Роза ветров

~~~^~~~       Фенрир оказывается необыкновенно дружелюбным и ласковым в первый же вечер, стоит Локи только впустить его в свои покои. Иррациональное ощущение легкости и спокойствия обнимает нежно за плечи и шепчет что-то ласковое и теплое на ухо. От тотальной невесомости волчьей беззаботности и доверия ему хочется улыбаться. Ведь у него все-таки получилось. Малюсенький первый шаг в череде многих тысяч и тысяч пугающих шагов, а все же Локи сделал его. И теперь хочется щурить глаза от радости и просто-напросто улыбаться. Неумело, ярко и без остановки.       Точно такое же или хотя бы чем-то похожее желание возникало у него когда-то давно, когда Бранн — успокоившийся после призыва и заинтересованный происходящим окончательно, — ластился к его рукам. Он касался пальцев, под счастливое, совсем не злое шипение учась контролировать температуру своего пламени, и забирался ему в рукава, щекотал бока, пригревал у основания шеи.       Тогда его сопровождало точно такое же ощущение. Благодать, радость, умиротворение, тихий восторг… И гордость за себя. Но гордость — не ровня горделивости. Его гордость за себя — что тогда, что сейчас, — была без надменности и без желчи, без наглости, без бахвальства. Маг был доволен проделанной работой и чувствовал: он хорошо постарался.       Он сделал достаточно. И тут, в моменте и в этом мгновении, он победил.       Сейчас все чувствовалось схоже, но из-за бремени, что теперь тяжелило его сердце, раскрыться в своей гордости/радости/благости во всю силу Локи, к сожалению, не мог. Только чувствовал, что дышится немного, почти незаметно иначе — заключенный с етунхеймским вожаком договор стал первым кирпичиком крепкого и просторного фундамента его будущего.       Ужас и паника все еще таились в его разуме и его теле, то и дело напоминая о себе мимолетной тяжестью в плечах и навязчивой мыслью, что никак не желала идти прочь. Эти ужас и паника были теперь нераздельно связаны с образом старшего. И Локи был искренне рад взять на поруки того, на кого можно было бы отвлечься. Кому можно было бы посвятить своё время и силы. О ком еще, кроме себя, можно было бы заботиться.       И одновременно с этим, конечно же, продолжать искать способы спасти старшего, только теперь уже много спокойнее. Конечно же.       После того, как они возвращаются, Локи в первую очередь волчонка кормит, а затем уже вытягивает из него Бранна назад. Ожидаемо зверь валится без сил — даже несмотря на то, что огонек помог ему с переходом, много это все равно не дало, — но Локи помогает ему. Вымывает его, медленно-медленно распутывает свалявшуюся шерсть. Некоторые клочья приходится осторожно срезать. Когда вся грязь и кровавые корки смываются, оказывается, что цвет шерсти волчонка — насыщенно-черный.       Масло приходится выбирать долго — Фенрир неуступчиво рычит и скалится, стоит только поднести к нему каждый новый бутылек. Он не чувствует запахи полностью, но даже так недоверчиво/переборчиво отказывается от того, что хоть немного ему не нравится. Возвращая очередной бутылек с маслом на место, Локи ловит себя на мысли, что ему есть чему поучиться у этого зверя, и горько усмехается. В конце концов лишь масло с лимоном и базиликом оказывается достойно волчьей благосклонности, и маг долго и заботливо втирает его в волчью шкуру.       Одновременно с этим он нетороплив прочесывает шерсть и заодно сразу залечивает ранки, гнойники и царапины, что попадаются под пальцы. Волчонок почти сразу начинает немного урчать от удовольствия. Он не ластится, но, похоже, медленно учится доверять, полагаясь на вкус, запах и энергию той крови, которой его напоил Локи. А тот лишь усмехается по-доброму, вместе с маслом накладывая одно за одним лечебные заклинания. Кроме прочего, они помогут и его шерсти в тех местах, где сейчас вырваны клоки или есть проплешины.       После Локи приходится повозиться с клыками. Фенрир — слишком расслабленный вначале, в первые пару мгновений, — спохватывается достаточно быстро и чуть не откусывает ему кисть и еще немного, до середины предплечья. Ему не нравится, что Локи решил поковыряться у него в пасти. Только вывернувшись из ловких, уже явно не безопасных рук, он срывается с места. А затем еще долго носится по покоям Локи, пытаясь унести лапы прочь. Его передняя лапа еще не вправлена и не подлечена и, кажется, лишь поэтому Локи все же удается поймать его, чтобы тут же околдовать.       Распятый зверь смотрит на него со страхом — смотрит без глаз, но со странным, напряженным выражением на морде, — только вот Локи не собирается делать ничего ужасного. Он начинает негромко говорить, надеясь, что его голос, тон и сами слова успокоят волчонка. Вначале он рассказывает зачем взял его, затем говорит об Асгарде, о дворце, о Торе, о том, что его лапа сломана, а клыки подбиты и нуждаются в лечении. Лечение — залог того, что Фенрир вырастет сильным волком. Чувствуя потребность в том, чтобы сделать на этом акцент, Локи повторяет:       — Я выращу тебя сильным и умным волком. Я о тебе позабочусь.       Слушая его, волчонок постепенно расслабляется и втягивает когти. Он позволяет Локи и дальше копаться в его пасти, наращивая клыки. Тот заканчивает довольно быстро и, не тратя время в пустую, принимается за лапу. Резким, быстрым движением рук он вправляет её и сразу его пальцы начинают светится зеленоватым светом — обезболивающая, лечебная магия убирает резко появившуюся боль. Фенрир успевает разве что дернуться и рыкнуть. Потом долго не двигается, держа уши в напряжении и не убирая оскал с пасти. Боли больше не появляется, и поэтому он через время вновь расслабляется. Лишь через сотни долгих мгновений, когда Локи убеждается, что кожный покров на лапе цел и кость в порядке, он проверяет сохранность когтей.       Над Асгардом висит глубокая ночь, когда он заканчивает с лечением Фенрира. Оставив звереныша в покоях отсыпаться, Локи спускается в темницы в подземельях. Напряжение в грудине тянет к полу, словно комок завалявшейся грязи, а он крадется — незаметно и слишком целеустремленно.       Для вора и убийцы, чью роль он вот-вот на себя примет в новой своей, последней жизни.       В голове друг с другом бьются сотни мыслей, а все они об одном. Усталость после долгого похода по Етунхейму давит на плечи и сковывает движения головы. Локи отмахивается, дергает головой, сжимает челюсти. Мысли устраивают революцию и переворот. Они требуют перемен и стонут лишь одно:       «Ох, Тор, как же так…»       Локи отвлекает себя. Пытается разглядеть все стыки камней в стенах, пока пробирается в темницы. Разглядывает пол и носки собственных сапог. В горле собирается странный ком тревоги. Локи отвлекает себя, и отвлекает, и отвлекает… Нижние темницы охраняются сильнее. Грубые стражи, магические барьеры на дверях — они скрывают за собой только самых опасных асов, ванов и даже альвов. Кого там только не сыщешь. Условия под стать самым опасным преступникам: пожизненное содержание, скудная пища и тюки сена, вместо постелей.       Тюки, которые никогда и никому не понадобятся. Все узники прикованы к стенам. Или подвешены к потолку.       Локи прокрадывается туда, к самым низам, во время смены караула. Стражи отвлекают друг друга, а он оставляет распахнутые собою же двери под лоском обманчивой иллюзии недоступности/секретности/запечатанности. В одной его руке выхваченный из настенного кольца факел, а в другой два увесистых ограненных шарика скаполита. Из уст рвется шепотом одно и то же заклинание. Без остановки. Локи отвлекает себя.       То и дело проходя мимо очередной камеры, он видит, как шарики в его руках загораются изнутри мягким светом. Льдистым… Призрачно зеленым… Почти черным… Скаполит исконно хороший оберег от болезней глаз, в его руках оказывается еще и хорошим инструментом для поиска. Локи ищет определенный цвет.       Голубой, как небо над головами асов. Или же как глаза одного определенного аса.       Никакого другого цвета ему надо.       И дело тут даже не в его сентиментальности, но на самом деле именно в ней. Положение Локи ужасающе плохо. Это ведь уже даже не само замещение чувств, это банальное замещение одного существа другим ради собственного успокоения. Ради собственного спокойствия. Ради собственного освобождения.       Локи отвлекает себя.       И это неправильно, но ничего более правильного придумать нет возможности. Еще нет возможности сказать хоть что-то честное. Еще нет возможности сказать хоть что-то вовсе.       Сказать что-то исключительно старшему.       Произошедшее в чужом мире, на чужой территории все еще вьется в его голове воспоминаниями. Жаркими и печальными. Тлеющими, словно каминные угольки, но стоит ткнуть их палкой, как они тут же вспыхивают. Осаждают искрами, оставляя на одежде мельчайшие дыры и заставляя так неловко/невольно передергивать плечами. Казалось бы, только недавно Локи оставил это, отставил все эти мысли и чувства в сторону, позволил им поутихнуть… Но вот опять.       Вопроса о том, долго ли удастся ему продержаться, не возникает. Ведь ответ появляется первее вопроса.       Недолго.       Совсем недолго.       Нужный цвет глаз маг чуть не проглядывает. В какой-то момент камни светятся изнутри именно тем оттенком, который ему требуется, а он засматривается в решетчатое окошко двери, мимо которой проходит. Но ему нужна не она.       Остановившись у другой железной двери, уже без окошка, он рассматривает ржавчину на дверных петлях. В самом центре безжалостная, заколдованная руна сверхмерного долголетия — сплетенные лагаз и ингуз. Открыв дверь со скрипом и без легкости, Локи быстро отводит глаза в сторону, не в силах смотреть на руну, да проходит внутрь.       У стены прикован старик. Он тощий настолько, что клетка ребер, кажется, вот-вот разорвется тонкую кожу, со спутанными, длинными и грязными волосами, а под ним никогда не высыхающая лужа. Запах стоит отвратный до невозможности, и Локи заметно кривится. Медленно-медленно подходит еще ближе.       Старик жив.       Старик все еще жив, хотя Локи уверен, что он тут уже не первое десятилетие — его руки в кандалах покрылись мхом, потому что кандалы эти очень давно никто не снимал. Еды в камере нет уже давно, как нет и хоть какого-то следа ухода да уборки за узником. Жизнь теплится в нем лишь благодаря магии той самой жестокой руны, вырезанной на этой и каждой другой двери нижних темниц по приказу самого Всеотца: пока кто-нибудь не сжалится над ним или пока несколько тысячелетний срок жизни руны не истечет, умереть старик не сможет.       Стоит магу подойти ближе, как этот поистине живой мертвец медленно поднимает голову. Его глаза, скрытые за сухими пергаментными листами тонких век, открываются и сразу задают вопрос. У Локи нет на него ответа. В горле становится ком. Чужие глаза настолько яркие, незамутненные тяжестью прожитой жизни, что мага с ходу окутывает легкой завистью. Ему так сильно хочется, чтобы в старости его глаза были такими же яркими и открытыми, какими являются и сейчас.       Только дожить до старости ему удастся вряд ли. Рядом ведь есть Тор. И когда-нибудь разлад между ними достигнет ступени невозврата: старший просто прикажет отрубить ему голову.       — Для чего…       — Мне нужны твои глаза, старик. Ты… — Локи распрямляет спину, пытается вести себя величественно и стойко, но к такому он пока непривычен. Его дело благое во многих смыслах, но не со стороны узника, ведь для того это боль, тьма, страх… Сжав древко факела уверенней, Локи вставляет его в стенную подставку, а затем вытягивает из сапога короткий, серповидный ножик. И подходит ближе. Но неожиданно его перебивают:       — Бери. Но после убей.       