Wolf's Squad

      Боли не было.       Боли не было уже давно, однако обратить на это внимание и вяло удивиться удалось лишь сейчас. Было в этом нечто категорически неправильное, почти абсурдное. Но сил не хватало даже на то, чтобы хотя бы уцепиться за мысли – сумбурные, рассыпающиеся, обрывающиеся в никуда. Столь малозначимые. Столь бессмысленные. Да и какие мысли? Были ли они вообще?       Какая разница…       Что-то происходило там, снаружи. То и дело доносились какие-то звуки – быстро затихающие, еле различимые. Из ниоткуда возникло неестественное воспоминание о фактуре металла под онемевшими пальцами. Иллюзия движения, которого нет. Мутные почти-цветные пятна всплывали и тут же тонули в густом чернильном фоне. Они собирались в какие-то гротескные картины, тревожно-знакомые и вместе с тем до пугающего неузнаваемые. Как нечто полузабытое, не до конца вымаранное из памяти, они скалились отовсюду, не давая в себя вглядеться, разваливаясь в ошмётки прежде, чем получалось их узнать.       Никак не удавалось открыть глаза. Не удавалось пошевелиться. Не удавалось проснуться.       Неподъёмная слабость утягивала обратно, во мрак и тишину. Всё, чего хотелось – это мирно спать дальше, впервые за долгое время без кошмаров, без снов вообще. Обволакивающая пустота казалась спасительным бункером, в котором никто больше не побеспокоит.       Никаких больше подъёмов по тревоге. Никаких людей…       Их гниющих тел, разорванных и раздавленных, расстрелянных и сожжённых заживо. Редкие кадры вспыхивали в сознании, разрываясь в осколки, градом проливаясь на вздрагивающую землю. Отголоски далёкого грохота заставляли сжиматься в напряжённом ожидании, предвосхищая момент, когда придётся вновь кинуться вперёд, в кромешную мглу. Рыскать по горящим остовам машин и зданий, по камням и кустам. Копаться в груде тел в надежде найти хоть одно живое.       Снова. И снова. И снова. Как в повторяющемся кошмаре, из которого нет выхода. Никогда не было.       Зачем пытаться что-то изменить, если конец и так известен? Если снова окажешься здесь.       Один – под безразличным небом, безучастным к чужим несчастьям. Посреди обломков разрушенного мира. Среди окровавленных останков ещё недавно живых людей – случайно выживший.       Говорят, для умерших существует только один миг – мгновение их смерти, закольцованное в вечность. Может, ты умер ещё тогда?.. Ortszeit: 16:34 [UTC+1] 16 / 10 / 2051       – …с этим сложно будет. Сами думайте, стоит ли с ним возиться – или сразу в отбраковку.       Не до конца оклемавшееся сознание осоловело таращилось в никуда. Пробуждение было на редкость дерьмовым, как езда вслепую по пересечённой местности на допотопном катафалке. Ни черта не видно, не удаётся разлепить склеившиеся веки. Не ощущается тело. Практически ничего не ощущается, всё приглушено. Только слух остался более-менее чётким.       Противный звук медицинских приборов. Шелест где-то совсем рядом. Металлическое постукивание по эмали. Ватное эхо шагов. И голос – отвратительный и резкий, с попросту невыносимым акцентом, будто бумагу жуёт, запивая водой.       – Да состояние тела тут ни при чём, сейчас и не таких чинят. А вот мозги… – незримый говорящий с досадой цокнул языком. Наверняка ещё и головой покачал, но о движении можно было только догадываться. – Нет, с мозгом чисто физически всё было в порядке. Просто контузия, ничего особого. Можно было бы обойтись позвоночными имплантами, этого бы было достаточно. И глаза, да. Но раз уж подписали…       Слова звучали знакомо и как-то очень нехорошо, но общий смысл сказанного ускользал. Обрывки фраз никак не хотели складываться во что-то хоть немного осмысленное. Как после сильного отравления; последний раз настолько дерьмово было лет… много назад. Сейчас не было той страшной головной боли, но мутило так же мучительно. Ненадолго померещились обшарпанные стены с ободранными обоями; в нос ударил тошнотворный запах крепкого алкоголя, перемешанный с едким сигаретным дымом и омерзительным человеческим привкусом в воздухе…       Галлюцинация была секундной, но немного отрезвила. В действительности запах спирта едва ощущался, да и пахло больше как в госпитале. Сонливая слабость мало-помалу отходила в фон, уступая место закопошившейся тревоге и режущему по ушам голосу:       – Как его вообще до службы допустили? – источник сместился сначала вправо, затем снова влево, то удаляясь, то приближаясь. – Да, я заметил, что он давно в войсках. Вопрос был риторическим.       