Wolf's Squad

      Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами – если у тебя, конечно, остались глаза. Даже если нет – не беда. Видят в этот момент всё равно не они, а агонизирующий мозг, лишённый кислорода. Как система, пытающаяся восстановиться после критической ошибки, но раз за разом вновь уходящая в перезагрузку. Пытающаяся что-то искать по осыпающимся секторам, достучаться до неотзывающейся аппаратуры, протянуть на аварийном источнике питания хоть ещё чуть-чуть – пока всё не закончится.       Шагнувшие за грань и сумевшие вернуться назад рассказывают всякое. Кто-то видит свет в конце туннеля; кто-то – пресловутые небеса; кто-то будто сидит над собственным телом, недоуменно озираясь. Некоторые даже понять ничего не успевают. Кого-то убивает мгновенно, а кто-то уходит, так и не вернувшись в сознание – эти уже ничего не расскажут.       Угасающее сознание само рисует образы ада и рая – такими, какими их себе представляет. Оно всё ещё отчаянно хочет верить, что там, после смерти, что-то есть, что там кто-то ждёт – да хоть бы глупый хомяк, издохший ещё когда ты сопляком был!       Фантазия всё это, конечно. Но всё равно становится немного не по себе. Вдруг там, за гранью, действительно кто-то есть? Если это те, о ком ты думаешь, сможешь ли ты посмотреть им в глаза? Примут ли они тебя таким, каким ты стал – с руками по локоть в крови? А все остальные? Все те, кого ты не смог спасти, кто до последнего верил, что за ними придут. Кто мог бы сейчас быть среди живых – если бы не допущенные тобой ошибки…       Нет там никого. Всё это существует лишь в твоей голове. Всегда было с тобой, как бы ты ни пытался это забыть. Ты готов был встретить свою смерть, какой бы та ни оказалась. Но где-то глубоко внутри всё равно боялся оглянуться назад, когда придёт время.       Говорят, последняя секунда для умирающего растягивается в вечность. Однако в тот момент не было вообще ничего.       А потом в этой пустоте раздался первый звук. Ortszeit: ungültiges Format…       Сознание возвращалось неохотно и болезненно, словно продираясь сквозь колючую проволоку, увязая по колено в топи. Что происходило, что происходит сейчас – всё это казалось неважным, бессмысленным. Хотелось лишь одного – просто раствориться в небытии, прекратить существовать.       Но что-то упрямо вытягивало обратно в реальность, словно тащащий по камням пёс, тяжело дышащий прямо в ухо. Бросил бы уже давно – так нет, вцепился, как в отвоёванный кусок мяса.       Вряд ли чтобы съесть. Скорее – чтобы принести своим хозяевам.       Сквозь глухую тишину, как сквозь бетонные стены, пробиваются чьи-то голоса. Они накладываются друг на друга, путаются, то затихая и отдаляясь, то наоборот приближаясь, становясь громче.       – …дышит ещё… совсем плохо…       – …жить будет?..       Лучше бы нет. Это ведь несложно – добить. Кем бы ты ни был – просто выстрели уже! Пусть это всё закончится! Пусть это всё наконец уже закончится…       Но вот звуки стихают, чтобы вернуться вновь – одну маленькую вечность спустя. В сознание грубо врывается чей-то окрик. Беспорядочный стук кованых каблуков по каменному полу. Периодически раздающиеся с разных сторон болезненные стоны, иногда переходящие в крик. Перед слипающимися глазами плавают мутноватые светлые и тёмные пятна, как тени на ширме. Ничего не видно. Больно шевелиться, больно даже дышать.       Похоже, несколько раз приходил в себя и отключался снова. Похоже, вкатили ударную дозу анестетиков. Похоже, всё ещё живой. Как назло, всё ещё живой.       Из горла вырывается надсадное сипение, тут же отзываясь жуткой болью во всём теле.       – …подходящий материал… да, приказ был…       Слова звучат знакомо, но их смысл ускользает. Они не задерживаются в сознании надолго, быстро растворяются в жгучем мареве.       – …нет, подпись не требуется… документы уже всё…       – …да какая там страховка, ради бога!..       – …так ты не в курсе, что ли?..       Трясёт. Куда-то везут. Слишком плохо. Мутит, в голове всё путается. Нет никакой уверенности, что это всё происходит наяву. Чертовски больно, будто бы через мясорубку пропустили, а потом слепили из фарша обратно. Как волки пожевали и выплюнули, честное слово.       – Ампутация…       Стоп. Какая ещё, к чёрту, ампутация?..       В голове немного проясняется – и тут же в невидящие глаза врывается яркий свет.       – К вам поступление! – окрик разносится множащимся эхом, больно отдаваясь в черепе. – Этого – на красный сектор!       