Роза ветров

~~~^~~~       Тор молчит.       И молчание его — для Локи благодать.       Извинения не колыхают тишины, что воцаряется вокруг них. Деревья не стоят стройными рядами, скорее рассыпчато растут тут и там. Но не впритык друг к другу. Без помех друг для друга.       Как и они двое, бредущие по лесу, впрочем.       Локи проводит эту аналогию не сразу. На шестой или пятой птице он просто выпрямляется, привязав очередную мертвую тушку за ноги к куче других и закинув на плечо, затем оборачивается. После — просто смотрит. Это чувствуется безмятежно/бесчувственно: то, как старший молчит и просто не обращает на него внимания теперь.       Ни в коем случае маг не жалуется. И сердце пальцами не скребет, перебарывая себя.       Он спокоен и тверд. Становится таковым довольно быстро после их новой вроде бы ссоры и больше не теряется. Уверяет себя, что не потеряется, даже если Тор вновь начнет говорить.       Но Тор не начинает. Словно бы приняв обет безмолвия, он идет молча, убивает молча и существует молча теперь. Тишина звучит между ними, и звук этот — безнадежное/безвыходное отчаянье. По крайней мере Локи чувствует это так, ведь внутри него все еще та самая великая и важная потребность в самом существовании старшего рядом, но.       Как тишину эту чувствует Тор, Локи не знает. Не то чтобы ему было интересно, но догадаться…не так сложно. Тор пытается справиться с ощущением предательства и лжи. Тор пытается держать себя в руках и держит. И Тор не собирается извиняться.       Потому что не считает себя виноватым.       На языке оседает этот привкус горечи. Локи сплевывает, и сплевывает, и сплевывает. Он не может остановиться. Прибивает стрелой к дереву белку, и на коре остается кровавое пятно. Очищая оружие и подвязывая белку на пояс, маг не может оторвать глаз от этого пятна… Инеистая кора и ярко-алая кровь создают цвет подобный цвету гематомы. Кровь стекает густыми каплями.       Белка не такая большая, но, кажется, стрела пронзила ее сердце. И поэтому от нее остался кровавый след.       От Локи же не останется ничего, когда он уйдет. Его сердце останется целым. Цельным — куском льда, который просто расколется.       Возможно, это слишком трагедийно и драматично, но не думать об этом маг не может. Да и не хочет, впрочем. И сам знает, что ему впору начать писать душещипательную историю о своем житье, но все эти…чувствительные мысли неплохо отвлекают от реальности, которая еще хуже. Ведь притворяться глупо: как бы он ни решил, что и каким образом будет происходить — выйдет еще хуже на самом деле.       Всегда так происходит. И будет происходить.       Поэтому уж лучше он не будет прятаться от правды и сживется с ней. Сживется с тем, что мечтам не сбыться, а счастью — не бывать.       Цвет пятна от беличьей крови — которое на самом деле скорее пятнышко, чем настоящее пятно, — напоминает ему о сбитых коленках старшего. И о том, как тот плакал, когда Локи тайком от матери промывал его ранки или же просто тащил старшего в погреб одной из дворцовый кухонь, чтобы приложить холод. В такие моменты Локи всегда был аккуратен, но смотрел на старшего внимательно. И на его слезы тоже.       Тор никогда не стыдился этого. По пустякам не ревел, был храбр и силен, но если ему было больно…он не стеснялся и не прятал этого тоже. Он не утешал себя горячими ваннами и не заедал боль сладковатыми ягодками. Он не прятался в покоях, боясь выйти и просто не желая все новой и новой боли.       В такие моменты, в полутемном погребе и наедине, магу всегда казалось, что Тор умнее всех, кого он когда-либо встречал или встретит. И это ощущение обманчивым не было, но дело было скорее в том, что Тор не был лжецом. Он был готов к боли всегда и знал всегда же: боль неизбежный побочный синдром существования. Божественного или нет — бессмысленно.       И Тор никогда в своей жизни не прятался от боли. Он не таился и не скрывался. Он шел уверенно и гордо ей навстречу, а когда их тела сталкивались…просто продолжал идти. Блестя слезами в глазах и кусая губы, но просто продолжая быть самим собой.       Только заслышав сзади олений хрип да звук удара, Локи обернулся тогда, стоя у дерева с пятном больше похожим на синяк. И в его глазах было все, что было у него внутри. Никогда раньше они не светились так ярко и искренне. Никогда раньше его любовь и это безграничное, зрячее — ни в коем случае не слепое, — обожание не было настолько на поверхности.       Он был прекраснее чего-либо и кого-либо во всех девяти мирах в этот момент, потому что в его глазах была любовь настолько сильная, что ради нее Локи готов был распрощаться с самым ценным для любого существа. Он был готов распрощаться с жизнью, но не жизнью своего тела. А жизнью своего духа. Он был готов стать солдатом/орудием/бездушной пустой вещью, только бы спасти самое важное для него. То важное, что — Локи знал это, — никогда не будет его полностью. Что никогда не окажется в его руках. Хотя бы на бездарный, сентиментальный миг.       Его жизнь менялась. Его жизнь переворачивалась с ног на голову и обратно. Маг знал, что потеряет себя и что вряд ли обретет вновь. Еще знал, что придется жертвовать, и не раз.       Он был силен. Он был слаб. Он был самим собой. И смотрел лишь на Тора со всеми своими тайными переживаниями, страхами, болями, привязанностями, глупостями и нет, а еще со всеми своими чувствами.       Но тот был занят лишь пойманным зверем. И ничем больше. ~~~^~~~       Охота проходит удачно. Старший ловит лисицу на ужин, пятерых косуль вместо четырех и действительно закалывает двух оленей. У одного из них высокие, ветвистые рога, и они выглядят словно его величественная корона. Корона, которую зверь вырастил себе сам.       В Торе нет жалости или сожаления. Он убивает так же, как привык убивать еще давным-давно: спокойно. Локи, конечно же, замечает это, но себя со старшим не сравнивает. Пристреливает десяток птиц, полтора — белок. Ему все равно, потому что именно в тот момент игра стоит свеч, а цель — средств. Популяции лесов Етунхейма велики не понаслышке, так что волноваться не о чем.       И они оба не волнуются. Друг другу не помогают, оставляя роли такими, какими их распределил Локи. Правда, не все роли.       Ведь с губ Тора не срывается ни единого извинения.       На обед они так и не останавливаются. Нужной полянки просто не находится да к тому же Тор не жалуется на усталость. Сам Локи не чувствует себя слишком голодным, ведь еще до выхода об этом позаботился. К тому же он то и дело пьет воду из бурдюка.       Один раз Тор даже протягивает к нему руку, молча прося попить, и маг не противится, с легкостью отдает ему воду. И смотрит. Ему все равно, что происходит в душе старшего. Ему почти безразлично это. Самое главное — Тор молчит, а больше Локи и не нужно. Большее он готов пресечь в любой момент. По крайней мере он верит в то, что готов.       И, естественно, Локи делает определенный вывод. Даже несколько, возможно. Все то время, что они неспешно идут к другому концу леса, они оба молчат и Тор молчит словно бы отдельно. А значит это лишь то, что Тор не сожалеет. Не чувствует себя виноватым. Не желает соглашаться с собственной виной. И это не отрицает его чувств, скорее дополняет их, обрезая наполовину. Уменьшая долю искренности, увеличивая долю эгоистичности.       Для Локи это не ново. Он не расстраивается почти что, ведь занимается охотой, следит за тем, чтобы они шли в правильном направлении, и следит за тем, чтобы шли они не слишком медленно. Еще и следит за старшим вдобавок. Ведь Тор не находится на одном месте. То уходит дальше, то ближе, но при этом всегда находится в радиусе досягаемости и слышимости.       Как умелый воин и терпеливый охотник.       С неба не падает снег. Он не кружится в воздухе, создавая эту атмосферу волшебства и тихой радости. Сверху нависают свинцовые тучи, деревья голы внизу, но к верху растопырили свои ветки. На некоторых есть хвоя, некоторые — искренность. Они искривлены и неказисты, но они завораживают. Особенно если решиться запрокинуть голову.       Их переплетения — сеть сходящего с ума паука, который больше не может плести структурировано. Один раз Локи запрокидывает голову, когда Тор отходит достаточно далеко, чтобы не стать свидетелем его хоть немного мягкого нутра и этой потребности…в красивых вещах/красивых видах/красивых идеях. Время теряется в переплетениях этих веток и все потребности теряются в них тоже. Глаза чуть слезятся, ведь маг не смеет моргнуть и лишь смотрит.       Ветки не толсты и не тонки, но определенно хрупки. И остры, если посметь сломать. Эти ветки — те, что разорвут твою кожу и проткнут твои легкие, если потревожишь их. Они не держат небо, ведь небо боится коснуться их. Густые облака боятся тоже: обратиться в изорванное тряпье.       Тор подкрадывается неслышно. Тор — его слабость. И силой станет вряд ли. Точнее станет — никогда.       Подкравшись сзади, он становится непозволительно близко. А на Локи нет капюшона. Им идти еще далеко и дальше, но весь Етунхейм словно останавливается в этом мгновении, давая Локи еще один миг/еще одну боль. Возможно, его проблема в том, что умея смиряться, он не умеет отпускать, но скорее его проблема — Тор.       Тот стоит прямо за спиной. Когда подходит и нарочно шумно вдыхает, маг не вздрагивает. Отрицать бесполезно — он Лис. Лис, который готов увернуться от родной, смертоносной руки задолго до своей кончины. Лис, который боится, не боясь. Лис, который действительно готов увернуться, но вот станет ли уворачиваться — тот еще вопрос без ответа.       Закати он глаза совсем немного, смог бы увидеть лицо старшего, но Локи не закатывает. Смотрит на переплетения веток, что вовсе не похожи на переплетения судеб. Они скорченные. Они словно изломанные. Больные внутри и некрасивые снаружи. Пока Тор стоит за его спиной, Локи неожиданно чувствует себя в безопасности. Медленно отклоняется, поднимает носки сапог, впиваясь пятками в землю, а затем начинает падать… Старший не отступает. Стоит, молчит.       Каменно-сильный. Чувственно-немой.       Его грудь мощная и широкая. Слоев ткани слишком много между и поэтому Локи не чувствует тепло, но впервые отвлекается от той жары, в которую закутан. Оказывается, его синева помогает ему не мерзнуть, но это не так весомо. Тор, стоящий за спиной и тихо выдыхающий рядом с его макушкой, весомее.       Отчасти маг рад, что до этого отложил пойманных пушистых зверей на снег, ведь теперь он может отклониться на старшего полностью. Довериться ему. Вновь дать ему надежду, чтобы после бесстыже оборвать ее вновь. Чтобы играть его чувствами еще дольше. Чтобы, наконец, дать ему понять — для Тора Локи худшая партия из всех.       Проходит много времени, прежде чем старший вздыхает. Обреченностью пахнет свежий морозный воздух вокруг него, и Локи чувствует, как тот цепляется за его плащ/волосы/кожу, впитываясь. В любом случае запах смерти и крови перебить он не сможет, так что Локи и не волнуется. Медленно-медленно поднимает руку, но скорее уж та неожиданно начинает распоряжаться собой самостоятельно.       Его голос звучит безмятежно, и только поняв это, Локи чувствует отклик из прошлого: он сидит у старшего на коленях и, кажется, он пьян, но только если от любви. Безмятежность окутывает их обоих, а Тор — глупый-глупый Тор, — прижимает его к себе, как нечто самое бережное и ценное.       