***
По истечению третьей недели Джон не заводит себе ни одного друга, так что он придумывает его себе сам. Он придумывает Глэдстоуна после того, как видит щенка в окне зоомагазина. Он был белый с коричневыми пятнами и гонялся за своим хвостом, и Джон смеялся, смотря на него сквозь стекло витрины, пока тётя София не увела его оттуда. Джон всегда хотел свою собственную собаку, но ему всегда говорили, что нет, что с ними слишком много возни. А папочка был тем, кто всегда говорил «посмотрим». Но раз уж у него никогда не было настоящего, он думает, что мог бы завести себе этого. Он взял в качестве имени название улицы, мимо которой они проходили, — вот и всё, что нужно. Он представляет, что Глэдстоун сидит рядом с ним за столом, когда они едят, прямо позади него, пока тётя София пронзительно корябает вилкой тарелку, щёлкая языком, как большая птица. Он мысленно отключает её и смотрит на пустое место, наблюдая, как Глэдстоун сидит с высунутым языком, явно претендуя на кусочек говядины, которую они едят, и Джон хочет сказать, что делать так не очень хорошо, и что это ему не понравится. С каждым скрипом и визгом ножа Джон отворачивается и фантазирует ещё. Карие глаза. Большие уши. Он лижет руку Джона и хочет похлопать его по голове. Он представляет Глэдстоуна, бегающего за ним во дворе на солнце. Он представляет Глэдстоуна, шагающего рядом с ним в школу, словно его личный Скуби-Ду, и когда что-то происходит, например, когда он заходит в автобус или встречает прохожего, он хочет, чтобы все остальные тоже могли его увидеть, и он представляет их реакцию на их крутой дуэт. И на какое-то время остаются только они вдвоём против целого мира. Он рисует Глэдстоуна и раскрашивает траву жёлтым карандашом, потому что у него нет зелёного, но этого сейчас вполне достаточно.***
Но иногда этого недостаточно, потому что собаки вообще-то не говорят, не смотря на то, что он иногда представляет, как Глэдстоун говорит что-нибудь, например, «Доброе утро, Джон, чем сегодня займёмся?» Это не одно и тоже.***
Однажды, возвращаясь из школы на метро, Джон наблюдает кое-что абсолютно невероятное. Поезд останавился на станции Паддингтон. Рюкзак Джона лежал на его коленях, и Джон ёрзал, перебирая лямки и глядя на платформу. Ещё десять остановок. Он всегда подсчитывает их, чтобы не забыть, когда выйти. И тогда он увидел его. Он был одним возрастом с Джоном, может, немного младше, с копной тёмных волос, попадавшей ему в глаза и идеально повязанным вокруг шеи галстуком. Он сидел на лавочке рядом с мальчиком постарше, который читал книгу, и на лице его было какое-то отдалённое выражение, говорящее, что ему скучно, а ещё что он на что-то зол. И Джону казалось, что он смотрит на себя самого. Поезд стоит всего тридцать секунд, но Джону кажется, что это длится часами. И он не может перестать таращиться на мальчика. Он смотрит на него сквозь стекло, потому что смотреть больше не на что и потому, что мальчик очаровывает Джона чем-то таким, что он не осознаёт. Он сидит идеально спокойно, практически нереально спокойно, как статуя, и он думает, что мальчик выглядит именно так, как Джон себя ощущает; окружённый людьми, но больше похожий на каплю краски, упавшую на белый пол. Джон хочет узнать его. Он хочет узнать его имя, узнать, тоже ли он слышит скрип в своей голове. Он хочет узнать, чувствует ли он там, глубоко внутри, одиночество и пустоту. Что бы пустота ни означала. Он хочет прислонить руку к стеклу, постучать по нему костяшками пальцев, чтобы привлечь внимание мальчика, но когда он это делает, двери метро закрываются, и поезд начинает медленно ехать вперёд, сигнализируя о начале движения. Джон