Попытки моргать ни к чему не привели. Перед глазами по-прежнему стояла всё та же неестественно густая темнота. Не получалось пошевелиться, тело будто одеревенело, потеряв чувствительность. Ниже шеи будто бы вообще ничего не было, только в районе грудины тяжко ухало сердце, гулко отдаваясь в ушах.       В голове прояснилось достаточно, чтобы осознать: это не похоже на сонный паралич. Да и положение явно не лёжа. Скорее – сидя, бессильно обмякнув в чём-то, напоминающем жёсткое кресло. Под затылком обнаружился какой-то валик, по коже струилось что-то прохладное, похожее на провода. Остро захотелось ощупать окружение, однако тело отказывалось подчиняться. Только показалось, что пальцы чуть-чуть пошевелились, но тут же провалились сквозь неосязаемую материю, хватая рассыпающуюся пустоту.       Что за чертовщина…       Попробовать подняться – ничего не выходит. Попытка рывком встать – снова ничего. Только незримые и неосязаемые «нити» колыхнулись и вновь замерли. Будто повис в закачавшейся от движения липкой паутине, над невидимой пропастью. Накатила ещё большая слабость: на это действие ушли все силы, что были.       В фоне продолжали зудеть приборы. Что-то монотонно бурчал человек, разговаривая как сам с собой. Несмотря на все попытки успокоиться, стало страшно. Сознание вернулось в достаточной мере, чтобы понять, что это ненормально, что так не должно быть. Конечности не чувствовались, их словно отняло. В глазах стоял неестественно-густой, вязкий мрак, настолько глубокий и пустой, что невольно заставлял искать силуэты там, где их нет. Пытаться собрать картину окружающего мира из шорохов и эха шагов, пульсации под кожей и собственного дыхания.       Что происходит?!       Спокойнее. Спокойнее. Надо дышать спокойнее. Должно быть, это тяжёлый отходняк после наркоза. Надо успокоиться и сосредоточиться. Хотя бы вспомнить, что произошло и как вообще так вышло. В памяти только отдельные кадры: хаотичные и противоречивые, больше похожие на несуразный кошмар, чем на явь. И даже так, эти образы не радовали, потому что означать могли только одно.       Паника подкатила с новой силой, перекрывая и без того затруднённое дыхание.       Это не должно было быть правдой. Это просто не могло быть правдой.       – Герр, уважаемый! – ходящий кругом человек вдруг поднял голос. – Я знаю, что у вас недобор материала, но откуда вы вообще таких берёте? Подбираете с помойки?       Последнее слово больно царапнуло, столько было в нём брезгливости. После непродолжительного молчания, невидимый человек в сердцах вынес вердикт:       – Уж лучше бы был уголовник! – после чего раздался щелчок, по всей видимости, означавший обрыв связи. Сам невидимый уже с откровенным раздражением закончил в никуда: – С ними хоть не так много мороки, как с этой вашей солдатней…       Устало выдохнув, человек сел, судя по звуку, напротив и осведомился:       – Что там? Уже в сознании?       – Да, – отозвались откуда-то сверху. – Он дезориентирован, придётся немного подождать, пока стабилизируется.       Второй голос прозвучал мягко и совсем без акцента, даже выговор был привычный. Из той же земли. Может, даже из того же города.       Эти глупые мысли возникали спонтанно, словно пытаясь успокоить и отвлечь от ситуации, пахнущей удушающим букетом из дезинфекции, озона, каких-то лекарств. Что-то коснулось лица – ощущение было совсем приглушённое и слабое. До рези захотелось распахнуть глаза…       Но в них всё по-прежнему стояла болезненная темнота.       – Даю десять минут, время пошло, – бросил сидящий. – Говорить в состоянии?       Вопрос, похоже, был адресован напрямую.       – Мои глаза… – собственный голос не поддавался, звучал совсем тихо и с каким-то механическим скрипом. – Что с моими глазами?       – Их нет, – последовал равнодушно-спокойный ответ, от которого похолодело. – Как и некоторых других частей тела. Подходящая замена – вопрос времени и вашей сговорчивости.       – Что…       Слова застряли в горле. Слишком много вопросов было одновременно. Слишком очевиден был ответ на каждый из них.       – Что произошло? – противный голос эхом вторил мыслям. – Понятия не имею. Согласно сводке, вас доставили сюда неделю назад в виде хорошо прожаренной котлеты. По правде говоря, вы и сейчас выглядите не многим лучше. Могу предположить, что вы храбро и до последнего сражались, и ваше руководство решило сделать вам эксклюзивный подарок. Это очень благородно с их стороны, учитывая ваше материальное положение: поверьте, вы в жизни столько не оплатите. К счастью, вам и не придётся.       