновенный крик и падение. Азула зажмурилась, ощущая, как её опять начинает трясти. Но закрыть уши руками не могла — те бессильно скребли простынь в попытках содрать её с кровати. Нужно было выбросить всё в камин, всё отдать ненасытному огню.       Тот уже с жадностью пожирал свою первую жертву. Азулу точно плетью стегали нечеловеческие вопли живого существа за стеной. Живого… не совсем… уже нет. Она заставила себя закрыться от всего происходящего снаружи и внутри неё самой. Неестественная решимость и семейное упрямство вынуждали ходить по комнате, избавляясь от всех следов. Собственной рубашкой оттирала кровь, что успела оставить на полу, понимая, что сделала бы это и волосами, и даже лицом, если бы потребовалось. Азула переоценила себя. Свои силы, выдержку, бесчувствие. Хотела подставить Зуко и выйти во всём победительницей, потеряв лишь — подумаешь! — девственность. Но она потеряла больше… гораздо больше. Достоинство, хладнокровность, умение держать всё под контролем. Она, пожалуй, даже потеряла разум, ползая тут, как жалкая нищенка. Поддалась панике, как трусливое животное.       Отвратительное зрелище.       Только убедившись, что спальня в относительно приемлемом виде, Азула поплелась к выходу. Надломленно и осторожно, замедляясь каждый раз, стоило боли между ног вспыхнуть с новой силой. Она набрала полную грудь воздуха, понимая, что предстоит узреть — жаль, отца поблизости уже не было. Его гнев отрезвил бы её.       Ей даже не пришлось присматриваться, чтобы обнаружить в углу обугленное тело. Ноги подкосились — Азула отбила коленки, бессильно упав в коридоре. Глаз не получалось отвести от этого некогда человека. В фигуре Су ещё сохранялась некоторая целостность, но она выглядела такой непривычно маленькой. Её первая смерть… Нежеланная, но ожидаемая, от чего становилось ещё паршивее. Азула задышала рваными глотками, пытаясь не лишиться чувств, но организм всё равно дал слабину. Её почти распластало на полу — обильно, до рези в животе и слёз из глаз, стошнило. Су замолчала и не расскажет теперь никому о том, чему способствовала случиться.       Азула долго не открывала глаза, боясь пережить всё опять, но, когда пересилила себя, увидела только потолок. Белый и равнодушный — то, что было нужно… Лучшее лекарство. Подальше от красного и чёрного цветов победы-поражения. Она поняла, что лежит на кровати с натянутым до самых глаз одеялом. Почувствовала, что в чужой — не в своей заклеймённой — спальне. Заставила себя подняться, превозмогая боль, осмотреться и вспомнить, как тут оказалась.       Осознание пришло ударом по голове: нежилые ненавистные покои матери. Кажется, та коротала здесь ночи и дни, пока не стала женой их отца. Здесь было идеально даже спустя десятилетия. Целомудренная обитель целомудренной девушки. Азула усмехнулась тому, что продолжала пятнать матери жизнь, даже когда той не было во дворце уже шесть лет. Она встала с кровати, замечая, что волосы влажны и другая ночная рубашка — тоже. Белоснежная, безукоризненно выстиранная и выглаженная, как флаг на параде, рубашка Урсы — и этим всё сказано. По ощущениям Азула укуталась в неё сразу же после ванны. На простыне, к счастью, не обнаружилось красных капель и на самом исподнем в том числе. Она осторожно стянула его с себя, заменяя предусмотрительно вложенную тряпицу, что успела напитаться кровью, на новую. Всё необходимое лежало на прикроватном столике. Азула не помнила, чтобы оставляла что-либо тут, но точно знала, что приводила себя в порядок накануне в одиночку.       Никто ей советы не раздавал — всё она проделывала неспешно, по наитию, едва соображая, как делать. Непродолжительный сон не дал никаких сил, Азула чувствовала себя такой же разбитой, как до этого. Что-то ускользало от неё, и она никак не могла собрать себя по частям. Вероятно, похожее состояние солдаты описывают как «контузия». Опустошение, раздражение, боль и бессилие…       Она выбросила алый лоскут в камин, что также разожгла, по-видимому, в полном бреду, раз не помнила и о нём. Мать не могла покорять огонь и наверняка пользовалась очагом часто, судя по количеству оставшихся по сей день золы и копоти. Мозг поразительно вылавливал и анализировал ненужные сейчас детали. Хотя Азула признавала, что цеплялась за всякую бессмыслицу, лишь бы не возвращаться мыслями к произошедшему.       Не зная, чем себя занять, она отправилась в ванную комнату, чтобы стереть следы своего пребывания. Лихорадочным взглядом воспалённых глаз выискивала малейший изъян. Всё было на местах, всё чисто и правильно — в контраст с ней самой. Тело болело, кожу пекло от недавних щипков, что нанесла сама себе, сдирая невидимую грязь. Только мысли о троне, только осознание того, что она к нему ближе, чем когда-либо, помогали держаться на ногах. Азула принесёт любую жертву, заплатит любую цену и станет правителем своей страны — первой женщиной-правителем.       