Его разум не успевает зацепиться и перехватить воспоминание, и оно пропадает. Безмятежность, правда, остается, и это, именно это, самое важное. Ведь Локи говорит:       — Я не спал с ним, — и его ладонь осторожно, на ощупь, опускает Тору на скулу. Перчатки спасают, позволяя ему коснуться. Сам Локи уже не задается вопросом, отчего Тор храбрится подходя так близко к синекожему чужеземцу, просто придя к выводу: глупый-глупый Тор… Повторного вздоха из-за спины не раздается, но поверх плаща на его бок опускается чужая рука. И это движение говорит все, что Локи нужно услышать. А затем он договаривает и сам: — Ни с кем не спал, кроме нее. Ведь я не продажная девка. Как бы тебе этого ни хотелось.       Также медленно Локи опускает голову и мажет большим пальцем по губам старшего. Но это бессмысленно. Просто не нужно. И поэтому маг выпрямляется, делает неторопливый шаг вперед, накидывает капюшон осторожным движением. Тор ничего не отвечает и не держит его. Тор ничего не говорит.       Подхватив добычу со снегу, Локи просто продолжает идти. Он знает, что не услышит ни единого извинения, хотя и не нуждается во многом. Молча не обещает, что сможет простить, но по крайней мере примет к сведению. Что Тор сожалеет об избиении. Что Тор сожалеет о вспыльчивости в ночь получения молота.       От Тора Локи не требует извинений за душевную боль, ведь та не закончится. Но за боль физическую и за долгий, не переходящий/не проходящий страх он считает, что имеет право потребовать хоть несколько слов. Правда…не требует.       Если Тор захочет, скажет сам, ведь теперь знает как добиться его, Локи, расположения. Если же не захочет, так зачем мучить его, мучить себя?.. Лишняя трата любых ресурсов и только.       Из леса они выходят неожиданно и не так поздно. Конечно, солнце уже пересекло полуденную невидимую небесную черту и к тому же давно, однако, до заката остается не меньше нескольких часов. Локи ведь обещал Хеймдаллу вернуться до… Хотя дело тут не столь в обещании, сколько в попытке доказать: если ему нельзя верить, то на него хотя бы можно немного положиться. Хотя бы немного.       Они выходят из леса резко, и встречает их громадная поляна с широким обрывом на другом конце. Белоснежная земля с нетронутым снегом. Далеко-далеко впереди, за обрывом, раскрывается Утгард и не видно, красив он или нет, но видно его тихие огоньки. И они завораживают в том сумраке, что, похоже, привычен для етунхеймского дня.       Но на то, чтобы засматриваться, времени нет. Прямо в этот момент весь лес уже точно оповещен о том, что по нему шастают незваные гости, и выходит времени на подготовку да быстрый перекус у них не так много. Нужно использовать его по максимуму.       В лес возвращаться надобности к тому же нет — добычи у них более чем достаточно для подношения. Конечно, возможность остаться с Тором почти что лицом к лицу не на таком уж безопасном утесе не столь притягательна. Но выбора нет. Остается терпеть и молча верить в лучший исход. Правда, ни того, ни другого Локи делать не намерен.       Интересно, насколько удивленным будет лицо Тора, когда тот будет лететь с утеса вниз?..       На мгновение замерев на границе с лесом, Локи все-таки продолжает идти до примерной середины утеса и просто складывает там тушки зверей и птиц. После идет дальше. Ноги чуть устало поднывают, но все-таки не болят, однако, подойдя ближе к краю, — где можно было бы разжечь костерок, — Локи понимает, что земля полностью покрыта толстым слоем снега и только. Нет ни пня, ни бревна, на коих можно было бы посидеть. Нет ничего, кроме снега.       Еще нет сил и желания возвращаться в лес. Тот, конечно, красив и довольно тих, но все же… Отрицать нельзя — не раз и не два Локи успел вспомнить другой лес, другие деревья и другое время. Время своего детства. И от этого во многом оборачиваться к лесу не хотелось, возвращаться не хотелось… А хотелось просто сесть, погреться у костра — хоть Локи и не замерз вовсе, — и чуть отдохнуть. Каким бы хорошим бойцом он ни был, выносливости на долгие пешие походы у него было недостаточно.       Тяжело вздохнув и присев на корточки рядом со скинутыми на снег заплечным мешком и луком, он поводит над снегом ладонью, но не чувствует внутри земли ни единого зачатка жизни. Это заставляет мага нахмуриться, а уже в следующий миг сбоку неожиданно на снег падает длинное, толстое бревно. Тор отряхивает перчатки, но слишком довольным не выглядит. Уголки его губ напряжены, глаза серьезны. И на Локи они не смотрят.       Лишь негромко хмыкнув, Локи поднимается и возвращается ко всей добыче, скинутой рядом друг с другом. В начале он выкладывает тушки рядами. Первым рядом белок, после птиц, косуль и обоих оленей. Убрав все веревки и неторопливо, спокойно очистив каждое тело от скверны убийства коротким заговором, он заканчивает свое дело примерно в тот момент, когда Тор уже сидит у собранной для костра кучи веток.       У них есть припасенная старшим лисица, чтобы поужинать, но неожиданно у Локи появляется странное, назойливое желание: подослать к старшему какого-нибудь милого маленького зверька, типа кролика, с черным мехом и ярко-зелеными глазами, а затем посмотреть, как убив его, Тор будет снимать шкуру. Зрелище будет определенно занимательное, ведь на самом деле старший глубоко внутри — безжалостный убийца, если его убийство всегда оправдано чем-то. Сейчас, к примеру, его с легкостью можно оправдать голодом.       Но все-таки Локи не делает этого. Он выпрямляется с мотками веревки в руках и подходит к бревну, а затем усаживается на него. Тор безуспешно пытается высечь искру из двух камней, и это выглядит весело. Но слишком долго Локи за этим наблюдать не хочется, и лишь поэтому, стянув перчатки, он тянется рукой к шалашу из прутьев да веток. Бранн тут же перекидывается на него, вспыхивает ярко-изумрудным пламенем вначале, а после затихает, сменяя цвет на более привычный, огненный.       Старший на удивление довольно мычит и тут же тянется к лисице. Уложив ее перед собой, вытягивает из сапога кинжал, сразу же принимаясь за свежевание и потрошение. Не имея большого желания наблюдать за процессом, Локи подхватывает с земли один из камней, которыми Тор пытался высечь искру, и усаживается на бревне удобнее.       Оно определенно нравится ему, ведь между ними с братом еще одно, большое и пустующее место. Они не соприкасаются, не сталкиваются локтями или коленями, не оказываются лицом к лицу. На Локи все еще капюшон, и пока что снимать его он не собирается. Расставив ноги шире и вытащив из сапога один из кинжалов, принимается методично, спокойно затачивать его.       А через мгновение Тор решает, что его молчание затянулось. И Локи кривится от боли: четкое ощущение начала конца лезвием входит ему в голень и, провернувшись, застревает между берцовыми костьми. Теперь уже не вытащить.       — Я… Я не знаю, что сказать тебе. Правда. Я не… Не… Когда мне исполнилось двенадцать неожиданно появилась Сиф да воины и… Все очень странно закрутилось. Отец то и дело звал меня к себе, узнавал об успехах, спрашивал не вожусь ли я с тобой больше…       Локи проводит ножом по камню вновь, и вновь, и вновь. Он притворяется, что не слышит того, что говорит Тор, но на самом деле того, что лжет. Ведь каждое слово в каждом предложении — лишь оправдание и ничего больше. В какой-то момент маг просто не выдерживает:       — Ты все еще не умеешь лгать. Попробуй заново.       И старший тут же смолкает. Его руки замирают над телом лисицы, и Локи видит это боковым зрением. Но это его не колыхает. По крайней мере Локи убеждает себя в этом сильнее и сильнее с каждым мгновением. Продолжая затачивать лезвие машинально, он ждет достаточно долго и, наконец, выдыхает: Тор все еще молчит, видимо, уже сдавшись.       Буквально в следующий миг раздается:       — Ты ведь знаешь… Всеотец всегда был против нашей дружбы.       И это определенно самая худшая фраза, чтобы начать любой разговор. Локи чуть не роняет камень, но лишь сжимает пальцы на нем грубее. И грубее же сжимает ручку кинжала. Слова Тора не новы и не удивляют, однако, режут по сердцу, и этого не изменить. Магу и хотелось бы признания и полного принятия им его якобы настоящими родителями, но всего, чего хочется, получить нельзя. Остается только терпеть и сжимать руки крепче. До следов от ногтей, остающихся на ладонях.       Тор не делает паузы, продолжая сразу, и пока он говорит, маг понимает все четче: ему нельзя знать об этом, а старшему — рассказывать. Конечно, в чужих словах нет каких-то важных фактов или вещей, но тем не менее.       Тор продолжает говорить, потому что сильнее и упертее. Локи лишь продолжает слушать.       — Если вначале, в детстве, у него еще были политические…неурядицы с етунами, ванами, и наши дела его не слишком заботили, то после етуны смирились, что ты — ас, ваны немного поумерили свой пыл, и он стал более…настойчивым, — вверх поднимается тяжелый вздох, и Тор окончательно разбирается с лисой. Откладывает шкуру в сторону так, что она оказывается на снегу между ними с Локи, затем выпрямляется, садится ровнее и смотрит на младшего. Но не видит его. Капюшон натянут низко, полы чуть ли не закручены вокруг сухощавого тела и все, что видно — лишь бледно-синие, инеистые руки с длинными, тонкими пальцами и черными ноготками. И руки эти двигаются уверенно да спокойно. Отточенными, мягкими движениями. — Временами он бывало звал меня к себе… Мы разговаривали о разном, и иногда он говорил о тебе. Не редко, но и не постоянно. Просто он… То и дело рассказывал, какие ледяные великаны ужасные и подлые, какие они жесткие, грубые и бесчувственные. Еще он говорил о том, что… Что я не должен доверять тебе, потому что ты — Бог обмана, и из-за твоей етунской сущности ты принесешь всем лишь больше бед.       Видя, что Локи отвечать ему не собирается, Тор просто продолжает говорить. И не видит, как редкие прозрачные капли срываются вниз, на бледно-голубые щеки, стоит Локи моргнуть, и как инеистые губы потрясенно подрагивают. Каждое слово настолько честное и болезненное, что пронзает до глубины души, но все-таки не столь сильно, как мысль: Тор выдержал и не прогнулся под мнение Одина. Тор…       Все планы Одина уже давно выглядят для Локи так, словно бы лежат у него на ладони, однако, до сих пор он понятия не имеет, что именно задумал Один. И за какими именно плохими последствиями тот стоит.       Что сказать, маг не знает и поэтому решат просто смолчать, но Тора это не затыкает. Поднявшись, тот забирает потроха лисицы и уходит ненадолго. Вначале выкидывает их с утеса, после в стороне вымывает руки снегом. А когда возвращается, кидает лишь:       — Всегда знал, что он брешет.       И Локи прикрывает глаза на мгновение. Тор — не то, с чем Локи имеет право связываться, однако, иногда он бывает настолько невыносимо мил… Просто чересчур. И беда в том, что маг даже вопросом не задается, что из всего сказанного правда, а что ложь. Он просто верит Тору, так же, как тот верит ему.       С той лишь разницей, что Локи никогда не обещал не предавать.       Ответить ему все еще нечего совершенно, и потому маг верит, что ему дадут отмолчаться. К тому же Тор продолжает заниматься ужином — еле раскопав небольшие ямки в мерзлой земле, втыкает туда палки, а после подвесив на третьей лисицу, закрепляет ее над костром, — и в какой-то степени Локи глупо-глупо надеется, что ответа у него и не потребуют.       