На красный? В смысле на красный?!       Следом за внезапным осознанием накатывает ужас, вязкий и густой. Отступает даже боль. Нет. Нет, этого просто не может происходить! Может, ослышался?.. Может, это относилось к кому-то другому?.. Это, должно быть, какая-то ошибка!       Но вот звучат фамилия, имя, номер части, звание – и становится ясно: не ослышался, никакая это не ошибка. Как? Почему? Кто-то подставил? Кто та сволочь, что подписала документы, сдав этим вивисекторам?! Кто…       Дёрнуться из последних сил, пытаясь рывком подняться, всё ещё не чувствуя тело. Не отзываются ноги, онемели руки, не слушаются мышцы. Попытаться позвать, попытаться закричать. Не поддаются связки. Почти невозможно вдохнуть, лёгкие разрывает изнутри. Перед глазами едкий туман, даже смотреть – невыносимо больно. Ни одно движение не ощущается, отчего становится только страшнее. Дезориентированное сознание не понимает, что происходит, лишь знает: из того места, куда везут, людьми не выходят, и смерть – это лучшее, что может произойти там.       Паника захлёстывает с головой. Ещё один рывок – скорее от неконтролируемого страха, от практически первобытного ужаса перед надвигающимся.       Не даться в руки этим живодёрам. Сдохнуть, но не позволить ничего больше с собой сделать.       Ещё недавно бесчувственное тело внезапно прошибает страшная боль. Хочется орать, но вопль застревает в горле. Остаётся лишь вновь и вновь пытаться вырваться, уже ничего не соображая. Биться в мучительной агонии, обезумевшим зверем, бросающимся на электрическую изгородь. Снова, и снова, и снова – в надежде, что очередной удар тока сделает своё дело.       Терять всё равно нечего. Больше нечего – кроме себя. Если сильно постараться, может, удастся переломить себе шею. Быть может, вновь откроются раны, удачно сдвинутся переломанные кости, что-нибудь лопнет внутри.       Что угодно. Сделать что угодно, лишь бы умереть собой.       Слышна ругань, что-то врезается в плечи и грудь. Пытаются удержать? Рваться ещё сильнее, беззвучно пытаясь докричаться. Сползать по невидимой стене, в напрасных попытках её расколотить. Тщетно взывая к этим живодёрам – если в них вообще осталось хоть что-то человеческое! К судьбе – если эта сука вообще существует. Насмешливая тварь, даже сейчас зачем-то оставившая в живых.       Это единственная просьба за всю грёбаную жизнь, выполните хоть её…       Почему нельзя хоть раз проявить милосердие – и просто добить?!       Силы утекают с каждой секундой, их почти не осталось. Последний рывок – прежде чем беспомощно обмякнуть, в глухом отчаянии вслушиваясь в разговоры по ту сторону.       – …вроде всё, угомонился. Закрепи плотнее, если опять дёргаться начнёт.       – С дозой не перебрали? Помрёт же, и так еле откачали.       Этот голос звучит так знакомо, будто бы слышал его совсем недавно, буквально накануне – или же целую жизнь спустя. В засыпающем под транквилизаторами сознании всё путается; не разобрать, где будущее, а где прошлое; где настоящее, а где – бредовый сон.       Тяжело дышать…       – Да куда он денется! Глянь какая выносливая скотина. Ты как-то нервничаешь сильно, не впервой же.       – Не впервой, – нехотя соглашается «знакомый» голос. – Но раньше я работал по другому профилю.       – Да ладно тебе, Гёц, относись к этому проще! Он так и так труп без нашего вмешательства, здесь тебе не гражданский госпиталь, над каждым трястись. Или ты просто беспокоишься, что твоё первое чучело сдохнет, не дождавшись операции?       Ответа не следует, а может, его просто не удаётся расслышать. Восприятие дробится, всё сложнее удерживаться в реальности. Расплывающийся силуэт заслоняет собой обжигающе яркий свет.       Из последних сил пошевелиться, непослушными губами повторяя одни и те же слова, в последней попытке выговорить хоть что-то. В ушах начинает звенеть, всё уплывает куда-то вверх.       – Его родным сообщат? – спрашивает силуэт снова.       К горлу подкатывает ком, который никак не удаётся сглотнуть. Родным. Ха. Ха-ха… Лучше отпустите к ним уже наконец, будьте вы прокляты.       Будь оно всё проклято.       Гори оно всё…       – Брось эти гражданские замашки, Гёц! Это вообще не наше дело – и это последнее, что тебя должно волновать. Готовься лучше, у нас операция через… сорок две минуты, ты ассистируешь. Его очередь – следующая после.       