Chasing The Dragon

      Сбежать не удалось. Затея пошла под откос с самого начала, как и многое другое за последнее время. Каждая ошибка стоила слишком дорого, обрушивая на Азулу всё новые и новые последствия.       Невыпитый отвар, который в этом захолустье даже не найти. Заваленные метровым снегом ступени храма, куда не стоило отправляться накануне зимы. Неусыпное бдение монахинь, старейшины, Арнука, его стражи, всех тех, кто бесконечно рад и благословляет её дитя. Азула окончательно перестала принадлежать себе.       Голос в библиотеке больше не объявлялся. Живот рос. Весна не приходила. Точнее, приползала, растапливая понемногу лёд, и вновь сдавалась под натиском пронзительных холодов. Угроза падения со скалы миновала лишь к маю, когда отгремели грозы и разлились первые дожди. Тогда до родов оставалось приблизительно три месяца, и уже не было никакого смысла покидать храм.       Не сказать, чтобы эта ноша особо тяготила Азулу. Монахини сетовали на маленький живот, но зато он не особо мешал ходить, хоть она по-прежнему быстро уставала от прогулок. Что её пугало, так это жуткие сны, даром что старушки уверяли в обыденности этого явления.       Азула просыпалась посреди ночи, хватаясь за лоб. Под пальцами частенько нащупывалась испарина. Вздыхая, она вставала с постели и осушала чашу, заботливо оставленную монахинями, а потом ходила из угла в угол, не находя покоя. Ей часто снился горящий дом. Ещё чаще — разлетающиеся в пепел родные люди. Изредка — заключение, которое она делила теперь с младенцем. Однажды ей и вовсе приснилась собственная казнь. Люди обвинили её в совращении брата и кровосмешении, приволокли на площадь и под гневные крики приковали к столбу. Её даже не облили маслом и не обложили хворостом, чтобы горела и мучилась дольше. В такие ночи Азула выскакивала из кельи так быстро, как могла, и до самого утра шаталась по залам, не в силах вернуться в кровать.       Два раза в неделю она писала Ханну, чтобы держать его в курсе дела. Рассказывала, что всё хорошо, на здоровье она не жалуется, а о снах тактично умалчивала. Просила, постоянно просила его не срываться за ней и не бросать север, ведь она не одна, с ней вождь Арнук, монахини и многие другие заботливые люди. Говорила, что ей нравится местный воздух, что она устала от постоянной зимы и не хочет возвращаться в Племя Воды так скоро. С трудом ей всё же удалось уговорить его: супруг позволил провести роды в храме.       Месяц назад Азулу отстранили от любой работы. Не потому, что так опасались за её здоровье, а потому что реставрации пришёл конец. Большинство аколитов покинули храм, направляясь туда, где ещё требовалась помощь, и в стенах сделалось до уныния тихо. От безделья Азула даже хотела податься на кухню, но ей отказали и в этот раз, отчего последние недели она едва пережила, не загнувшись от скуки.       Скучно резко перестало быть, когда однажды она замерла на полпути во двор. Словно чья-та рука вцепилась в рёбра и разом вырвала их из тела, лишив Азулу дыхания. Проморгавшись и сумев немного разогнуться, она с ужасом ощутила влагу в ткани юбок и огляделась в поисках монахинь. Азула обхватила живот и, спотыкаясь, пошла к себе. Это была уже не та дальняя комнатка в башне — новая келья находилась достаточно близко. Одна монахиня придерживала её за руку, другая — отправилась звать настоятельницу Жину. В келье уже кто-то пытался зажечь свечи и несколько факелов.       — Дайте мне, — прохрипела Азула, но её настойчиво уложили в постель, не позволяя создать хоть искру огня. Едва голова коснулась подушки, как тело скрутил очередной приступ.       — Надеюсь, настоятельница успела приготовить настои, чтобы облегчить роды, — вспыхнуло в полумраке добродушное лицо монахини, что привела её сюда. Морщась от боли, Азула почесала линию волос за ухом. — Сильно туго? Давай переплету, — засуетилась она и принялась распутывать густые косы. — Ох и внезапно начались схватки… Как ты, девочка?       Азула подняла на старушку укоризненный взгляд. Разве не очевидно, в каком она состоянии? Всхлипнув, она просто кивнула: больно, но что тут поделать?       — А когда у тебя самой день рождения? — боль стиснула Азулу в крепкие тиски, и замершие у кровати монахини пытались хоть как-то отвлечь её.       — Уже прошло, — застонала она, отчаянно жмурясь. Как же мучительны беспрестанные точки в животе… — Я даже не вспомнила.       — Ничего, отпразднуешь вместе с малышом.       Боковым зрением Азула уловила пришедшую настоятельницу Жину. Та, как обычно, выглядела строгой и собранной, словно принимала роды каждый день. А ведь монахини — запертые от семейной жизни женщины, как они могли помочь? К приходу настоятельницы кто-то уже натаскал чистых тряпок и набрал чашу горячей воды, в которой она умыла руки. Спустя минуту-две Жина отстранила обеих монахинь и уселась подле Азулы, нащупывая её пульс.       Очень скоро стало понятно, что терпеть молча это невозможно. Азула стонала и шипела во время схваток — на слёзы и крики совсем не осталось сил. Ей хотелось принять удобную позу, да только неудобно было всегда, как бы она ни шевелилась. Казалось, сделай лишнее усилие и тело расползётся по частям.       «Пусть всё закончится», — плавала в разорванном болью сознании лишь одна мысль. Волосы прилипли к лицу и шее от пота, но Азула не жаловалась на такой пустяк. День полз к закату невыносимо долго. Она не представляла, что происходило за стенами храма. Несколько раз её поили, и питье оказалось простой водой — похоже, настоятельница не преуспела со своими настоями. Неизвестно сколько ещё прошло часов, прежде чем мука достигла всех пределов и Азуле велели тужиться. Она сжала зубы.       На постель брызнула кровь. Арнука выгнали в очередной раз, заперев на засов дверь. Азула слышала его голос, но не различала смысл вопросов, да и это совсем не волновало её. Низ живота распороло невыносимой резью, словно в него вогнали пику. Задохнувшись криком, она окончательно потеряла связь с явью. Всё в келье, включая лица монахинь, сделалось нечётким и смазанным.       Наконец бёдра и ноги тронула сукровица, и Азула услышала тоненький писк. В глазах немного прояснилось, и она увидела новорожденного на своей груди. Красный, скользкий и вопящий… зачем они его так положили? Недоумевала она едва ли минуту, потому что монахини забрали младенца и Жина взялась за нож, чтобы перерезать пуповину.       — Как он?.. — просипела Азула. Голова слегка кружилась и раскалывалась от напряжения. Одна из монахинь спешно унесла младенца. — Что такое?       — Не вставай с постели, — ответила настоятельница, мягко надавливая на её плечи. — Тебе ещё нужно родить послед, тужься дальше. Монахиня Ран пошла омыть мальчика.       Мальчик. Азула даже не задумывалась о том, кого носит под сердцем, потому не могла понять, утешает это её или нет. Впрочем, для утешения не оставалось никакого места — так же, как и для других чувств. Усталость и слабость оплели её своими нитями, не позволяя сделать и вдоха облегчения. Азула прикрыла глаза, делая то, что велела сделать Жина. Послед выскользнул без боли, но келья вдруг накренилась куда-то в сторону, и всё погасло.       Однако из тьмы её выдернули достаточно быстро. Сначала в нос ударил резкий запах нюхательной соли. Потом по щекам и лбу провели чем-то влажным — как оказалось после, смоченным платком. Когда Азула пришла в себя и распахнула глаза, поняла, что лежит в той же самой келье, накрытая одеялом.       — Покорми младенца, а после отдыхай. Во сне мы обработаем раны, умоем тебя и переоденем, — сказала настоятельница Жина и попросила принести ребёнка. Немного приподнявшись, Азула выпростала из-под одеяла руки и неловко приняла сына. В красном крохотном личике мало что можно было разглядеть без растерянности, потому она решила не смотреть на него вообще. Жина добродушно усмехнулась, подсказывая как держать и привлекать его к груди.       — А ты думала, младенцы сразу рождаются беленькими и хорошенькими? С этим нужно повременить, он переживает последствия родов так же, как и ты, — приподнявшись и распустив завязки нижнего платья Азулы, Жина стянула ворот и обнажила потяжелевшую грудь. Пришлось повозиться с тем, чтобы перехватить сына и дать ему прижаться к ней губами. Азула невольно поёжилась от первых ощущений при кормлении.       