Просьба таковой не звучит вовсе, а произносится скорее приказом. Смерть для находящихся здесь — непозволительная роскошь; узники гниют веками без права на досрочное освобождение или обжалование слова Короля богов. А голос старика звучит чуть раскатисто, хоть и слабо/измученно. И они — эти самые, успокаивающего небесного оттенка глаза, — смотрят на Локи, но словно смотрят внутрь него. Пытаются прорваться сквозь плоть и кости.       Локи молчит, раздумывая. Проблемы ему не нужны. Вряд ли кто-нибудь хватится умершего от старости узника — если, конечно, убить его правильно и стереть с поверхности двери руну, — да еще и вызовет придворных магов для проверки его смерти и любого магического следа. А если это все-таки произойдет… Власть старшего распространяется на многие инстанции во дворце и, какими бы ни были их отношения, Локи был уверен: если хорошо попросит, его самоуправство не дойдет до Одина.       Только вот… Будто бы он знает, каково это — хорошо просить.       Старик замечает его замешательство и, скрывая страх, скалится изломанными, почти черными зубами, которые налезают друг на друга, словно камни в скалистой местности. А затем пытаясь выглядеть угрожающим, чуть шепеляво рычит:       — Я прокляну… Прокляну тебя, если не…       — Убью, — Локи поджимает губы сурово и сдержано, но внутри мечется испуганным зверем. Он знает, что такое охота, и он охотился. Он знает, что такое битва, но он лишь видел это, лишь наблюдал за тем, как старший кромсал налево и направо. Сам Локи — именно в этой жизни и в этом теле, — еще никогда не убивал кого-то.       Но он тут ради чего-то большего, чем жизнь узника, которая так и так когда-нибудь прервется. Не его рукой, так рукой Времени.       Больше старик не говорит ничего. Распахивает глаза шире, смотрит не моргая. В его взгляде нет страха, но у него по грязному, изможденному лицу стекают слезы счастья.       Он рад, наконец, умереть. ~~~^~~~       Его руки в крови, когда маг возвращается в свои покои. Все следы его пребывания на месте преступления стерты, все печати возращены на главные входные двери, но ему все равно еле удается удержать себя от того, чтобы сразу прорваться в купальню. Его терзает не возможное наказание, а уже сотворенное деяние. Ужин так и рвется назад, в животе мутит, а перед глазами — чужое безмятежной счастье, наконец, обретаемого прощения. И смерти.       Безмятежной тихой смерти.       Хочется продышаться, но вначале нужно закончить с волчонком. Глаза — слишком хрупкий ингредиент, чтобы можно было оставлять их надолго без тела или же без добавления в зелье.       Фенрир ждет его на постели. Он прикорнул, но с приходом Локи тут же просыпается. Принюхивается, оглядывает его, ставит уши торчком, обращаясь в слух. Локи приносит ему его зрение и свое медленное падение в своих алых от чужой крови ладонях. Опустившись на пол у своей постели, он подзывает волчонка, тихо нашептывает ему, что сделал и что делать будет, а затем притягивает заинтересованную морду ближе. Вычищенные от остатков крови и глазных сгустков впадины смотрят на него слепо, но Локи не страшно. Он шепчет над глазами в ладони заговоры и заклинания, околдовывает их, а после медленно и аккуратно возвращает на их новое место.       Фенрир держится стойко, хоть и поскуливает надрывно. Когда все заканчивается, он отступает на пару шагов. После моргает. Голубой цвет ему очень идет, и Локи впервые за последние метки срывается, просто устало, вымотано улыбаясь на один уголок губ. Он весь, не только в руках, немного перемазан кровью: на щеке росчерк, пара пятен на рубахе. Но он улыбается открыто. И впервые так беззащитно.       Волчонок смотрит на него во все глаза. Моргает пару раз. После оглядывается.       Не сразу Локи замечает, как в чужих нижних веках собирается кровь, а моргать волчонок начинает быстрее. А когда замечает… Это не проклятье точно, просто глаза пытаются прижиться и срастись с хозяином. Только вот остановить Фенрира от того, чтобы полоснуть себя по одному, точно нестерпимо зудящему глазу Локи не успевает.       — Стой! Нет, стой, пожалуйста… — он срывается на мольбу, потому что не хочет терять этот ясный, насыщенный цвет. Перехватывает передние лапы, прижимая их в ковру, смотрит на волчонка, пока тот подслеповато, кроваво пытается проморгаться. Порыкивает болезненно. Удерживая рвущегося зверя на месте одной рукой, Локи тянется вторую и прикладывает к его глазам. Прикрывает свои, шепча без остановки лечебные речи. Кончики пальцев загораются яркой зеленью магии. Локи торопится, нашептывает заклятья, не останавливаясь, даже когда Фенрир перестает вырываться да дергаться. Даже когда шрам, теперь навсегда коротким росчерком бегущий через глаз, заживает.       Только ощутив пустоту болезни под пальцами, маг отстраняется. Отпускает чужие лапы, позволяет зверю унестись в купальню, чтобы промыть морду от крови.       Пока тот не возвращается, Локи медленно избавляется от одежды и взмахом руки отправляет ту в прачечную сам. Он чувствует себя измотанным; ноги словно бы уже и не держат, но еле-еле ему все-таки удается дойти до купальни. В воде кровавые разводы, но пустеет и наполняется ванна быстро, так что уже вскоре маг медленно забирается в распаренную/расплавленную жидкость. Фенрир, кажется, проветривается на балконе и стряхивает с головы лишнюю влагу.       Сказать сложно как вскоре найдут труп старика, но то, что у него нет глаз заметят точно и… На его губах расползается слабая усмешка. Локи и сам знает, что тут не до веселья, но ему до отвратительного легко и слишком устало, а еще до ужаса хочется увидеть хоть какую-нибудь реакцию и усталость собственного разума нашептывает страшные желания: пусть на него обрушится. К Хель все это, ну! Пусть начнутся поиски убийцы, пусть его найдут, пусть его поймают, пусть Тор предаст его, пусть…       Усталость отзывается глупым, неуместным желанием того, чтобы все стало еще хуже. Чтобы закрутилось болью и всхлипами. Чтобы взорвалось трагедией под звуки его клокочущего, разочарованного и одиночного смеха. И чтобы просто оборвалось в конце.       Просто раз. И ничего.       Лишь пустота без смысла и звука.       В его мысли врывается тихий скулеж, а затем о макушку потирает чужая морда. Волчонок пахнет хорошо, маслами и душистым мылом. Локи оборачивается к нему, вымотано приоткрывая глаза. Медленное движение головы и все неправильно-веселые мысли о его возможном заточении пропадают, а после глаза распахиваются с удивлением. Он не может произнести ни слова. Все мысли разлетаются в дребезги.       Стоило бы порадоваться, что глаза все же прижились нормально, но Локи превращается в сосредоточие вакуума. Просто смотрит. Не моргает. Взор туманится быстро. А Фенрир смотрит на него. Один глаз — голубое, небесное чудо. Другой — зелень, что слишком непозволительно и грубо похожа на зелень в глазах самого Локи.       Ему хотелось бы рассмеяться, но он просто не может. Возможно, это влияние большого количества магии. Возможно, этот цвет — истинный цвет глаз зверя. Сказать точно теперь уже невозможно, но все же сказать можно — ничего.       И Локи говорит. Отворачивается, не обращает внимания на чужой непонятливый скулеж и умывается. Долго. Тщательно. Так словно хочет смыть собственное лицо, собственную личину, а заодно смыть и все собственные чувства. Фенрир его не понимает. Не понимает этого больного, скомканного выражения на лице. Не понимает покрасневших глаз. Не понимает горько изогнутых, дрожащих губ.       Маг безотчетно боится, что чужая морда — единственное место, где они с Тором смогут хоть и отголосками, но все же найти общий язык и прижиться. И при этом он знает, что именно так и будет.       Это причиняет непереносимую режущую боль, спрятаться от которой получается только под водой. Там никто не осудит его за малодушные слезы и сотрясающуюся грудную клетку. Там его никто не услышит.       Вымывшись до легкого скрипа кожи и обтеревшись полотенцем, Локи одевается в какие-то брюки и накидывает какую-то рубашку. Он не смотрит на цвет, не смотрит на гармоничность в сочетании одежды. Забирается на постель, подогнув под себя босую ногу, и берет волка на руки. Чешет за ушами, поглаживает по животу.       Возможность говорить возвращается медленно, и вначале он нашептывает:       — Сходим в гости, мм?.. Давай мы с тобой сходим в гости, давай?.. Только если будешь вести себя тихо-тихо, хорошо? Я познакомлю тебя с Тором… Он, конечно, глупенький и буянит часто, но он тебе понравится… Хорошо? Хорошо, правда?       Отрываться от теплого комочка не хочется. Отпускать не хочется. Отпускать…       Его голова светлая, но волосы перепачканы кровью, и он умирает прямо сейчас. Он умирает прямо в этот момент. Он — Тор. И никакая магия ему уже не поможет. Это, кажется, сродни каннибализму — использовать одного бога, как дань уважения и жертву для другого, но эта мысль не приносит отторжения. Просто потому что ей нет места. В голове шум и тишина одновременно. Локи понимает, что нужно перевернуть его со спины, ведь та — истрепанное лоскутное одеяло, но также он понимает, что Тор за шаг от грани, и это уже не имеет никакого смысла. А внутри боль клубками закручивается и клыками во внутренности вгрызается. Нужно его отпустить, правда, нужно просто отпустить его, но внутри отторжение. Непринятие. Отвержение. Но нужно ведь просто отпустить…       Воспоминание из прошлого, сумасбродного прошлого, что давно уже кануло во Времени, заставляет мага окаменеть и стиснуть волчонка безотчетно сильно. До тихого живого скулежа и рвущихся прочь лап. Локи требуется некоторое время, чтобы отпустить его, разжать руки, распахнуть глаза. И, наконец, подняться. Ничего не объясняя, позвать за собой.       В чужие покои, которые вряд ли когда-нибудь знали страх и никогда не познают защитные заклинания — ведь не будут нуждаться в них, — они входят тихо. Почти на цыпочках. Тор спит. Но пытается проснуться.       Локи делает все, что в его силах, чтобы избавить старшего от страха. А затем под конец срывается и касается его руки, его лба. Но воспоминания не забирает. Губительная надежда на то, чего никогда не произойдет, разрастается в нем ядовитым плющом. ~~~^~~~       Осень привносит привычное тление и прохладу в Асгард. Эта дань смерти повторяется циклично, из года в год, из века в век. После возвращения Локи из Етунхейма, буквально несколько дней спустя, проходит Блот. Он выпадает на тот же день, что и праздник сбора урожая, и пир выходит большой, знатный.       Дворец в тот вечер полнится гостями, хмельными девами и воинами, то и дело затевающими драку.       Тор не пьет. Локи вовсе не удивляется этому, ведь даже не замечает. Ведь совсем на него и не смотрит. Вместо этого он без остановки разговаривает с матерью и послом Королевы Альвов — тот предлагает выгодные условия по продаже Асгарду сладчайших фиников, но требует, чтобы Локи, как советник Всеотца, сам явился подписывать торговое соглашение.       Локи безнадежно долго пытается вместе с матерью объяснить, что советником не является. Что полномочий у него нет. Что из Асгарда его никто так просто не выпустит.       Причины отставки он естественно не объясняет, но когда медленным пыльным облаком в воздух взмывает вопрос:       — В каком же положении вы тогда находитесь тут, во дворце? — его лицо каменеет маской, что растянула губы в мягкой усмешке. Положение спасает мать, довольно жестко и явно намекая, что ее сын — младший принц.       В этот момент Локи осознает, что она — кажется, единственная, кто вообще об этом помнит. Одна-единственная на все девять миров и широты космического пространства.       Это его не пугает и не расстраивает. Это никак совершенно на него не действует, потому что все его мысли заняты волчонком. Его радостью, его свободным и веселым тявканьем и его теплом… Прошло уже несколько ночей с того момента, как маленький негодник стал жильцом его покоев, но сколько бы Локи ни пытался приучить его спать на подушке в кабинете, под утро все равно просыпался с грелкой под боком. Все попытки были бесплодными.       