***
Армия — это простое решение. Он находит брошюру на столике в кофейне, в которую он приходит, не будучи способным выдержать домашней обстановки и одиночества, теперь же бормотание людей и шипение чайников приглушают его мысли. Это позволяет ему чувствовать себя нормальным. Среднестатистическим. Он может улыбнуться своему бариста так, как не улыбнётся никому другому, сделав это убедительно. Затылком он почти ощущает увядающий взгляд Шерлока, теребя потёртые края брошюры. «Чувство принадлежности к Родине может показаться чем-то маленьким. Но оно питает вас так же, как еда и вода, оно кормит не только ваше тело, но и ваши разум и душу. Присоединяйтесь сегодня!» — Армия? — Произносит Шерлок, читая поверх его плеча. — Ты и правда считаешь, что это такая хорошая идея, Джон? Уверен, что они не берут шизофреников в армию. Но Джон не шизофреник. Нет. Он знает, что нет. Во всяком случае, он так не думает. Боже, он и правда надеется, что это не так. У мамы появится компания. Но ему что-то нужно. Позже он узнаёт, что если он будет упорно трудиться, то армия может помочь ему стать хирургом в течение десяти лет. Он всегда знал, что хочет стать доктором, а хирург — это даже лучше. Может, он сможет научиться, как натренировать те части его мозга, которыми он видит и слышит воображаемого мужчину, проникающего в его жизнь и бродящего по ней. Но в последнее время «остающегося в ней» звучит точнее. Позже, когда к ночи он приходит домой, то находит мать мёртвой на диване с валяющейся на ковре бутылкой водки и пропавшим телевизором. Слова Шерлока уже не успокаивают, а язвят, и теперь он знает, что должен сделать.***
Какое-то время это работает. Годы проходят почти блаженно. Просто, думает Джон, забыть это всё, целыми днями перевязываешь раны и занимаешься тренировками. Он провёл длинные ночи, в больницах пустыни и длинные дни под незабываемым палящим солнцем, а между этим путешествовал и трахал женщин на трёх разных континентах. Джон не знает, что заставляет Шерлока бездействовать в одни дни и появляться в другие, но в течение лет он то приходит, то уходит. Тихая чёрная тень в уголке глаз, холодная рука на шее, прикрывающая его от солнца. Ночной шёпот, который, думает Джон, мог быть сном, но всегда пробуждает чувство далёкого воспоминания. В последние годы это происходит так редко, что он почти всё забывает. А затем одним утром, когда Джон сидит на заднем сидении Хаммера, травя байки с Мюрреем, самодельное взрывное устройство поднимает их грузовик в воздух, и Джон падает в горячий песок. Мир вокруг кружится, и Джон никак не поспевает за ним. Он не знает, где верх, а где низ, где право или лево, воспринимая лишь сотрясающий, оглушительный стук выстрелов, взрывающийся в его ушах. Его руки тянутся к пистолету, привязанному к ремню, и только сумев подняться на ноги он начинает оглядываться вокруг и целится в сторону далёких огней противника. Но среди пыли, песка и ослепляющего света, среди всей этой бессмыслицы Джон различает лишь чернильно-чёрную фигуру человека, стоящего на расстоянии нескольких ярдов. Джону не нужно подходить ближе, чтобы узнать, что он высокий, что приближается к нему, и что у него белые глаза и острые углы. Шерлок поднимает руки, смотря на Джона и изображает ружьё. Раздаётся единственный выстрел, и Джон чувствует, как пуля проходит сквозь его плечо. Он слышал рассказы о том, каково быть подстреленным, но никто никогда не упоминал об этой части — той части, где он видит человека-тень, опускающего руки и улыбающегося ему. А затем он падает. Он падает и падает, и когда его спина ударяется об песок, он проваливается сквозь. Горячая земля заглатывает его, песчинки вторгаются в него и впиваются в тело, кажется, словно это большая песчаная рука схватила его своими обжигающими пальцами и тянет вниз под землю — и ещё ниже.***
