***
pov Taehyung
день второй после похищения
— Ты серьёзно думал, что всё так просто? — С напускным интересом спрашивает Чхве, связывая мне руки. Я криво ухмыляюсь. — Ебливый ты урод. Вот, что я думал, думаю и буду думать, — отвечаю я, чтобы потянуть время, — мне всегда казалось, что ты безмозглый, но чтобы настолько… Это, конечно, удивило даже меня. Ну, что такой дебил, как ты, Минхо, пойдёшь на такое. Это нелепо, причём максимально. В очередной раз я убеждаюсь, что твой уровень айкью ниже подворотов на штанах современной молодёжи. Ты хоть знаешь, что с тобой будет, когда это всё закончится? Чхве лучезарно улыбается и, закончив с попытками обездвижить меня окончательно, выходит из-за моей спины. «Чимин, ну где же ты, когда так нужен, — смотрю я на дверь, ведущую в подвал, позади Минхо, — выводи его, блять». — Ты всегда так груб, даже когда удача не на твоей стороне, — он подходит ближе, приставляя пистолет к моему лбу, — ну согласись, не я сейчас сижу на коленях, на неухоженном мокром и одновременно холодном газоне, с простреленным бедром, — опускаю глаза вниз, замечая, как кровь пропитывает брючину, — и подумай, разве это я попался на уловку? Твои действия как не имели смысла, так и не имеют сейчас. Нет, ну каким, выражаясь твоими словами, нужно быть «дебилом, чтобы пойти на такое»? Ты просто угодил в ловушку господина Ким Сокджина. Она даже не была детально проработана, по сути, пущена на самотёк. Ты просто взял и приехал за малознакомым ребёнком и оставил в бескомпромиссном положении своего брата, Намджуна. Он же в тебе души не чает, — слащаво шепчет Минхо, глядя мне прямо в глаза, — а значит, приедет за тобой и сделает всё то, что просил мистер Ким изначально. Только вот незадача… Теперь умрёте вы оба. А, ну и ещё твой лучший друг, Чимин, отправится на тот свет. И Чонгук, конечно же. Забавно, что этот подросток тоже словил пулю в ногу, это одновременно смешно и символично, что вы оба практически не можете ходить. — Ублюдок делает паузу, думая, что бы такого мне ещё сказать. — Мне просто интересно, зачем ты привлёк к этому делу Пака? Он даже не рассматривался как кандидат на приманку, которая в конце, о ужас, умирает. Ты подставил его под удар. Самолично. И я его убью, прямо при тебе, чтобы ты видел, какой ты идиот; чтобы ты видел, как из-за твоих нелепых амбиций умирает твой близкий человек. И кто из нас тут теперь безмозглый? Я улыбаюсь ещё шире. — По-прежнему ты, потому что не понимаешь, во что ввязался. Чхве заливается хохотом, не понимая, что все мои провокации направлены на отвлечение его внимания от двери в подвал. Чимин, твою мать, ну где же ты… Он садится рядом со мной на корточки и давит указательным пальцем на дыру от пули, из которой непрерывно сочится кровь. Вот же уёбок… Я скривил лицо от боли, но не издал ни звука. — Поверь, уж я-то полностью осознаю, что происходит, — довольно отвечает он, — ты сейчас убил вместе со своим другом около двух десятков людей Джина, а потом ты, котёнок, попал под мой прицел — и вот, уже не я, а ты трясёшься от страха за свою задницу. Пардон, подстреленную задницу, — с наигранным сожалением добавляет придурок, — и твой друг вместо тебя отправился на поиски Чонгука. Не заметил, что их как-то долго нет? — Я сглатываю. — Ничего не смущает? Даже два выстрела тебя не смущают? Очнись, никто тебя не спасёт! Никто не спасёт никого из вас. Если раньше шансов на то, что вы сможете спокойно уйти, были один к миллиону, то сейчас вы разозлили Сокджина настолько, что шансов, мягко скажем, нет совс… — Я ещё хочу добавить, что ты не только безмозглый, но и, ко всему прочему, просто пиздец какое трепло, — перебиваю его