А волчонок лишь старался ради него. Чувствовал его и его переживания. Пытался сделать, что было в его силах.       Но маг не станет благодарить его — ни сейчас, ни позже. Уже которую ночь он спит лучше и крепче, а посреди тьмы не просыпается, чтобы убедиться, что зажженные свечи не потухли. Движение собственных зарывающихся в мягкий мех пальцев становится все привычнее.       Наверное, именно это называется привязанностью, но задумываться впервые не хочется. Не хочется ни думать, ни раскапывать горы чувств, чтобы найти одно определенное и раскрыть его, будто шкатулку с таинством внутри. Опасным таинством или благодатным — Локи не знает. И не задумывается.       Матери он рассказывает о Фенрире на следующий день после возвращения. И показывает его тогда же. Выражение лица Фригги выглядит бесценно удивленным и не удивленным одновременно. Она, похоже, смирилась с неотделимостью его сущности от безрассудства, вольнодумства и диковинных выходок. И, кажется, она чуть не срывается на улыбку — широкую, довольную. В ее взгляде много принятия, и это греет Локи сердце.       И не только ему. Одного такого взгляда хватает, чтобы немного напряженный, смятенный волчонок, трущийся у его ног, потянулся к Фригге — только бы обнюхать и убедиться, что она не опасна, — и в итоге вовсе оказался у нее на коленях. Чтобы уже через пару десятков мгновений просто уснуть там.       Локи этому не удивляется и не говорит ничего. Лишь засматривается на то, как руки матери прочесывают черную шерсть, а вскоре сбегает глазами от этого зрелища. На его счастье Фригга решает расспросить его о путешествии в Етунхейм.       Или же на несчастье, тут уж как посмотреть.       Рассказывая ей все по порядку, Локи приходится не лгать, что он был вместе с Тором. И это, возможно, единственная правда, которую он говорит ей. Но и ее становится достаточно для вопросов.       Лишних. Ненужных. Болезненных.       — Вы с братом вновь начали так тесно общаться… — она говорит это легко и спокойно, пока у Локи выкручивает внутренности. Желание вернуть Фенрира с чужих рук к себе тихо жжется у затылка, но ни единого лишнего движения он не делает. Понимает и так, что тут ему негде прятаться/прятать собственные эмоции и что он весь у матери словно на ладони.       А все же сдаваться так быстро не собирается.       — Не сказал бы. Скорее просто появилась пара общих интересов. К тому же Тор… — Локи смотрит на мать, а затем позволяет взгляду сбежать лишь на мгновение вновь. Это становится его ошибкой. Которую он осознает, вернувшись глазами к Фригге.       Та улыбается, но не явно. Скорее уголками губ. Глазами. Всем выражением лица в целом. Она улыбается так, словно все знает и все понимает, но Локи не верит в это. Это скорее пугает его. Он не знает, что солгать о мотивах Тора, которые привели к их удачному путешествию.       Он просто не знает, что солгать. Или же просто не знает Тора?..       Знает каждого Тора каждой предыдущей жизни, но этот… Его намерения… Его поведение…       — Думаю, ему просто захотелось развеяться. Все же долгое…нахождение в стенах дворца утомляет со временем, — он чуть не говорит «заточение» и даже спотыкается. Спотыкается, замирает за мгновение до того, как все-таки падает, и смотрит матери в глаза. Слишком не вовремя вспоминает, что она ведает судьбы. Что она провидица.       Тишина повисает, и она слишком объемная. Она давит, пытается вытолкнуть мага из комнаты прочь и мешает дышать. Фригга все еще улыбается так невесомо, но ничего не говорит.       А Локи просто отказывается даже принять во внимание такую возможность: мать не только знает, но и относится с должным пониманием. К его чувствам. К его намерениям. К его действиям.       В горле появляется ком и нервозность закручивается под самой костью грудины. Та держится изо всех сил, чтобы не пойти трещинами, пока Локи пожимает плечами, только бы сменить положение рук и спрятать разволновавшегося Бранна, загоревшегося вязью рун на запястье.       — Прогуляемся?       Она отвечает вопросом, скрывая реальное отсутствие ответа на его реплику. И за всю последующую прогулку не говорит ничего, что было хоть как-то связано с ее старшим сыном. Она не пытается убедить Локи, что тот лучше, чем пытается казаться или выглядит. Не пытается хоть как-то поспособствовать возобновлению их настоящей дружбы.       Их прогулка затягивается надолго, почти до самого ужина. Фенрира они, еще уходя, решаются оставить отсыпаться в покоях Фригг. Весь его вчерашний день был насыщен донельзя, как впрочем и ночь, поэтому отдых лишним не станет.       Как для него, так и для самого Локи.       Лаконичный и спокойный разговор с матерью привносит в него равновесия. Даже когда она говорит, что цвет глаза волчонка очень тому к лицу и косится на своего сына взглядом понимания и сочувствия, он никак не показывает своего внутреннего томления и грусти. Боль, дорвавшаяся наружу еще ночью, уже давным-давно была изгнана назад. Глубоко-глубоко внутрь.       Вместо того, чтобы открыться, маг улыбается на уголок губ — фальшиво; а затем склоняет голову. Выказывает свое почтение матери и ее чувствам. Но своих в ответ не отдает.       Когда, во время прогулки по главному коридору первого уровня, из двери уровня матери выносится Фенрир и тут же находит их обоих взглядом, Локи останавливается первым. Волчонок не перепуганный, но напряженный — чуть не сносит дверь с петель, стоит сказать, в своем яростном желании найти хозяина, — в отличие от слуг, послов и советников, что его видят. Они все каменеют и напрягаются в ужасе. Некоторые величественно пытаются не показать страха и просто лгут друг другу, что им это удается.       В момент, когда волчонок, заприметив его, понесся навстречу, Локи не видел себя со стороны, но Фригга — видела. Она видела его восторженные глаза и его настоящую улыбку во взгляде. И не могла разобрать собственных, смешавшихся чувств.       Фенрир несется к хозяину со всех ног. Он все еще слаб и его лапы изредка неуклюже скользят по начищенным до блеска плитам пола. А Локи с радостью опускается на корточки, ловя его в свои заботливые руки и тут же почесывая за ушами.       Фригга видит все это, и у нее на сердце все-таки теплеет. Негативные переживания остывают, и теперь она чувствует — если уйдет, Локи справится/выдержит. Время неумолимо пересыпается в несуществующих песочных часах — у нее больше нет права переворачивать их и продлевать свой век. Не в этом году, но вскоре жизненный цикл завершится.       Она смотрит на Локи, а, отведя глаза за тянущимся куда-то в сторону сердцем, не видит медленно отмирающих царских приближенных и слуг. Но видит выражение лица своего старшего сына, что оборачивается на довольное тявканье. Его скорбь сочится из его глаз, потому что эта смущенная, но ласковая улыбка Локи не достанется ему никогда. Потому что от всех остальных он не отличается ровно ничем.       И остаток вечера, до глубокой-глубокой ночи, Фригга проводит за магической пряжей. У нее начинает болеть голова и руки нестерпимо ноют — она все равно не останавливается. Но ей так и не удается найти ничего, что могло бы изменить уже начертанную им обоим судьбу.       Она ложится спать со знанием: скорбь ее сыновей будет длиться вечно. ~~~^~~~       Отдушина в виде прелестного, послушного комка шерсти окупается полностью. Больше Локи не тоскует и не отвлекается на томящуюся в груди боль — у него не остается на это времени. Все оно — его время и его существование — теперь посвящено Фенриру, и это далеко не пустая растрата душевных ресурсов.       Постепенно Локи забывает обо всем. Утрами он просыпается от того, как медленно подрастающий, набирающий вес и рост волк забирается к нему на постель, а после лезет под шкуры и шутливо кусает за бока. С каждым новым днем прошедшие жизни отступают в дымку самых дальних уголков сознания. Ему больше не страшно спать. Ему больше почти не страшно.       На это просто нет времени. Ни на единую отрицательную эмоцию его просто нет.       Каждое новое утро начинается с глупой борьбы в постели. Фенрир только и делает, что пытается на него забраться снова, и снова, и снова, а проснувшийся Локи просто смеется. Он чувствует себя легче перышка с того момента, как волчонок только появляется в его покоях. Он становится раскованнее. Он становится спокойнее.       И осень пролетает перед глазами быстрой вспышкой.       За пару листопадных месяцев они успевают сделать многое. Фенрир послушен и весел. В нем много жизни и много любви — Локи не уверен, что хоть когда-то был настолько кем-то любим. Только если в детстве, когда они с Тором были близки, но… Были и были, разве нет? Теперь до этого словно уже и нет никакого дела.       Или по крайней мере Локи так кажется — он готов лгать себе вечно, если так ему будет спокойнее. А может акценты просто смещаются.       В волчонке оказывается невероятно много послушания. Его дрессировку Локи начинает почти сразу, как Фенрир избавляется от этой нездоровой худобы. Обосновавшись на поле у тренировочного зала, они проводят там по несколько часов каждый день. Заходя в сам зал вместе со своим волком, Локи больше не смотрит по сторонам и не оглядывается. До шепотков за спиной ему нет и дела, потому что у ног крутится и буквально искрит этой жаждой жить, бежать куда-то, что-то делать не просто его защитник.       Его друг.       Для него команды сидеть и лежать оказываются слишком легкими, и уже через неделю Локи понимает странно-волнующую истину: возможно, когда вожак умрет, Фенрир займет его место. Да-да, именно Фенрир будет следующим вожаком. Он вырастет сильным. Ему передастся умение говорить с богами.       Ему придется…уйти? Нет-нет. Локи даже мысли такой не допускает, потому что сопровождающий ее ужас заставляет его вздрогнуть. Только обретя маленькую, пушистую защиту, лишиться ее он не может себе позволить.       К концу осени Фенрир завоевывает любовь большинства служанок, — и как бы Локи ни бранился, чтобы его не подкармливали, будто кто его станет слушать, — а Локи учит Фенрира нападать. Еще Локи учит его охотиться. Учит его различать друзей и врагов.       Теперь каждый раз видя Фандрала — обеды и завтраки для воина превращаются в испытание на храбрость, — и Сиф волчонок становится в стойку, а к Огуну наоборот со всех ног несется и вылизывает ему руки. В такие моменты Локи каждый раз перехватывает его взгляд и коротко кивает. Его собственные глаза смотрят с благосклонностью.       Тор, естественно, в стороне не остается, но его участие оказывается неожиданно пагубным. После самой первой ночи знакомства лишь через несколько дней они пересекаются в пустом коридоре на собственном уровне. Фенрир по нюху определяет родное существо еще заранее, но срывается с места только когда Тор выходит из-за угла.       И не получает улыбки. Тор отпихивает его от себя ногой грубо, хоть и не столь сильно, и требует от Локи убрать с его пути блохастую псину.       В это самое мгновение, еще в самом первом месяце осени Локи уже чувствует странную перемену внутри себя. Потому что не злится. И не скалится. Он ничего не делает. Совершенно.       Лишь отступает в сторону, давая дорогу наследному принцу да склоняет голову. Внутри все смеется и гогочет почти безболезненно для него самого — пусть старший почувствует это небольшое предательство, пусть ощутит, что его променяли на кого-то другого. Ведь из-за чего, как если не из-за этого, ему злиться?.. И он злится.       Когда проходит мимо, почти незаметный, насмешливый изгиб губ Локи не остается без его, Тора, внимания. Это очевидно выбешивает его за мгновение в сотню раз сильнее, потому что из соседней галереи тут же по всему уровню пролетает резкий порыв ветра.       С запахом грозы.       