Что-то зашелестело, источник голоса приблизился, подавшись вперёд:       – Считайте, вы теперь целиком и полностью принадлежите своей стране. Можете гордиться.       В груди болезненно сдавило, к горлу подкатил ком. С каждым новым словом говорящего всё вставало на свои места, только поверить в это было всё так же сложно. Но спокойный тон и глумливые формулировки лишь подтверждали страшную догадку. Они – и что-то постороннее в собственных мыслях. Какое-то неощутимое присутствие.       Такого не должно было случиться. Но всё равно случилось.       – Это какая-то ошибка…       – Никакой ошибки нет. С документами сможете ознакомиться, когда вас починят. Если, конечно, не будете делать глупостей, – с прохладцей добавил человек, отстраняясь. – Просто предупреждаю. Сотрудничать – в ваших интересах.       – В моих интересах?! – хотелось рявкнуть что есть силы, но выходило лишь озлобленное сипение, попытки барахтаться в колкой паутине. Рядом предостерегающе раздался высокий тонкий звук, больно резанувший по ушам. – В моих, сука, интересах?! Да какого хера ты несёшь, шв…       Неощутимая удавка стянулась на горле, заставив подавиться словами и тяжело хватать воздух, захлёбываясь. В ушах забулькало громче, закружилась голова: темнота неведомым образом пришла в движение и резко поехала куда-то вверх.       – Следите за языком, – голос, казалось, теперь звучал свысока. – Уверен, я далеко не первый, кто вам это советует. Судя по вашему анамнезу, вы склонны ко вспышкам немотивированной агрессии и неподчинению приказам. Без понятия, как ваше руководство это терпит, но я настоятельно не рекомендую вам показывать свой характер здесь.       Звук начал стихать, теперь раздаваясь одиночными пиками, всё тише и тише. Наконец удалось отдышаться. Во рту стоял неприятный едкий привкус, хотелось вытереть губы, но не удавалось даже пошевелить руками. Руками, которых больше не было. Как и глаз. Как и ног, похоже. Как и чего-то внутри тела, кажущегося пластмассовым. Осталось только через силу сплюнуть, поморщившись от запоздалого ожидания ещё одного приступа – которого так и не случилось.       Сидящий напротив невидимый человек, похоже, ожидал какой-то реакции на свои слова. Но было непонятно, чего эта сука ждёт. Исповеди, что ли?       – Может, и её, если вы так хотите выговориться. Послушайте. Я тот, кто может сделать вашу жизнь хуже, чем она уже есть. Или помочь вам, если вы будете вести себя разумно. Так что будьте добры, общайтесь уважительно, хотя бы вслух. Я понимаю, вы до сих пор не научились манерам, но здесь – не трущобы и даже не ваша часть, а я – не ваш подчинённый. Таких, как вы, через эту комнату только за сегодня пятеро прошло. Из них четверо – преступники, один краше другого. Возможно, в прошлом они могли бы стать вашими лучшими друзьями… – говорящий выдержал насмешливую паузу. – Но вы решили пойти другим путём, что, несомненно, похвально. Не уподобляйтесь им, а то становитесь похожи на злую шавку.       От столь неприкрытого выпада свело зубы. Хотелось открыть невидящие глаза, чтобы увидеть эту булькающую тварь. Рывком встать, в один короткий удар отправив «собеседника» на пол.       Звук в фоне взвинтился, врезаясь в уши. Провокация. Это всего лишь провокация…       – Молодец, хороший пёсик, – откликнулся невидимый снисходительно-шутливым тоном.       – Я тебе не собака, ты, грёбаный ур…       Последние слова превратились в нечленораздельные звуки, собственный голос перестал поддаваться. Новая попытка что-то сказать, что-то сделать, упёрлась в глухую стену. Настойчивый звон вдруг оборвался. Пропали даже те немногочисленные ощущения, что были. Перехватило дыхание, исчез звук сердца. Наверное, последнее всё ещё билось: не последовало ни ожидаемого помутнения сознания, просто исчез стук, исчезло само ощущение сердцебиения.       А следом навалился страх. Иррациональный, неподконтрольный, практически животный ужас. Все попытки думать трезво, держать происходящее в памяти, терпеливо ждать – всё это разбивалось о стремительно усиливающуюся тревогу, поглощающую собой всё. Остатки самосознания враз оказались хрупким строением, сметаемым под натиском ударной волны.       