Но при этом знает, что будет ровно наоборот.       Бранн ведет себя спокойно и довольно покладисто. Поглядывая в его сторону изредка, Локи шикает на него один лишь раз: когда Тор поправляет лисью тушку над костром, и огонек уже начинает игриво тянуться к его рукам. Старший естественно вздрагивает, но слишком поздно, и лишь благодаря Локи его перчатки, уже надетые назад, не привариваются к пальцам.       Етунхейм полнится безмятежностью даже в те моменты, когда от воя, расползающегося по лесу, птицы срываются с веток в небо. Вой это пробирает до самый внутренностей, но маг знает, что нападать на них сразу не будут. И это знание чуть успокаивает.       Его самого, но не Тора, естественно. Ведь Тор все еще не знает и не ведает для чего они тут и какова их цель. Возможно, это нагоняет на него лишнего, неуместного страху, но старший — воин. И он храбр как никто.       А еще уперт.       — Скажи хоть что-нибудь, — говорит он, усаживаясь назад на бревно и перекидывая одну ногу через него так, чтобы сидеть к Локи лицом. И находиться вне поля его зрения, ограниченного глубоким капюшоном.       Костер потрескивает тихо и осторожно. Лисица неторопливо прожаривается изнутри и снаружи. Бранн не глуп; Локи уже давно научил его, как правильно разогревать готовую пищу или же готовить сырую, однако, когда Локи каменеет от слов старшего и его потерянный взгляд случайно замирает на костре, огонек чуть не тухнет, занервничав. Он все еще, видимо, помнит, как раздосадован был маг, когда тот в первый раз сжег их общий ужин до черна.       Но все же взгляд Локи не выражает злости, и поэтому, заметив изменения, тот лишь тянется вперед и подносит руку к самому костру, касаясь его кончиками пальцев. Говорит негромко, осторожно почесывая почти неощутимое на ощупь пламя:       — Все в порядке. Продолжай в том же духе, Бранн. Сейчас достану специи…       Он говорит это, но говорит не Тору. Верит, что того заденет такое равнодушие, и во многом со злорадством даже на это надеется. Но стоит схватить Тору его за запястье, прикрытое тканью одежды, как Локи тут же дергается резко. Одно движение — разворот, второе — нож ныряет под подбородок старшего и прижимается к коже плашмя. Не желая так сразу вскрывать брату горло, пока что он лишь скалится и рычит:       — Убери руку! Сейчас же.       — Тогда начни разговаривать со мной, Хель тебя побери! Если ты думаешь, что я буду!..       Его лицо напряженное, а глаза злые с короткими искрами теряющейся надежды. И его пальцы сильные. Они сжимаются запястье Локи до боли. Но Локи не боится боли, не боится взгляда старшего, а боится просто того, что тот смотрит. Капюшон все еще скрывает часть его головы, но уже не скрывает лицо. Да к тому же его собственные перчатки валяются в стороне без дела.       И они оба смотрят друг другу в глаза с легкими оттенками раздражения, когда он резко обрывает Тора, гаркая:       — Я ничего о тебе не думаю! Ты здесь только ради моей выгоды и ничего большего, мальчик с молотом! Я не собираюсь разбираться в наших с тобой отношениях, потому что их нет! — Локи напрягается глубоко внутри, каменеет весь и старается удержать раздражение, чтобы то не заменил страх. Или же желание поддаться/сдаться?..       Разобраться сложно и даже слишком, ведь Тор только что признался откровеннее некуда, что всегда был на его стороне. Только вот… Как бы Локи ни хотелось, чтобы это было правдой и чтобы это поддерживало его на его пути, но это не правда. Это — очередная ложь. Это — очередное лицемерие.       — Если их нет, то вскрой мне глотку прямо сейчас, ублюдок! — Тор рычит, подаваясь вперед и почти что проезжаясь горлом по лезвию самостоятельно. В глазах мелькает отблеск боли, от которого Локи чуть теряется, но старший не отстраняется. Шумно, разозленно дышит и все еще медленно тянется вперед. Рычит хрипло, чуть ли не скрипя зубами: — Давай же!       У мага сердце пропускает удар. Он держит нож аккуратно, чтобы ни в коем случае не коснуться инеистыми пальцами сильного горла, но чувствует, как на рукоять уже скатываются капли горячей крови. И это ему не нравится.       Все, что происходит между ними, ему не нравится.       — Как же я тебя ненавижу! — Локи отшатывается рывком и с рычанием, а затем выдергивает руку, нарочно же раня чужую глотку сильнее лезвием кинжала. Но тут же откидывает его на снег и подается вперед, подрывается на ноги. Ему хватает несильного воздушного толчка, чтобы уронить старшего на бревно. Еще ему хватает пары мгновений, чтобы обездвижить его руки магией, но не обездвижить его тело.       Локи забирается ему на бедра бесстыдно и ни о чем не думая. Полы чужого плаща разметались, капюшон его собственного слетел в резком порыве. Но движения — резкие/резвые/грубые, — спасают. Спасают от страха, от раздражения, от всего того сомнительного боя, что творится внутри между чувствами. Руки оплетает сетка ярко-зеленой магии, и Локи спасает их обоих от своих прикосновений.       Но на самом деле не спасает вовсе, а делает лишь хуже. Магическая сетка — лишь замена перчаткам, и она настолько тонка, узорна, что избавляться от нее не хочется, ведь через нее тепло чужой кожи ощущается ярче. Но мысль эта — слишком броская. Мысль появляется мельком и тут же исчезает.       Тор откидывается спиной на бревно, но он слишком большой, слишком длинный, и для головы места не хватает. Та откидывается, запрокидывается, и Локи пользуется этим, вплетаясь пальцами одной руки в светлые волосы и сжимая их в кулаке. Никакого самоуправства или самостоятельности. Никаких решений. Никаких мнений.       Он не позволит старшему ничего, пока его тупое горло на его тупой шее, которая держит его тупую голову, не будет в порядке, пострадав из-за его тупого характера. Конечно, возможно, маг волнуется зря, но он волнуется и ему не стыдно.       Стыд — это позволить умереть еще и теперь. Стыд — это нечто большее, чем касаться его, быть как никогда близко к нему, забираться на бедра к нему, видеть как он смотрит — пораженный, но до невероятного довольный, — и…       — Не дергайся, — звучит грубо, но будто бурчанием. Локи касается кончиками пальцев уже разлившейся крови и медленно затягивает ее назад в порез. Тот не слишком глубокий и не такой уж опасный, но Локи и сам знает для чего делает это все. Поэтому ему не приходится лгать. Поэтому ему не приходится оправдывать.       Его передергивает. Снова. И снова. И снова. Это обожание, это поклонение, это возбуждение… И оно пронизывает его насквозь, а затем возвращается. Его выкручивает, и руки дрожат, потому что хочется коснуться полностью, хочется двинуть бедрами, хочется глотать воздух, как в последний раз, хочется сдавливать пальцами эту тупую шею.       Зря он вообще позволил себе отреагировать на избалованность старшего и на его требование ответить. Ведь теперь ему просто хочется. Хочется потеряться в этом и никогда-никогда не позволить себе найтись.       Безумие.       Локи держится так же уверенно, как и все часы до этого. С самого момента встречи на мосту он держится и держит себя в узде. Если прямо сейчас Тор не удержит себя и станет твердым ниже пояса, Локи уверен, что справится с этим, не совратится и нашлет на него заговор. Остудит его на пару недель, если не на пару месяцев.       Лучше на пару веков.       Тогда, возможно, им станет полегче, но это, конечно же, ложь. У него легкие живут собственной жизнью, а в животе все переворачивается. И лишь только от того, что они так близко. Настолько близко.       Теперь Локи не маленький. Он знает, что значит быть политическим заложником и что значит участвовать в постельных мизансценах. Еще он знает, что Тор будет не против. Тор будет…       — Коснись нормально…       Его голос звучит с надрывом. Его голос хрипит. Локи лишь сжимает зубы и продолжает залечивать порез. Стоит отдать ему должное, он наточил нож просто прекрасно и теперь за это расплачивается, а еще расплачивается за злость. Хотя расплачивается лишь собственной выдержкой, ведь за обедом прекрасно следит Бранн, а времени у них еще предостаточно.       Да, он расплачивается собственной выдержкой, ведь было бы чудом, если бы Тор оставил его и свои шальные затеи в покое. Он и не оставляет. Стоит порезу окончательно затянуться, как он тут же еще тише хрипит вновь:       — Коснись.       И его тон упертый. Приказной. Руки вытянуты по бокам, но старший и не сопротивляется. Не сопротивляется и руке Локи, что держит его за волосы. Подлечивая чужую тупую шею, маг старается не касаться кожи слишком сильно, ведь он не уверен, что магическая сетка защищает Тора от его синевы полностью.       То, что предлагает/приказывает Тор, выглядит сумасшествием, но Локи не соглашается не поэтому. Отчасти. Естественно, он знает, что Тор храбрится, но еще он знает, что если сейчас позволит себе, поддастся старшему, то лишь подставит их обоих. И все сопротивление, уже созданное и произошедшее до этого, будет пустым и беспомощным. Почти ненужным. Неоправданным.       Локи подается назад. Его рука в светлых волосах слабеет. Его корпус отстраняется, а бедра напряженно подрагивают, борясь с желанием сжать между собой бедра старшего. Спорить с самим собой трудно: местечко на бедрах Тора удобное.       Слишком удобное.       Слишком шаткое.       — Коснись нормально, чтоб тебя!       Тор гаркает и даже дергается, а Локи вздрагивает. Время словно отматывается на пару мгновений, потому что он сдается. Он проигрывает. Он зажмуривается, когда пальцы сжимают светлые волосы до скрежета чужих зубов, а вторая рука обнимает горячее, сильное горло. Ладонь прижимается полностью, но не давит, только если немного сбоку пальцами. Большой ложится под подбородком и поглаживает.       Локи опускает голову резко, по бокам волосы опадают непроницаемой стеной, но не впереди. Он смотрит исподлобья резко/нагло, и его взгляд плывет. Пересохший рот приоткрылся, а легкие, его легкие все еще выкручивает. Потребность дышать лишь выдохами чужого рта кажется неудержимой, но он дрожит напряженно и держится. Держит старшего за горло.       Тор каменеет, а после выдыхает с присвистом. Шепчет будто в бреду:       — Ты с ума меня сведешь… Просто… Просто убиваешь меня…       — Я тебе не верю! — его голос — надрыв, и Локи срывается. На сожаления, на слабость, на потерянность. Его лицо становится болезненным, и выражение это с него не уходит. А глаза вновь жмурятся. Тор хочет, чтобы он говорил, тогда он будет говорить. Тор не хочет умирать, но Тор ведь хочет, чтобы Локи говорил! — Ты лжешь мне прямо в лицо и не стесняешься этого, но я не стану потакать твоей лжи! Я знаю, что Один ненавидит меня и ищет выгоды! Я знаю, что Фригга не так проста, как хочет казаться! И я знаю, что ты терпеть меня не можешь, так, какого лесного вепря, ты не можешь принять мою ответную ненависть?! Я не желаю говорить, я не желаю гулять и я не желаю терпеть тебя рядом! Я не желаю тебя, Тор, просто оставь меня в покое! Я!..       