чувствует отчаяние, наклоняя голову к стеклу, провожая мальчика, уже почти вышедшего из его поля зрения, глазами, но в самый последний момент мальчик вдруг оборачивается и смотрит прямо на него. Он не вглядывается в окна, пока наконец не находит Джона, а вместо этого смотрит сразу прямо на него, как будто бы он знал, что Джон смотрел на него всё это время и просто выбрал этот момент, чтобы тихо сказать: «Я тебя вижу». Их взгляды встречаются менее чем на секунду, но этого достаточно, чтобы Джон поймал в них странный блеск перед тем, как они вовсе исчезли из поля зрения. Остаток пути домой Джон чувствует, как что-то быстро бьётся у него в груди, и он не знает, как объяснить это, но это самое лучшее чувство из тех, что у него когда-либо были.***
После этого становится просто. После этого он больше не чувствует себя одиноким. Легко поверить, что он и правда здесь. Мальчик из метро был таким поразительным, таким интересным, что даже часы спустя Джон всё ещё мог представить его растрёпанные каштановые волосы и его яркие-яркие глаза. Джон раньше никогда не заводил воображаемых друзей, но этот сейчас даже лучше, чем все друзья, что у него когда-либо были. Теперь на школьном обеде он не один, потому что мальчик из поезда сидит напротив него, со своим аккуратно повязанным галстуком и скучающими глазами, и они всегда смеются вместе, когда Джон представляет, что он говорит что-то вроде «девочка с косичками всё ещё писается в кровать» или «мама этого мальчика всё ещё завязывает ему кроссовки, потому что сам он не умеет». И Джон хихикает и представляет, как мальчик выглядит довольным собой, а затем вдруг звенит звонок, оповещая, что уже время возвращаться в класс, и Джон представляет, как мальчик поднимается со стула и говорит: «Ну что ж, Джон, пора возвращаться». Если люди пялятся, когда он говорит «Ладно, пойдём!» в пустоту, то он не обращает на них внимания.***
В отличии от Глэдстоуна, он никак его не называет. Он не похож ни на кого, кого Джон раньше видел, и имена вроде «Генри» и «Джек» не подходят его диким тёмным кудрям и острым, ярким глазам, которые напоминают ему вершины гор, и тому, как по представлению Джона он произносит его имя. Это совсем ничего не меняет.***
Это продолжается долгое время. Иногда во время ужина, когда Тётя София станет говорить что-то в перерывах между пережёвыванием, Джон будет пялиться в пустое пространство за обеденным столом, где обычно сидит мама, когда она дома, и представит мальчика из метро, накладывающего себе поесть. Джон улыбнётся, потому что представит, как он зачерпнёт весь горох салфеткой и подавит его перед тем, как скормить Глэдстоуну, нарезающему небольшие круги вокруг его стула. И иногда Тётя София будет говорить: — Чего смешного, Джон? — И Джон моргнёт, как бы изумившись. Чаще всего он вообще не слышит, что она говорит.***
— И часто этот мальчик говорит сам с собой? — Он странный. — Моя мама говорит, что я должна пригласить на свой день рождения всех, но я не хочу звать его. — И часто он выглядит, как будто бы его загипн… загипнотизировали? — Новенькие всегда странные. — Ненормальный.***
Царап, царап, царап, слышит Джон ночью откуда-то из-под кровати. Царап, царап, царап.***
К пятой неделе в школе он вообще перестал поднимать руку. Ей он записывает уроки в тетрадь. Его никогда не вызывают к доске. Никто не сидит с ним во время обеда, и во время перерыва он ест свои конфеты один, сидя у забора. Он съедает все до одной, потому что его новый друг из поезда не любит синенькие. А затем он возвращается в класс, и день идёт и идёт, и каждый раз, когда ему кажется, что он услышал от кого-то его имя, это звучит, словно тихое шептание на ухо. И оно такое хорошее, странное и ясное, что Джон всегда оборачивается, чтобы посмотреть на место позади себя, но там только книжная полка и запасные учебники, лежащие в тёмном-тёмном углу.***