я, стараясь скрыть дрожь в голосе, — настолько много болтаешь, что я ненароком задаюсь вопросом… Как от тебя до сих пор не ушла жена? Ты же даже в постели, наверное, без устали болтаешь. Глаза Минхо мгновенно сужаются, на что я довольно хмыкаю. В точку. У меня получилось задеть этого обмудка. — Ну так спроси у Чонгука, — снова улыбается безмозглый, — он, если сможет, обо всём тебе расскажет. Блять. Блять. Блять. — Что ты имеешь в виду? — процедил я, заранее зная ответ. Заметив, что я напрягся, Чхве наклоняется к моему уху: — А ты разве не понял? Я закрываю глаза и нервно сглатываю. Вдох. Выдох. «Всё равно это было очевидно, Тэхён, — говорит мой внутренний голос, но я не успокаиваюсь, — Джин предупреждал об этом, и это случилось». — Знаешь, он неплохой пассив. Стонет достаточно возбуждающе, особенно когда уже близко… — Завали своё вонючее ебало, — вырывается у меня. Минхо снова улыбается. — Ну и что ты мне сделаешь, с простреленным-то бедром, если я не замолчу? Скажешь мне что-то по типу «сука вонючка ебливая, чтоб ты сдох»? Какой кошмар, я так напуган! — Смеётся он, поднимаясь с корточек. — Не забывай, что я говорил про твои долги и… — И.? Поднимаю голову и мило улыбаюсь. — И твою дочь, Минхо. По его забегавшим глазам нетрудно было понять, что он замешкался. Пусть и ненадолго, но у меня получилось выбить его из колеи. — Ну и что же ты ей сделаешь, если я застрелю тебя прямо сейчас? — Чхве мгновенно снимает пистолет с предохранителя. — А кто сказал, что это сделаю я? — Смотрю ему в глаза. Он глядит на меня с нескрываемой злостью, с толикой ненависти, которая рвет его изнутри. — Никто не выполнит твой приказ, потому что фирма будет принадлежать Джину. А если и захочет кто-то выполнить твоё поручение, боюсь, что я собственными руками убью любого, кто хоть на шаг приблизится к моей семье! Улыбаюсь ещё шире. — А ты уверен, что сможешь? Грудь Минхо начала часто вздыматься от сбивчивого дыхания. Ему страшно… — Уж я-то, в отличие от тебя, способен отгородить своих близких от собственных проблем. Я могу защитить то, что люблю: дочь и жену. А Чимин с Чонгуком здесь лишь по твоей вине. По твоей неосторожности. Из-за твоей неспособности держать личные дела под секретом. Если бы ты умел это делать, даже совсем немного, мальчишка бы не оказался в заложниках у нас. А если бы не был так зациклен на себе и своей внутренней борьбе, не было бы и здесь твоего лучшего друга. Ты просто жалок. Ты эгоист. И не умеешь беречь что-то хотя бы отдалённо напоминающее семью. Его слова эхом отдаются в ушах, в голове, бьют меня в самое сердце. Потому что он не лжёт. Потому что то, что он говорит — правда. Правда чистой воды. — А ты наркоман. И обычный педофил, который изменяет своей жене. А ещё ты банкрот со слабым сердцем, который полностью погряз в долгах. И из-за чего? — Улыбка ни на секунду не покидает моего лица. — Из-за наркотиков. Что там у тебя в списке поставок?.. Ах, да, героин, кокаин и прочая хуйня. Да ты же просто зависимый. Лиши тебя наркоты — ты слетишь с катушек. Убьёшь за один грамм, за дозу. Жаль, что ты не понимаешь всех тонкостей системы компании. — О каких тонкостях ты, блять, говоришь? — Он теряет самообладание. Я не могу не радоваться, что у меня получилось потянуть время. Возможно, это как-то поможет, изменит ход событий. «Но все твои надежды скоро обратятся в прах, будь реалистом. Будь тем, кто понимает, что все уже решено». — Ты принимаешь препараты, которые способствуют понижению иммунитета, чтобы твои собственные белки не пытались убить чужие, принесённые в твой организм вместе с трансплантированным органом? — Спрашиваю я с наигранной жалостью. — Да, принимаю. — А