Локи распахивает глаза вновь еще где-то там, где говорит о ненависти, но весь его пыл сходит на нет, хоть и медленно. Потому что Тор тихо, негромко посмеивается, дрожа в его руках. Это настолько оскорбительно, что Локи еле держится, чтобы не треснуть его хорошенько, а после слышит все еще смешливо заведенное:       — Ты… Ты даже ругаться не… Не умеешь…       Он начинает хохотать в голос и буквально трястись, и в итоге Локи проигрывает в сухую по еще одному фронту: сжимает чужие бедра своими, чтобы удержаться и не съехать в снег. У Тора все еще скованно движение рук, а его голова все еще откинута/запрокинута, но он смеется как в последний раз. Бесстыдник.       Маг и рад бы сделать с ним что-то стоящее, но единственный способ заткнуть старшего — удивить его до глубины души. И Локи удивляет. Хотя на самом деле просто медленно разматывает цепь, которой сковал себя.       Решает повеселиться хотя бы раз.       Не спускает себя с поводка, но ослабляет его, прекрасно понимая, что это может стать смертельно опасно. Но его так ведет.       — Я говорю тебе о том, что ненавижу тебя, а ты ржешь мне прямо в лицо, — он шипит склоняясь ближе, почти что ложась поверх старшего и бедрами, и животом, а затем мягко дует холодом на его подбородок. Тот мгновенно давится смехом, каменеет, и — Локи уверен, — впитывает этот опасный, не без толики завлекающего, кусачего притяжения тон. — И чего после этого стоят все твои слова о чувствах, м? — Тор делает вдох поглубже, пока чужая рука все еще поглаживает его горло, а большой палец скользит поверх кадыка чувственно и откровенно. Локи впервые чувствует, как его самого захватывает нечто темное и похабное. Ему хочется, руки чешутся, а поясница прогибается. Старший хочет ответить и это очевидно, но будто бы кто-то ему позволит. Маг ухмыляется неожиданно широко, наслаждаясь своей властью и чужим смятением, и продолжает: — Ты — лицемер, мальчик с молотом. Ох, какой же ты лицемер… Вначале меня обижаешь, после приходишь ко мне, когда не можешь удовлетворить свои желания с другими. Ну-ну. Неужели нет на всей плоскости Асгарда никого, кого ты еще не затащил в постель, раз уж ты так пресытился?       — Это не…       — Не то, что я думаю? Ой ли, мальчик с молотом. Не ври мне, и я не стану отвечать тебе ложью. У тебя вскипает кровь, энергия требует выхода… Я не стану спать с тобой, — его тон сменяется на чуть презрительный, но мягкий, почти ласковый. И естественно обманчивый. Каждую гласную Локи вытягивает, почти напевает, а его рука медленно мучает горячую кожу шеи. Ногти чуть царапают, пальцы надавливают, кончиками — поглаживают. Локи делает паузу давая осмыслить свои слова и договаривает: — И я не стану дружить с тобой. Думаешь, я шутил, говоря тебе унижаться? Ничего-ничего со временем ты привыкнешь так же, как я привык к твоему отчуждению и твоей злости. Это было обременительно больно, знаешь, но, кажется, твой отец говорил, что боль закаляет характер… Не знаю. Мне по сути нет дела. Ни до тебя, ни до него. Я…       — Я волнуюсь за…тебя, — хрип пересохшего рта и шумный выдох. Ему трудно собраться с мыслями. Локи почти уверен, что старшего накрывает мягкими, нежными волнами жажды оказаться еще ближе.       Локи уверен, потому что чувствует то же самое.       — И что мне твое волнение? Хотя нет, согласен, именно оно помогло мне оказаться тут, а толку? Ты все равно мешаешься под ногами, постоянно что-то просишь, постоянно что-то выспрашиваешь, постоянно что-то требуешь… Спроси себя, не было бы желания, чего бы ты хотел от меня, и тогда ты поймешь…       — Хотел бы видеть тебя…рядом…своей правой рукой. Советником, — Тор задыхается, но борется. Локи чувствует пальцами, как он шало сглатывает, и все еще не может собраться с силами, чтобы оторвать руку. Вскидывает глаза, что до этого бездумно пялились на мягкие, обветренные губы старшего, и видит, как тот жмурится.       Ох уж эта сладкая пытка…       Локи смеется с переливом и легким уничижением в каждом звуке, а затем склоняется еще ниже. У него контроль медленно трещит по швам, как затрещала бы рубаха, если бы Тор решил схватить его за грудки и поднять над землей. Но он держится. За миллиметр до горячей кожи скулы замирает и не касается. Пальцы чуть ли не накручивают на себя светлые, золотистые пряди, не давая старшему и возможности, чтобы двинуться, пока Локи медленно выдыхает прохладой, что живет внутри него, на чужую золотистую кожу. Та не покрывается инеем, лишь мурашками. Сиротливо испуганными.       — Я и так буду твоим советником, мальчик с молотом… Мои планы идут много дальше твоих, так что не тревожься. Когда ты займешь трон, я буду стоять рядом и гордиться своим Царем, — Тор выдыхает шумно, рывками, и его глаза распахиваются ошарашенно. Смотрят в небо, а Локи смотрит в них. Ему нельзя раскрывать свои карты, но игры с надеждой, существующей внутри Тора, привычны, и Локи решает еще немного повеселиться. Правда, не успевает, ведь:       — Фандрал… За что он получил наряды?       Это важно для Тора, а Локи знает — что важно для него, стоит хорошей драки. И значит увиливать нет смысла, к тому же прошло уже достаточно времени, чтобы успокоиться.       Но недостаточно времени, чтобы показать все свои тайны и вскрыть все свои уловки.       — За то, что посмел опорочить честь будущего царя, мальчик с молотом. Он наговорил таких вздорных грязных вещей. Думал, я поддержу его манифест… Думал, тоже наговорю о тебе всяких глупых гадостей, выставлю тебя идиотом, раскрою парочку твоих постыдных тайн, а затем мы возьмемся за ручки и пойдем вместе устраивать политический переворот… Не двигайся, если не хочешь лишиться жизни, — его пальцы выскальзывают из волос старшего легко, словно и не зарывались туда безотчетно глубоко и грубо, а затем самые кончики касаются виска. Тор все еще смотрит в небо, но вряд ли молит у него, чтобы Локи остановился.       И Локи не останавливается. Даже когда слышит:       — Почему ты…не сделал всего этого?       — Потому что я хоть и силен, но ужасающе сентиментален. Знаешь, я ненавижу тебя всем своим сердцем, мальчик с молотом, но воспоминания о том, каким хорошеньким мальчиком ты был и мог бы быть… Эх, пропащее бесполезное прошлое, — тихо смеясь, он спускается кончиками пальцев к щеке и чувствует, как сердце бухает в груди от безнадежности. Нужно подняться, нужно выделать лисью шкуру, нужно поесть, нужно ждать прихода волков… Его пальцы касаются щеки, касаются челюсти и ладонь на нее ложится. Поглаживает. — Врезать бы тебе хорошенько, чтобы мозги на место встали, но не-ет, самому мне умирать пока что не сильно хочется.       — Они…и на месте, вообще-то. А ты… Ты на моей стороне?       — Ну-ну, мальчик с молотом. Если бы твои мозги были на месте, ты бы не шел так слепо за всеми указаниями Одина. Это ведь он надоумил тебя на это… Это твое воздержание, мм? Или как это называется? Спокойствие? — его короткий смешок становится натянутым, а рука замирает. Сейчас он так близко подобрался к возможности узнать у старшего в чем соль его пугающей выдержки, но при этом так быстро сбежал от короткого и еще более откровенного, чем все эти их прикосновения, вопроса.       «Ты на моей стороне?»       — Ответь мне. Я не стану… Не стану отвечать, пока не получу свой ответ.       Момент рассыпает хрустальной статуэткой Фригги, что в полете не долетела до ворсистого ковра пары дюймов и встретилась лицом к лицу с каменными плитами пола. Локи отшатывается, садится ровно, а затем также ровно поднимается. Стряхивает с рук магию, и та рассыпается красивыми искрами. Стряхивает с рук ощущение чужой горячей кожи, и то ни на миг не пропадает.       Ему хватает короткого движения: руки старшего становятся свободными, затем он садится магическим рывком и капюшон накидывается ему на голову нарочно глубоко. Отступив к своему краю бревна, Локи неторопливо расстегивает фибулу твердыми пальцами и стягивает плащ. Затем накидывает его старшему на плечи, поверх его собственного. И тянет вверх теплый кафтан.       Естественно, Локи заметил, что Тор замерз, хотя его горло и было горячим. Скорее теплым, наверное, но говорить точно сложно, ведь их обоих так заштормило еще мгновение назад, что впору было нести ледяную воду. Только бы потушить немного.       Спрашивать и проявлять заботу в слишком приторной форме он не стал бы ни в коем случае, однако, такой способ выглядел более-менее приемлемым. И поэтому лишь Локи им воспользовался.       Стянув кафтан и кинув его на бревно, он остается в одной рубахе да утепленных брюках. Края первой как нарочно вылезли из-под пояса брюк, задравшись и открыв кусочек инеистой кожи на животе. Быстро заправив ее назад, Локи только потянулся за кинжалом к земле, как неожиданно решил бросить взгляд на старшего. Глаза того естественно были все еще где-то в районе его живота.       И в этом не было ничего удивительного.       Усевшись назад, маг вонзает нож в плоть бревна ровно посередине, а сам тянется к вещевому мешку. От ножа в обе стороны бегут инеистые, ровные дорожки, которые словно очерчивают границу. Границу, которая и не понадобилась бы им. До востребования.       Вытащив мешочек со специями, Локи садится ровнее и кидает его Тору. Тот тихий, заметно напряженный и смотрит лишь на младшего: что тот делает, как делает, для чего и почему… Именно и только поэтому он успевает поймать мешочек. Осторожно и мягко.       Пару мгновений он смотрит на Локи, после вскидывает бровь, но ничего не говорит. И так понятно, что следующее слово должно быть за Локи. Да и сказано оно должно быть не о чем-то простом, а о том, злополучном, вопросе.       Локи зубы стискивает, раздувает ноздри, чуть ли не рыча от все более и более сильного желания ударить старшего и ударить его, и ударить, и… Если бы Тор был привычно тупоголовым и не пытался сунуть нос, куда не нужно, все было бы легче, но, видимо, Тор вырос тоже, — а не просто наглотался выдержки под уверенной рукой Одина, — ведь теперь ему подавай объективных вещей. Теперь ему нужна правда, факты, чувства.       Раньше это все никогда не требовалось. Ему не нужно было по сути ничего, даже точное знание, — именно ли он, Локи, остриг Сиф, — чтобы просто подловить его и просто же отдать на растерзание.       Где-то во вселенной были другие миры, но еще были другие планеты. Мать бывало рассказывала магу, что есть планеты варварские, а есть не очень. Но мать никогда не рассказывала ему о тех планетах, где устраивали бои насмерть ради потехи. Он знал об этом и сам. Откуда узнал, не упомнить, но зато успел прочувствовать на себе, каково это.       Когда хозяин, купивший бойца, как вещь, выгоняет его на ринг и смотрит, как его недорогую игрушку загрызают собаки или разрывает к Хель противник.       Противник, на которого хозяин поставил.       Хозяин, который и не собирался оставлять бойцу его жизнь.       Раньше Тору не требовалось ничего, чтобы крутить и вертеть Локи, как ему того захочется, а теперь он видите ли хочет большей возвышенности. Кажется, это называется рыцарство — прежде чем взять деву на сеновале или еще где, спросить у нее разрешения.       Спросить, но не услышать ответа. Взять.       Локи отворачивается и садится на бревно. Между ними его кафтан, а еще инеистая граница, и маг уверен, что сдержит себя от неправильных действий, если Тор посмеет только двинуться. Чувства искрят и извиваются. Ему хочется быть ближе, хочется рассказать все и обо всем, хочется коснуться и утонуть в горячих, нежных руках, а затем осыпать теплое, приятное лицо воздушными поцелуями.       