Мысли заметались в панике, путаясь и сбиваясь, превращаясь в какие-то чудовищные образы – до рези знакомые, будто выволакиваемые из подкорки. Было нечем дышать – не удавалось сделать вдох, захлёбываясь пустотой. Казалось, в онемевшей груди разрастается вакуум, втягивающий в себя всё. Казалось, нет ничего, кроме сводящей с ума боли, выламывающей кости наружу, в окружающее ничто. Неосязаемое тело словно превратилось в кусок пластилина, грубо сминаемый и растягиваемый в чьих-то руках. Хотелось заорать, но было нечем кричать. Хотелось наконец сдохнуть или хотя бы отключиться от боли, но сознание не торопилось покидать. Хотелось сделать что угодно, лишь бы это закончилось…       А потом разом отпустило.       Ощущения медленно возвращались. Тяжёлое, сбитое дыхание; бешено колотящееся сердце; холод по коже. Вернулись и звуки: назойливые тики таймера в фоне, чужое присутствие, затихающий звон.       И всё такая же глубокая, непроницаемая темнота в вырезанных глазах.       Страх сменила апатия – наверняка такая же искусственная, как и предшествовавший ей приступ. Хотя возможно, как раз-таки она была естественной. Силы кончились. Пришло осознание – дурное и мерзкое, от которого тошнило не хуже, чем от спирта.       – Ну как? Успокоились? – раздался голос издалека. – Не заставляйте применять репрессивные методы, это влияет на точность настройки импланта и на вашу психику. Нам нужен вменяемый солдат, а не овощ. Дёргаться тоже не стоит, у вас и без того достаточно повреждений.       Во рту было вязко и стоял привкус крови, слабо покалывало язык. Прикусил, похоже.       Наверное, со стороны всё это выглядело невероятно жалко: изувеченный инвалид, без глаз и конечностей, но всё ещё пытающийся огрызаться. От безысходности захотелось заскулить – так же ничтожно и жалобно, как побитая дворняга.       – Да, раз уж речь зашла о собаках. К сожалению, в данный момент вы находитесь здесь именно на собачьих правах – и далеко не тех, что приняты у вас здесь, в Германии. А я тут – на правах дрессировщика. От того, насколько хорошо вы будете вести себя сейчас, напрямую зависит, насколько хорошо с вами будут обращаться в дальнейшем. Я доходчиво изъясняюсь? Если вам тяжело говорить, просто думайте более внятно, словами.       Злость прошла, осталась ненависть. Беспомощная ненависть к миру. К руководству, с лёгкой руки отправившему сюда. К тому кретину – кем бы он ни был! – которому хватило ума оставить в живых.       К так и не назвавшему себя ублюдку напротив.       – Ах, да. Я не представился, моё упущение. Карл Шнайдер, штатный психолог, сотрудник Пазлтех. Вам лучше запомнить моё имя, поскольку нам с вами ещё работать. Если, конечно, вы у нас останетесь. Предупреждая возможные вопросы: да, я тоже немец. Нет, не местный. США, штат Невада, если вам эта информация чем-то поможет. Не беспокойтесь, операцию проводил ваш соотечественник… раз уж вы настолько не доверяете своим старым проверенным союзникам.       Издевается, гнида.       – Полегче с выражениями, – голос поскучнел. – Я всецело понимаю ваши чувства, но вам стоило бы держать себя в узде. Вы не в той ситуации, чтобы грубить.       Всё ещё было погано, мелко трясло. Становилось не по себе от понимания, насколько легко и непринуждённо собственное сознание ломается чужим движением. Оно всецело принадлежало кому-то другому, кто мог сделать с ним что угодно. Ведь перед тем просто ещё одно тело – всего лишь шмат мяса, из которого надо слепить новую машину, послушную и безропотную. Выпотрошить всё человеческое, чтобы получить очередного биоробота, который с радостью выполнит любой приказ, каким бы чудовищным тот не был.       Это просто терминаторы, в снятой с человека шкуре. Слишком много видел таких, а некоторых знал ещё людьми, чтобы хоть сколько-то сомневаться в том, что будет дальше.       Неужели всё должно закончиться… так?       – К вашему предыдущему вопросу, – продолжил Шнайдер как ни в чём ни бывало. – Да, в ваших интересах. Поверьте, вы не хотите усугублять своё без того плачевное положение, хотя оно намного лучше, чем могло бы быть. Вы должны быть счастливы, что вообще пережили операцию, в вашем-то состоянии. Более того, ваша высшая нервная деятельность не нарушена, по крайней мере, в первом приближении. Поблагодарите доктора Вайза за такую ювелирную работу, можете сделать это прямо сейчас. Он очень старался ничего не повредить. Обычно первые пациенты пригодны только к прикладным исследованиям.       В повисшей тишине было слышно дыхание двух людей: кроме психолога в помещении был кто-то ещё, молча стоящий – похоже, где-то за спиной и немного справа.       