что, если я тебе скажу, что мы поменяли рецептуру препарата на, допустим, повышение иммунитета? Сердечко не болит? — Смеюсь я. — Ублюдок… Сердце бешенно бьётся, не пропуская ни одного удара, наоборот, словно делая лишние, потому что у меня больше нет идей, как отвлечь Минхо. Все темы уже были подняты, мне просто нечем задеть этого урода. Но очередная идея срывается с моих губ до того, как я мысленно решаюсь ее озвучить: — Тебе всё ещё кажется, что ты сможешь защитить свою дочь? Глаза моего собеседника расширяются; я вижу его страх. Отвращение ко мне. Да, я омерзительно жестокий, я дерзок и последний наглец на этом свете. Именно поэтому Минхо ставит палец на курок, намереваясь меня застрелить. Я закрываю глаза, заранее принимая то, что сейчас произойдет. Сердце стучит еще быстрее, хотя, казалось бы, куда ещё быстрее? Холодный пот выступает по всему телу, я физически ощущаю, как капли стекают по спине и по лбу. Интересно, меня просто лихорадит из-за кровоточащей раны на бедре, или мне страшно? Но из-за чего такому, как я, может быть страшно? Ведь я сам во всем виноват. В каждой секунде этого рукотворного ада: и Чонгук здесь по моей вине, и Чимин. Все из-за меня. И это не может не огорчать. Они умрут сегодня. И я, возможно, тоже. Так из-за чего же мне страшно? Из-за того, что конец близок, и он не устраивает моё бушующее желание жить? Или я боюсь смерти моих близких людей? «Ты проебался, Ви, — говорит мой внутренний голос отчаянно, — потому что всё, что ты можешь, это не думать о последствиях». Невольно я вспоминаю каждую свою жертву: от ни в чем не виноватого стажёра в газете жёлтой прессы — малец случайно увидел то, как я выбиваю всё говно из должника, собиравшегося улететь из Кореи восвояси — до девушек, которым я открылся, а они ушли от меня; от намёмников, пытавшихся убить меня, до старых уродов, которые копали под компанию моего брата. Скольких я убил за свою жизнь? Уже и не сосчитать… Значит, я заслужил такую участь. Я принимаю такой исход. В аду меня ждёт отдельный котёл: для самого последнего скота в этом мире. — Опусти пистолет. Я открываю глаза и смотрю, кто говорит. Властный, давно забытый голос мужчины, на которого обессиленно кто-то опирался, заставляет меня невольно съёжиться. На секунду кажется, что это лишь злая игра воображения, мой собственный мираж, но высокий, широкоплечий и стройный человек не даёт поверить в эту теорию. Боковым зрением замечаю, что Минхо не слушает своего хозяина. Он просто стоит и не шевелится. Одна его грудь лишь часто вздымается от тяжёлого дыхания. — Чхве, кажется, я сказал тебе опустить пистолет. Немедленно. Всё это вскоре обратится в воспоминание и утеряет для меня навсегда своё реальное значение, а пройдёт год-два, и все эти образы потускнеют в сознании наравне с вымыслами и плодами фантазии. Я перевожу взгляд на второй силуэт, и кровь мгновенно стынет в жилах. Он обессиленно держался за Джина, еле стоя на ногах. Его щёки впали, а одежда клочьями свисала вниз. И во всём этом безобразии виноват только я. Чонгук в прострации смотрит на меня, но я не могу узнать его взгляд: озорной блеск, лёгкое смущение, манящая скрытность, таящаяся в его янтарного цвета радужке — всё исчезло. Сейчас лишь отчаянье. Минхо был прав, когда говорил, что я неосторожный и эгоист. Жаль, что до меня это не дошло раньше. Возможно, не было бы сейчас этой ситуации. Чхве нарочито медленно опускает пистолет и, тяжело выдохнув, повернулся к своему хозяину. — Помнится мне, я тебе уже говорил насчёт судьбы Тэхёна, что она в моих руках, — раздражённо шипит Джин, сбрасывая руку Чонгука со своего плеча, — тем не менее, ты все равно