Но при этом ему хочется бить это самое лицо, пока костяшки его рук не сотрутся в мясо, а у Тора не треснут лицевые кости и череп не расколется. Пока его мозг — который точно есть, хоть и не всегда показывается, — и его сердце — слишком горячее, чтобы его можно было коснуться голыми руками, — не окажутся на поверхности и не истекут кровью и соками в его, Локи, руках.       Эта двойственность становится настолько жесткой и яркой, что маг на мгновение просто тяжело вздыхает, упираясь локтями в разведенные колени и гипнотизируя пустым взглядом снег. Это переплетение сентиментально-детской привязанности и желания поквитаться делает его конечности слабыми и тяжелыми, а его разум — плаксивым, разбалованным. При этом сам Локи до слез не опускается, но будто бы сдает позиции.       Так хочется покориться. Сдаться. Отказаться от всего и просто…       «Да, я на твоей стороне и всегда там буду» — вот, что ему хочется сказать.       «Еще я хочу проводить с тобой каждый день и касаться тебя» — вот, что ему хочется сделать.       — Я уже сказал Хеймдаллу и повторюсь тебе: нет никаких сторон. Есть только я и все остальные, — его руки сжимаются в кулаки, а левая сжимается на ручке кинжала. Он делает медленный вдох, прикрывает тяжелые веки и не терзает себя воспоминаниями о бездарных смертях старшего. Это кажется лишним и безнадобным, ведь Локи хочет быть сильным. Хочет быть взрослым.       Беря всего себя в кулак, он открывает глаза и подвигает ближе лисью шкуру. Разворачивает ее. Эфемерно отворачивается от разбалованности собственного разума и тех глупых потребностей в объятьях, в которых не нуждается. Еще он добавляет:       — Это специи. Посыпь на огонь, Бранн сам распределит их внутри туши.       И больше не говорит ни единого слова. Тор ему так и не отвечает. ~~~^~~~       Они едят в тишине. Спокойно и не мешая друг другу. Лисье мясо выходит вкусным, и в благодарность за это Локи, наконец, разрешает Бранну наестся теми сучками и хворостом, на которых он горит. Тот с радостью сметает все почти мгновенно и, отъевшись, возвращает свой насыщенный, зеленоватый цвет, к которому привычен много больше из-за связи с самим Локи и его магией. Ленивым сгустком перекатывается на одном месте, что-то неуловимо бормоча.       Локи поглядывает на него с такой же неуловимой, как и чужое бормотание, усмешкой. Затянувшееся молчание позволяет ему успокоиться и чуть-чуть расслабиться. Вновь. Признаться не так сложно, что находиться рядом с Тором — просто быть около и никак не соприкасаться, — все-таки приятно. Это ощущение спокойствия, защиты… Старший косится на огонек чуть опасливо, но Локи старается не смеяться с этого, по крайней мере вслух.       Тор все же храбрится еще с того момента, когда огонь только зажегся, и это и понятно. Он всегда был далек от всех этих магических штучек да фокусов.       Вымыв руки снегом и немного утолив жажду, Локи не накидывает одежду назад. Даже наоборот. Рукава закатывает, дышит свободнее. И таковым же себя чувствует. Свобода перетекает в его крови неторопливо и умиротворенно. После еды он отходит к концу утеса и засматривается на Утгард. Разглядывает его, не видя полностью, но даже так наглядеться не может.       Вслух Локи никогда не произнесет этого: тут ему нравится. Во многом дело и в устойчивой температуре, что подходит именно его существованию, но много больше дело в самом ощущении не привязанности к одному месту насильно. Он знает или по крайней мере ему кажется, что тут он может пойти куда угодно, он может делать, что ему захочется, он может… Он может буквально все! Естественно с поправкой на скрытность и тихое поведение, чтобы не попасться отцовским стражам и просто не вызывать подозрений, но даже с такой поправкой Етунхейм все равно выглядит более интересным, более распахнутым перед его глазами и более…       Просто лучшим?..       За его спиной трещит ветка — слишком неподалеку и слишком неожиданно. Но Тор ведь хороший, собранный воин и умелый охотник, а значит… Маг оборачивается быстро: Тор, оставив оба плаща на бревне, уходит прочь, в сторону леса. Медленно, неторопливо, даже не оборачиваясь, хотя и слыша треск под собственными ногами.       Он не выглядит потерянным, но, видимо, он потерян, раз даже не замечает того, куда ступает. И не реагирует на это. Маг держится мгновение, а затем окликает его:       — Ты куда?       Локи не обернулся полностью пока что, надеясь, что ему удастся парой фраз вернуть старшего назад, но тот не обернулся в ответ вовсе. И даже не замедлился. Пускать Тора в лес было не то что опасно, это было непозволительно. Прямо сейчас, Локи был уверен, волки уже окружили их и не показываются лишь потому, что осматривают территорию, примеряются, принюхиваются… Если Тор ступит в лес, — вот так, наголо да к тому задумчиво и совершенно беззащитно, — его разорвут в одно мгновение.       Если Тор ступит в лес, все старания Локи пропадут даром. Но вместе с этим вновь, как и каждый раз, пропадет нечто большее.       — Стой, мальчик с молотом. Я запрещаю тебе возвращаться в лес, — вот теперь Локи оборачивается всем корпусом. Ноги топочут по снегу, но на одном месте, руки сжимаются в кулаки, а одна вздрагивает: вот бы дернуться, протянуться следом.       Тор не двигается корпусом, лишь его ноги продолжают идти. Он не орет в ответ и, кажется, даже отвечать не собирается, но в том-то и дело, что собирается. Коротко махнув рукой только через несколько мгновений, он бросает не громко, не тихо:       — Мне дело до твоих запретов такое же, как тебе до моих вопросов! Когда разгребешь все свои тайны, тогда и буду тебя слушать.       Это прямое неповиновение приказам, но это не оскорбительно. Скорее просто обидно и разочаровывающе, ведь Локи и рад бы, правда рад бы поделиться. Ему просто нельзя. Ему просто нельзя говорить ничего из всего скопа слов, носящихся в голове, ведь дальнейшая цепочка чужих действий очевидна. Тор либо поможет, — и будет выглядеть в его, Локи, глазах прекрасным, из-за чего Локи не сможет остановить себя от чувственных ошибок, — либо же будет мешаться или вовсе решит, что умереть сейчас — лишить бедного Локи забот. С него станется.       Тор продолжает идти. Неторопливо так, неспешно. Возможно, он хочет по нужде или же просто решил разозлить Локи, но разницы тут нет. Так и так на входе в лес его загрызут, и кровь брызнет во все стороны. Разлетится влажными искрами.       — С-стой… Т… Ты!.. — у мага пропадает дар речи на мгновение. Ему нельзя показывать своей привязанности, потому что Тор может умереть, но если он не сделает этого, Тор все равно умрет прямо сейчас! И это настолько безвыходное положение, что… Что… — Тор, стой! Остановись, Хель бы тебя… Я расскажу тебе в следующий раз, что захочешь, ну! Только…       — Вот в следующий раз и остановлюсь.       Локи вдыхает медленно, ноздри раздуваются от набегающей бессильной ярости. Дернувшись в сторону лука, он подхватывает его с земли и сразу вставляет стрелу в окно. Рычит, уже срываясь на крик, когда Тору остается пара шагов до первых деревьев:       — Я приказываю тебе остановиться, Тор Одинсон, пока я не спустил свою стрелу в твою шальную голову! — его голос звучит мощнее, жестче, но Тор лишь качает головой. Локи отчего-то уверен, что на этом движении старший хмыкает, и, слыша, возможно, несуществующий звук неожиданно отчетливо, он спускает стрелу. Срывается на крик, подаваясь при этом корпусом — всем своим существом, — вперед: — Вернись ко мне!       Это не приказ и не просьба. Это вряд ли уместится в рамках этикета. Локи не смеет идти за старшим, нагнать его или вернуть магией. Словно маленький ребенок, он жаждет доказать себе и им обоим в очередной раз правдивость чувств старшего, но при этом сам шага на встречу делать не собирается.       Этот шаг за него делает его вой. Иначе назвать этот окрик, заполненный нуждой и болью нельзя. Он оказывается настолько проникновенным, что Тор каменеет. Через мгновение стрела вонзается в дерево на шаг впереди, справа от его головы. В стороны летят щепки.       Именно этот момент, это промедление старшего, все же спасает его от глупости. Локи даже находясь у костра и все еще пытаясь то ли отдышаться, то ли не опуститься до истерической брани, слышит рычание зверей, притаившихся в кустах. Тор, скорее всего, видит их и, скорее всего, боится. Его голос тверд, когда он окликает:       — Локи?..       И все же в голосе его проскальзывают нотки удивления. И все же Локи вздыхает спокойнее. Откладывает лук, затем направляется ближе к подношению. Не крича, но достаточно громко, чтобы Тор услышал, он говорит:       — Не поворачивайся спиной, смотри вниз и медленно отступай, ясно? Их очень и очень много, даже не думай, что сможешь…       — Я, по-твоему, настолько туп?!       Старший вскипает, а у Локи внутри что-то разжимается. Маленький твердый ком скорби рассасывается, не успев окаменеть. Все дело определенно в безразличии старшего, которое тот только что посмел проявить, но… Безразличие закончилось. И стало легче.       Не то чтобы Локи требовал к себе внимания и почестей, но раз уже Тор приперся к нему сам, так пусть теперь и не отступает! Пусть терпит, пусть продолжает меняться, пусть продолжает страдать, ведь это было и будет заслужено за все те страдания, что он принес самому Локи! Так пусть же не смеет разбрасывать вокруг это свое безразличие и…       Внутри все успокаивается, и, пока Тор медленно отступает, Локи чуть оправляет одежду, вдыхает пару раз и делает выражение лица нарочно спокойным. Он прекрасно понимает, что тот его окрик, последний и чуткий, был лишним.       И он все еще слишком ярко боится, что за свои чувства — о которых старший узнать не должен никогда, — может получить не просто выволочку. А нечто много-много большее и болезненное.       Замирает старший только когда встает плечом к плечу. Локи перебарывает желание опустить руку к нему на плечо и сжать то, чтобы ощутить, что все действительно в порядке. Вместо этого он негромко кидает:       — Зайди мне за спину. Вытащи все оружие и отложи на снег. Это не твоя сделка, ты… — волки выступают из леса медленно. Первым естественно выглядывает вожак, и у мага сердце пропускает удар от восхищения тому, какой хищник огромный. Подойди он ближе, точно будет Локи по плечи высотой, а стоит уточнить, что и сам Локи далеко не среднего роста. До Тора ему, конечно, еще пол десятка дюймов, однако при своих семидесяти с половиной, он все же высок и так.       Но волк будто бы выше. Яростней. Голодней.       Вначале приходит восхищение и только после страх сковывает ноги и руки. Сердце бьется все тише и тише. Оно словно бы готово остановиться, покориться зверю, отдаться ему на съедение. Но сам Локи не готов. Готов не будет.       — А если они кинутся!.. Да ты представляешь, что будет если эта тварь…       — Тор! — одернув шипение старшего и его самого, уже стоящего частично за его плечом, маг пихает его локтем в бок, отталкивая еще дальше. Не оборачивается, говоря: — Если будешь вести себя тихо, никто и не кинется. Это всего лишь сделка. Ничего более.       Тор выдыхает шумно, раздраженно, но судя по шуршанию ткани плаща, все-таки опускается и вытаскивает из сапога оружие. Затем звенит пряжка ножен для меча.       — Если мы пострадаем из-за твоей выходки, видит Хель, я тебе голову с плеч голыми руками сниму… — он рычит тихо, напряженно, а Локи борется с этим глупым желанием счастливо рассмеяться. В груди у него становится тепло, ведь такой Тор, без примеси чувств, но в тоже время полностью с ними, ему нравится. Такой Тор ему понятен.       