И Джон счастлив.***
Иногда Джон просыпается посреди ночи, глотая воздух. Всегда одно и тоже. Звон в ушах и звук колёс на скользком асфальте, торопливый, скрипучий, пронзительный — и ощущение падения вбок. Но перед тем, как раздастся звук удара, Джон вертится, колотит воздух, лёжа в кровати и сжимает рукой ткань пижамы, чувствуя тяжесть в груди и сердце, несущееся со скоростью миллионов, миллиардов километров в час, как будто он бежал и бежал целую вечность. В большинство ночей он может вновь лечь и начать обратный отсчёт от ста до одного, пока сон вновь не потянет его к себе, но в другие ночи он не засыпает и всячески старается не пойти в мамочкину комнату и не забраться к ней в кровать. Говорит себе не обращать внимание на странное царапанье, идущее из-под кровати и ощущение, что на него кто-то смотрит. В такие ночи, как сегодняшняя, его тело бросает в стороны его собственное брыкание, и он падает слишком далеко, ударяясь с глухим стук о холодный деревянный пол его комнаты. Из-за всего этого он начинает плакать, но он не садится обратно. Вместо этого он перекатывается на свою сторону и сворачивается в калачик, придерживая голову. Его сердце вновь колотится, и он чувствует что-то, напоминающее то, что он не понимает, но знает, что его живот болит, а слёзы бегут из уголков глаз, падая на пол так громко, что он уверен, что звук разбудит мамочку. И в этот раз, когда он представляет, что рядом с ним кто-то есть, это не помогает. Он зажмуривается, как будто бы, сделав это, он выжмет из себя все последние слёзы, которые только сможет собрать, и, убедившись, что их больше нет, он решает медленно открыть глаза темноте. Чтобы увидеть другую пару глаз, смотрящую на него. Яркие глаза. Словно кошачьи, сверкающие ему в ответ откуда-то из-под кровати, и Джон ахает, усаживаясь. Глаза моргают. Холодок пробегает по позвоночнику, а волосы встают дыбом. Он примерзает к полу, когда невидимая, ледяная рука, потянувшись к нему из-под половиц, начинает удерживать его на месте. Потому что в одном он точно уверен. У него под кроватью живёт монстр. Однажды папочка рассказал ему о монстрах, живущих там и обо всём, что нужно сделать, чтобы они держались подальше, но все эти разы Джон был на кровати, и никогда на полу. Наверху он в безопасности, но внизу, на холодном полу, он не защищён, и его могут утащить в любой момент, и Джон хочет забраться обратно на кровать, но ему так страшно, что он не может пошевелиться, он даже моргнуть с трудом может. Но глаза из-под кровати моргают ему, и Джон уверен, что уже видел их где-то, но перед тем, как он успевает задуматься об этом, из темноты за ним потягивается рука. Рука маленькая, не больше его собственной, но пальцы на ней длинные и тонкие, и они проводят по деревянному полу, издавая резкое царапание, и силуэт потихоньку вытягивает себя наружу. Ладонь, рука, голова. Джон думает, что это сон, что это должен быть сон, что он всё ещё спит, но даже после того, как он старательно зажмуривается и шепчет себе «Ты не здесь, ты не здесь», он чувствует что-то на своём лице, что заставляет его глаза вновь распахнуться. Пальцы на его щеке, не поглаживающие, а впивающиеся в его щёку маленькими острыми ногтями. А затем мягкий голос здоровается с ним. — Здравствуй, Джон. Это так удивляет его, что он вырывается, выпутываясь из простыней, упавших с кровати, и подбегает к закрытой двери. Он толкает её спиной и изумлённо смотрит расширенными глазами