хотел ослушаться приказа, убив его до того, как я посмотрю сучонку в глаза. Я в ужасе смотрю на своего старшего брата. Его образ разительно отличается от того, что я видел много лет назад: он изменился. Встреть я его на улице, не узнал бы ни за что. От него исходит ярость, отчаяние и недовольство жизнью. Если раньше он просто был раздражительным, то сейчас он излучает агрессию и какое-то сумасшествие. Я замечаю, как Чонгук, потеряв точку опоры, падает на землю. Он не вытянул руки, чтобы смягчить удар, он никак не пытался извернуться, чтобы упасть максимально безболезненно. Он просто плашмя развалился на холодном газоне, лицом вниз. Глухой звук от падения ставит под сомнение его жизненную активность, но стон боли доказывает обратное. Спустя пару минут — прошла будто бы вечность — из подвала выходит ещё один человек, несущий на своем плече стройное тело. Я сразу понимаю, что это тело — Чимин. Его футболка, лёгкая куртка — всё было в клочья изорвано. На всех участках кожи, доступных глазу, нет и миллиметра, не залитого кровью; нет и кусочка кожи без ссадины, кровоподтёка. Его руки бесконтрольно свисают вниз, по одной даже струится багровая жидкость. Я перевожу взгляд на Чонгука, так и лежащего в той позе, в которую упал. Потом снова смотрю на Чимина. Неизвестный мне мужчина, на плече которого лежал Пак, сбрасывает на газон свою «ношу». Парень падает на живот, но, корчась от боли, слегка приподнимается на руках, издавая жалобный стон. И снова падает на землю, впечатываясь в нее щекой. От такой картины: Чимин истекает кровью на траве без сознания, Чонгук обессиленно лежит неподалеку, явно изнеможенный и покалеченный — хочется взвыть. Или лечь рядом с ними, чтобы утолить их боль, вернуть жизненную энергию, забрать воспоминания об этой мерзостной ситуации. Только чтобы они простили меня: Чонгук за то, что я не был осторожен, нередко был груб и не показывал в должной мере своих чувств; Чимин за то, что я не ценил того, что он делал для меня; за то, что ему приходилось терпеть и он был рядом, никогда не бросал меня, каким бы аморальным ублюдком я не был. Я бы хотел сказать, как мне жаль, ведь за своим эгоизмом я не видел, что причиняю им вред. Я хочу извиниться за то, что впутал их во всё это. Чувство дрожи перерастает в полноценный мандраж: меня просто трясёт от этой ситуации. Все близкие мне люди страдают. Из-за меня. По моей же вине. Хочется забиться в истерике, выплакать всю боль, накопившуюся в груди из-за собственных ошибок, но слёз нет. Уже нет ничего. Нет ничего, кроме ненависти к самому себе, к Джину, к Минхо. Меня убивает всё это. Но я заслужил каждую секунду страданий. — Простите, мой господин, — Чхве покорно поворачивается к моему брату, — это была мера предосторожности, чтобы Ви знал своё место и не пытался сопротивляться. — Сделаем вид, что я поверю тебе, — шипит Джин, переводя изучающий взгляд на меня. Он долго рассматривает мое лицо, затем опускает глаза на мою одежду, потом опять возвращается к лицу и с ухмылкой подходит ближе ко мне. Я нервно сглатываю, потому что не знаю, что творится у него в голове. — Так-так-так… Ким Тэхён, собственной персоной, — старший брат легко наклоняется ближе ко мне, упираясь ладонями в собственные колени, — совсем подрос: стал мужчиной, прямо настоящим секс-символом. Но только ничего из этого уже не может быть важным, — он резко разворачивается ко мне спиной и медленно шагает в сторону Чонгука, — потому что трупу не имеет значения, в каком наряде его похоронят и в каком гробу он будет гнить. Джин подходит к Чону и пристально рассматривает его будто бы безжизненное тело. Так проходит несколько минут, а он все ещё