Фенрир расстраивается, но он еще мал. И он перекидывает свое внимание на нечто более интересное быстро, стоит только Локи упомянуть о скором обеде. Правда, больше, пересекаясь в коридорах, к Тору он не подбегает. Ни единого разу.       Не проходит и первых трех недель, как маг даже находит себе необычайно интересное занятие — структурирование библиотечных книг. Оно, это занятие, такое легкое и необременительное, вписывается в его несуществующее расписание быстро. Даже с Фенриром договариваться не приходится.       Когда после привычной дневной тренировки они приходят туда в самый первый раз, волчонок замирает, как вкопанный. Он долго-долго не издает ни звука, заинтересованно осматриваясь, но так ничего и не спрашивает своим двояким взглядом и навостренными ушами.       И сам, видимо, понимает, что в этой комнате хранятся невероятные знания.       Идея перераспределить все книги и выставить в нужном порядке приходит ему в голову неожиданно, но не удивляет. После целого лета, что Локи провел среди стеллажей и пыльных полок, он, как никто другой, знает в каком беспорядке выставлены книги. Ими ведь никто и не пользуется. У матери есть собственная магическая библиотека, со всеми нужными ей репликами оригиналов, а политические и экономические советники и старейшины Всеотца имеют достаточно собственного опыта, чтобы ни с кем не советоваться. Самому Одину это не нужно и подавно, что уж говорить о его сыне, у которого на это просто нет времени.       Поэтому Локи ни у кого и не спрашивает разрешения, когда указав Фенриру на его место на шкуре у камина, поворачивается лицом к лабиринту стеллажей, а затем вскидывает руки. Окно ему приходится открыть заранее. И как только все томики, ведомые магией, поднимаются с полок в воздух, за ними следом тут же взмывает в пространство ужасающе-темная туча пыли. Свежий воздух тут пригождается: быстрым, податливым порывом он изгоняет всю пыль прочь, даже не дав Локи и его волчонку закашляться.       Благодаря магии все происходит довольно быстро. Он выстраивает высоченные книжные башни вдоль стеллажей, а после просто начинает рассортировывать их. География, история миров, магические науки, экономика… Круг за кругом проделывая один и тот же путь, Локи выбирает книги одной темы из высоких башен с помощью магии и расслабляется на довольно длительное время. Он знает, что Фенрир в безопасности и уже скорее всего заснул, пригревшись у огня, а еще знает, что сможет закончить работу к завтрашнему утру.       Если, конечно, будет и дальше использовать магию.       Когда ближе к вечеру в противоположном углу слышится грохот, Локи лишь голову поворачивает в сторону звука. Через мгновение мысль о том, кто именно мог свалить стопку книг и поднять такой шум, очерчивается в его разуме и тут же заставляет сорваться с места. Представшая перед ним картина выглядит уморительно в своей неуклюжести.       Волчонок весь всклокоченный да немного пыльный сидит в окружении толстых, разлетевшихся в стороны томов и трясет головой. Похоже, его не слабо ударило при падении высокой, книжной башни, но у Локи даже мысли не появляется о том, чтобы начать его ругать.       Он просто стоит, смотрит. Когда Фенрир замечает его и поднимается на лапы, уже рот приоткрывает, но тут же закрывает вновь. Волчонок быстро осматривается, находит какую-то книгу, а затем толкает ее носом до самых сапог Локи. После усаживается на задние лапы. И смотрит. Довольно виляет черным хвостом.       — Ну и что это ты мне принес? — у Локи за спиной до сих пор покачиваются в воздухе полтора десятка книг, но он все равно присаживается на корточки и, без страха потерять над ними магический контроль, подхватывает с пола тонкими, длинными пальцами тяжелый том. Надпись на корешке уже давно выцвела, и поэтому ему приходится книгу открыть.       «География Диких земель Асгарда».       Чуть удивленно вскинув глаза на волчонка, довольного собой донельзя, Локи не может сдержать смеха. Все уже найденные им книги по географии давно выставлены на нужном стеллаже, но, видимо, его внимательность далека до абсолюта. А Фенриру у камина, похоже, стало скучно.       — Какая находка, ты только посмотри! Кто это тут постарался, а? Кто принес мне нужную книгу? — коротко взмахнув рукой и не смотря как левитирующие книги опускаются на пол, Локи тянет вперед руки и совсем не царственным жестом плюхается на пол. Фенрир быстро забирается к нему на колени, принимая и почесывания, и ласку.       А еще довольно потявкивая, в ответ на похвалу и благодарность.       С того момента Локи больше даже не думает оставлять Фенрира у камина. Сортировка от этого растягивается на дни, недели, месяцы, но это его не пугает. Вместе с волчонком — который находит нужные книги, запоминает их местонахождение в книжных башнях и в одиночку больше не пытается их вытащить, — они спокойно и весело проводят свое время. И Локи не обманывается: совместная, неторопливая сортировка много лучше всей его магии и ее возможностей вместе взятых.       Не раз и не два возникают смешные, глупые проблемы, когда чуть-чуть неуклюжий Фенрир вновь и вновь оказывается под угрозой книжного крушения, но Локи спасает его без всякой злости. Единственный раз, когда он разве что сердится по-настоящему — когда волчонка чуть не утаскивает через книгу в Муспельхейм, как его самого ушедшим летом. Локи удается поймать его за заднюю лапу в последний момент.       Библиотека становится любимым местом для них обоих. Временами, когда настроя на работу много меньше, чем настроя на отдых, Фенрир всегда приносит ему одну из ярких, узорных и позолоченных книг со сказками — еще в самом начале они выставляют их на нижней полке поближе ко входу, чтобы волчонку не приходилось долго блуждать по лабиринту стеллажей или высоко забираться. В самый первый раз Локи глазам своим не может поверить. Несколько раз переспрашивает, действительно ли Фенрир хочет, чтобы ему почитали.       Тот тявкает довольно и обстоятельно. Смотрит своими игривыми, разноцветными глазами. В нем нет ни капли стыда за то, что он отнимает время Локи, но даже если Локи ему откажет, Фенрир лишь надуется ненадолго. А вскоре найдет себе какое-нибудь занятие сам.       Каждый раз, когда Фенрир приносит ему эти необычайно красивые книги, Локи усаживается в кресле и позволяет все еще маленькому, но тем не менее быстро растущему волку скрутиться у себя на коленях. Фенрир всегда долго-долго возится, топчется мягко чистыми лапами по его бедрам, пока Локи выбирает ему сказку.       Однажды, только начав читать первое предложение, маг понимает слишком резко — это книжка о приключениях Лиса и Медведя. Уже в следующее мгновение он осознает, что последняя сказка никогда не будет прочитана им вслух. Но лишь последняя и только, ведь все остальные сказки Фенриру очень нравятся. Стоит ему увидеть цветную картинку, где есть изображение высокого, грозного волка, как он каждый раз воодушевленно тявкает, поворачивает к Локи голову, только бы услышать это заветное:       — Да-да, в будущем ты тоже станешь таким сильным.       Каждый раз после этих слов, маг смеется, ведь поза волчонка становится такой по-детски горделивой и важной. Но его смех никогда не воспринимается, как нечто грубое или злое — это видно по довольному вилянию хвостом. Фенрир привязывается к нему всем своим существом.       И Локи с легким, тихим счастьем понимает, что много лучше, чем о себе думает.       Временами складывается так, что желания погружаться в сказки нет у них обоих по разным причинам. Но найти себе другое интересное занятие не становится для них проблемой. Если тренировки оказываются для Фенрира слишком выматывающими, он лишь спит на той самой шкуре у камина, либо смешно и незаметно следует за Локи по пятам между стеллажами — словно его неотделимый, пушистый хвост. Если же Локи самому не хочется заниматься книгами, он просто усаживается в одном из кресел у теплого камина и сидит там, слушая, как за его спиной волчонок возится с давно уменьшившимися стопками и перетаскивает книги с похожими темами в одну большую кучу.       На вопрос, как он их определяет, Локи так ответа и не находит. Когда спрашивает у Фенрира, тот лишь поводит носом, но так как поверить, что книги разных тем пахнут по-разному, магу слишком сложно, он просто не набивает себе голову глупыми мыслями. Возможно, Фенрир немного умеет читать или же магической силы в нем много больше, чем кажется.       Все это не имеет ни малейшего значения. Потому что Локи знает, что никто вредить ему не станет.       Окончательно он убеждается в этом под конец октября. ~~~^~~~       День выдается чересчур дождливым и ветреным. Незадолго после завтрака Локи уже хочет завести Фенрира в тренировочный зал — немного размяться, — но стражи преграждают им путь еще за несколько шагов до порога. Они не открывают перед ними двери, а на все вопросы отвечают лишь одно.       — Нам приказано не пускать вас. В тренировочном зале сегодня нет для вас места.       — И кем приказано? — Локи старается не злиться, но раздражение окатывает его изнутри жаром пламени Бранна. Непоколебимые стражи даже не переглядываются. Их спокойствие подогревает раздражение мага лишь сильнее.       И он и сам догадывается, кто именно отдал такой надменный, наглый приказ, но все же ожидает подтверждения своих мыслей. То не заставляет себя ждать, показываясь сразу:       — Наследным принцем, ваше высочество.       У Локи зубы скрипят друг о друга, а пальцы сжимаются в кулаки от гнева. Фенрир недовольно крутится у ног, похоже, не понимая, почему это они остановились. Коротко, быстро скривившись, Локи так и не вскидывает руку и не прорывается в тренировочный зал с боем. Он лишь вскидывает голову, хмыкает и заставляет себя остыть.       Тор поступает непозволительно, обращаясь с ним, как с прислугой. Он мог бы по приходу Локи объяснить ему все сам — и про непогоду, и про и так забитые воинами арены, — но вместо этого он лишь дал приказ стражам. Словно бы Локи ничего не значил. И никем не был.       — Если он захочет меня видеть, передайте ему, что я буду в библиотеке. Возможно, — не удостоив воинов у дверей ни единым взглядом больше, Локи разворачивается на пятках и шагает прочь. Не забывает позвать застопорившегося, ничего не понимающего волчонка, довольно грубым: — Фенрир, за мной.       И казалось бы происходящая ситуация — зеркало той, где Локи запретил пускать Тора в покои Всеотца, когда приходил к тому на аудиенцию. Но все же нет. Тот запрет был наложен Локи из соображения безопасности. Тор бушевал из-за собственных эмоций и мог навредить как самому Локи и их отношениям, так и собственным отношениям с отцом. Один поистине терпеть не мог, когда Тор столь скандально выходил из себя будучи в своем уме и не глотнув и капли вина или медовухи.       Сейчас же Тор просто вредничал и злился, только из-за чего, Локи мог только догадываться. К тому же утро было столь чудесным и ласковым. За завтраком Фенрир успел далеко не шутливо сцепиться с Вольштаггом: воин в ответ не оплошал, сразу полез рассматривать волчьи клыки, чем напугал не столь пока что большого Фенрира донельзя; а еще успел выпросить еду, кажется, у всех воинов сидящих за столами. Он успел рыкнуть на Фандрала, поластиться к Огуну и даже забраться к нему на колени.       Это вновь вызвало у Локи привычную, мягкую усмешку и, сидя довольно далеко от воина, он все равно поднял свой кубок, приветствуя его. Чужой кубок поднялся в ответ и чуть не был опрокинут: Фенрир, занявший колени Огуна, был довольно неугомонен.       Чтобы он не натворил еще что-то, Локи пришлось его отозвать к себе, но даже следя глазами за одним лишь волчонком, он прекрасно видел, как за ним следили взглядом и все остальные. Это не могло не радовать, ведь еще когда в его голове появилась мысль взять себе на поруки етунхеймского волка, маг действительно беспокоился, что такого опасного и яростного хищника в этих стенах не примут. Но все опасения оказались напрасными.       