Волки подходят все ближе и ближе. Лес полукругом охватывает утес, и они нестройными, но плотными рядами выходят из-за каждого дерева и кустарника. Стоит вожаку замереть в паре шагов от добычи, как замирают и все, кто стоит за ним.       Локи медленно-медленно опускает голову и низко кланяется. Он верит, что Тор додумается сам сделать то же самое, но даже если нет, это не столь важно. Старший стоит на пару шагов позади и только лишь это дает ясно понять, что в сделке он не участвует.       — Я приветствую вас, потомки великого Фенрира! Сегодня я пришел к вам с дарами да с разговорами. И буду рад, если вы окажете мне честь, выслушав, — медленно-медленно выпрямившись, Локи ни на единое движение не сходит со своего места. В его сапогах и длинных рукавах все еще скелетные ножи и кинжалы, но вытаскивать их он не собирается вовсе. Одного вида его стройного, не слишком сильного тела в брюках да рубашке должно быть достаточно, чтобы вожак не заподозрил опасности. А что до отливающей синевой кожи… Тут даже Локи сказать не берется, сыграет это в его пользу или нет.       Вожак рассматривает его медленно и придирчиво. Затем коротко головой дергает, словно позволяя болтать и дальше.       Чуть прочистив горло, Локи немного нервно перебирает кончиками пальцев, сжатых в кулаки, воздух. Естественно, он волнуется. Это уже не первый раз, когда он имеет дело с чем-то настолько сильным и жестоким, — взять для начала Бранна, а после уже и случайные прогулки по горячему Муспельхейму, — но все же страх с каждым разом не уменьшается. Прекрасно зная чуть ли не все возможные развязки данной встречи с волками, Локи боится не без повода.       Но в этот раз ему сложнее, ведь боится он не столько/не только за себя.       — Я — Локи. Сын Етунхейма, взращенный в Асгарде. В будущие годы я собираюсь объявить о своем желании взойти на престол Етунхейма и принять сатисфакцию от нынешнего короля. Затем победить его.       Это не животный ужас, но все же тот тип страха, с которым нужно бороться медленно и постепенно. Времени на борьбу у Локи нет, он отвлечен на вожака, на его стаю и на тихие, лающие смешки, разлетающиеся во все стороны. Конечно, он не выглядит сильным и не выглядит настоящим етуном, но он не поддастся этим придиркам хищников. Пусть думают, что им захочется.       А пальцы подрагивают. Даже сжатые в кулаки и впившиеся короткими ногтями в ладони, они все же дрожат. Тор позади и Тор в опасности. Вожак глядит на него самого, как на испортившуюся пищу. А сам Локи чувствует себя таким шатким.       Когда-то давно у него был брат, и каждый раз, когда Локи добивался чего-то в магии или на занятиях, тот всегда смотрел так восторженно и влюбленно. Оценивал по достоинству и окружал свои существованием, веря в него без сомнений.       Когда-то еще раньше у него была его Сигюн, которая любила его всем свои сердцем, целовала в щеки и лоб, любила ластиться к нему, а еще любила, когда он показывал ей свои магические фокусы. Она была его отдушиной и она всегда восхищалась им. Всегда верила в него.       Сейчас Локи стоял перед громадным хищником, который мог проглотить его, скорее всего, даже не жуя, и его руки дрожали. Цепляться за прошлое было странно и глупо, но иногда лишь это и помогало держаться на ногах. Ведь сейчас у него не было…       У него все еще был брат.       — Я не собираюсь ограничивать ваши территории, когда начнется мое правление, и не желаю войны. Мне нужен союз с сильнейшими и храбрейшими потомками Фенрира, дабы прочно обосноваться у власти. Поэтому я пришел к вам. Я желаю заключить сделку.       Сердце грохочет, словно гром во время буйств старшего. Горечь скапливается на корне его языка, но без возможности сплюнуть; Локи приходится сглотнуть ее. Дрожь рук медленно переходит с пальцев на запястья, распространяясь. Маг и сам чувствует, что держаться ему осталось недолго.       А затем чувствует, как его руки касается кожа чужих перчаток. Тор медленно давит пальцами на его, скрюченные/скомканные в кулаках, и осторожно берет его за руку. Почти незаметным движением, Локи словно бы отводит руки за спину, но на самом деле срывается, сжимая в пальцах чужую перчатку и твердую, горячую руку, что внутри.       Взгляд вожака становится задумчивее, а затем тот говорит:       — Ты хочешь сделки, но ты не можешь обещать, что трон будет твоим. Каковы твои условия, дитя?       У Локи не отпадает челюсть только лишь потому, что он давно уже запомнил: не стоит удивляться чему-то магическому, потому что пройдет десяток мгновений и придется удивляться вновь. А вот Тор удивляется точно да не слабо, ведь его пальцы сжимаются на руке Локи до боли. И он заикается тихо-тихо позади. Крайне сильно надеясь, что старшему не захочется выразить свое удивление словами, уже через мгновение маг слышит:       — Он… Он…говорит… Л-локи…       — Это твой страж, дитя? Не слишком ли он болтлив?! — вожак переминается с лапы на лапу, но лишь ради того, чтобы сверкнуть когтями. Локи борется с желанием закатить глаза так сильно, что они начинают тихо побаливать, но стоит моргнуть и все проходит. Чуть дернув рукой и призывая Тора взять себя в руки, он говорит:       — Он разговорчив в меру. А мои условия хороши для вас в большей степени, чем для меня самого. С вашей помощью и поддержкой трон будет моим так или иначе. Вследствие этого, когда все волнения улягутся, ваши территории увеличатся. Етуны перестанут насильно удерживать вас в лесах, вся поверхность Етунхейма станет нейтральной территорией. Охотиться, естественно, все еще можно будет лишь в границах леса. И лишь на животных. Со стороны етунов…       — Сказки для лопочущих волчат, в общем, — волк медленно, размеренно кивает, облизывается неторопливо. Локи прекрасно знает, что у етунхеймских волков есть возможность как увеличиваться до невероятной высоты размеров, так и уменьшаться, становясь ростом с обычную дворовую собаку, и нынешний, нарочно устрашающий вид вожака дает ему понять многое. Также Локи знает, что способность говорить дана лишь одному вожаку, и именно это является его врожденной, отличительной чертой, что дарована ему самими норнами. И вот вожак говорит: — Каковы твои условия? Какую цену ты хочешь за эти туши и свое царство?       Локи чуть прочищается горло, вдыхает поглубже. Их с Тором руки больше не стискивают друг друга так потрясенно, но все же держатся друг за друга. Готовясь к любой реакции вплоть до нападения, маг говорит:       — Моя цена — волчонок. Весеннего помета, не раньше.       Вожак замирает, затем чуть опускает голову, словно боится, что ослышался. Его мех густой, а глаза — черные, вязкие. Вновь голодно облизавшись ярким, влажным языком, он повторяет эхом:       — Волчонок, значит…       Чуть качнув головой, он коротко, лающе смеется, а затем дергает головой. Мимо проносится короткий рык, после Локи слышит:       — Такой подойдет тебе, дитя?!       Вперед резко, возможно, даже болезненно выкатывается ком меха. Он маленький, хотя и не слишком, но присмотревшись, Локи понимает: в руках бы уместился, словно средних размеров кошка. За меховым комом тянутся кровавые дорожки по снегу.       Тор позади, кажется, кривится в отвращении, но звук точно издает соответствующий. Локи медленно отпускает его руку, подаваясь вперед и пытаясь разглядеть.       Между ними с волчонком все еще ряды съестных даров, так что подойти близко невозможно, но хотя бы разглядеть полнее/отчетливее… Волчонок скулит. Пытается встать на лапы, но одна подбита. Передняя. Когда медленно-медленно его тело вытягивается, Локи видит проплешины без шерсти, где кожа изодрана до мяса.       Их сделка, и до этого будучи не равносильной, становится и вовсе однобокой.       Этот волчонок — не пример здоровья и выносливости. У него сбит нюх, ведь еды он даже не замечает, а еще у него нет глаз, и маг не знает почему. Но не отшатывается. Прекрасно видя, где можно подлечить, где откормить, а где и вовсе найти новые глазные яблоки, Локи уже тянет руки, но вожак заходится смехом вместе со стаей. А Тор позади шипит:       — Он не доживет и до Асгарда! Неужели нет другого выхода, Локи?! Да даже безмозглая псина лучше этого… Этого…       Локи не дергается и не оборачивается. Рассматривает сколотые клыки волчонка, когда тот зевает, прерывая свой скулеж.       Он не готов и не рассчитан на жизнь в лесу. Он слаб. О нем некому заботиться.       Если бы не Фригга, Локи был бы таким же. И, возможно, это неправильно, — брать к себе на поруки тех, в ком видишь отголоски себя, — но будто бы мага это волнует. Он кидает короткое:       — Я беру его. Вы согласны на сделку? — и чужой смех тут же обрывается. Вожак чуть удивленно урчит, затем ведет головой из стороны в сторону. И, наконец, кивает. Заметив это боковым зрением, Локи кивает и сам. После приседает, вытаскивает из сапога кинжал и говорит более повелительно: — Прикажи, чтобы ему расчистили путь. Если он не сможет подойти ко мне и взять кровь, сделка не будет заключена.       — Ты потерял разум? Да он же еще и слепой, Локи, ты… Ты вообще сам-то видишь… — Тор все никак не может успокоиться. А ведь казалось бы, кому как не ему, нужно смотреть дальше и видеть больше, чтобы с точностью выбирать воинов в ряды своей армии.       Но, видимо, волки — не воины. Так. Игрушки.       — Умолкни, — Локи не вскидывает руки, но говорит четко, и Тор лишь вздыхает обреченно позади. Будто бы его брат — беспросветный, глупый бездарь да и только.       Присев на одно колено, маг дожидается пока волки растащат добычу в стороны, а после тихо свистит. Волчонок сжимается перепугано, пытается скалиться, обломками клычков да рычит, но Локи лишь свистит вновь. Более дружественно и мягко.       Добиться этим ему ничего не удается, кроме того, что вожак с коротким рыком в придачу пихает волчонка лапой вперед. Тот не катится, а валится на снег мордой, проезжается по нему ближе. Расстояние между ними уменьшается в разы.       Локи надеется, что этого будет достаточно.       Вытянув руку, он надрезает ладонь глубоко и без жалости. Под острым лезвием кожа и мясо расходятся, а кровь вырывается рывком, орошая землю. Кто-то из стаи дергается вперед, но вожак лишь хвостом дергает, что плетью.       И никто не нападет.       А Локи довольно скалится, наконец. И сам знает, что кровь магов заманчива для хищников. Чем больше силы, тем больше сладости и жадности.       Волчонок все еще не чувствует запахов, но что-то все-таки чувствует. Неторопливо, неуклюже, то и дело заваливаясь вперед из-за больной лапы, он подтаскивает себя ближе, пытается принюхаться. Вначале он лижет снег, затем только ползет по следу. Маг не убирает нож из пореза, чтобы тот не смел затягиваться, и кровь течет по его руке вниз. Первая капля падает волчонку на нос и только следующая в рот. Тот заметно довольно подставляет открытую пасть, глотает снова и снова и снова.       Его кровь послужит хорошим закреплением сделки, а волчонок запомнит его и, как бы ни сложились их отношения, никогда не нападет, чтобы убить, так что на самом деле Локи уже знает, что получает много больше, чем собирается отдать.       