Постепенно проходят боль и страх, уступая место беспомощному безразличию. Может, это всего лишь действие препаратов. Может, всё это вернётся втройне потом – когда уже будет поздно рыпаться. А может, это самое «потом» и не наступит…       Слабость накрывает свинцовым одеялом, утягивая в туман. Нарастающий звон кажется похожим на далёкую музыку, гомон голосов на мирных улицах под безмятежным весенним небом. Даже режущий свет похож на слепящее солнце, медленно заволакиваемое облачной дымкой.       Что-то касается лица, жжёт кожу. В глазах темнеет окончательно.       – И всё же… – раздаётся издалека. – Это мой пациент. Если что, и отвечать тоже мне.       Тяжёлый вздох звучит похожим на хлопок воздуха, предшествующий огненной вспышке, в которой тонет окружающий мир, сгорая дотла.       – Заладил… нет родных у него, Гёц. Документы сам глянь, планшет вон лежит…       …Они продолжают говорить, но он уже ничего не слышит. Больше не осталось ни сил, ни смысла сражаться. Этот мир в любой момент мог снова вломиться в его жизнь, снова забрать всё, что есть. Когда-то он верил, что справедливость существует, что вся эта боль рано или поздно окупится. Но даже когда казалось, что уже больше нечего терять и нечего отдавать – они нашли, что забрать ещё.       Сон берёт верх. Всё, что раньше имело значение, кажется более неважным.       Возможно, когда он проснётся, он даже не вспомнит об этом…       

Канада, Ванкувер. 30 апреля, 2083 год       28 лет после Третьей Мировой Войны

      Он вышел из спящего режима рано утром, задолго до рассвета; долгое время лежал неподвижно, бездумно глядя в потрескавшийся потолок.       Негромко барабанил дождь по стеклу, за стеной раздавались редкие шаги, гудение, позвякивание. Фантом бездумно прислушивался к каждому отголоску, возникающему и затихающему в давящей пустоте. Мысли рассыпались, словно вытряхиваемый из коробки пазл; а может, они и были тем самым пазлом, в окружении которого он лежал – сам не до конца собранный.       В памяти было совершенно чисто, до гулкого пусто, словно бы до этого момента ничего не существовало, кроме недавнего кошмарного сна. Но и тот уже таял, ускользая от прямого взгляда, сменяясь чёткой оцифрованной действительностью…       Это всё уже было. Он будто бы вернулся назад в своё самое первое утро. Точно так же лежал, растерянно смотря в потолок, по которому ползли первые солнечные полосы. Как очнувшись от глубокой комы, чувствовал себя совершенно потерянно. Кто он? Где он? Сколько времени прошло? Минуты? Дни? Годы?.. Он не знает, а цифры на внутренних часах ни о чём не говорят, оставляя больше вопросов, чем ответов. Но вот гулкая тишина сменяется осторожным шорохом, заставляющим чуть повернуть голову на звук.       Рядом сидит человек. Очень знакомо выглядящий человек, беспокойно заглядывающий в лицо:       «Привет?.. – голос чуть подрагивает. – Узнаёшь меня?»       Он кивает в ответ, и тут же ловит себя на мысли, что не может сказать, откуда. Просто знает. Точно так же, как и названия окружающих вещей. Правда, не всех – и этот «словарь» пестрит дырами, а понятия будто ускользают прямо из-под мыслей, оставляя в замешательстве. Он в общих чертах помнит движения, но и в них обнаруживаются внушительные пробелы, а контуры действий обрываются на середине – и механические пальцы неловко хватают воздух, после чего упираются в тёплые человеческие руки, покрытые сеткой шрамов.       Человек улыбается, его иссечённое лицо выглядит почти счастливо.       «Как меня зовут, помнишь?» – в голосе звучит надломленная надежда, тревожное ожидание.       Но он качает головой в ответ, с отстранённым удивлением обнаруживая, что не может вспомнить даже собственное имя. Он ещё не осознает, что он сам – не человек; ему и в голову такая мысль не приходит. Он ещё не знает, что сидящий с ним рядом – его создатель. Лишь что это кто-то смутно знакомый, практически забытый и теперь встреченный вновь. Изменившийся за прошедшее время, но всё равно безошибочно узнанный – спустя многие годы.       Годы, которых никогда не было.       «Скажи что-нибудь, не молчи…»       Он не может вспомнить, как говорить. Не поддаётся голос. Наконец, после нескольких неуклюжих попыток удаётся с трудом, но выдавить:       – Альберт?.. Ortszeit: 5:40 [UTC-7] 30 / 04 / 2083       Голос прозвучал неожиданно громко в тихой комнате, больно ударив по аудиосенсорам. Фантом замолк на полуслове, одномоментно выйдя из самодиагностики.       