Шаги в коридоре Азула услышала раньше, чем успела выйти из ванной комнаты. Слух обострился, чувства были на пределе, нервы — износившейся тетивой лука. Натяни в последний раз, посылая стрелу, и та порвется с противным свистом. Азула отложила шкатулку, которой успела заинтересоваться, потушила огонь в руке и пошла к выходу, словно через чащу петляя. Не так уж далеко идти, но вокруг темно, тихо и напряжённо. Она чувствовала — попалась. Шаги за дверью отсчитывали, сколько ей осталось жить. От незнакомого ранее страха расходилась не очень приятная дрожь… Встряхнув руками, Азула напомнила себе о цене, и это помогло справиться с собой.       Вышла и почти сразу заметила отца в бледных отблесках камина. Он сидел в аккуратном рубиновом кресле, сжимая резные подлокотники так, что те скрипели. Даже сидя его крепкая, высокая фигура выглядела внушительно, а в маленьком позабытом мирке Урсы особенно устрашающе. Злости в Озае ощущалось больше, чем потрясения, но и Азула была непроста, потому не поддалась.       — Что в нём такого? — заговорил он, будто в пустоту, не глядя на неё и не повышая отрывистого голоса. «Зуко», — подумала она, остановившись напротив кресла. Отец махнул рукой на подушку возле обеденного столика — Азула подобрала её и с трудом опустилась на колени. Сидеть так было менее болезненно, если вообще по отношению к этой боли подходило слово «менее».       — Ты не первая женщина во дворце, которая спасает Зуко. Что в нём такого? — пытливо повторил он.       — И кто же первая?       — Урса.       Азула помрачнела, непроизвольно реагируя так всякий раз, стоило услышать нелюбимое имя матери.       — Помнишь смерть Лу Тена? Ты тогда была совсем маленькой.       — Он пал во время осады Ба Синг Се под предводительством дяди Айро.       Отец кивнул, как если бы принимал экзамен по истории. Потянулся за небольшой статуэткой на столике, задумчиво повертел её в пальцах, словно вспоминая нечто давно запертое в прошлом. Наверное, эта вещь означала что-то особенное для матери. Наверное, эта вещь означала что-то особенное для него. Озай молчал долго, будто позабыв о присутствии дочери, и на какой-то момент Азула сама представила, что её больше нет. Что ей нет места во дворце, в столице, во всём мире. Просто усталый отец, усталая комната исчезнувшей матери, их обоюдное усталое одиночество. Азула не могла и не хотела думать, что когда-то её ждала такая же участь. Она зашевелилась на подушке, пытаясь устроиться поудобнее, и отец наконец взглянул на неё, возвращая на столик статуэтку.       — Айро был уничтожен смертью единственного и горячо любимого сына. Ты была бы уничтожена потерей своего ребёнка?       Азула приподняла брови, ожидая чего угодно, но не такого вопроса. Она бы пожевала в нерешительности губу, если б события последних часов не превратили её в невообразимо собранное, внимательное, чуть ли не выдрессированное существо, чётко знающее, что можно, а что нельзя. Показывать растущее сомнение и растерянность было нельзя. Являть детские привычки, от которых отучали, но которые всё же иногда пробивались, тоже нельзя. Она просто кивнула ему, не сумев подобрать точное слово.       — Что бы ты делала, если бы тебе сказали выбирать между ребёнком и троном?       В горле тут же образовался комок, и Азула опасалась, как бы её опять не начало мутить. Говорить после всего с отцом было словно по ножам ходить: одно неверное слово — и наступишь на остриё. Озай никогда не вёл пустых и милых бесед с детьми, но сейчас толкал на самый сложный и скользкий на её памяти разговор.       — Я не знаю, — прошептала она.       — А я знал. Знал, когда мне задали этот вопрос. Правда, я был старше тебя, но и ты уже не ребёнок, раз решилась на то, что сделала с Зуко, — ровно сказал он вместо того, чтобы встать и ударить, и проклясть её за такие проступки. Наверняка спустил весь гнев на Су и участников совета. От мысли о служанке и других внутри колыхнулась противная волна. — Ну и как это было?       Азула опустила голову, медленно вдыхая и выдыхая. Она представляла, что разговор будет не из лёгких, но старалась держать лицо до последнего. Если у неё вообще сохранилось лицо…       — Больно. Никакого удовольствия.       — Привыкай, семейная жизнь такова. А семейная жизнь королевского рода и вовсе лишена прелестей, — он поднял руку и потёр напряжённую переносицу. — Как думаешь, почему я упомянул твоего кузена Лу Тена?       — Он жертва, которую принёс дядя Айро затянувшейся войне и которая не оправдала себя?       — Именно так… Сегодня и ты принесла жертву, которая не оправдала себя. Да и твоя мать, похоже, когда-то тоже.       