Подняв голову, он смотрит на неожиданно задумчивого вожака. Говорит:       — Вся добыча ваша. Как только заберете ее и уйдете достаточно далеко от поляны, мы уйдем тоже. И больше к вам не заявимся. Но сделка уже скреплена. Надеюсь, через года мне не придется напоминать вам об этом силой.       Ответа он не дожидается, хотя, впрочем, Локи его и не ждет. Кивнув, вожак хватает самого большого оленя в пасть, разворачивается и уходит прочь, и лишь после него, все остальные быстро разбирают добычу.       Волчонок напивается достаточно быстро, и Локи позволяет руке зажить. Чистит кинжал о снег, тут же пряча его. А после тянет к меховому, побитому комочку руки. Тот принюхивается активнее и, видимо, кровь разбавленная магией немного помогла ему: малыш медленно, более живенько, но все также неуклюже забирается Локи в руки.       Тут же принимается вылизывать их от крови.       — Никогда бы не подумал, что ты…       — Что я глуп? Недальновиден? — Локи выпрямляется с комком темного, неопределимого цвета меха на руках и оборачивается. Вскидывает бровь раздраженно. — Я — придворный маг твоего отца, хоть и без титула. И если ты думаешь, что сколотые клыки или отсутствие глаз меня напугают, то ты ошибаешься.       — Ох, правда?! И где же ты возьмешь глаза, мне интересно? — Тор крепит на пояс ножны, затем прячет кинжал. И смотрит исподлобья. Очевидно, что ему не нравится ничто из только что произошедшего.       А Локи растягивает губы в жестокой ухмылке и чуть ли не рычит:       — Вырежу твои.       Больше Тор ничего не спрашивает. Вернувшись к бревну, Локи кутает волчонка в свой кафтан, а на себя накидывает скинутый старшим плащ. Застегивает фибулу, собирает вещи, забирает на руки Бранна. Но тушить его сразу не тушит. Осторожно усевшись рядом с ютящимся в кафтане волчонком, Локи мягко заговаривает огонек, объясняя ему, что нужно сделать, а после скармливает тот слепо ластящемуся к надежным рукам волчонку.       Вначале зверь замирает. Пытается откашляться, но сглатывает раньше. Чихает.       Локи поджимает губы, чтобы не улыбнуться, и берет его на руки. Пока что Бранн станет залогом удачного перехода по мосту, а после, уже дома, маг подлечит нового Фенрира — имя приходит в голову внезапно, но отказываться от него Локи не торопится, ведь оно полнится слишком хорошими воспоминаниями, — самостоятельно. Позаботится о нем и…о его глазах.       Подхватив Фенрира на руки, Локи поправляет плащ, проверяет, сунул ли уже шкуру лисицы в мешок, и поворачивается к Тору. Тот как раз взывает к Хеймдаллу. И сомнений нет, что страж откликнется сразу, однако, пока мост достигнет их, есть еще несколько мгновений… Ох уж эти мгновения.       Они стоят близко, но не впритык, и Тор по-глупости своей делает шаг. Смотрит Локи в глаза долго, сомнительно, но требовательно. Поднимает руку медленно.       Даже не собираясь говорить что-либо первым, Локи уже заранее знает, что старший коснется, но не боится этого. Лишь Фенрира под плащом прижимает ближе. Боится, что отберут? Немного. Ведь кто знает, что взбредет в голову этому глупцу.       Кто знает.       — Я всего лишь хотел знать, что у меня нет конкурентов рядом с тобой, — Тор говорит это тихо, а его большой палец, затянутый в перчатку, касается инеистой щеки. Рука тянется вглубь капюшона, а после маг чувствует, как его почти незаметную косичку ему аккуратно заправляют за ухо. Тон голоса старшего будто бы пытается извиниться за все допросы и склоки. Но сам старший не извиняется.       Не убирая из голоса ни грамма стали, Локи говорит за мгновение до того, как радужный мост поглощает их:       — У тебя их и нет. Ведь и тебя нет тоже. Рядом со мной. ~~~^~~~       Последняя фраза младшего заседает в разуме и уходить оттуда, кажется, не собирается. Они возвращаются в Асгард; Хеймдалль смотрит неодобрительно, но не говорит ни единого слова. Кроме быстро и колко брошенной фразы:       — Успели до захода солнца, ваши высочества.       Тор на это лишь поджимает губы жестче, а Локи — хмыкает. И развеивается по ветру чуть ли не в прямом смысле слова, а Громовержец даже не успевает предложить ему подвезти его. Так и стоит, чуть приоткрыв рот, еще пару мгновений. После хмурится, сжимая руки в кулаки.       Хеймдалль не наблюдает за ними обоими, только если искоса, но искать у него совета Тор не собирается. А он все равно дает его. Безвозмездно и нагло, как никогда. Но все же слишком привычно.       — Фрукты тех крепостей, что дольше всех держат оборону при осаде, всегда самые сладкие. Их женщины всегда самые красивые. Их дети всегда самые здоровые. Их…       — Я тебя прекрасно понял. Остановись, — Тор лишь дергает головой, без надежды и веры, и нарочно гулко топая, направляется к лошади. По пути грубо подхватывает молот, но рука дергается, и он чуть не роняет его с моста. Кажется, страж позади смеется, но Громовержец не верит в то, что тот так умеет.       Вот младший умеет. Точно умеет.       Если еще не забыл, конечно, каково это.       Путь до дворца проносится быстро, и, ввалившись в свои покои, Тор тут же несется в купальню. Он не чувствует свое ухо уже очень давно, и если до момента, когда взгляд упал на зеркало, ему казалось, что так даже лучше, то стоило этому моменту случиться, как Тор потерял дар речи. Руки сами собой нашли мазь, пальцы как можно более осторожно сами нанесли ее…       Вначале, стоило Локи задеть его ухо губами, боль была ужасающей, но лишь на кончике. Затем она начала распространяться. А стоило уху полностью онеметь, как начала тупо пульсировать и головная боль.       Громовержец прекрасно понимал, что, возможно, ожог разрастается, но не торопился — и не торопил младшего, — он лишь потому что ему слабо в это верилось. Ну не могло одно малейшее прикосновение нанести столько вреда!.. Оказалось могло. И нанесло.       Прикосновение ледяного великана.       И Тору еще повезло, что у него в купальне всегда стояла мазь от таких ожогов, иначе пришлось бы идти к матери. А мать точно потребовала бы объяснений. И что бы он сказал ей?       Ничего. Не мог и не имел права. Тайна произошедшего путешествия ему не принадлежала.       Ожог сходил медленно, а боль вновь была мучительной, но Громовержец распорядился набрать себе ванну и принести в покои ужин. Еда и ванна не плохо так отвлекли его, ведь с утра — проснувшись от голоса Хеймдалла в голове и сразу сообразив, что за картинку, Локи на мосту, и для чего ему показывают, — он не успел ни поесть вовсе, ни вымыться. Хорошо еще вчера с вечера решил сбрить немного отросшую бороду, — больше похожую на запущенную щетину, — словно бы чувствовал, что за поход ему светит. И насколько подобающе ему при этом нужно выглядеть.       Локи был непробиваем и несгибаем. И с какой-то стороны Тор даже восхищался им, но… Не в те момент, когда грудную клетку разрывало от боли. Вето, наложенное еще в середине лета, все еще душило и терзало его, не давало нормально расслабиться да и существовать вовсе.       Лишь оно дало Тору понять, как часто и насколько много он о младшем думает.       И как мало его касается.       Внутри все теснилось от будто бы смертельного страдания, но снаружи было спокойно. Пальцы уже отвыкли от боли, которая засела в них на несколько дней, когда Тор посмел взять лицо младшего в свои руки на том подоконнике. Да и невидимую несуществующую метку на шее, сзади, уже давно не жгло огнем, хотя иногда Тор и касался того места… У него были лишь воспоминания. И вой в груди.       Беззвучный вой.       «Это было нечестно!..» — именно так ему хотелось закричать, но он знал, что не имел права жаловаться. Во-первых, он был будущим царем и должен был хотя бы пытаться находить к проблемам рациональный подход, — не то чтобы Локи был проблемой, но и врать было бессмысленно, — во-вторых, младший настрадался всяк больше. Оторванный, ограниченный от хоть какого-либо общения, он закрылся довольно быстро и резко.       И он был прав. В каждой своей претензии и каждой своей язвительности он был прав.       Но извиняться Тор не собирался. Он еще не знал, как ему обратить то, что натворил не он, и как заставить младшего вспомнить, но он надеялся, что все будет идти своим чередом. И в какой-то момент барьер просто треснет, раскрошится.       Ведь если Громовержец решит рассказать все-все на словах, Локи ему просто не поверит. Даже если разобрать ему все на пальцах, доказать, объяснить, приложить непоколебимые факты… Ничего хорошего из этого не выйдет.       А ожидание убивает его уже сейчас. Каждый шаг, который он делает к нему, сопровождается толчком прочь, настолько сильным, что Тора относит будто бы на десяток шагов назад.       И как же много времени ему требуется, чтобы преодолеть этот десяток шагов вновь!..       Он все еще не жалуется. Держит спину прямой, а тон голоса — ровным. Знает, что до самого конца не дотянет, — не из бездарной жалости к себе, но их сухого, объективного расчета, — но надеется на лучшее, на то, что в какой-то момент все кардинально изменится.       Или же Локи просто убьет его, прекратит терзать его… Тор прекрасно справляется с задачами воина и будущего царя, но любовь — не его стезя. Он старался все эти годы, он искал все самое лучшее и собирал крупицы этого в кучу, а кучи ссыпал в горы, чтобы убедить себя — Локи не только достоин этого, но он этого и заслуживает.       Ведь его есть за что любить.       И Тор любит, пожри его льды Етунхейма! Тор уже любит его, но… Этого оказывается недостаточно. А ведь в самом начале, когда он подписывался под своей задачей без подписи, Локи предупреждал его, Локи предостерегал его и шептал, что справится и так. Без ответной любви, без поддержки, без всей этой шелухи, обращенной к нему, но живущей в других.       Когда он говорил это, Тор в первый и последний раз увидел, что есть внутри младшего на самом деле. Одно-единственное и невероятно огромное: вера. Вера в себя, но не уверенность. Вера в себя, но смешанная с сомнениями так сильно, что почти незаметна.       Локи всегда был тем, кто верил в себя сильнее кого-либо. И как бы по-детски это ни звучало, Тору просто хотелось бы быть тем, кто верил бы в него сильнее.       Не внемлив предостережению тогда, сейчас жалеть и отворачиваться было поздно. Вето прогрызало внутри дыру, само существование младшего делало не слаще, но Тор все еще не был тем, кто мог бы жаловаться. Он же не умирал в конце концов! Он был полон сил и полон уверенности.       И он был готов продолжать биться за своего малыша-етуна, который иногда просто заставлял терять самообладание своими фокусами. Уже находясь в ванне, Тор лишь усмехнулся довольно, вспомнив, как еще с пару часов назад Локи забрался к нему на бедра. Да уж. Он был таким взрослым, но все же таким несдержанным. Обученным теперь уже, видимо, но все еще не насытившимся.       Тор не мог не думать о том, каков он в постели, но все же эти мысли не занимали его голову без остатка. Он прекрасно знал, что отношения начинаются не в постели. И проходят не в постели тоже.       Но пока что ни о каких отношениях не шло и речи. У него самого было вето и множество запретов/угроз от Одина. У Локи же были его надежно оберегаемые и лелеемые тайны. Они были несовместимы, но скорее лишь потому, что не пытались хотя бы попробовать совместить себя друг с другом. Хотя воспоминания об их летнем совместном дне были откровенно хорошими… Не без темных пятен, не без недомолвок, однако. Сидя там и слушая милый до невозможного щебет своего малыша-етуна, Тор чувствовал себя невероятно глупым и невероятно счастливым. В груди щемило так, словно она уже вот-вот должна была бы расколоться/раскрыться, но он был расслаблен.       