Chasing The Dragon

      Струи дождя хлестали лицо, руки ломило от каменных оков. Азула тряхнула волосами, но пряди лишь сильнее прилипли ко лбу и щекам. В упёртом молчании она ожидала приговора. Жизнь вернула туда, откуда выплюнула пару лет назад — смешно ведь, не так ли?       «Почему ты не горишь огнём революции?»       Страж порядка вздернул её за ворот — плечо заломило от резкого движения. Поморщившись, Азула поднялась на ноги и попыталась разглядеть травму, но не очень-то получилось. Наверное, вывих. Захотят — осмотрят её в тюрьме, захотят — нет, и второй вариант, чего скрывать, более вероятен.       Она знала, на что шла, подставляя Ксай Бау и всю его группировку.       Первый шаг дался с трудом: на ногах болтались кандалы не менее тяжёлые, чем на руках. Кое-как стряхнув с лица прилипшие пряди, она прошипела:       — Раскуй меня, иначе я не сдвинусь с места.       Страж порядка буркнул что-то неразборчивое, а через пару секунд обхватил её и закинул себе на плечо. Азула вскрикнула от боли в потревоженной руке и попыталась пнуть ногой в ответ — не вышло.       — Опусти сейчас же! Я не какой-то там мешок…       — Либо так, либо тащу волоком по земле.       Вряд ли этот неживой, словно сам выдолбленный из камня человек бросал слова на ветер. Азула сдаваться не собиралась. Зарычав, она дёрнулась, чтобы вырваться из его лап, но почему-то мир погас. Как будто задули последнюю свечу. Тоннель развалился — никакого обещанного в конце света. Значит, это ещё не смерть?       Азула не знала, когда пришла в себя. Опухшие веки не желали приоткрываться. Несколько минут она лежала в тишине, нарушаемой лишь далёким лязгом. Рядом не было никого, даже сына, что нисколько не внушало страха. Если оставили в живых её, значит, помиловали и ребёнка.       Она пошевелила пересохшими губами и пыталась расслабить тело. В воздухе плыли ароматы сырости и пыли; где-то обваливалась известь — Азула слышала её влажный шорох и морщила нос. Последними подчинились глаза: затрепетали ресницы, дрогнули тяжёлые веки, и колыхнулись наконец мутные очертания комнаты.       Поначалу Азула приняла камеру за комнату. Пусть и необжитую, и мрачную, но хоть какую. Тяжесть цепей в тот момент отчего-то не ощущалась — может, потому что тело и без того ломило. Но вот прояснилось зрение, и горло царапнул сухой смешок. Ещё ни одно место не было столь дружелюбным к Азуле, как тюрьма…       Камера почти не отличалась от той, в которой она сходила с ума годы назад. Бывало и так. Бывало, что, напротив, становилось легче. В прошлом Азула отрывала лапки, раздавливала тельца, ломала хлипкие шейки своим мелким соседям — теперь же вокруг не было никого. Даже мух. Даже блох.       Среди ночи она открывала глаза, всматривалась в сына, но тот спал — безмятежно, как и всегда. Дорого ей обошёлся этот свёрток проблем и забот. Дорого стоило нежеланное материнство… Азула вздыхала и ложилась так, что взгляд упирался в решётчатое окошко почти под самым потолком. В последние дни погода совсем не радовала Республиканский город. То и дело между ржавыми прутьями проглядывались росчерки молний. То и дело шелестел дождь, заливая стену камеры тонкими струйками. В такие моменты Изаму не спал, настороженно молчал и хлопал глазами. Что он видел за окошком? Свою будущую силу? Может, и ему когда-то покорятся молнии — кто знает?.. Хотя самой Азуле не хотелось знать совсем.       Этот вид огня слишком опасен и жаден.       Он всегда несёт устрашающую мощь.       Когда-то с помощью него Азула чуть не убила брата. Целилась не в Зуко — простушку Катару, которую он посчитал своим долгом спасти от удара. Бросился грудью под искрящуюся плеть и остался в живых лишь чудом. Стал бы он спасать её саму, грози Азуле подобная смерть?..       Она усмехнулась. Это вряд ли. В те дни их битва достигла апогея. И не только битва за трон, власть, исход войны.       — Засыпай, там ничего нет, — шептала Азула, разворачивая сына так, чтобы не видел окошко. Да и самой туда не стоило глядеть, хотя искушение было велико.       По утрам или среди дня расползались кружева туч и пробивался солнечный свет. Тогда смотреть на небо хотелось нестерпимо сильно, но Азулу вовремя занимали прочие заботы. Приходили тюремщики, забирали грязные пелёнки, приносили новые, приносили завтрак… Однако делали это лишь в том случае, если она опустошала протянутую ими фляжку. Если не боролась, проглатывала до последней капли, не пыталась вызвать рвоту, чтобы бесповоротно провалиться в густой сироп вялых мыслей и полной неспособности создать огонь. Иначе — голод и плач перепачканного сына. И ещё парочку цепей поверх тех, что и так приковывали тело к крюкам в стене.       Когда-нибудь это закончится, и всё же жизнь — на удивление цикличная штука. Азула вернулась к тому, от чего бежала. Бежала к тому, что никогда не вернуть.       Дни тянулись за днями, все допросы подошли к концу, и оставалось только ждать казни. А пока ничего не происходило, можно было размышлять над тем, как она оказалась здесь. Ведь это то, что так любит делать память — подкидывать образы собственных неудач. Как будто мало самого факта их свершения…       Вот только зелья сильно усложняли эту задачу.       Азула точно знала, повстанцы взорвали храм воздуха. Остановили ход нескольких фабрик и предприятий. Внушили идею о произволе Белого Лотоса и лидеров, которых они охраняют. И молодой, неокрепший, уставший от планов на будущее город начал верить.       — Немыслимо! Они учат детей убивать! А соседка только недавно хотела отдать внука в ученики Белому Лотосу…       — Всегда чувствовал, Страна Огня захочет реванша…       — Советник из Южного Племени Воды давно казался мне подозрительным. И, как видно, не зря!..       Азула помнила выкрики людей, но их предыстория постепенно обращалась загадкой. Помнила, как наблюдала за толпой, но, что их возмущало, определить не могла. С каждым вынужденным глотком из фляги листья воспоминаний облетали с древа её памяти. Всё становилось смазанным. Лишь насущные потребности напоминали о себе неустанно.       Сначала она не придавала этому значение. Подумаешь, наверняка помутнение — всего лишь следствие пережитого, а, когда пройдёт первый шок, можно будет задуматься о дальнейшем.       Вот только «дальнейшее» не наступало. Разум словно заперли в бессмысленном круговороте. Подолгу Азула разглядывала стены и цепи, словно видела их в первый раз, и не могла ничего сделать. Ей казалось, она на нужном месте. Казалось, она существовала здесь всегда. Казалось, заточение необходимо, оно её спасает, а без решёток и стен Азула натворит что-то ужасное.       «Почему ты не горишь огнём революции?»       Иногда в моменты прозрения Азула вспоминала молнии. Причём не те, что подчинялись ей с детства, а те, что вызвала совсем недавно.       Она поражала ими тела — людей меньше не становилось. Отовсюду слышалось слово «белый», и от него несло угрозой. Улицы темнели и сужались, тупик манил глухой стеной. Не убежать…       Азула сдавливала пальцами виски — не помогало. Снова провал, снова выныривание в реальность. Фляга тюремщика, чистый, сытый, выспавшийся сын. Соседняя камера, куда её вытаскивали, чтобы мыть или пытать ледяными струями. В голове пухла такая мешанина, что, того и гляди, потечёт из ушей. Лишь иногда появлялись хоть сколько-нибудь чёткие картинки, которые Азула пыталась сплести воедино. Безуспешно или нет — оценить не было никакой возможности.       В одной картинке она неслась от людей в бело-серых плащах. Бежала по бескрайней паутине одинаковых тёмных улиц. Руки пекло от созданных плетей огня, в боку кололо, дыхание срывалось. Она понимала — убила. Причём не одного, а всех, кто кинулся к ней. Обдала толпу столь сильной стеной огня, что саму отбросило спиной на землю.       