Столько месяцев бессмысленного заточения, утраченный шанс на побег, груз новой ответственности, невозможность восстановить власть, кошмары, страхи, тошнота… и всё ради этого? Азула прикрыла сухие глаза, отсчитывая секунды, переходящие в минуты. После четырех она отняла от груди сына, проигнорировав его недовольный писк, и отдала настоятельнице.       — Не сейчас. Хочу спать.       Мальчика подхватила другая монахиня, воркуя ему вполголоса какие-то ласковые словечки. Жина перевела взгляд на Азулу и подоткнула одеяло, когда она сползла обратно на спину, морщась от боли.       — Не печалься, девочка. Так бывает. Порой женщины впадают в уныние после родов, но я не позволю этому чувству обременять тебя. Мы сделаем всё, что в наших силах, — с нежностью перебирала она повлажневшие пряди волос Азулы. — О чём ты думаешь?       Азула повела плечами, слушая как умолкают детские крики. На неё навалилось столь тупое безразличие к сыну, к самой себе и их совместному будущему, что даже стало страшно. Она вздохнула, затягивая и теребя завязки нижнего платья.       — Если б можно было отмотать время вспять… Я бы вернулась в юность и никогда бы, никогда бы его не поцеловала.       Жина ничего не ответила ей, наверняка посчитав, что после пережитого у неё просто-напросто сумбур в голове. Она коснулась её руки и вышла из кельи, пожелав хорошенько отдохнуть. Сон моментально вытолкнул Азулу из реальности, приковав к кровати на несколько часов, а то и больше.       Её поволокло по уже знакомой до отвращения тропе. Всё те же тревожные, бессвязные сновидения об огне. Иногда она приходила в себя, чтобы ощутить на лбу чужую руку или чашу с питьем у губ, но снова уносилась в водоворот видений, из которого никак не могла выбраться. Когда Азула наконец-то восстановила силы и покинула постель, жизнь потекла почти как прежде. Если не считать хлопот о сыне…       Надо отдать должное Арнуку: о внешности младенца он не заговаривал ни разу. Нахмурился однажды, пытаясь выискать в его лице хоть что-то от своего народа, чего, конечно же, не нашёл. Как только сошли красные пятнышки с детской кожи, а глаза приобрели выразительный цвет, стало понятно: он человек огня во всем.       Подолгу Азула пялилась в одну точку, держа младенца в руках. Потом вспоминала, вырывалась из оцепенения, покачивала и кормила, стоило услышать крики. О, кричать он любил… Первые две недели Азула едва урывала несколько часов на сон и еду. В крохотное дорожное зеркало она старалась не смотреться вообще: чувствовала себя старухой, разваливающейся по частям. Училась материнству, училась тому, что теперь не одна. Что и говорить, это было непонятное чувство: вроде облегчение, а вроде совершенно нет.       Оставлять сына с другими Азула не спешила. Даже когда нервы были на пределе, а усталость ломила её, как сухую ветку. Не потому, что привязалась настолько, что не мыслила без него ни минуты, а потому что становилось страшно.       Ещё в первую ночь, разрешившись от бремени, она осознала, сколько трудностей и испытаний царит в мире, в который привела своё дитя. Северный Полюс, Царство Земли, Страна Огня — вечный холод, засуха и лава. Даже она, мать, для него опасна. Как Азула могла обещать сыну защиту и сохранность?       В такие минуты младенец остро чувствовал её страх и начинал кричать ещё сильнее. Его забирал Арнук, забирали монахини. Вождь говорил ей, что, стоит дать малышу имя, и опасения рассеются — не все, но часть из них точно. Тогда она задумалась, перебирая в голове достойные королевского рода варианты. Можно было бы назвать сына в честь деда, прадеда или даже прапрадеда, но Азуле не хотелось навлекать на него судьбу предков.       Так пришло Изаму. Не самое громкое имя, но Азула не стремилась привлекать лишнее внимание к своему ребёнку. Неделю назад ей всё так же снился костер — только полыхала она уже не одна, а с новорожденным сыном. Азула упорно отказывалась от снотворных, веря, что вскоре всё прекратится. Спустя несколько ночей кошмарам действительно пришёл конец — правда, теперь они грозили вырваться в реальность.       