на поднимающуюся тень. В бледном освещении комнаты чернильное пятно приобретает очертания мальчика. Он не знает, как вновь обретает возможность говорить, и слова вырываются запыхавшимся, быстрым голосом. — Тычтопривидение? Силуэт удивлённо наклоняет голову, и Джон различает контур дёрнувшихся при движении кудряшек. — Ты думаешь, что я привидение? — Спрашивает он и делает шаг вперёд. От этого шага не исходит ни единого звука, но Джон видит ясно, как день, очертания его туфель. Джон никогда ещё не видел таких привидений (хотя он вообще никогда не видел настоящих привидений), но он не думает, что привидения должны так выглядеть. Его взгляд быстро бросается в место под кроватью, из которого он вылез. — Ты монстр? — Шепчет он с широко открытыми глазами, и, к его удивлению, фигура смеётся. [Есть иллюстрация, см. примечания.] Раздавшийся смех такой громкий и чистый, что кажется, что он отдаётся эхом в его голове, и Джон уверен, что мамочка его услышит. Он подносит палец к губам, утихомиривая его, потому что, пусть он и монстр, он всё ещё должен соблюдать тишину. Глаза тени сверкают. — Монстров не бывает, Джон, а если бы и были, то я не из их числа. Мелькает проблеск белых зубов, и Джон думает, что это улыбка. — О, — говорит он. — Что… что же ты? — Я Шерлок, — просто говорит силуэт и вновь делает шаг вперёд, заставляя Джона сильнее вжаться в деревянный пол. Странно, силуэт вздыхает, как будто бы ему вдруг стало скучно. — Ты знаешь меня, Джон. Не будь грубым. — Что такое Шерлок? — Тут же спрашивает Джон. Он никогда раньше не слышал о чём-либо под названием Шер–лок. — Не «что» Шерлок. Так ты должен называть меня. Это моё имя. Ровно как и твоё имя — Джон Уотсон. — Как ты узнал? — Шепчет Джон удивлённо. Силуэт подходит ближе, внезапно оказываясь прямо напротив Джона, наклоняясь к нему. От силуэта исходит холод, но в этот раз, когда он подносит к нему руку, нет никаких острых ногтей, впивающихся в его лицо, лишь мягкое поглаживание, какими раньше делилась мама. Рука обвивает его щёку. — Я знаю некоторые вещи о тебе, — говорит Шерлок. А затем, даже не остановившись, чтобы набрать воздуха, он произносит: — Я знаю, что твой папа умер, а твоя сестра писается в постель почти каждую ночь, но убирает всё до того, как кто-то заметит, а ещё твоя мама подливает себе алкоголь в напитки ежедневно. Я знаю, что тебе по ночам снятся кошмары, потому что ты был там, когда это случилось. Я знаю, что ты не хочешь идти к своему репетитору, не смотря на то, что он у тебя есть, потому что твои оценки пока ещё скользят, но никто ещё не знает об этом. Я знаю, что ты совсем одинок. Джон думает, что если бы Шерлок был настоящим человеком, то он бы хорошенько ударил его в голень, но его глаза быстро проскальзывают в сторону кровати, где он только что спал. Там ни единого признака того, что это всё сказанное является правдой, но вместо того, чтобы быть напуганным или расстроенным, он думает, что он, наверное, впечатлён. — Ого, — шепчет он. — Это так круто! Шерлок наклоняет к нему голову, и тут происходит кое-что удивительное. Там, где только что стоял совершенно-чёрный силуэт, эта обыкновенная тень, соскользнувшая с человека и по-ошибке попавшая в комнату Джона, начала меняться. Рука силуэта начинает наполняться и светлеть, чёрный соскальзывает с него, пробегаясь вверх по ладони и запястью, обнажая бледную кожу кого-то, кто выглядел очень похоже на человека. Глаза Джона расширяются, пока он смотрит на это, и он бросает быстрый взгляд на глаза Шерлока только для того, чтобы увидеть, как полностью белая поверхность заполняется двумя маленькими чёрными кружками и вместе с тем цветом вершин