За окном стояло пасмурное утро, мало чем отличающееся от ночи. Всё ещё тарабанил дождь, по стеклу и металлу стекали вниз ручейки. Заслышав шаги за стеной, Фантом успокоился. Наконец-то вспомнил, где и когда он находится, и как тут вообще оказался. Облегчение сменилось лёгкой тоской: а ведь уже почти поверил, что вернулся домой. Только сейчас окончательно вспомнил, что «дома» у него уже давно нет.       Но, по крайней мере, вокруг была тёплая сухая квартира, а не холодный сырой порт, и сам Фантом чувствовал себя почти что в порядке. Монотонно отрабатывали фоновые процессы в чипе, отслеживая активность ядра, всё ещё заторможённого от непривычно долгого сна. После полной перезагрузки стало намного легче: уже не так мучили безнадёжно зависшие задачи. Разве что неприятно зудели застрявшие накануне пули, которые не удалось выковырять самому; где-то отошла проводка, онемела голень – датчик в ней сдох бесповоротно. Надо было менять, однако Фантом не был уверен, что стоит обращаться к хозяину мастерской из-за такой мелочи. Это казалось уже откровенным злоупотреблением оказанным гостеприимством: и без того доставил человеку массу неудобств – и ещё неизвестно, сколько у того проблем будет из-за такого «постояльца».       Фантом медленно поднялся, сел. Заменённая накануне рука исправно откликалась, но всё ещё ощущалась какой-то чужой. Однако будто не своим сейчас ощущалось всё – и это тело, и даже эта жизнь. Фантом всё ещё чувствовал себя словно не до конца проснувшимся. Как будто на автопилоте – и вроде кажется, будто сам управляешь маршрутом, но на самом деле за тебя всё делают алгоритмы. Тянут за нити, словно покорную марионетку с широко раскрытыми, но невидящими глазами; наивно полагающую, что всё делает по своей воле; что видит реальный мир, а не откорректированную программой грёзу.       По хребту прошла бесконтрольная волна судорожных импульсов, заставляющих непроизвольно содрогнуться, невольно обхватив себя за плечи. Навязчивые дурные ассоциации не давали покоя. Хотелось считать всё это не более чем разыгравшейся фантазией, подпитанной вчерашним рассказом Эрвина. Прошедшим сном, оставившим мерзкое иллюзорное послевкусие, будто во рту полно крови. Не хотелось думать об этом вообще.       Взгляд зацепился за размытое отражение на стекле.       Видеосистема стабильно передавала реальное изображение, достаточно было обратиться к сырым данным видеопотока, чтобы убедиться в этом. Всматриваясь в отражение, Фантом видел свои привычные черты, разве что кожу теперь разукрашивал «шрам» от начавшей ассимилироваться пласт-ленты. Но стоило отвести взгляд – и на краю обзора собиралась совершенно иная картина. Всё в уродливых пятнах, будто сшитое заново из кусков, лицо внимательно смотрело за своим владельцем. Мутные запотевшие разводы на зеркале скрывали глаза, размазывали детали, делая изображение ещё более нечётким.       Возможно, то был просто сбой восприятия. Фантом и прежде не мог от этого избавиться. Сколько бы ни плескал воду и мыло на лицо, сколько бы ни тёр кожу в безуспешных попытках смыть намертво въевшиеся пятна, которых не было в действительности. От которых он никогда не мог отмыться.       Устроив локти на коленях, Фантом опустил голову, пытаясь собраться с мыслями и не смотреть на собственное отражение.       Виновника бойни в порту наверняка будут искать. Наверняка за ним рано или поздно придут – если не бандиты, то полиция. Было бы наивно думать, что стражи порядка так легко его отпустят после той резни. Ещё и решат наверняка, что он был с этими ублюдками заодно. Он ведь в любом случае вне закона, хочет того или нет. Как только там в полиции разберутся, кто он такой, будут просто счастливы сдать его AEON, живым или мёртвым – там будет уже без разницы. А теперь из-за него под угрозой окажется и этот добрый старик. Конечно, Фантом искал помощь, но до этого момента даже не задумывался, что он таким образом втягивает в свои проблемы кого-то ещё. Кого-то, кто на самом деле не обязан ему помогать.       Фантом машинально потянулся к цепочке на шее, на ощупь нашарил под майкой металлический ярлык. Вроде и бессмысленный, этот жест неизменно успокаивал: бездумное перебирание в пальцах холодного кусочка, ощупывание выбитых на нём букв: H. E. I…       Его жетон. Только имя на нём – не его.       Этот небольшой фрагмент металла был сейчас тем единственным, что связывало с создателем. Жетон – и призрачная надежда, что ещё не стало слишком поздно.