Размеренно тикал таймер. Сколько там ещё осталось до… до чего бы то ни было?..       – Время ещё есть, – ответил психолог на незаданный вопрос. – От вас требуется всего лишь желание идти на контакт. От этого зависит ваше будущее.       – Будущее? – в глотке застрял горький смешок. – Какое ещё будущее?       – Вас ещё можно починить и вернуть в строй. Пройдёте адаптацию, будете себя хорошо вести – и мы сможем вернуть вас на прежнюю позицию, к вашим же людям. Технологии и медицина в наши дни творят такие чудеса, о каких ещё лет пять-десять назад можно было только мечтать. В эффективности вы нисколько не потеряете, наоборот, даже приобретёте. О проекте «Голем» слышали?       Да, конечно. Хвалёная «программа по усовершенствованию боевых единиц», добровольцами в которую записываются только от полного отчаяния. Чьим семьям не хватает денег; кто не может оплатить протезы и лечение. Те, у кого забрали это самое будущее. Те, кому больше уже нечего терять – кроме, разве что, себя.       – Вы ведь тоже не от хорошей жизни оказались в войсках. Изучаю тут ваше досье. Как давно вы были у психолога? Больше двадцати лет назад, если верить отчёту. Не считая всех этих штатных собеседований для галочки, конечно же. К слову, к их результатам тоже имеются некоторые вопросы. Даётся мне, мои коллеги недобросовестно отрабатывают свой хлеб. Или же это вы мастерски умеете делать вид, что с вами всё в порядке, ставя таким образом под угрозу тех, за кого отвечаете. Знаете, мне не хотелось бы выполнять чужую работу. Мне за это не платят, а ваши травмы…       …никого не интересуют. Никогда не интересовали раньше, с чего бы им интересовать сейчас. Кого волнует мнение полусобранной биомашины, у которой из ценного – только мозг, который просто надо «правильно настроить».       – Улавливаете, – одобрительно отозвался пазлотеховский выродок. – Избавьте меня от необходимости разбираться в ваших комплексах и сюсюкаться с вами, как с ребёнком. Всё что, нам нужно сейчас – ваше добровольное содействие.       Добровольное, конечно же. С этой железкой в голове.       – Строго говоря, это не железка, а биоэлектроника, но как вам угодно. И да, сейчас вы принимаете это решение сами. Никакого давления, никакого внушения. Имплант ещё не откалиброван. Чтобы его настроить, требуется отсутствие сопротивления с вашей стороны. Будете и дальше так активно сопротивляться – мы рискуем вас потерять.       Надежда замаячила перед самым носом: потерять?..       – Что если я откажусь?       По незримой «паутине» прошла дрожь, отозвавшись слабым покалыванием.       – Ваше право. Мне же легче, у меня и без вас полно работы. Однако в ваших интересах пройти тест, иначе вы попадёте в отбраковку. Про неё вы тоже, наверное, наслышаны. Чтобы развеять возможные мифы, уточню. Как правило, туда отправляют неудачно киборгизированных и не прошедших адаптацию. Они непригодны к службе, но всё ещё пригодны к дальнейшим исследованиям. Нет, вы не умрёте. Скорее всего. Мы поддерживаем жизнедеятельность всех подопытных образцов, пока это рационально…       Он говорил, а кто-то невидимый молча мялся совсем рядом, изредка переступая с ноги на ногу и покашливая. Похоже, это и был тот самый «земляк». Хоть бы слово, сука, сказал. Наверняка ещё один идейный энтузиаст, иные сюда и не идут. Добровольно, во всяком случае; об ином варианте и думать не хотелось.       Темнота будто бы улыбалась, ехидно скалилась в невидящие глаза, продолжая:       – …Если хотите послужить науке, можем подписать всё прямо сейчас. У нас много перспективных направлений. Человеческий мозг – всё ещё Терра Инкогнита. Мы исследуем возможности его реставрации и выращивания, пересадки, объединения с машинными интерфейсами. Уже готовый и обученный мозг в этом деле представляет особую ценность. Для тех же, чей мозг уже не подлежит восстановлению, ещё есть возможность послужить своим телом. Знаете, не для всего подходят животные и лабораторные стенды, и не всё в человеческом теле подлежит протезированию.       Шнайдер выдержал паузу.       – Да, это абсолютно законно. Напомню: у вас особый статус – биотехники спецназначения. Конвенция о правах человека на вас уже не распространяется. Но мы стараемся вести себя гуманно со всеми пациентами. Поверьте, если бы вы попали в плен другой стороне, вашего согласия никто бы не спрашивал. Сомневаюсь, что вам бы предоставили хотя бы безболезненное усыпление в конце концов.       