Моментально занялся пожар. Азула перекинула огонь на соседние дома, чтобы задержать преследователей и скрыться. Повстанцы досаждали Белому Лотосу слишком долго, чтобы можно было ловить их спустя рукава. За ней пустят другие отряды, это точно.       Сами повстанцы разбежались как по команде. Сбивать со следа им было не впервой, хоть и погони такого масштаба прежде не случалось. Морщась от боли, Азула нырнула в крайний переулок, ещё не зная, что все попытки напрасны.       Кажется, до разорвавшего врагов на куски взрыва ей досталось плоской глыбой. Всё чаще на бегу она прикладывала ладонь к боку, нащупывая горячие капли. Тогда это нисколько не пугало: Азула сражалась и в более худшем состоянии. Главное сейчас — перетерпеть и затеряться во тьме города.       Среди треска огня слышался хруст льда и грохот камня: либо вдалеке отбивались свои маги стихий, либо нападали чужие. За Азулой не мчался никто — видимо, пожар до сих пор не могли обуздать — и она летела со всех ног, не разбирая дороги. Когда в боку закололо особенно сильно, Азула сбавила темп и попыталась взлететь.       Долгие годы приёма зелий притупили навыки реактивного огня. Она уже неплохо могла приземляться с помощью него, но отталкиваться от земли — по-прежнему нет. Поначалу из пальцев вырывались вялые хлопки и искры, пока пламя не сделалось более устойчивым. Задержав дыхание, Азула попыталась расслабить тело и подпрыгнуть.       Воздух колыхнулся, задрожал, поглотил в ответ. На миг Азула словно провалилась в яму, прежде чем потянулась выше, увереннее и быстрее. Огонь высвечивал брусчатку под ногами, что постепенно становилась всё меньше, и меньше, и меньше…       Резкий рывок потянул на землю, будто огромная клешня схватилась за левый сапог, не позволяя взлететь выше. Бросив взгляд вниз, Азула выругалась: ногу обхватила массивная каменная цепь.       Азула едва успела закрыть голову руками. Крик, удар о мостовую, кровь между пальцев. С глухим стоном она прикрыла глаза, улавливая во тьме быстрый бег ног. Её окружали.       Поморщившись, она попыталась хоть как-нибудь разбить каменные оковы. Грохот шагов становился всё ближе. Не зная, что предпринять, она запустила молнию в глыбу и, кажется, ранила саму себя…       Азула моргнула и недоуменно уставилась на решётчатое окошко. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это не происходит на самом деле. Всё в прошлом. Теперь только сны и видения посреди дня вырывали её из привычного кокона беспамятства. Время размыло всякие границы, Азула не могла сказать, сколько сидела в четырёх стенах, и всё же что-то подсказывало: дней и ночей минуло немало.       — Разбуди меня, когда я опять засну, — шептала она сыну. А через минуту-две уже не могла понять, о чём просила накануне. Ни плач ребёнка, ни тяжесть цепей, ни холод камеры — ничто не могло внести ясности в мысли. Темнота продолжала засасывать в себя.       «Почему ты не горишь огнём революции?»       — Раньше я хотела сворачивать горы. Убивать, жечь, мстить, но теперь у меня другая обязанность.       — И какая? — плыли в голове обрывки последних разговоров, что велись уже неизвестно с кем.       — Та, за которой постоянно нужно следить. Не голодна ли, выспались ли, здорова…       — Угораздило же тебя понести.       — Да, — замирала Азула, бесцельно уставившись в потолок. Ответов там не было. Подсказок тоже. — Угораздило.       Она даже отбивалась от тюремщиков поначалу. Пиналась, кусалась, вырывалась как могла, насколько позволяли тогда ещё несильно натянутые цепи. Но, как и прежде, жёсткие, пыльные пальцы сдавливали подбородок, ещё одни — зажимали нос, и в горло тёк новый виток сновидений наяву.       Ей казалось, остальных казнили, а её зачем-то мучают здесь. Кто решил держать бывшую принцессу в камере? Куда делись прочие повстанцы?..       