смотрел на Чонгука, так и не пошевелившегося за это время. Внезапно Джин заливается хохотом и направляет свой взгляд в небо. — Знаешь, Тэ-Тэ, мне кажется, ты выбрал не самую хорошую игрушку для себя. — Он неодобрительно смотрит на того, ради кого я готов был пожертвовать собой, на того, кто по моей вине страдает. — Знаешь, почему? Потому что эта игрушка слишком просто выходит из строя, — после этих слов Сокджин пинает лежащего Чонгука в бок, от чего младший издает хриплый вскрик. — Не трогай его! — мой голос срывается, потому что я словно ощутил всю боль мальчишки. — Прекрати разыгрывать эти сцены, мучая не тех людей! Если хочешь кого-то изувечить — пинай меня! Джин безумно улыбается и снова замахивается ногой для удара Чонгука в район рёбер. «Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет». — ЕСЛИ ХОЧЕШЬ МЕСТИ, МСТИ МНЕ! ПАРЕНЬ ЭТОГО НЕ ЗАСЛУЖИЛ! — от злости я попытался вырваться, чтобы помочь Гуку, но это действие не принесло никаких успехов: мои руки связаны, а ноги затекли и жутко болят. Ким-старший поставил ногу, которой замахнулся, на землю и перевёл взгляд на меня. — Не разыгрывать сцен? Мстить тебе? — снова смех. — Ты, по-твоему, в театре находишься, на дешёвой постановке? — он разводит руки в стороны, показывая, что творится вокруг всех нас. — Оглянись, это всё месть. Тебе, Намджуну. Вам обоим. Почему я мучаю тех, кто не причастен к тому, что случилось много лет назад? Потому, что эти люди до́роги тебе, а значит, до́роги и Джуну. Намного больнее смотреть на страдания любимых, чем ощущать свои собственные. Джин отворачивается и наклоняется к Чонгуку, чтобы схватить его под руки. — Любуйся, чего ты добился, — цедит старший брат, таща по газону мальчишку ко мне, — это то, на что заслуживает смотреть такой, как ты. Сокджин опустил Чона рядом со мной и перевернул его на спину. Я невольно начал вспоминать мгновения наших разговоров, взглядов и улыбок. Я начал вспоминать, как он появился в моей жизни: его бегающие красивые глаза, не самый опрятный внешний вид и то, как у него от голода заурчал живот. Что я тогда сказал? Что сделал? Достаточно ли было моих действий, чтобы он мог полюбить такого мудака, как я? А что такого сделал он, чтобы приковать мое внимание к его персоне? Он выглядел отталкивающе, но не для меня. Подумал ли он то же про меня в тот момент? Перед глазами появляется пелена, когда я начинаю ворошить воспоминания о неудачном задании, после которого я вернулся позже обычного, в ливень, с пулей в ноге. А Чонгук ведь встретил меня. Он ждал, несмотря на мои слова идти спать. Выбежал в проливной дождь босиком, когда увидел мою слабость. Чтобы помочь мне. Потом вытащил пулю. А я прогнал его. И оттолкнул своим похабным поведением, приводя в дом первых встречных распутных девиц. Зачем я это делал? Чем я думал… Я даже не сказал спасибо. Или сказал?.. Я уже не могу и вспомнить… В голове возникают все новые и новые моменты, связанные с ним: как Чон помог мне с вопросом по аптекам и прибыли с продаж препарата; как он восторженно смотрел на мою одежду, когда я выходил из комнаты, направляясь на работу; как он танцевал в клубе и не сводил глаз с меня, явно желая, чтобы я подошёл к нему… С очередным вдохом я чувствую запах клубники, а с каждым новым выдохом я ментально погибаю, восстанавливая в своей голове кусочки воспоминаний о Чонгуке, — весёлом, смущенном, красивом и сногсшибательном, а ещё милом и полным тайн, секретов — который украл мое сердце. Я немного прихожу в себя и смотрю на парня, в которого влюбился навсегда и бесповоротно. Как жаль, что я это осознал лишь сейчас, когда он, скорее всего, не переживёт этот день. Как я. И