А Локи рассказывал все так увлеченно. Его щебет не был похож на щебет этих манерных девиц-сплетниц, хоть Асгардских, хоть Альвхеймских. Его щебет не был похож на щебет девчонок-служанок, рассказывающих друг дружке очередную шутку или историю.       Его малыш-етун все еще умел говорить с ним так, словно они на равных. Без ужимок и ненужной лжи. Без насмешек, ироничных острот или низвергающего к Хель своей надменностью тона. И на самом деле это было именно тем, что Тор полюбил в нем в первую очередь еще давно. То, что Локи никогда всерьез не задумывался об их положениях и статусах, а глубоко внутри и вовсе все еще считал его родным существом.       Никогда от него не отказывался.       Думая об этом, Тор все же то и дело чувствовал себя гадко. Было то решение их обоюдным или нет, но он знал, что вряд ли Локи когда-нибудь простит его за предательство. Вряд ли сам Тор когда-нибудь простит себя.       Уже поздним вечером, вымывшись и набив желудок, он вновь подошел к зеркалу. В какой-то момент боль окончилась незаметно. С его ухом все было в порядке. Чернота сошла.       И это вызвало легкую улыбку. Свежая, хоть и усталая мысль принесла воспоминания о железном лесе. Тогда было много больнее. Ноги и руки чернели стремительно, боль была ужасающей и поглощала словно каждый малейший кусочек его кожи, но… Тор любил вспоминать об этом. Он чувствовал себя героем уже после произошедшего.       В момент происходящего он вваливался во дворец скуля и рыдая. Слезы текли по лицу, руки немели и будто разрывались изнутри. Его одежда и тело были перепачканы кровью младшего, а одна рука Локи и вовсе была закинута ему на плечо — чтоб не висела плетью, — и касалась шеи. Зараза и агония поглощали его, Тора, кожу там стремительно тоже. Хаос и разрушение мертвого холода разъедали плоть, добирались до артерий и вен и разносились по организму. Тогда Тору хотелось умереть сильнее всего и просто прекратить эту невыносимую пытку, но как же он был счастлив, увидев в коридоре дворца, в холле, мать и уже просто теряя сознание, валясь на пол без сил.       Был счастлив, не потому что надеялся выжить.       Был счастлив, потому что донес его.       Уже после — очнувшись, придя в себя, узнав все-все о состоянии младшего, — он почувствовал себя сильнее и увереннее, чем когда-либо.       И это чувство помогало ему верить в себя и дальше. Это чувство помогало верить: когда-нибудь он станет таким сильным, что все же будет достоин младшего полностью. Будет достаточно хорош для него. Будет оправдывать его ожидания.       И ни за что не сдастся раньше времени.       Окончив все свои дела на этот вечер, Тор забрался в постель стремительно. Накрылся шкурами, потушил свечи. Сон накрыл его неумолимо резко, но все же не задержался надолго. Громовержец не знал, сколько прошло, но почувствовал, что просыпается. Ладонь, чуть свесившаяся с постели, ныла тупой болью вокруг глубокого пореза, но звука льющейся крови было не слышно. Он чувствовал, что вот-вот проснется, но до конца сделать этого все же не мог. И позволить себе заснуть вновь не мог тоже.       — Ты… — тихий хрип пересушенной глотки прорвался неожиданно, недовольно и опасливо. Но страх разрастись не успел.       — Я, не дергайся. Все в порядке. Как только крови станет достаточно, я все залечу, — его голос был спокойным и рассудительным. Тор не был удивлен тому, что он пришел. Тор разучился удивляться чему-либо, если это касалось Локи, уже давным-давно.       И вот теперь тот пустил ему кровь, а еще наложил… Морок?.. Тор не был сведущ, но, кажется, это называлось именно так. Держа себя на этой тонкой грани, где он не смеет заснуть, но и не может проснуться, Тор словно сквозь толщу воды, слышал тихий скулеж волчонка.       У него не было вопросов. Локи играл в какие-то свои странные, обозленные игры, но в то же время Локи пытался оградить его, защитить его… Громовержец не сопротивлялся. Обратную сторону его руки младший поглаживал осторожно и даже будто бы нежно, пока порез вылизывал чужой горячий, наглый язык. Боль была не сильная, но все же грубая. То и дело хотелось закрыться от нее, сжать руку, убрать ее под шкуры.       Тор не делал этого, потому что не мог и потому что понимал: младший пытается защитить его. Он делал это всегда, делает это сейчас и…       — Зачем…тебе…все это? — хрипя и коротко сглатывая, он сонно зевает, трется щекой о подушку, а затем, наконец, все заканчивается. Боль пропадает резко, замещается теплом и, кажется, сиянием. Тор и рад бы открыть глаза, чтобы увидеть, но просто не может. Зевает вновь, немного сдвигая ноги.       — Это… То… Как же ты полюбил задавать неуместные вопросы, — младший недоволен в отличие от его зверюшки, которая забирается к Тору на постель, решая, что нужно его кардинально обнюхать. Тор вначале еще думает дернуться, возмутиться, но после понимает, что Локи точно волчонка уже вымыл и скорее всего даже откормил. Так что ему кровать не испачкают. И не съедят. — Это для твоей безопасности. Чтобы, когда ты решишь сорваться на Фенрира, он не решил тебя сожрать.       Чужой неожиданный ответ заставляет его тихо, сонно чихнуть, и не проходит и нескольких мгновений, как тепло магии с ладони исчезает тоже. Но руки младшего остаются. Держат его осторожно, мягко. Тор рад неожиданному, хоть что-то объясняющему ответу, и он старается не спугнуть Локи. Даже дышит тише.       Тот касается его руки губами. Ладони, холмов на ней, затем пальцев. А волчонок, Фенрир, так, кажется, уже крутится у него под боком и, наконец, укладывается. Видимо, он думает, что это их общая спальня и никуда уносить его уже не будут… Ох, если бы. Раньше Тор о таком может и мечтал, но теперь уже давненько нет. Теперь он мечтает о нормальном разговоре без ссоры и хоть немного большем доверии.       Но мягким тихим поцелуям не удивляется, скорее просто горько вздыхает. Иногда ему так хочется, чтобы все было проще/обычнее/быстрее, но отдаленным уголком разума Тор чувствует — не хочется. Ведь с уверенностью сказать, был бы это его малыш-етун, если бы все было по-другому/легче, он не может.       — Я… Я должен знать… — Громовержец пытается добиться и нормального разговора, и большего доверия одновременно, а Локи неожиданно тихо смеется. Впервые за все эти десять или близ этого меток. Да еще и рядом с Тором.       Тот чувствует его дыхание на своих пальцах и его пальцы на своей руке. Младший гладит его, пользуется тем, что Тор даже двинуться нормально не может. И видеть не может тоже.       Может быть в этом вся соль? Локи боится его взгляда?.. Локи боится…его?       Тор не знает. Продолжает сопротивляться мороку, но незаметно для себя лишается того напряжения, что пришло с первой болью и первыми мгновениями неполного пробуждения. Фенрир тихо елозит под боком, порыкивает так уютно и спокойно. А младший выцеловывая костяшки его кулаков и пальцев. В отличие от подушечек они мягкие, нежные, но цвет кожи все равно чуть отличен, ведь сбивал их Тор не единожды до мяса.       Но Локи целует их безотчетно и неторопливо. Уходить он, похоже, даже не собирается, а Тор не собирается его выгонять. Такие моменты слишком тонкие, он и сам это знает. Чувствует.       — Что же ты никак не уймешься, а?.. Что же ты… Цветы, обещания… Когда же твой рассадник роз истощит себя? — его голос иной, и Громовержец замечает это. Он не знает и даже догадаться не может с чем же это связано, но ему… Ему нравится это. Лёгкое смущённое сомнение в голосе переплетается с упорством, с требованием.       И, кажется, именно за это Тор его и любит… За эту многогранность, сочетание несочетаемого и такую палитру чувств, что иногда даже зависть берет. Как сегодня хотя бы: Тор, например, никогда бы не стал почти час пялиться на какие-то глупые ветки.       А младшего это завораживало. И делало таким заманчиво спокойным и тихим.       Днём Тор чуть не сорвался, чуть не поцеловал его, даже зная, что отморозит себе губы, и боль будет невыносима. Но все же не сорвался. Не сорвался лишь потому что знал: Локи этого не примет.       После стольких походов, битв и тренировок боль уже давно его не пугала, но всегда прятала за собой нечто большее. И теперь только, перестав воспринимать боль привычно, Тор видел это нечто большее. Видел собственные чувства.       — Когда тебя не станет… — Тор вздыхает тяжело и чуть качает головой, словно не контролируя свои движения. На висках выступает пот, затылок тоже становится влажным. Он словно бы тонет в зыбучих Мидгардских песках, но слишком медленно. И слишком сопротивляясь.       Руки младшего медленно скользят выше и все еще касаются: Тору больно. Он не смирился с вето и смиряться на самом деле не собирается, но прекрасно чувствует, что пока что рано заводить об этом речь.       Мать всегда говорила, что всему свое время, и никогда не оказывалась неправой.       Однако, принятие ожидания не отменяет боли, и Тор морщится. Его брови изгибаются, губы сжимаются до побеления, а младший вздыхает. Но рук не убирает — пламя запрета выжигает предплечья Тора следом за уже выжженными ладонями, — и говорит негромко:       — А если цветочница скончается?.. Только не говори мне, что ты подарил ей вечную жизнь, ради своей глупой прихоти, — его голос все ещё похож на смущённое бормотание, и Громовержец чувствует странное желание обменять все, что у него есть, на один лишь вид мягкого румянца на бледных скулах. Даже вечную жизнь и статус. Даже божественность.       Он пытается открыть глаза, но ничего не выходит, и приходится сдаться. Тогда Тор отвечает:       — Я поговорил с мамой. Она сказала, что будет не против перенять ее знания и умения, ведь розы понравились и ей тоже, а…       — Рад знать, что я стал не единственным, кто подвергся твоему помешательству, — Локи прерывает его негромко, мягко ведёт ногтем по коже от запястья к сгибу плеча. Но путь его извилист, и Тор знает, что это из-за меток. Ноготок младшего огибает их, не касаясь. А сам он добавляет негромко, будто бы незаинтересованно: — Даже представить боюсь, сколько служанок претерпели твои цветочные выходки, уже не говоря о…       — Они и не терпели, дурак, — сорвавшись на тихий смешок, Тор сонно зевает вновь. Добавляет, уже слыша, как Локи напряжённо, недовольно сопит: — Я показывал матери самый первый цветок, лишь чтобы убедиться, что он хорош. Не более. Все же остальные доставались лишь тебе и никому больше. Я…       — Мне не интересно, — его голос пытается отдавать холодом, но Тор чувствует, как пальцы сжимают его предплечье сильнее. Будто бы держатся, чтобы не сорваться.       Чуть дернув плечом, Тор зевает вновь и понимает, что больше держаться просто не может. Его утягивает в сон жестко. А руки младшего тянутся выше. Перина под ним проседает, но легонько. Прохладные пальцы касаются влажного лба, чуть растирают бисеринки пота по коже.       Тор знает, что тот хочет сделать. Знает, но не сможет бороться. Еле-еле бормочет уже на самой границе со сном:       — Не…забирай их… Просто…не забирай.       Сознание меркнет мягко, но неумолимо. Когда Громовержец просыпается, его воспоминания все ещё при нем.       Но он ничего не делает. Потому что знает, что Локи не примет этого. И все станет лишь хуже. ~~•~~