гор. — Ты чтец мыслей? — Спрашивает Джон с неподдельным любопытством. Шерлок снова смеётся, его улыбка острая и яркая. Он трясёт головой, и Джон различает отдельные кудряшки там, где их раньше не было. — Нет, — говорит Шерлок, и его рука исчезает с лица Джона. — Я — это просто я. Я твой друг. Друг. И внезапно осознание поражает его. Мальчик из поезда! Его воображаемый друг! Только… он больше не выглядит воображаемым. — Ого, — Шепчет Джон, наклоняясь вперёд. — Как ты оказался здесь? Почему я вдруг смог тебя увидеть? Почему…, но почему ты теперь разговариваешь? — Это имеет значение? — Спрашивает Шерлок. — Ты можешь видеть меня, и я могу видеть тебя. Разве это всё действительно имеет значение? Мгновение Джон раздумывает, перед тем как решить, что да, имеет. В конце концов, если бы мамочка или Гарри увидели Шерлока, они могли бы его прогнать, и Джон тут же решает, что он не хочет, чтобы Шерлок уходил. Не когда он — Шерлок, какое же странное имя! — теперь действительно, по-настоящему здесь, действительно говорит с ним. Джон не просто представляет это, а слышит его, как будто бы в его комнате находится настоящий мальчик. Его настоящий друг. Сердце Джона сильно стучит, пока он думает об этом, и тепло разливается по его телу. — А сейчас поднимайся с пола, Джон, — говорит Шерлок, протягивая ему маленькую руку. Джон встаёт и тянется к ней, и, к его удивлению, они касаются друг друга вместо того, чтобы пройти насквозь, как могло бы быть. Это совсем как прикосновение настоящего человека и всё такое, только… холоднее. Когда Джон убирает руку, кожу покалывает. Он смотрит, как Шерлок забирается на его кровать и садится сверху в ожидании, но Джон всё ещё пялится на него с возрастающим изумлением. Джон слышит, как за его дверью раздаётся слабый звук другой открывающейся двери и скользящее шарканье ног из комнаты в сторону зала. Раздаётся знакомый щелчок включаемого в зале света, и он видит разливающийся свет сквозь щель его двери. Шаги неуклюжие и медленные. Он стоит неподвижно, чувствуя, как волосы на его шее поднимаются дыбом, и он чувствует страх от того, что сейчас мамочка как-нибудь узнает, что он не спит, что она зайдёт и узнает. Она снова начнёт кричать. Он не шевелится, боясь издать хоть звук и стоит в абсолютном безмолвии, уставившись не место рядом с его рукой, откуда сквозь дверную щель видно её тень. Она странно покачивается, вперёд и назад, вперёд и назад. — Она снова пила этот странно-пахнущий напиток, — спокойно говорит Шерлок. — Она не будет спать всю ночь. Он слышит звук включающейся вытяжки, а затем шаги за его дверью начинают удаляться назад в их комнату. Лишь услышав, как она закрывает дверь в свою комнату, Джон выдыхает. — Это было близко, — шепчет он и подходит к своей кровати, забираясь в неё. Он садится напротив Шерлока, скрестив ноги. — Как это я вижу только половину тебя? — Джон хочет знать. Он тыкает пальцем в левую сторону лица Шерлока, всё ещё тёмную по сравнению с остальными частями его тела, медленно покрывающимися бледной кожей. — Она всё… тёмная. Как тень. — На задавай глупые вопросы, — говорит Шерлок. — Есть много куда более забавных вещей, о которых мы можем поговорить. — И это…? — Спрашивает Джон, мигая. — Например? До сих пор Джон сам задавал темы для их разговора, и мысль о том, что у Шерлока есть свои собственные идеи, заставляет Джона внезапно почувствовать приятное волнение. — Что ж, — начинает Шерлок, а затем речь его наполняется словами, в которых Джон не улавливает почти никакого смысла, но он всё равно пялится и пялится на него, размышляя о том, что если это и является странным-странным сном, то он и не хочет просыпаться.