Чимин. Возможно, и Намджун. Пелена сходит с глаз, и я возвращаюсь в реальность, где не слышится смех Чонгука, не видятся его манящие губы, кончики которых поднимаются вверх из-за смущенной улыбки. Моему взору открывается искалеченная версия тела юноши, его израненного лица и опущенных век. Придя в себя до конца, я обратил внимание, что Чимина посадили с другой стороны от меня, на таком же расстоянии, что и Чонгука. Ему, как и мне, связали руки. Пак осторожно поворачивает голову ко мне и едва заметно шепчет одними губами: «прости». Я так же тихо отвечаю, что ему не за что извиняться. Он сделал всё, что мог. Всё, что зависело от него, по нашему плану. Не его вина, что ничего не вышло. — По моим подсчётам, Намджун должен был уже давно приехать, — раздражённо говорит Джин, — часики тикают, во время он не укладывается, как печально… Веселье начнется без него. — он берет пистолет и снимает его с предохранителя, направляя на меня. — Кто хочет сдохнуть первым? — улыбка озаряет лицо безумца. — Может, ты, Чимин? — подходит к Паку и приставляет дуло к его лбу. — Или этот дохлик, Чонгук, изъявляет явное желание? Нет, я знаю! Тэ-Тэ, реши ты, чьи мозги я выпущу первым делом. Я нервно сглатываю. — Долго думаешь, братик, — торопит меня Сокджин. Я всё ещё молчу, пытаясь внушить себе, что это лишь сон. — Время на исходе, — зло цедит Джин. Сердце пропускает удар за ударом. — Меня… Застрели меня… — слабым голосом молю я. — Тебе нужен лишь я… Не трогай… Не трогай их… — закрываю глаза, не в силах справиться с накатывающим отчаянием и страхом. Джин вздыхает и, следуя моему примеру, прикрывает глаза. Затем подносит свободную руку к переносице и слегка трет ее. — Неправильный ответ, Ким Тэхен. Я в ужасе открываю глаза, и мир плывет в замедленном течении. Секунда. Джин мгновенно направляет пистолет к голове Чимина. Вторая секунда. Он начинает сгибать палец на курке. Я снова закрываю глаза. Чувствую подступающие к горлу слёзы. «Прости меня, Чимин». — Некрасиво начинать застолье без виновника торжества, — раздается новый голос, разрушая идиллию тишины-предвестницы смерти. Сокджин опустил пистолет и с улыбкой повернулся к Намджуну. — Ты пришел к самому началу праздника, но знаешь, лучше бы не приходил. — готов поклясться, что его лицо ни на секунду не покидал оскал. — Обыщите его, — обращается Джин к своим людям довольным тоном, — общупайте его с головы до ног, чтобы этот идиот был полностью безоружным. Мне не нужны никакие фокусы. Три человека в черном сразу двинулись к Намджуну, который стоял прямо, гордо, его взгляд был полон решимости, а подбородок вздернут кверху. Заметив мой пристальный взгляд, полный шока, страха перед неизбежным будущим, брат едва заметно понурился, — его решимость в проницательных глазах начала растворяться, как тростниковый сахар в теплой воде, придавая ей лёгкий шоколадный оттенок — но он мгновенно взял себя в руки. Я никогда не понимал его стремления к героизму во всём, поэтому сам факт того, что он всё-таки пришел сюда, зная, что шансы уйти отсюда живым равны нулю, меня поверг в шок; я опешил от того, что он пришел жертвовать всем, — собой, своей репутацией, компанией — хотя даже ребенку понятно, что эти жертвы напрасны. Уже ничего не вернуть, не изменить и не исправить. Мы все тонем на одном и том же Титанике. «А чем ты сам лучше? Что сделал ты? Это из-за тебя Намджун здесь, из-за твоих ошибок и амбиций. Список смертников пополнился, теперь там не только ты, Чонгук и Чимин. Теперь тут и твой старший брат, — злорадно шепчет мне мой внутренний голос, — который мог сюда и не попадать, если бы не твои мудацкие выходки». Люди Джина осматривают карманы