Какое одолжение! Да с животными и то лучше обращаются…       – Спорное утверждение. Могу напомнить, что делают с бездомными собаками. В лучшем случае их сдают в приют. Как бы наши многоуважаемые «зелёные» друзья ни размахивали своими флагами, оттуда не всегда попадают «в добрые руки». Думаю, вы понимаете, о чём я. Вы ведь и сами можете много рассказать на этот счёт. Не молчите. Разбирать бред в вашей голове не так-то просто.       Наконец удаётся поднять голову, смотря в беспросветный мрак.       – Десять минут, – собственный голос скрипит: ко связкам явно что-то подключено. – Уже прошли, верно?       – Конечно. Они и не начинались. Тест идёт уже давно. Пока что результаты удовлетворительные, ваша реакция на ключевые слова в целом довольно предсказуема. Предыдущий пациент был куда более несговорчивым и внезапным. Пришлось прибегать к крайним мерам. Как вы понимаете, его мозг всё ещё представляет для нас определённую ценность. Как и ваш.       Вот оно как…       – То есть, выбора у меня нет.       – Почему же. Выбор есть всегда. На любом этапе вы можете попробовать отказаться. Вас попытаются отговорить, если сочтут нужным. Адаптация почти никогда не проходит гладко, всякое случается. Срывы бывают у всех; мы относимся к этому с пониманием. В рамках разумного, естественно. Долго терпеть ваши выходки тоже никто не будет. Но если вы не будете сопротивляться, то облегчите жизнь, в первую очередь – себе. Воспринимайте это как бесплатное лечение. У вас ведь такие расшатанные нервы…       Голос психолога как-то незаметно стал мягче и добрее, даже акцент перестал резать по ушам. Может, привык. Может, так просто казалось.       – Мы можем вам помочь, если вы того захотите…       Да, наверняка всего лишь казалось. Не было никаких причин верить столь откровенной лжи – разве что от полной безысходности. Разум прекрасно понимал, что его дурят: не мог тон разговора смениться настолько быстро, враз перейдя от насмешек над прошлым к великодушным предложениям помощи.       Ты прекрасно помнишь всю эту «помощь» по собственному же опыту. Ты – просто ещё один из тех, о ком забудут, стоит перешагнуть порог. Они просто отрабатывают свои деньги, им наплевать. Вечером они вернутся к себе в квартиру, к семье, и даже не вспомнят, с кем разговаривали. Ничего личного, всего лишь работа.       Ничего не изменилось. Просто ещё одно тело, очередной кусок мяса, очередная машина.       – Они ничего и не могли предложить вам. Мы – можем. Это совсем не больно, вы даже не заметите, а ваша оставшаяся жизнь станет лучше. Не обещаем, что она будет долгой. Сами понимаете: война, да и от несчастных случаев никто не застрахован. Но мы можем дать вам шанс…       Обман. Обман, в который так хотелось верить. Хотелось ли на самом деле – или это желание было не меньшим обманом? Наверняка.       – Подумайте о своих подчинённых, в конце концов. Они нуждаются в вас. Они вас ждут.       Никто, конечно же, не ждёт. Даже те, кого спасал – и те смотрят, словно на прокажённого. Вот же будут счастливы видеть «эту бешеную псину» на поводке.       – Ну что вы о них так плохо. Они же для вас практически как семья, разве нет?..       Захотелось надсадно рассмеяться. Семья, да. Наивная, смешная иллюзия. Совершенно чужие люди – чьи-то дети, чьи-то супруги, а порой уже и чьи-то родители. Им всем есть, куда и к кому возвращаться, лишь бы они дожили до этого. Им есть, что терять, у них ещё вся чёртова жизнь впереди. Для них война рано или поздно закончится, и лучше будет, если они её переживут.       – И как давно вы себя обманываете?       Такое наигранное, лицемерное сочувствие в голосе, что аж тошно становится. Не наплевать ли?       – Всего лишь рабочий интерес. Ваши предубеждения, как и ваша эмпатия, могут представлять для нас серьёзную проблему в дальнейшем.       И что с этим сделают? Вырежут эмоции, следом за глазами? Превратят в бездушную тварь, которая бросит своего, а то и вовсе пристрелит, не раздумывая – по какому-нибудь надуманному «подозрению в нелояльности»?!       – Ради всего святого, успокойтесь! – Шнайдер смеётся. – Не выдумывайте себе лишнего, никто не приказывает вам бросать своих людей в беде и уж тем более стрелять по ним. Хотя в своём стремлении спасать других порой вы ведёте себя крайне нерационально. Поумерьте пыл, вы ведь из-за этого сами неоднократно нарушали приказы – даже тогда, когда очевидно не могли уже ничем помочь. К дисциплинарной ответственности вас тоже привлекали не раз, даже до трибунала угрожали довести, если бы не ваши заслуги. Скажите, оно того стоит? Или вам одного «спасибо» достаточно?       