Наши мертвые нас не оставят в беде. Наши павшие, как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые…
Как-то сами по себе эти строки пришли на ум. Хоть Высоцкий и не был на той Войне, но чувствовал он её — это точно. Иначе, не присылали бы ему письма фронтовики. Жаль — нет гитары. Хотя… это же японская школа? Так что… может найду? Бешеной собаке семь вёрст — не крюк, это точно. Вот, что мне нравится здесь, нужна гитара — взял. У нас бы замучился доказывать «что и зачем», хотя, может всё дело в том, что здесь одни канмусу живут? Может быть, вполне. Вернулся я на холм, сел у обрыва. Ну теперь настоящий попаданец — мелькнула мысль, вон и гитарой обзавёлся. Когда-то я неплохо умел играть, голос, правда, не очень был. Нет, петь-то я любил, вот только другие почему-то не любили меня слушать. А сейчас как?Почему всё не так? Вроде всё как всегда: То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.
Спите спокойно девочки, пусть вода станет вам пухом. Я не знаю никого из вас, но знаю — вы были правильными Людьми.Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.
Не завидую я Адмиралу. Ведь, это так страшно — отправлять в бой молоденьких девчонок. Вот, что они, кроме боёв и походов, видели? Кафешки на базе? Игровые автоматы? И почему девчонки-то? Почему не мужики? Нет, я знаю теперь, что встречаются и парни — мы с Колькой не единственные, но это очень редко и, почему-то в России, в основном. Насколько я знаю — в Японии таких нет. Особенности менталитета? Или мы настолько ударенные на голову, что у нас всё через попу делается? Если да — то я этому рад. Воевать должны мужики, а не соплюшки, вроде того эсминца, что сопит у меня за спиной… Неужели она думает, что сможет ко мне подкрасться незаметно? Тогда зря. Видимо, аватара корабля всё-таки не только внешне влияет на носителя. Вот у меня, к примеру, теперь очень хороший слух, да и зрение тоже сильно улучшилось. Так что её шаги, я метров за сорок услышал. Хорошо, что допеть успел, не хочу своей хандрой другим настроение портить. Да и полегчало уже как-то. Всё-таки хорошая песня — лекарство не хуже спирта, тем более, по здешним законам мне пить нельзя. Это мне Адмирал ещё вчера объяснил, тут строго до двадцати лет — ни-ни. А мне теперь шестнадцать, ну максимум восемнадцать можно дать. Интересно тоже — сексом «заниматься» можно, а пить нет. Так, куда-то меня не туда потянуло. — Присядь. — хлопаю по траве рядом со мной, не оборачиваясь. — В ногах правды нет. Сопение приблизилось и на траву рядом со мной плюхнулась смутно знакомая девчушка. Где я её видел? Точно, когда мы в Морскую Гавань прибыли, она в нас пальцем тыкала. Их там четверо вроде было, да-да, точно, и в бане они тогда всей гоп-компанией были. Третье торпедное соединение, кажется? Только сейчас, почему-то она одна. — А где сёстры? — Спят. — А ты? — А мне не спится. Помолчали. Потом канмусу вдруг сказала: — Спой ещё — я не сразу понял, что сказала она это на русском. Озадачился, конечно, но если просят (кстати, первый раз в жизни), нужно спеть, вот только что? Что можно спеть девочке-эсминцу? По идее, что-нибудь детское? Да как-то неуместно, пафос тоже не пойдёт, усиленно чешу затылок: — А чего тебе хочется? — Чего-нибудь. — ну, какой вопрос — такой ответ, а будь что будет, по-хулиганю! Помню, есть такая «злобная песня» и раз уж малышка по-русски понимает попробую, авось получится?Медленно ракеты улетают вдаль, Встречи с ними ты уже не жди. И хотя Америку немного жаль, У Китая это впереди.
Под боком как-то подозрительно затихли. Значит понимает? Не просто три слова выучила?Ядерный грибок стоит, качается, Под ногами плавится песок. Жаль, что радиация кончается, Я бы побалдел еще часок.
Сбоку донеслось отчётливое фырканье. Так, идёт процесс.На восток уходит краснозвёздный МиГ, В Лувре разгорается пожар. Эйфелевой башни проржавевший пик С корнем вырвал ядерный удар.
Канмусу прислонилась ко мне, и трясётся от сдерживаемого смеха.Маргарита Тэтчер произносит спич: «Мы накажем русских мужиков!» В это время в Темзу пал Тауэр-бридж, Под огнём тяжёлых крейсеров.
Смеётся уже, не пытаясь сдержаться, смотрю на эту картину и сам пытаюсь не заржать.Наш министр обороны очень рад: Мы достигли западных морей. Пал уже последний НАТОвский солдат, Под пером сибирских блатарей.
Вот интересно — юмор-то, в общем-то, взрослый, но ведь смеётся же?Ширится союз республик СССР, Каждый хочет в мире с нами жить. В Токио японско-русский пионер В комсомол готовится вступить.
У неё аж слезы на глазах. Не выдерживаю и присоединяюсь к ней. Вот картина, наверное, — сидят на холме два подростка и ржут на фоне величественного заката. Картина маслом, ага. Кое-как отдышавшись, говорю: — Я, кстати, «Нахимов», а тебя как зовут? — Хибики. — А откуда так хорошо русский знаешь? — После войны в России жила.* — Понятно. Мы долго ещё сидели рядом на берегу. Странно, такое чувство, что родного человека встретил. Что-то, вместо гарема, я каким-то детским садом обрастаю. Эх, неправильный всё-таки из меня ОЯШ получился. Может, у Кольки лучше получилось? Надо узнать. Проводив Хибики в «общагу», отправился, наконец, спать. Ну, это я так думал.