пальто Намджуна, расстегивают его и щупают подкладку изнутри, чтобы нигде не было ножа или пистолета. Один из «собак» Сокджина проводит ладонями по всей длине ног, задерживаясь на правой щиколотке. Он подкатывает штанину брюк и отстегивает ремешок с чехлом, в котором хранился нож, затем, хмыкая, подходит к своему хозяину и протягивает находку. Губы Джина кривятся в подобии усмешки: — Наш отец любил символизм, он относился к нему с особым трепетом, хоть это и кажется чем-то нелепым: как наркоторговец, крупный мафиози, который убивает людей пачками и трахает шлюх, может с серьёзностью подходить к вопросу имажинизма и оригинальности отсылок? — задает он вопрос в пустоту, будто бы находясь не рядом с истекающими кровью людьми и братом, который пытался его убить шестнадцать лет назад, а где-то далеко, в своем мире. — Но, как оказалось, наш отец имел более тонкую душевную организацию, чем мы все могли предполагать. Ты, наверное, помнишь, как он рассказывал нам важность владения и пользования ножами, — обращается Джин к нашему общему брату, — что нужно уметь ценить такой вид оружия, потому что нередко именно ножи становятся той самой соломинкой утопающего в схватке с противником, когда ничего другого, кроме куска стали или железа с рукояткой не осталось. Намджуна общупывают вдоль и поперек, отбирают его телефон, кошелек, сигареты, но ничего из средств самообороны больше не находят. — Да, я помню это, — негромко отвечает Джун, — отец говорил нам, что ножом нужно пользоваться только в крайнем случае: если это твой любимый нож, приобретенный тобой, то убивать им, а потом носить с собой и пользоваться им дальше — грех. А если это чужой нож, неважно, подарили его, или просто дали, то им можно убивать, а затем носить с собой. Потому что в нем нет частички тебя, а значит, убивая им, ты не пятнаешь кровью свою душу. Джин смотрит на Намджуна холодными глазами, наполненными льдом. — Как думаешь, почему он нас учил такому, казалось бы, тупому уроку жизни? — соответствуя своему взгляду, спрашивает Сокджин. — Потому, что если нож не принадлежит тебе, то твою вину в суде не докажут, поэтому нужно быть осторожным, чтобы не попасть за решетку, — мгновенный ответ не заставил себя ждать. Джин подходит вплотную к своему убийце, чье злодеяние так и не совершилось шестнадцать лет назад. — Даже тут ты не прав, Джун~и, — шепчет он на ухо Намджуну, — нужно искать образы в каждом слове и действии, — только из-за полнейшей тишины можно было разобрать слова Сокджина, — потому что не чёртова реальность приносит сильную боль, а именно художественная образность, раздутая вокруг слова или события может причинить максимум страдания. Я убью тебя твоим же ножом, — уже громко говорит он, разворачиваясь спиной к брату, — чтобы не пачкать кровью свой собственный и не брать грех на душу. Хотя ты был прав. Частично. Я не хочу, чтобы в случае чего меня осудили за убийство человека, пытавшегося убить меня когда-то давно. С этими словами Джин направляется в сторону дома и уже через пару секунд скрывается в его дверях. Его нет минуту, две, три. Всё это время я смотрю на Намджуна, а он на меня. Наверное, мне нужно было что-то сказать ему, но слова будто застряли в горле, поэтому оставалось лишь надеяться, что по моим глазам ему понятны все мои чувства: сожаление, страх, злость и боль. По его взгляду мне невозможно понять, что чувствует мой брат, приходится только гадать. Но не все мои догадки могут оказаться верными. Постепенно я начинаю чувствовать, что ноги меня не держат: я сижу на коленях слишком долго, и пуля в бедре даёт о себе знать. Ещё немного, и я упаду. Силы покидают меня. Внезапно я слышу