Отец отдёрнул руку от лица и сжал в кулак так, что кожа побелела на костяшках. Стало мучительно тихо в девичьей спальне Урсы. Один лишь треск камина выдавал хоть какую-то мелодию жизни в этих четырёх омертвелых стенах.       — Ты знаешь причину, по которой она исчезла? — спокойно продолжил Озай, справившись со своей минутной осязаемой болью. — Знаешь, что это была цена, которую она заплатила, спасая твоего брата?       Ещё шесть лет назад, будучи озорницей, сующей нос в чужие дела, Азула догадывалась об этом. Именно она подслушала роковой для Зуко разговор между отцом и дедом, и именно она случайно проболталась о нём при матери. Но сейчас Азула не решилась признаться в этом, потому покачала головой, не поднимая взгляда.       — Потеряв Лу Тена, Айро не смог вести войско, и осада Ба Синг Се прекратилась. Я опасался, что под влиянием апатии он пустит на самотёк всё то, что нам удалось достичь и возвести на чужой и своей крови. К тому же его наследная линия прервалась, — произнёс Озай будничным тоном, словно не говорил о беде, коснувшейся всего рода. — Я пришёл тогда к отцу. Просил его миновать права престолонаследия. Просил доверить трон мне, своему бесконечно преданному второму сыну. Он уже был стар и не рассуждал трезво. Разозлился, даже… рассвирепел. Он ответил, что я заслуживаю наказания за попытку причинить Айро ещё большую боль. Но тому не было дела до трона, до нации, до целой страны — он упивался своим горем! — от плохо сдерживаемой злости Озай даже побледнел, однако быстро взял себя в руки. Азула почувствовала, что давний разговор с дедом был унизительным для него, чего она в силу возраста тогда не заметила, стоя за занавесом и вслушиваясь в страшные слова. — Отец сказал мне, я слеп и обязан разделить эту боль, чтобы понять брата. Что за такое дерзкое предложение мне следует лишиться своего собственного сына. Не умея разделять и властвовать, не умея приносить жертвы, я никогда не обрету права на трон… Но твоя мать вмешалась. Ты знаешь, как она обожала Зуко.       Азула невольно сгорбилась, вспоминая, как запугивала Зуко этими же угрозами, которым внимала в тронном зале. Мать услышала их перепалку и отвела её в другую комнату, где потребовала рассказать всё, что узнала от отца с дедом. Вот тогда-то Урса и приняла то рискованное и бесстрашное решение, изменившее их всех.       — Она уговорила меня поступить иначе. Предложила приготовить яд, изменить завещание отца, получить право на трон и тем самым спасти нашего сына. После всего Урса должна была покинуть столицу, оставив вас во дворце как гарант моей безопасности… Это политика, Азула, — добавил он, очевидно, заметив её растерянность и возмущение. — Она не делает исключений даже для семейных уз.       Ладони Азулы отчего-то стали влажными. Она провела ими по ногам, натягивая рубашку до колен и изредка бросая взгляды на камин. Обычно огонь придавал сил одним лишь своим видом, но этой ночью ей сил, похоже, ничего не могло дать. Не то, что мать. Не маг, не воин и не стратег оказалась отважнее многих известных Азуле людей. Да, наверное, и её самой.       — Мать приговорила себя к изгнанию.       — Но тем не менее она жива. Скитается где-то. Не знаю, где. Она была храброй женщиной и до такой мерзости, до какой опустилась ты, никогда бы не дошла.       Азула дёрнулась, почувствовав, как вновь противно защипало в носу и глазах. Всё это нужно вытерпеть — она ведь знала, на что шла. Отец был даже мягок к ней, чего она не ожидала. Наверняка обрушит удвоенную ярость на Зуко или позже преподаст ей урок тоже. Они молчали долго, словно позабыв, как говорить в присутствии друг друга. Да и о чём говорить людям, идущим на бесчестные поступки по отношению к родным?       Озай, похоже, думал о том же, поднявшись с кресла и небрежно распрямив складки на чёрно-золотой мантии. Он подошёл к камину, взирая на огонь, и тот взвился под его взглядом с ответной злой силой. Захочет и подожжёт вокруг всё. Отправит на воздух целый дворец. Но вместо этого он накажет их, своих детей, и неожиданный страх за Зуко вдруг ошпарил Азулу до самых костей.       — Кажется, отец всё же был прав в том, что мне придётся потерять сына, — решил он рассеять всякие сомнения, обернувшись к ней и недобро прищурившись.       — Что же его ждёт? — не узнала она свой голос — до того резко и требовательно прозвучал он в загустевшей, вязкой тишине. Азула знала, в неизвестности отец других не мучил: захотел расправы — объявит об этом сразу. Но как же ей хотелось, до безумия хотелось, чтобы он не говорил, чтобы ушёл, чтобы позволил ей в одиночестве размышлять над своими ошибками.       Но он не преминул опустить на Азулу не последнюю за эту долгую ночь плеть:       — Агни Кай со мной.