Бывшая принцесса — ещё одно воспоминание, доступное в первые ночи. Потом и его не стало… Азула кусала губы, вонзала ногти в ладони, всеми способами не позволяла себе заснуть, пока могла. Днём, когда горело во всю силу солнце, сопротивляться было проще всего. Светило подсказывало — оно родное. Оно — символ дома, где бы он сейчас ни был.       И всё же под конец она слегла. Сил выныривать из круговорота совсем не осталось. Ребёнка забирали, чтобы омыть и напоить животным молоком, возвращали довольным и спящим в свежих свивальниках. Иногда она даже не могла понять, чей это ребёнок и что он тут делает, но позволяла ему лежать в своей скрипучей койке. К счастью, вспоминать Изаму всё же получалось спустя какое-то время. В такие моменты Азула была в ужасе от самой себя.       Когда в один из дней лязгнула дверь и шагнул внутрь человек, Азула равнодушно приоткрыла глаза и опять закрыла. Ничего необычного, наверняка снова уведут её на допрос, где она не сможет дать никакого ответа. Однако секунды продолжали сыпаться комками отсыревшей извести. Ими и гулом тишины — кто бы ни зашёл в камеру, молчал и даже не приближался ко внутренней решётке. Со вздохом Азула приподнялась с койки, стараясь не тревожить сына. Впереди мало что было видно, ведь факелы остались за дверью. Никто не зажигал их в камере Азулы, опасаясь, что она подчинит себе пламя. И это при том, что её исправно поили зельями, от которых она ощущала себя беспомощной старухой.       — Что на этот раз? — проворчала она, напрягая связки. Силуэт ничуть не стал чётче — лишь сильнее слился с темнотой вокруг. Пару ничтожных минут ничего не происходило, пока не зашаркала подошва обуви.       Её пришли спасти, убить, пытать?       По железным прутьям прошла звучная рябь: провели пальцем поперёк решётки. Не выпей Азула столько отвратного пойла, уже бы напряглась в ожидании подвоха. Но в голове было пусто — ни малейшего закоулка для тревог и сомнений. Она лишь сонно потёрла глаза.       Сначала вспыхнула крохотная искра. Затем чужую кисть обвило пламя. Подавшись вперёд, человек поднёс её к своему лицу, и Азула шумно выдохнула. На секунду ей почудилось, что она бредит. Что окончательно упала в колодец дурмана. Потому не сразу смогла пошевелиться под изучающим взглядом напротив.       — Это в самом деле ты?       — Я, — кивнул Зуко. — Тоф давно выслеживала отряд Красного Лотоса, но написала мне только сейчас. Как ты?       Она пожала плечами. Зелья притупили всякое восприятие. Даже встреча с братом, которого не видела больше года, не вызывала никаких эмоций.       Раздался усталый вздох — не её. Огонь погас — не её. Что ещё принадлежало Азуле? Видимо, совсем ничего…       Зуко молчал и, возможно, принимал решение. Изаму спал, прижавшись к ней сбоку под одеялом. Мысль о сыне заставила встрепенуться — то немногое, что ещё возвращало к реальности, благо знало, как о себе напомнить. Хныканья и плача в стенах тюрьмы с каждым днём становилось больше — хоть бы сейчас молчал, молчал как можно дольше.       Какое-то убеждение — прежде непоколебимое, а теперь смутное — вынуждало скрывать сына от Зуко. Азула не могла вспомнить почему. Сглотнув ком в горле, она неподвижно замерла, стараясь не тревожить Изаму. Дай Агни, брат уйдёт, не заметив его…       Однако Зуко не уходил. Зачем его позвали сюда?.. Цепи на собственных руках и ногах намекали на какое-то тяжкое преступление, которое Азула тоже не могла представить. Может, это последствие привыкания? Ещё несколько недель зелий, и она забудет даже саму себя?       Только беспокойство всколыхнулось было в ней, как опять развеялось. Отвлекли движения брата. Его распрямившееся тело и шаги прочь от решётки. Вода снова сомкнулась над ней — не вынырнуть, не пробить мутную толщу…       — Ну и что мне с тобой делать? — прозвучал в тишине вопрос. Не её.