едва различимый шёпот. Начинаю крутить головой в поисках источника и понимаю, что этот шёпот принадлежит Чонгуку. Поначалу мне кажется, что он бредит, но стоило мне прислушаться внимательнее, как я сразу разобрал, что он пытался сказать. Он звал меня… — Гос…подин… Ким… Тэхён… Его голос был настолько слабым, что сердце пропускает несколько ударов и падает куда-то вниз. Я стараюсь немного наклониться к нему, чтобы услышать его лучше, чтобы ответить ему хоть что-нибудь, но ноги не выдерживают, и я заваливаюсь набок, приземляясь пятой точкой на землю. — Тэхён… — снова зовет меня Чонгук. Я чувствую, как трава прижимается к дыре от пули. Мне становится невыносимо больно. Но куда больнее видеть моего Чонгука таким. — Я слышу тебя, Гукки… — шёпот срывается на голос, из-за подступающих к горлу слёз. — Ты… пришел за мной… — на выдохе произносит Чон. — Я не мог не придти, Гукки, — дрожащим голосом отвечаю я, — я не мог тебя оставить… Чонгук слабо приоткрывает глаза, налитые кровью и пытается найти ими меня. — Он убьёт нас всех. Он обещал. Ким Сокджин всегда исполняет свои обещания. Я смотрю прямо в его темные глаза, на которые нужно было любоваться. Смотрю на его нос, на который нужно было смотреть, когда он немного морщился при смехе. Смотрю на его губы, которые должны были приманивать мой взгляд, когда кончики этих самых губ приподнимались в улыбке. Я смотрю на его лицо, которое нужно было держать в своих руках, когда оно не было в крови, грязи и бог знает в чём ещё. Столько моментов было упущено. Столько слов не было произнесено. Столько времени утекло понапрасну. Возможно, не так уж и много прошло времени с нашей первой встречи. Возможно, глупо говорить, что я влюбился в него. Возможно, слишком много возможно. Потому что иногда несколько недель могут стать самыми лучшими в жизни. Да какие недели? День, час, минута и жалкая секунда — всё может стать отправной точкой в жизнь, полную удовольствия. Неважно, какой промежуток времени, важно лишь то, сколько счастья он приносит или принесет потом. Бери всё, бери сразу, прямо в тот самый момент. Потом будет поздно. Потом ты будешь сидеть у разбитого счастья. Прямо как я. И ты не будешь знать, как вернуть назад то, что ты упустил. — Я знаю. — шепот не способен скрыть мое отчаянье. — Сначала он убьёт тебя, потом Чимина и меня. И только в самом конце он убьёт Намджуна… Я замечаю, как глаза Чонгука мгновенно мрачнеют. — Неважно, каким по счёту я умру, если рядом со мной будешь ты… Его слова эхом отдаются в ушах. В глазах мгновенно темнеет от осознания того, что́ он только что сказал. «Не в том месте, Тэхён. Не в то время. Сейчас эти слова ничего не значат». — Ты должен знать, что мне очень жаль, что так вышло. Прости меня, Чонгук, — всё ещё дрожащим голосом говорю я. — Тебе не за что извиняться, — тихо отвечает Чон. Ещё минуту мы молчим: я смотрю на Намджуна, который уже не скрывает свою нервозность и так же пристально смотрит под прицелом пистолетов людей Джина на меня, а Чонгук просто лежал с закрытыми глазами, не подавая никаких признаков жизни. Как вдруг я отчётливо слышу: — Поцелуй меня. Я понимаю, кто сказал это. Я понимаю, что я должен это сделать. Поэтому я наклоняюсь к губам Чонгука, почти касаюсь его губ своими, как вдруг… Всё идёт по совершенно иному сценарию. Двери дома хлопают, и Сокджин выходит к нам. В его руках была папка с бумагами, которые, очевидно, должен подписать Намджун, чтобы компания перешла к Джину. На его губах красовалась самая довольная улыбка, какая только может быть, а в походке была заметна решительность. Он не отступит перед своей целью. Он никого не оставит вживых.***
will be continued…