А ничего другого и не нужно, даже этого сраного «спасибо». Что нужно было, того уже лет тридцать как не вернуть.       – Меньше.       Без разницы.       – Лейпцигский теракт, – это прозвучало резко и внезапно, как пощёчина. – Пара сотен раненых, несколько десятков погибших. Вам повезло больше, чем вашим родственникам…       Уже давно не ребёнок, но всё ещё там, под серым небом, затянутым клубами дыма и пыли. Всё ещё живой. В окружении обломков, среди раненых и трупов, под вой сирены и голоса беспорядочно мечущихся людей. По-прежнему настойчиво ищущий, остался ли кто живой из его семьи.       Кто-то, кого ещё можно спасти.       – …последующая жизнь у вас тоже не сложилась, – Шнайдер произнёс это так, словно комментировал какие-то маловажные новости. – Зачем вы остались в армии – мне решительно непонятно даже из вашего досье. Вы хотели так террористам отомстить? Или же вам идеализм покоя не давал? Или всё гораздо проще, и вам просто нужно было замять ваши грешки, пока за вас не взялись уже не ювенальные службы, а полиция? Можете не отвечать, это уже давно не имеет никакой важности. Как бы то ни было, в качестве спасателя, даже военного, вы бы принесли обществу несравнимо больше пользы, не находите? Да мало ли вариантов, где вы могли бы реализовать себя и своё неуёмное желание безвозмездно помогать людям! Мне вас очень жаль, вы же сами себя довели до такого состояния. Вы могли многого достичь, если бы не зацикливались на том, чего всё равно не можете изменить.       Он всё говорил и говорил, а мысли текли бурным потоком, с которым нельзя было ничего сделать, никак остановить, прервать. Как плотину прорвало – или клятый имплант в голове просто не давал сосредоточиться, целенаправленно ковыряясь в плохо заживших ранах.       – Это всё поправимо, – подвёл итог Шнайдер. – Проведём коррекционный курс, всё равно вы пробудете на операциях и в реабилитации ближайшие месяц-два. Подправим вашу память, характер…       – В смысле, – больно кольнуло в горле, но удалось заставить себя повысить голос, прерывая этого ублюдка. – Мне заменят воспоминания на фальшивые – или что?!       – Не совсем. Вам уже не девять лет, чтобы серьёзно менять вам память. Ваш мозг формировался в разы дольше, такая топорная замена будет ему очевидна и скорее всего приведёт к ещё одному психическому расстройству. Кроме того, это нерационально дорого и долго. Небольшие же изменения для мозга легки и незаметны. Люди и сами прекрасно справляются с такой подменой, порой им даже внушать ничего не требуется: дьявол скрывается в деталях. Все мы легко верим в прошлое, которого не было. Ваши воспоминания тоже не идеальны, а без некоторых и вовсе можно было бы обойтись.       Сердце рухнуло ещё глубже, будто врезавшись в неощутимый, но наверняка холодный пол. В голове заклокотало, а Шнайдер тем временем продолжал, всё тем же спокойным и ровным тоном:       – Ваш мозг легко справится с потерей. Ведь если вы чего-то не помните, значит, оно не имеет для вас значения. Вы не представляете, сколько людей были бы рады возможности забыть травмирующие или просто неприятные им события! Поверьте, вам же будет проще сбросить такой груз с плеч. Он вам только мешает, как опухоль, которую давно стоило вырезать.       Это… нет. Нет, они просто не могут…       Шнайдер утомлённо выдохнул, чем-то зашелестев.       – Можем. Ещё много чего можем, но с вами, как с военнослужащим, находящимся на относительно хорошем счету, полагается обращаться мягче, чем со всеми теми криминальными отбросами, которые сюда обычно попадают. Хотя лично меня вы уже утомили. Хотите, чтобы с вами разговаривали честно? Вы никому здесь не нужны. Нужны ваш опыт реальных боевых действий, ваши навыки. То, чего мы всё ещё не можем дать с нуля, даже прогнав мозг через несколько сотен эмуляций, что тоже не все выдерживают. Вы – хороший экземпляр. Живучий, мотивированный, с богатым опытом. Вас всего лишь необходимо немного подкорректировать. Вы ещё поблагодарите нас за это. Абсолютно искренне и совершенно добровольно.       – Да пошёл т… – невольный возглас захлебнулся воздухом от внезапного сокращения лёгких, в которые, казалось, изнутри впилась колючая проволока. – С… твою…       Около удалённых глаз стало мокро, потекло по щекам. Грёбаный рефлекс, будь он неладен… грёбаный мир, грёбаная жизнь, грёбаное всё!       – Дышите глубже, – равнодушно посоветовал Шнайдер. Надсадно скрипнуло кресло, вновь раздались шаги по кафелю, а голос пазлотеховца отдалился: – Тайм-аут, продолжим в следующий раз. Вам надо отдохнуть, вы и так потратили слишком много сил на бессмысленную агрессию. Герр Вайз, будьте так добры, проводите пациента в палату и проследите за его отключением.       Не удавалось выдавить и слова, дыхание спирало подступившим комом. Но онемевшие губы всё ещё, путаясь, беззвучно лепетали проклятья вслед этой твари. Наказания не следовало, да и наплевать было на это наказание. Наплевать было на всё. Без того разрушенный, мир продолжал рушиться – в мучительном ожидании неизбежного.       – Тише, тише, – знакомый голос раздавался сквозь тяжёлую пелену. – Вам нельзя, инфекцию занесёте… да не дёргайтесь же вы, ради бога!       Бесполезно пытаться что-то сказать, огрызнуться: выходит только сдавленный хрип. Хочется обнять себя за плечи, были бы на месте руки. Свернуться в клубок, как тогда, на разбитом асфальте, около мёртвого тела – и там же и умереть, оплакивая прошлое, которого уже не изменить. Только выбросить, будто ампутированную конечность.       В голове всё смешалось, начав мутнеть. Похоже, опять вкололи очередную дрянь. Решили отключить. Как машину. Сколько ещё и какого дерьма вгонят, чтобы сделать более сговорчивым и послушным? А этот разговор, он ведь нужен был только для настройки? Его тоже сотрут?..       Сотрут. Всё «ненужное» сотрут. И ничего с этим нельзя будет сделать.       Он уснул не сразу. Ещё долго слепо метался, рискуя выдернуть катетеры и капельницу, повредить культи конечностей, просто захлебнуться судорожно глотаемым воздухом. Лишь спустя некоторое время затих, задышал ровнее и тише.       Готфрид ещё раз аккуратно провёл пропитанной антисептиком салфеткой по опалённому лицу, обрабатывая веки пациента. Снова осмотрел голову, проверил швы от операции. Промыл и заклеил заново пласт-лентами участки ещё не зажившей кожи вокруг торчащего наружу нейроинтерфейса, от которого сейчас тянулся шнур к диагностической аппаратуре.       Показания медленно стабилизировались.       Уходом должен был заниматься кто-то из младшего медперсонала, но те придут позже. Пока же рядом был только сам Вайз. Он мог бы уйти, однако что-то удерживало здесь, рядом с еле слышно дышащим человеком. Заставляло присматривать за состоянием и показаниями с импланта, даже когда всё пришло в норму.       До конца смены оставались минуты, а в голове всё крутилось и крутилось, как на повторе, собеседование. Шнайдер просмотрел досье офицера наискосок, не особо вникая в детали, и точно так же вёл беседу: по лицу было видно, насколько пазлотеховскому психологу нет дела. Действительно, какая ему разница? Каждый день к нему попадают новые люди, только зачастую в полной комплектации и представляющие неиллюзорную опасность. И всё равно, что новый пациент сейчас угрозу представляет разве что самому себе. Просто всё уже доведено до автоматизма, поставлено на поток. Шестой за день. Отчитаться по регламенту и уйти.       Пациент хочет слышать правду? Да пожалуйста, пусть подавится ею.       Первый этап настройки импланта уже был завершён, пусть грубо и навскидку, но от Вайза и требовалось лишь задать начальные условия. Дальше система будет подстраиваться под носителя уже сама. Медленно и неуклонно перепрошивать мозг заново. В следующий раз Готфрида позовут только уже когда надо будет проводить плановое обследование: его пациент, ему и отчитываться.       Первый церебрал, прооперированный им лично. Потом будут десятки таких же операций, со временем ощущения притупятся и не будет никакого дела до того, что говорят Шнайдер и его коллеги очередному «куску мяса». И не будет никакого дела до того, кем был человек раньше. Не будет дела даже до тех, кого отправят с красного сектора прямиком в лабораторный «чёрный список».       Они всего лишь выполняли приказы. Не могли сделать совершенно ничего против системы, которая в случае сопротивления сожрала бы их самих, не раздумывая. Даже бежать было некуда, и по любую сторону растущих повсюду баррикад ждали точно такие же люди: озлобленные и защищающие лишь себя и своих близких, как от чужаков, так и от своих.       И всё же, как его звали? Такое совсем простое, буквально обыденное имя, которое просто не задержалось в голове.

…но если ты чего-то не помнишь, вероятно, это не столь уже и важно.