Именно поэтому Арнук предложил ей развеяться. Прогуляться по окрестностям, когда она окончательно окрепнет. Чем больше проходило времени и больше расстояния она преодолевала, тем чаще Азула заговаривала о том, что не прочь погостить в соседних городах. Что она отвыкла от людей и этикета, что ребёнку нужно узнавать мир, а не находиться в мрачном храме. Пусть он и маленький, но угнетение и аскетизм этого места действуют на него так же, как на мать…       Но пока Азула добилась лишь того, чтобы спуститься с вождём со скалы. Они сидели на берегу океана, отделявшего их от Племени Воды, и ветер щекотал их шеи и щёки.       — От постоянной качки мне станет плохо и сыну тоже. Может начаться морская болезнь, а от стресса и вовсе пропасть молоко… Так говорят монахини, — рассуждала Азула. Уж лучше она утопится, но на Северный Полюс точно не вернётся. Арнук молчал, щурясь от бликов солнца, скользящих по воде. Безусловно, он внимателен к любой её просьбе, но даже он не мог оставаться так долго на чужбине. Ханн хоть и неплохо справлялся с обязанностями регента, но Арнуку явно хотелось направлять его и подсказывать.       — Вы так не хотите на север, Азула? — проницательно заметил он. — Нисколько не соскучились по нему за прошедший год?       — Конечно, соскучилась.       Вождь невесело усмехнулся, не поддавшись на столь откровенное враньё.       — Скорее, вы соскучились по веселью и роскоши. Уж лучше немного странные, на ваш взгляд, традиции и праздники людей воды, чем такое запустение, да? — развернулся он к горной гряде позади них. Всё такие же неизменно снежные вершины безучастно скребли панцирь небосвода. Арнук тяжело вздохнул, словно сам устал от их вида.       — Не стану отрицать этого, однако есть несколько причин, мешающих мне вернуться на Северный Полюс прямо сейчас. Он — первая, — кивнула Азула на сына. Изаму причмокнул губами, шевельнувшись в её руках, и опять забылся беспокойным сном. Иногда Азулу пугало, каким чутким он становился к любым переменам, будь то её неважное настроение или пасмурная погода за окном.       — Чего вы опасаетесь? Того, что он белокожий мальчик с золотистыми глазами?       — Именно! — едва не воскликнула Азула, но вовремя опомнилась, не желая будить ребёнка. — Как его воспримет народ? Ведь когда-нибудь… когда-нибудь Изаму предстоит править ими.       — Народ примет его в любом случае: любая детская жизнь особенно ценна в наших краях. И Ханна тоже не следует держать в неведении. Он должен увидеть своего наследника.       — Наследника? — горько усмехнулась Азула, дрогнув плечами. — Но в нём ничего от Ханна! Что, если он разгневается и возненавидит этого ребёнка?       — Из-за одной лишь внешности? — помрачнел вождь и пропустил сквозь пальцы пряди седеющих волос. — Очевидно, кровь людей огня сильнее прочих кровей, только и всего. Знать наверняка нам не дано: ваш брак с Ханном — первое подобное событие за последние века, и Изаму — первый в своём роде ребёнок. Нет ничего страшного в том, как он выглядит — говорю вам как вождь, а значит, устами всех людей воды. Изаму здоровый, хорошенький малыш, и это самое главное.       Азула прикусила губу, понимая, что впустую тратит последние отговорки. Так она надоест даже извечно сдержанному Арнуку, и он посадит её на корабль силой, если потребуется. Азула не могла вернуться на Северный Полюс ни сейчас, ни когда-либо ещё. Если она сделает это — хоть добровольно, хоть отчаянно отбиваясь — никогда уже не увидит мира. Его лучшей половины. Половины, лишённой снега, стужи и изматывающего брака с Ханном. А её королевский мальчик? Чтобы он рос и превращался в такого же дикаря, как и все люди воды? Да ни за что! Она подняла взгляд к небу, исчерченному перьями облаков, и задумалась о том, как бы ещё задержать Арнука и не дать ему увести её на север. Внезапно в голове обрисовался мгновенный план. Перехватив покрепче Изаму и придав лицу наиболее бесстрастное выражение, она склонилась к вождю:       — Арнук, а вы не против навестить старых знакомых?