Он потерял понятие времени. Он начинает бояться своего окружения через восемнадцать дней после огнестрельного ранения в Регистане, но могло пройти и восемнадцать месяцев, и восемнадцать лет, и восемнадцать секунд, и всё казалось бы одинаковым. Несколько минут он то приходит в себя, то вновь уплывает из сознания, прислушиваясь к слабым сигналам, исходящим рядом с его кроватью, которые, понимает он наконец, издаёт монитор сердца, и редким тихим шагам, раздающимся где-то за пределами его крохотной частной комнаты песчаного цвета. Медленно и неуклюже его разум предпринимает попытку собрать вместе кусочки того, где он находится и того, как он сюда попал, но это как пробираться сквозь зыбучие пески, и всё то, что ему удаётся собрать, не имеет и толики смысла. Он даже не может с уверенностью сказать, что жив. С размытой картинкой перед глазами он с трудом соображает, как слабо поднять руку, но даже малейшие движения заставляют его немедленно закричать. Острая мучительная боль, словно под его кожей оказались тысячи огней, сжигая его левую руку изнутри, исходя из его плеча, отчего вся рука сжалась. Мозг будто пронзает удар молнии, и воспоминания о взрывах и выстрелах всплывают в его памяти, кто-то быстро листает огненные картинки в его голове перед закрытыми глазами. Боль в плече становится такой сильной, что он поворачивает голову, и его тут же начинает тошнить, однако его желудок выдаёт лишь каплю желчи, которая жалко впитывается в ткань подушки. Морфий. Ему нужен морфий, Боже, помоги, ему никогда ещё не было так больно. Дрожащий, покрытый потом, он вновь поворачивает голову вправо и сосредотачивается на своём дыхании в тщетной попытке заглушить боль. — Сесра… — Пытается позвать он, но его голос такой хриплый, такой слабый, что он едва отдаётся дыханием и требует так много усилий, что ему приходится уронить голову обратно на тонкую подушку и зажмурить глаза со всхлипом. — Сесра… Пожалуйста, Господи. Дай мне жить. Пожалуйста, пусть боль прекратится. — Как пожелаешь. Его глаза распахиваются, но этот голос исходит из ниоткуда, он слышит его в своей голове, совсем не похожий на мысль, скорее как будто бы кто-то вдохнул ему в разум ледяные слова. Нет… Нет, нет, нет. — Я всё исправлю, если ты мне разрешишь. Чувствуя, как волосы на шее встают дыбом, он ощущает его ещё до того, как видит. Но он так боится посмотреть на дверь, потому что знает, что прямо в углу стоит он. — Тебе так больно, Джон, — говорит Шерлок, и его голос такой тихий, но никак не может остановить возрастающий ужас. — Мой дорогой Джон. Что они сделали с тобой? Джон дёргает головой, находя взглядом угол комнаты, но за эту долю секунды Шерлок оказывается совсем рядом с койкой, наклоняясь к нему, и Джон резко выдыхает. Сегодня это полноценный Шерлок, с глазами цвета вершин гор и острыми углами, но когда холодная рука вытягивается и проводит по щеке Джона, он укутывается в чёрную тень. — Мой дорогой, замечательный Джон, — говорит он низким успокаивающим голосом, давно забытым с теми днями, когда он падал в мягкое блаженство слов. — Ты так упорно сражался, и посмотри, к чему тебя это привело. — Нет… Дрожа, Джон пытается присесть, пытается позвать медсестру, кого угодно, но туманная рука оказывается у него на груди, прижимая его к матрасу, и Джон, такой слабый и уставший, не может её остановить. — Всё в порядке, Джон, — мурлычет Шерлок. — Всё будет хорошо. Я позабочусь о тебе. Я всегда забочусь о тебе. Слова заплывают в его разум и остаются там, укутывая его, словно ледяное одеяло. Он чувствует, как веки наливаются тяжестью, и последнее, что он видит перед собой — это улыбающееся лицо Шерлока, принимающее его в объятия тьмы.