Вот таким вот был завтрак в этот день, только вот на нем все хорошее в итоге закончилось. До библиотеки они с волчонком добираются в тишине. Тот то и дело пытается задеть прохладным носом его руку или потереться о сжатые в кулак пальцы макушкой, но Локи ему этого не позволяет.       Уже принявшийся за сортировку книг — их стало вполовину меньше за все те недели, что они с Фенриром их перебирают, — маг все еще не говорит ни слова. Волчонок мешается под ногами, пытается добиться внимания. Пока Локи безотчетно злится на старшего за его глупое, непонятное поведение.       Он все еще помнит, как в самом начале Тор отшвырнул Фенрира прочь со своего пути, когда они столкнулись в коридоре — тогда было очевидно, что он злится, возможно, даже ревнует. Однако, поверить в то, что эта бесполезная ревность тянется до сих пор, Локи не мог себе позволить. Не мог позволить себе даже предположить, что чувства старшего настолько живы и горячи/горячечны.       И не мог верить в слова самого Тора, естественно.       Но предполагать ничего и не пришлось: не прошло и нескольких часов, как Тор пришел к нему сам. К тому моменту расстроенный Фенрир уже не мельтешил рядом, а тихо, недовольно лежал в уголке. Он не спал и даже наоборот — внимательно и безостановочно волчонок следил за тем, как Локи двигается, куда идет, что держит в руках.       Когда в другой части библиотеки только-только начала тихо открываться дверь, Фенрир подорвался первым. Слишком сильно углубившийся в свои мысли Локи даже дернулся от неожиданного движения волчонка. И тут же напрягся следом.       Ни один из них в первые мгновения не произнес ни звука: маг не мог понять или услышать отчего волчонок напрягся, а Фенрир все принюхивался и принюхивался, словно боясь подтверждения собственных опасений. Когда до этого бесшумная дверь закрылась с хлопком, у Локи по спине поползли мурашки.       Он хотел подать голос, но не смог.       Тихо-тихо Фенрир начал идти из своего угла в его сторону, держась так, чтобы иметь все выходы между стеллажей в поле зрения. Локи не мог понять его напряженности, но стоило Тору выйти прямо к ним, как все тут же встало на свои места.       — Мне сказали, ты пытался прорваться в тренировочный зал. Кто бы мог подумать, что ты настолько глуп, что не понимаешь слова «запрет».       Его голос был сух и тверд, как осколки горных пород в Свартальфхейме, но его слова были перевернутой, перемешанной правдой. Еще его голос был жесток, как впрочем и взгляд. Стоило Тору только заметить Фенрира, как его губы презрительно скривились. Такого Тора Локи знал, но успел позабыть. Даже в драках и странных распрях, в которые тот ввязывался на всяких пирушках да празднествах, Тор не был таким. Он ведь был добряком. Ярким примером постоянного, беспочвенного панибратства со всеми вокруг. Сильный и могучий Тор…       Локи было больно от того, что ему пришлось вспомнить и Тора жестокого/беспринципного/дикого/кровожадного, но обманываться было опасно. Настолько опасно, что… Локи был готов защищаться и защищать своего волка, если потребуется.       Локи был готов защищать себя.       А Тор потянулся к ручке молота не сразу. Вначале его руки были грозно переплетены поверх непривычной, тренировочный формы вместо доспеха. Вначале его глаза еще принадлежали Локи и его собственному взгляду.       — Зачем ты поставил его, Тор?! Этот запрет ничто, но ты поставил его. Раньше я не замечал твоего недовольства по поводу моего нахождения в тренировочном зале, но теперь… Ты хотел уязвить меня этим? — ему все же пришлось ответить и пришлось контролировать собственный голос. Тор был силен, как бык, и сейчас он был готов свою силу пустить в ход, не сдерживаясь. Нельзя было сказать, касалась ли его ярость и так хмурого неба за окном, но все же она была ощутима. И Локи не хотел ощутить ее на себе по-настоящему, но удержаться от легкой язвительности под конец просто не смог: — Что ж, могу тебя расстроить: ничего не вышло.       — Я все никак понять не могу, отчего отец тебя все еще держит подле. Да еще и такого буйного. Еще хотя бы раз…       Тор пытается идти в наступление, и у него все получается, но Локи ему никогда этого не покажет. Каждое слово, даже не важно значит ли оно хоть что-нибудь, отдается в коленях слабостью, а под ребрами болью — потому что в глазах Тора нет ничего светлого. Там нет никакого тепла для Локи. Там нет никакой радости его видеть. Там нет…ничего хорошего.       И это еще хуже, чем хотя бы то равнодушие, с которым Локи столкнулся в тринадцать меток, когда его подкараулили в коридоре дворца, а после избили. Тогда Тору было все равно, и с этим можно было справиться. Но с такой жгучей злобой… Это не ненависть и не ярость в ее абсолютной, конечной стадии, но это — злоба, которая подскажет, как сделать больнее всего, не убивая. Эта злоба поможет лишить всего, но продлить жизнь настолько долго, насколько получится.       Только бы страдание Локи длилось вечно. И Тор вечно мог наблюдать за этим.       — Ох, Тор, это так мелочно с твоей стороны. Мое положение тут, моя жизнь… Я знаю, что ты лицемер, который кичится нашим родством до момента востребования. И я — не ты. У меня хорошая память.       Локи улыбается уголками губ — насмешливо. Затем делает шаг вперед, чтобы оттащить к себе замершего, окаменевшего Фенрира, но тот лишь хвостом дергает резко вспарывая воздух. Похоже, отходить он не намерен до последнего мгновения.       — Тогда вероятно ты помнишь Блот. Казалось, вся зала слышала о том, как ты замешкался, испугавшись вопроса о том, что же ты делаешь при дворе. В итоге за тебя пришлось ответить матери. Это выглядело так жалко… — Тор качает головой, и Локи видит эту самую жалость в его глазах. Она — не сочувствие. Она ядовитая и грубая. Она пнет его, чтобы Локи упал на пыльную землю, а затем снова — чтобы больше не думал подниматься.       Теперь маг понимает, почему перестали появляться перед его дверью розы. Это ведь произошло как раз после Блота и… В груди холодеет, а ироничная усмешка никуда не исчезает, просто потому что она слишком привычна. Теперь Локи знает, какого о нем мнения, но у него нет права сказать: нравится ему или нет.       У него вообще нет прав. Нет статуса. Он не гость. Он не брат. Он не сын. И даже не принц — это не его мир, но и в его мире его никто не ждет.       Ему хочется спросить, куда делся тот Тор, у которого было много выдержки и который терпел его, Локи, выходки — тем Тором Локи гордился. Он уважал его, несгибаемого, всем своим сердцем. И он был готов идти за ним/ради него, куда бы ни потребовалось.       Куда делся тот Тор, который целовал его в лоб?       Или тот, который смотрел на него так мягко, слушая его пустую болтовню на их единственном ужине?       А может быть тот, чьи руки Локи целовал, доверившись ему, приведя к нему к первому Фенрира?       Руки, покрытые вето. Глаза, которым Локи врал и которые предал. И губы, которые были слишком хороши, чтобы выговаривать все те признания ему, мерзкому/гадкому.       Стоило лишь вспомнить о том, как много боли Локи принес, и все вопросы у него отпали. Все плачи и метания испарились. Вся боль…умножилась.       А потом Тор сказал:       — Ты ходишь по коридорам, в которых тебе не место. Завел себе плешивую псину… — его губы кривятся вновь и, если бы Тор мог, он бы сплюнул. Стоящий перед ним Фенрир заходится угрожающим, тихим рыком и отступает одной передней лапой назад — становится в стойку перед прыжком. Не проходит и мгновения, как ладонь Тора опускается на ручку молота. А глаза так от фигуры волчонка и не поднимаются. — Он опасен. Сейчас тебе все поверили, но что ты будешь делать, когда он взбесится? Когда начнет рвать и кромсать всех подряд?! Он дикий. И ему тут не место.       Мир перед глазами Локи мутнеет и в самом центре остается лишь этот миг. Это мгновение. Тор пытается выгнать единственного друга, что появился у Локи за многие метки. Тор пытается лишить его улыбки по утрам и этой шутливой сварливости, которую он использует, когда Фенрир переворачивает чернильницу в кабинете или путается в шкурах, лежащих на постели.       Есть ли у Тора на это право? Нет. Но Тор — хороший сын, и он многому научился у отца. К примеру, брать, не спрашивая разрешения. Еще, к примеру, ставить свое существование выше остальных. Он — бог, и спорить с этим было бы глупо. Как и отрицать наличие других богов, живя в этом дворце и находясь в этом мире.       — Тор, не смей. Не смей, слышишь меня? Убери руку с молота, Тор, сейчас же! — его руки вскидываются за мгновение и кончики пальцев загораются. Фенрир все еще рычит на одной, негромкой ноте, но не двигается. Будто бы ждет приказа, которого не получит — Локи знает, что ничего не выйдет, и Локи чувствует боль, но если ему придется выбирать вновь, он выберет собственную смерть. — Тор…       Локи не пускает в свой голос мольбу — Тор читает ее по глазам. А затем медленно, издевательски-медленно берет молот в руку. Легко так подкидывает. И что-то жестокое загорается в его глазах.       — Я — защитник Асгарда, и я не позволю какому-то лжецу…       — Не смей. Этого. Делать. Тор, что происходит? Фенрир спокойный и хороший, и ты знаешь это. Мы ходили за ним вместе, и почему же тогда ты не был так яростно против?! Все, что тебя беспокоило тогда, так это то, что он слаб и немощен, но посмотри, что ты придумал теперь! Я не лгал тебе! Я никогда!.. — раздражение клокочет в горле, но Локи его сглатывает. Он не будет выходить из себя, потому что, похоже, именно ему придется стать тем, кто будет успокаивать Тора и оттаскивать в сторону волчонка. Для этого ему нужен холодный разум. Было бы еще хоть немного меньше боли в грудине.       — Я ходил с тобой туда, и что я получил взамен?! Что я получил взамен, кроме…вот этого! — горечь пробивается на поверхность в голосе старшего, и, когда он указывает на волчонка молотом, тот резко дергается вперед. Локи осознает, что это все-таки ревность и что она все-таки не исчезла, но у него нет времени, чтобы ответить Тору.       — Фенрир, стой! — быстро коснувшись кончиками пальцев друг друга, Локи растягивает между ними прочную магическую сеть, а затем забрасывает ее. Магические нити с легкостью проходят через волка, но уже оказавшись в воздухе перед ним крепнут, чтобы сразу оплести его тело поверх меха. И Тор только заносит молот, когда Локи уже отдергивает Фенрира назад, себе за спину. Толстые нити сетки тяжелеют и притягиваются к полу, зажимая зверя внутри, в неудобной позе.       Тот рычит и негодует, — видимо, ему хотелось хорошенько погрызть этого нетактичного, грубого воина, который говорит очень плохие вещи, — но Локи его отпускать не станет, пока Тор не уйдет. Точно не станет.       — Уходи! Сейчас же вон отсюда! Я не желаю тебя видеть! Ни тебя, ни твои бездарные чувства… Ты делаешь только хуже, ясно?! Моя жизнь налаживается, а ты все никак не можешь понять, что тебе в ней нет места! То ты не хочешь меня отпускать, то пытаешься убить то единственное существо, что мне дорого… Проваливай, Тор! Выметайся. Ни твои бездарные цветы, ни твои слова… Это все бесполезно, потому что ты тот, кто ты есть! — Локи лишь хотел сказать, чтобы старший опустил молот. Он хотел, возможно, даже попросить его — Фенрир был магу слишком дорог. Но все же мыслям не удалось сложиться в слова. Вместо этого Локи сорвался на разгневанный, потерянный крик. Его руки взлетали в воздух быстро и резко жестикулируя, а его эмоции… Он не понимал, что происходит и это было неприятно ему — вот что было написано на его лице. — И ты мне не нужен.       Под конец Локи выдыхается. Говорит уже спокойнее и рассудительнее. Тор смотрит ему в глаза. Он уже успел отступить на несколько шагов и его рука, держащая молот, уже опустилась. Только злобный взгляд никуда не делся.       — Я буду следить за ним. И если только увижу… Тебе не нужно лгать о своем счастье так яро да еще и так улыбаться. Улыбка тебе не идет, брат. Ты лишь еще больше выглядишь, как самое мерзкое, что есть во всех известных мне девяти мирах.       Он все-таки сплевывает прямо так, на пол, а затем разворачивается и идет прочь. Теперь уже не таится — гулко гремит шагами в наступившей тишине. Локи стоит до того момента, пока старший не пропадает из виду, а затем медленно опускается на пол. Смотрит на свои руки. Жмурится.       Все то тепло, которым он баловал себя, с момента появления в его жизни Фенрира, пропадает. Тот самый громадный осколок льда, что заменяет ему сердце, перекатывает в грудине и безжалостно колет изнутри. Волчонок пытается утешить его, — сетка уже пропала и он тычется мордой Локи в руки, — но ему этого не позволяют. Впервые Локи срывается на него и криком гонит прочь. Его голос звучит достаточно сильно, чтобы не пришлось повторять дважды.       Когда в библиотеке становится окончательно и бесповоротно тихо, он тянет колени к груди и обнимает их. Дышать становится слишком сложно, но прекратить Локи не может. У него есть цель, которая никому не нужна и которая никогда не окупится.       И он, кажется, обещал кому-то ее добиться. Не себе. Ведь он сам, кажется, только что умер, вспоротый словами старшего. Случайно и совсем не нарочно. ~~~^~~~       В тот день Фенрир не возвращается до самого вечера. Только глубоко ночью уже немного пришедший в себя Локи вообще вспоминает о существовании волчонка, а когда успевает разволноваться — раздается стук в дверь. Подорвавшись из кресла в кабинете, он только успевает распахнуть дверь и рассмотреть вымокшего, потрепанного зверя перед собой, как тут же дергается еще дальше вперед.       Потому что дверь соседних покоев, покоев старшего, закрывается с хлопком и грохотом. Грохот этот прокатывается по стенам и, только успокоившийся, переставший хоть чуть-чуть волноваться Локи вздрагивает. Он окончательно перестает понимать, что происходит в голове Тора и насколько перемешаны его чувства.       Остаток ночи до полуночи маг только и делает, что вытаскивает из меха Фенрира сучки и листики. Но до самого Ветрнэтра Локи так и не позволяет больше ему забираться в свою постель вновь.       И с Тором они тоже больше не пересекаются. Не встречаются, не сталкиваются и не мешают друг другу. В погожие дни Локи тренирует Фенрира на поле у тренировочного зала, в непогожие находит им обоим другое занятие. Он не спрашивает у Тора, где был волчонок и как так случилось, что привел его именно старший, — до его покоев тянулся мокрый, дождевой след, но Тору в тот день совсем незачем было выходить под дождь, поэтому не сложно было догадаться, что случилось, — но, наконец, продает ту лисью шкуру, что лежит у него в одном из ящиков стола уже окончательно и полностью выделанная, готовая к торгу.       На полученные, довольно не маленькие деньги — все-таки та лисица была крайне хороша, — Локи покупает в оружейной лавке чугунную, посеребренную небольшую волчью статуэтку. Коллекционную. Когда-то давным-давно, в далеком детстве, Тор часто мечтал о том, как вырастет и будет собирать похожие. Ему так сильно хотелось иметь фигурки всех-всех животных, существующих во всех девяти мирах, но собирать он их так и не начал.       После того, как их отношения начали разлаживаться… После того, как Локи напился, и тогда… Тогда было… Маг вспоминает об этом по пути во дворец. Он укутан в теплый плащ с глубоким капюшоном, скрывающим его лицо. И лишь резкая головная боль не дает ему пробраться в воспоминания той ночи. Только он отступает от собственного рвения, с желанием попробовать вновь, как тут же об этом своем желании забывает. Только сжимаемый в пальцах шелковый мешочек с фигуркой, лежащий в кармане плаща, напоминает ему, куда он идет, откуда и для чего выбрался за пределы дворца. Локи не может радоваться, но собственное решение подарить старшему его собственного грозного волка отдает в груди теплом.       Локи верит, что все произошедшее было осуществлено Тором сгоряча, но даже если нет… Он не расстраивается. И сам знает, что не красив и не столь умен, каким хочет казаться. Тор, как бы ни были горьки его слова, не сказал ничего нового, кроме выделанной до абсолютной, пугающей красоты неприглядной правды. И как бы правду саму по себе Локи ни любил, обиду таить он не будет.       И не таит. До самой глубокой зимы он продолжает перебирать книги и тренировать Фенрира. Во многом в библиотеке Локи все еще надеется наткнуться на незамеченную им ранее, важную для его дела книгу, но этого не происходит. А Фенрир все продолжает и продолжает расти.       Теперь Локи улыбается только внутри, каждый раз когда смотрит на волчонка. Слова старшего об его улыбке — которую Локи всегда берег сильнее всего и которой всегда сторонился, — не проходят мимо, поэтому больше даже Фенрир ее не видит. И того это действительно расстраивает, он временами скулит и с крайним недовольством воспринимает запрет на возможность забираться к Локи в постель.       Сам маг его лаской не обделяет и все еще о нем заботится, но они оба прекрасно понимают, что Фенрир наказан за свое поведение и непослушание. И наказание его будет длиться до конца годового цикла.       Что радует Локи больше всего, так это то, что подрастающий волк запоминает его слова и старается следовать его наставлению изо всех сил. Наставлению, которое Локи вбивает в его разум еще в ту ночь, когда очищает густую шерсть от листьев:       — Больше никогда… Больше никогда, слышишь меня, не смей кидаться на него. Что бы он ни делал и как бы себя ни вел, ты больше не посмеешь зарычать на него или кинуться. Ты… — в какой-то миг ему приходится обхватить волчью дурную морду руками и заглянуть в глаза. Его слова Фенриру не нравятся, он дергает хвостом, вновь порыкивает, злясь. Локи не повышает голоса, но почти что рычит в ответ: — Он дорог мне так же, как дорог ты. Он дорог мне так же, как я дорог тебе. Он принадлежит мне. Ты можешь злиться или ненавидеть его, но его кровь внутри тебя и значит ты будешь его защищать! Всегда, Фенрир. Всегда!       Так проходит их осень. Декабрь опадает на плечи Асгарда мягким, почти несуществующим снегом. Чем ближе подступает Ветрнэтр, тем больше украшений появляется в коридорах дворца и тем сильнее Локи осознает странную несостыковку — он помнит даты этого праздника, что были описаны в одной из непримечательных сказочных книг.       Даты середины октября.       За пару дней до праздника, — он торопится в библиотеку, торопится проверить/узнать/понять, отчего праздник сдвинулся и виноват ли в этом сам Локи, — когда его нетерпение и непонимание достигает определенного предела, прямо в коридоре первого уровня дворца неожиданно из-за угла ему навстречу вылетает сокол. Маг замечает его сразу, немного замедляется и почти сразу вскидывает предплечье, когда понимает, что птица пикирует к нему. У него нет с собой сокольничьей перчатки, — хотя у него ее нет вообще, но это не столь важно, — но железный наруч вшитый в рукав кожаной кирасы все много лучший вариант, чем его не защищенное железными пластинками плечо, на которое птица точно приземлится, если не дать ей другое подходящее место.       Стоит только когтям обнять его руку и уверенно вцепиться в кожаную ткань, как Локи неожиданно забывает о том, куда шел. Дело не в магическом воздействии, а в том, что все его внимание обращается к птичьим лапам — на одной висит мешочек, к другой привязана небольшая записка с бордовой печатью Королевы альвов. Напряженно поджав губы и быстро оглядевшись, Локи лишь коротко дергает головой, а затем направляется в сад матери. По ходу он ловит слишком много удивленных, заинтересованных и даже насмешливых взглядов — не хватало только, чтобы пошли слухи, мол, он пытается завести себе целый зверинец, Всеотец вряд ли будет доволен, как и его сын, впрочем. В груди живое, сознательное волнение змеится и тесно сплетается с нетерпением: Локи буквально чувствует, что это послание — его шанс. Его возможность. Его следующий шаг.       Раз Королева альвов самолично связалась с ним, значит, она вновь хочет направить его… И Локи будет искренне рад пойти, куда укажут. Ведь больше путей у него и нет.       А время продолжает течь. Неумолимо. Неспешно.       Спрятавшись на тайной поляне в материнском саду, вначале он осматривается. Из окон галерей, расположившихся либо слишком высоко, либо слишком далеко, за ним вряд ли удастся кому-нибудь подглядеть. Тихо подкрасться со спины не удастся тем более — к этой поляне никому нет доступа.       Только убедившись, что он один, Локи наколдовывает для сокола мышь, и тот тут же отпускает его предплечье, взмывая в воздух. У него в руке остается лишь заранее снятая записка да мешок — только заглянув в него, он видит несколько свежих корешков мандрагоры.       Сразу все понимает. И медлит несколько мгновений, неожиданно занервничав. Похоже, Королева альвов вновь собирается предложить ему спуститься к Иггдрасилю и спросить совета у норн, но знает ли она, что они берут плату? Знает ли, что хотят убить его? Знает ли… А, впрочем. какая разница.       Нахмурившись, Локи поджимает губы и прикрывает глаза на мгновение. У него нет причин сомневаться в благих намерениях Королевы, но доверять ей окончательно нельзя. Даже если она не желает ему зла и никогда не возжелает, предусмотреть все невозможно. И это никак не зависит от магической силы прорицательницы.       Затянув шнурки мешочка, он осторожно развязывает тонкий, льняной шпагат и разворачивает кусочек пергамента. Внутри лишь несколько спокойных, лаконичных слов.       «Близится ночь зимнего солнцестояния, младший принц. Норны смогут указать тебе новый путь. Но грядут темные времена. Будь настороже и не впускай сомнения на порог.       С нежной привязанностью,       Королева»       Найдя взглядом сокола, Локи еле сдерживается, чтобы не смять в ладони пергамент. Каким бы мягким, покровительственным тоном ни была написана записка, прямо говорящая о «темных временах», вряд ли следствием неповиновения/непослушания станет нечто более благодатное и радостное. Королева не приказывает ему и не угрожает, но ее наставления беспощадны, ведь не предполагают иного выхода.       Либо Локи вновь ступит на шаткую лестницу из сплетенных ветвей и корней, либо на его голову обрушится нечто много ужаснее почти не опасных норн, которые в любой миг могут его убить. И если он не последует этому, не столь заманчивому предложению, Королева вряд ли станет ругаться. Она ничего ему не скажет, только если вздохнет так тяжко. Впредь просто вряд ли станет помогать ему вновь.       Поэтому Локи тоже не станет — ее подводить. Раз Королева прислала ему записку, значит она ведает больше, чем он может себе только представить. Еще значит, что этот его поход к норнам важен для чего-то, что произойдет в будущем, и…       Локи будет храбрым. Он обязан таковым быть не ради себя, и он будет.       — У тебя, я вижу, гости?       Чужой голос раздается из-за спины, и маг не успевает удержаться — вздрагивает всем телом. А затем быстро, порывисто оборачивается, на ходу пряча мешочек и записку за полой изумрудного плаща.       И снова вздрагивает.       В проходе между высокими стенами живого, туевого лабиринта стоит Тор. Довольно спокойно он опирается на одну из стенок плечом. Его руки привычным, защитным жестом сплетены на груди. Но во взгляде больше нет той злобы, что до сих пор бывает снится Локи ночами. В этот раз в его взгляде лишь доброта.       Которой Локи, по словам самого старшего, просто не достоин.       — Я… Гости?.. — непонятливо моргнув пару раз, Локи оглядывается и видит все еще раздирающего мышь сокола. Немного неловко сводит брови к переносице, а затем встряхивает головой. Думать обо всем сразу просто нет возможности и уж лучше уделить внимание вначале Тору — чем быстрее тот скажет/сделает то, зачем пришел, тем быстрее уйдет. — Да, Королева альвов прислала весточку. Все еще не может успокоиться, хочет видеть меня среди своих придворных магов. Совсем не понимает отказов. Ты же знаешь, какие эти особы приставучие. То есть, я имею в виду…       Наткнувшись на немного погрустневший задумчивый взгляд, Локи сбивается и в итоге замолкает. Неловко потупившись, он откашливается, затем поводит плечами. Мысли так и норовят утянуть его в размышления о важности нового похода к норнам, и Локи сопротивляется. Но больше ничего к своим словам и не добавляет — просто не знает, что сказать.       И нужно ли говорить вообще. Последняя их встреча закончилась довольно грубо и непотребно — Тор все-таки его обидел. Наговорил много непозволительного.       Это было не обычной их ссорой. И Локи надо было бы злиться. Но как он мог, если был согласен? Он скорее тихо радовался, что теперь-то Тор увидел правду, теперь-то он отречется от своих странных чувств, и все вернется на одинокие круги своя.       Что удивительно, старший тоже отвечает не сразу. Он все рассматривает эту глупую птицу, которая никак не может наестся и улететь восвояси. Когда же Тор отвлекается, открывает рот и начинает говорить, в первое мгновение Локи кажется, что у него легкие галлюцинации. Что на него наслали ворожбу. Что его усыпили насильно, и это все сон.       Потому что Тор просит прощения.       — В последнюю встречу… Я считаю, что должен извиниться перед тобой. Я наговорил много неправильных и неприятных слов, с которыми не согласен и сам. Ты все еще…нравишься мне и, — Локи сложно поверить в происходящее, но становится лишь сложнее, когда он замечает на чужих щеках румянец. Тор не смотрит ему в глаза и его брови слишком сильно нахмурены. Извинения заметно даются не просто, как и болезненное, объятое наложенным вето очередное признание в сладких чувствах. — Я хотел бы хоть немного загладить свою вину. Ты…не против провести со мной Ветрнэтр? Брат…       Тор не выглядит сломленным, подавленным или тем, кому очень и очень больно на протяжении долгого времени, но его задумчивость странно сочетается с открытым и искренним взглядом. Локи очень хочется ему верить, но Локи все еще является тем, кто думая о старшем, всегда думает лишь о его жизни. Об этой искре, внутри его тела.       Но не о нем, как о чем-то большем.       И поэтому на самом деле/глубоко внутри Локи все равно, когда он не сразу, но отдает свое согласие. Кивком и мягким, обезличенным/безэмоциональным:       — Хорошо, брат.       Пока его мысли медленно ускользают в сторону весточки от Королевы, Локи лжет и нарочно делает выражение лица мягче. Обрадованный Тор, кажется, пытается подойти и обняться, но маг выставляет руку, останавливая его. Он не собирается подпускать Тора близко, что бы тот ни делал и что бы ни говорил. Не потому что внутри Локи обида на Тора или злость, — кроме той глубинной ярости за детское предательство, она вряд ли вообще когда-нибудь исчезнет, — а потому что внутри него жажда. Желание. Страсть? Возможно.       Тор вновь в доспехах, а его светлые волосы покоятся у него на плечах. И Локи не помнит какие они на ощупь. Локи не хочет вновь вспоминать.       Когда старший все-таки покидает поляну, — он так и пышет радостью, счастьем и довольством жизнью от одного лишь легкого согласия, как немного ему надо, — Локи понимает, что мог бы в вечер праздника вручить ему статуэтку. Тору бы точно понравилось. И его улыбка была бы очень красива.       Локи как никто другой знает, что такое истинная красота, и решает остановиться на этом решении: может быть именно этот вечер со старшим что-то изменит. Или же сломает все окончательно. И не то чтобы маг против любого из этих двух путей. Они оба много лучше чем этот застой, полный ссор, странных признаний и несвоевременных прикосновений, который повторяются друг за другом.       Бесконечный/замкнутый круг из терзаний. Совсем не благодатных терзаний. ~~~^~~~       В этот год день зимнего солнцестояния выпадает на Ветрнэтр, и Локи начинает подготовку с самого утра. Он появляется на завтраке — во время трапезы ловит довольный взгляд старшего и его усмешку. Это и должно бы напомнить Локи о том, что у него запланировано на праздничную ночь, но не напоминает.       Об обещании, которое он дает Тору за несколько дней до Ветрнэтра, маг забывает еще в тот же вечер. Просто потому что решает навестить норн и не ставит себя перед выбором. Тор проигрывает еще задолго до начала эфемерного существования себе же. Или своей жизни, если говорить точнее.       Легкое волнение одолевает Локи с самого утра и, как ни странно, оно передается и Фенриру, и Бранну. Все то время, пока он готовит оружие, вымывается, после варит зелье — рецепт все еще хранится в его памяти с лета и теперь точно останется там навсегда, — и незадолго до начала вкусно ужинает, его запястье переливается зеленью, спрятавшегося под кожей огня, а волчонок все крутится и крутится у ног. Он потявкивает, тычется носом ему в бедра, и сколько бы Локи ни рассказывал, что именно будет делать, все никак не может перестать волноваться.       Ближе к полуночи все его приготовления заканчиваются. Бранн частично переселяется в камин, чтобы защитить его покои и весь Асгард, если норны решат пустить через проход ворожбу или заклинание болезни, но в то же время остается и у него на запястье. Это стоит Локи почти десятка поленьев, однако теперь волнений о собственной безопасности становится меньше. Совсем немного.       Фенриру Локи выделяет отдельное место в углу около камина и доходчиво, долго объясняет, что ему нельзя сдвигаться или переходить защитную меловую черту на полу. Послушный и довольный волчонок прекрасно понимает его, тут же укладываясь на полу и принимаясь ждать его возвращения.       После того, как зелье оказывается на полу, появляются слишком знакомые очертания деревянного люка. Все повторяется вновь, но не выглядит идентичным — кроме факела у Локи в руках еще и меч. Ему почти не страшно. По крайней мере он больше не боится неизведанности, ведь знает куда направляется.       И знает, насколько велика угроза его жизни в этот раз.       Спуск занимает у него немного меньше времени, чем в прошлый раз. Локи двигается более резво, уверенно, и больше не опасается рухнуть вниз со ступенек. Кончики пальцев то и дело подсвечиваются зеленью магии — у него наготове несколько заклинаний, среди которых есть и магический крюк, и возможность обратиться вороном. В отличие он прошлого раза он держит все нужные заклятия в голове и больше не оглядывается по сторонам. Очередное путешествие может стоить ему жизни, если он не будет собран и внимателен.       Еще издалека окончательно спустившийся Локи замечает, что дерево удивительно тихо. Не видно ни Рататоск, которая должна бы радостно встречать его, ни Нидхега — ее, похоже, верного друга. Но маг отчего-то совсем не боится. Ему кажется, что он знает все, что должен — на самом деле ему просто кажется. Иллюзии, что сплелись вокруг него плотной, непроницаемой стеной, ему неведомы и невидимы. Как и враги, скрывающиеся в их текстурах.       Все-все — враги.       Оставив факел у подножия лестницы, он крепче перехватывает меч и незаметно вытягивает на ладонь Бранна. Тот, напряженный, подрагивающий, медленно скользит по его пальцам — огонек тоже готов к бою.       Переступая по неуступчивому, твердому грунту грота, Локи не осматривается. Головы все еще не поворачивает и слишком высоко ее не поднимает. Ему не хочется смотреть на настенную роспись. Ему не хочется смотреть никуда. Иггдрасиль процветает и, кажется, с их прошлой встречи его лиственная грива разрослась лишь пуще. Его пустая, лиственная грива.       Маг подходит к корню почти впритык, но Рататоск так и не встречает его. А в воде действительно не видно Нидхега. Это заставляет его напрячься, но Локи лишь передергивает плечами да храбрится. Он знал заранее, что здесь его не встретят с добротой и гостеприимством, так что теперь пугаться поздно. Отступать поздно.       Что бы норны ни задумали, за пределами грота они беспомощны, ведь его судебные нити обрезаны уже давным-давно. А значит, это можно использовать. Все, что угодно, можно использовать.       Главное не бояться.       Подойдя и уже видя в десятке шагов перед собой сухие, старушечьи фигуры, охраняющие знакомые, мутные воды, он понимает, что возможно нужно было не доставать меч так рано. Но все равно не вставляет его назад в ножны. Какой бы угрозой он ни выглядел, норны не станут его бояться.       Они выше этого.       — Я пришел сюда по делу. Мне…       Без приветствия и без заискивания Локи говорит сразу по делу, но забывает банальную вещь: его желание тут занимают далеко не первое место. Поэтому норны обрывают его речь почти сразу. Они не хотят, чтобы он говорил. Они вскидывают руки и вскидывают тончайшие пустые судебные нити, только бы его схватить. Они негодующе кричат:       — Тогда ты пригрозил нам…       — Сейчас чего-то требуешь.       — Насколько хватит твоей безмерной наглости в будущем?!       Коротко, разочарованно цокнув, Локи вскидывает меч выше и обнимает рукоять двумя руками. Нити только пролетают у него над головой, рассчитывая, обняв со спины, подтащить ближе, но его меч вспыхивает зеленым пламенем Бранна. Резким движением он отступает одной ногой в сторону и разворачивается, а затем перерубает все нити разом.       Тут же оборачивается назад. Прищуривает так жестко/бескомпромиссно. А затем выставляет перед собой слабо горящий меч. И это уже вряд ли можно принять за детскую угрозу или не оправдающееся в будущем предупреждение.       Казалось бы, только получив весточку от Королевы, Локи действительно недолго сомневался, но теперь он стоял тут и смотрел на норн грозно. Без страха. И с холодной, расчетливой яростью. Илва не сказала этого вслух и никогда не скажет — Локи сам знает, что засиделся. Он перечитал и перебрал библиотеку, нашел себе зверушку, чтобы отвлечься, а заодно успел на несколько месяцев разругаться со старшим.       Ничто из этого не приблизило его к спасению Тора. Отдалило тоже вряд ли, но все-таки самое важное — не приблизило.       Ждать больше было нельзя. Норны оставались единственным, всеведущим решением, кроме разве что пустого, бесполезного ожидания, которое ни к чему не привело бы.       Ничему бы его не научило.       Ничего бы ему не дало.       Твердой, уверенной рукой держа меч, маг медленно качает головой и шумно раздувает ноздри на выдохе. Норны ведают судьбами, а значит прекрасно все знают. И его знают тоже. Знают на что именно он способен ради своей цели. Ради бестолкового старшего.       — Мне нужна помощь, — когда Локи начинает говорить вновь, его голос отбивается от стен грома и взмывает к его потолку. Им, спокойным и жестким, можно было бы высекать на камне слова и предложения, если бы он только был острым оружием. Но это всего лишь голос. А Локи — всего лишь свой собственный эмиссар, который хочет договориться. Как бы смешно это ни звучало в соотношении с безжалостными бликами, переливающимися в его взгляде. — Я отплачу собственной жизнью. Стану вашим рабом или солдатом. Приду сюда на казнь добровольно.       И вновь этот смех. Он, посланный ироничными норнами, прокатывается внутри его головы — некрасивый. Смех Тора много лучше. Его смех… Локи уже забыл, как он звучит. Локи не вспомнит этот звук еще долго, так же как и не вспомнит о Ветрнэтре. Независимо от силы его желания подарить старшему статуэтку волка, он не вспомнит о своем обещании.       — Ты всегда был наглецом каких поискать.       — И сейчас не только требуешь, но и сам назначаешь плату!..       — Не думай, что когда-нибудь ты придешь и сможешь потребовать наше место, разбалованный мальчишка!       Его наглость и уверенность им не нравятся, и Локи прекрасно понимает их чувства. Но это не значит, что он будет жалеть их. Или даст им спуску. Сейчас, даже с мечом/магией/Бранном, его положение слишком шаткое и по сути почти полностью беззащитное — он понимает это прекрасно. Но показывать этого знания не станет.       Если норны почувствуют его, то нападут по-настоящему. Если они нападут по-настоящему, Локи останется не столь много шагов до страха, безмолвного прямо сейчас.       И тон его голоса даже не вздрагивает, когда он говорит:       — Я меняю свою жизнь на жизнь Тора, которая вам так нужна. Мне нужна помощь.       Их недвижимые фигуры, кажется, замирают лишь еще грубее/безотчетнее. Мертвые глаза, переплетенные этими пугающими полосками уродливой кожи, не двигаются. И руки опускаются. Маг прекрасно понимает, что может потерять многое, если сгинет вот здесь и вот так, но терять ему на самом деле нечего. Если норны не скажут свое слово, если не сделают свой шаг, он все равно умрет.       От отчаянья ли… Да. Именно от него.       Они, будто бы понимая безвыходность его положения, свой шаг все-таки делают. Правда, не в его сторону. Но узнает об этом Локи много позже. Когда первые жертвы уже будут принесены безвозвратно. В тот же миг, когда они только начинают говорить, он еле сдерживает короткий проблеск облегчения, расцветающий внутри.       — Мы поможем тебе решить проблему с братом. Ты найдешь нужную книгу на своем столе по возвращении. А сейчас выметайся!       Их голоса сливаются в один и неожиданно поднимается сильный ветер. Он разгневано хлещет Локи по лицу, и тот коротко кивает, а затем отступает спиной, не говоря благодарности. Только отойдя на достаточное расстояние, он убирает меч в ножны и срывается на бег.       На губах расцветает яркая, наглая ухмылка. Она еще принесет бед как другим, так и ему самому. Пройдет еще много времени, прежде чем Локи, перебирая воспоминания всей своей жизни, лишь раз задастся вопросом: была ли соотносима величина его жертвы и цель, к которой он так упорно шел, но так и не найдет на него ответа.       В тот же миг, взобравшись по лестнице быстро и даже ни раз не соскользнув, Локи вихрем врывается в свой кабинет. Глаза блестят, дверца люка захлопывается почти с оглушительным грохотом, а руки сразу же тянутся в сторону рабочего стола. Фенрир подрывается радостно, ведь хозяин все-таки вернулся, а еще со дня на день кончится его наказание: он, наконец, вернется в широкую, удобную и теплую постель.       Но сам Локи его и не замечает вовсе. Не замечает больше ничего всю оставшуюся ночь. Перед глазами лишь книга. Да собственный успех.       И только лишь они. ~~~^~~~       Ревность оплетает его руки и ноги оковами жесткими и беспринципными. Тор видит, как Локи улыбается этому сопливому, бесполезному щенку, и у него в груди щемит боль. Что бы он ни делал, как бы ни жертвовал, как бы ни старался… Его старания, кажется, никогда не будут оценены по достоинству.       Он пошел за Локи в Етунхейм, но ведь если бы их засекли там, у Тора было бы много больше проблем, чем у кого-либо еще. Даже не беря в расчет возможную войну с Етунхеймом, отец не был бы обрадован такой его выходке. Да и злить его сейчас было совсем не время — Тор только-только начал делать первые шаги, только собрался с силами, чтобы признаться в чувствах, и… Все ведь только-только начиналось!       Один ни в коем случае не должен был узнать о происходящем.       Будучи тем, кто однажды уже попал под безжалостную волну его злости, громовержец ощущал четкую потребность в тайности происходящего между ним и младшим. Перед его глазами все еще иногда появлялся тот самый золотой кубок, разрубленный его собственным мечом/его яростью надвое до самой ножки.       Тор не мог сказать, что любил отца. Он уважал Одина, ненавидя. И ненавидел, бесконечно уважая.       Если бы отец только знал, что их с Локи общение возобновилось да еще в столь большой/опасной степени, проблем было бы неисправимо много. И все окончилось бы в один момент, без возможности быть исправленным.       Но младший не хотел задумываться об этом и не хотел считаться ни с этим, ни с самим Тором — это злило до зубного скрежета. Ему ведь тоже хотелось внимания. Ему тоже хотелось ласки. И этой улыбки… Ему хотелось увидеть ее хотя бы раз. Как давным-давно в детстве. Чтобы она была светлой и бескорыстной. Как было до железного леса, до появления Сиф, до всей этой жестокой травли!..       Но эта улыбка была не для него. Она была для комка шерсти, который тявкал без повода, точно грел младшему постель и веселил его. У Тора теперь так не получалось. Раньше, давным-давно, он еще умел и веселить, и подходить слишком близко не вызывая страха, но не теперь.       Вся его жизнь превратилась в прах. Все просто сгорело и разрушилось в одночасье — он не был готов к этому. Все еще не мог смириться, хотя уже и сжился. Вынужденно. Каждый взгляд на Локи причинял боль, но не из-за вето. Каждое слово, которое было к нему обращено, сковывало горло, но не из-за этого бесполезного магического запрета.       Каждый раз видя его, Тор все продолжал и продолжал молить младшего внутри собственной головы:       — Вспомни. Вспомни. Вспомни! Вспоминай, ну же, я больше не выдержу, я прошу тебя, как никогда не просил, я сделаю, что потребуется и чего ты захочешь, я жизнь отдам, все, что смогу отдам, только вспомни, ну же!       Фригга говорила, что со временем Локи сам справится и его разум расцветет вновь, но Тор верил ей, не доверяя. Он хотел, чтобы все было иначе, но изменить ничего не мог — насильственный обряд возвращения воспоминаний мог лишить младшего всякого разума. И эта застоявшаяся ситуация выводила громовержца из себя лишь сильнее с каждым новым днем. Она трепала его, как сытый хищник трепал свою добычу.       Ради веселья.       И да, это вырабатывало в нем терпение — не благодатное. Злобное. Жестокое.       Иногда Тору хотелось сорваться, прорваться к Локи, где бы тот ни был, и схватит за плечи, чтобы после… После того, как он хватал его за плечи в своих мыслях, ничего не было. Тор не знал, что сделал бы. Тор не видел никакого будущего.       Стоило Локи улыбнуться этому чернобокому волчонку, как внутри него вскинулась ревность яростная. Зачем он ему? Почему именно он? Тору тоже нужна эта любовь больше воздуха и пищи, так почему выбирают не его?!       Мать всегда пыталась его поддержать и успокоить, но Тор не доверял ей больше. После той ночи, когда он пришел к ней, сказал, что Локи пришлось избить, и не увидел должного волнения на ее лице, он понял, что не имеет права доверять никому вообще. Кроме разве что Огуна. Его расположение к Локи было очевидно. Он бы его не предал, как предали все остальные. Он бы его не предал, как пришлось предать самому Тору.       После его собственных пораженных, шокированных и больных фраз, которые он поведал ей, потому что доверился… Тор услышал от нее правду. Неприглядную и мерзкую. Он не мог поверить, что ее говорит именно она — его мать, его самая любимая и родная женщина, его опора, поддержка, покровительница.       Предательница. Лгунья.       Тогда он не разговаривал с ней, кажется, около года. Не мог подойти и поцеловать руку. Не мог попросту обнять. Отвращение и ужас глубоко внутри вгрызались в его плоть: каждый раз, когда он видел пальцы младшего.       У некоторых из них так и не получилось срастись идеально ровно.       Возможно, сам Локи не видел этого, но Тор — тот, кто любил эти бледные, нежные руки, больше красивых рассветов, сочных боев и собственной жизни, — видел, что все изменилось. Изменения коснулись даже такого искусства, как длинные, тонкие косточки и костяшки его пальцев.       Локи здесь не было места — нигде. Чем старше Тор становился, тем яснее видел это, но все равно понимал, что никогда не посмеет сказать этого вслух. Он не был тем, кто, зная об этой теории, еще и соглашался с ней. Нет-нет, он не был.       А затем неожиданно стал.       Когда кричал на младшего в библиотеке, смотрел на причину всех своих бед с разноцветными глазами и черным мехом и прекрасно чувствовал: причина не Фенрир.       Причина — он сам. И это вряд ли когда-нибудь изменится.       Локи тогда выглядел так стойко, уверенно и жестко. У Тора даже мелькнула мысль, что его чувства больше никогда не будут востребованы, потому что теперь младший справляется и сам. У него, наконец, все наладилось. Его дела идут хорошо. И Тор ему больше не нужен.       — Я так сильно тебя люблю… Люблю-люблю-люблю-люблю…       Шепот младшего проносится у Тора эхом в голове, когда он видит, как в тренировочный зал вносится этот чернобокий волк. С горящими багрянцем глазами, он пробивает себе путь собственным телом — стражникам не удается остановить его. И он несется мимо взбешенный, разгневанный, но его рык больной волной проносится меж стен. Отбивается от колонн.       Он не хочет, чтобы его останавливали, когда выносится из-под балкона и лишь прибавляет скорости, несясь по мокрому, скользкому тренировочному полю. А затем скрывается в темном лесу на другой его стороне.       Именно в это мгновение Тор понимает, что его догадки не оправдались и вряд ли оправдаются в ближайшие метки. Если Локи выгнал даже его, значит Тор действительно сделал нечто непозволительное. И в моменте он вряд ли может сказать, что мучается от вины. Совсем нет. Он заканчивает тренировку, остается в зале последним, слишком медленно собирая по аренам не убранное оружие и просто пытаясь неосознанно дождаться возвращения волчонка. Тот так и не возвращается. В какое-то хрупкое мгновение громовержец осознает, что берет лук, крепит на бедро колчан, а затем накидывает чей-то оставленный в зале плащ.       Он выходит в дождь, все еще не чувствуя своей вины, — это чувство придет к нему позже, когда он заметит эти изменения в отгородившемся взгляде младшего, — но он рыщет по лесу не один час. Плащ вымокает быстро, видимость из-за позднего времени оказывается ужасающей, и Тор понимает, что бродит вслепую. Но поиски не прекращает.       Только решает окликнуть непутевого, вспыльчивого волчонка, как его отчего-то алые глаза тут же загораются недалеко впереди. Фенрир рычит, но Тор слышит нотки печального скулежа слишком отчетливо, чтобы его можно было обмануть. Когда он вытаскивает стрелу, вставляет ее в окно и крепче сжимает гриф, он не собирается стрелять.       Лишь говорит:       — Ты загулялся. Пора вернуться. Дождь кончится еще не скоро, а он будет волноваться. Тебе пора вернуться.       Глубоко внутри у него, подмерзшего и сильно вымокшего, нет страха. Там есть лишь и уверенность, что это — то, что он обязан сделать в данный момент. Это его ответственность. Его задача.       Ради младшего, который в этом нуждается. И после этого он вряд ли начнет дарить Тору свои улыбки или общаться с ним чаще, — тот прекрасно это осознает, — но если его потребность в волке так сильна… Громовержец препятствовать не станет.       Как и говорить вслух, даже тихо-тихо, о своей боли.       Он ведь воин. Он должен быть сильнее этого. И должен биться до конца, даже не будучи уверенным в успехе.       В ответ Фенрир на него лишь рычит и скалится. Он мотает головой, пытается то ли отступить, то ли приготовиться к прыжку. Тор его не боится, даже зная, какая в нем сила и какова его кровожадность. Тор его не боится.       Он боится за младшего. Тот вряд ли будет рад, если узнает, что они подрались. И точно расстроится, если узнает, что во время их драки волчонок пострадал. О Торе он волноваться не будет, но вот волчонок… Не будучи любителем избегать сочных, хороших драк, Тор лишь коротко дергает головой.       В этот раз он отступит. Или хотя бы постарается.       — Ты возвращаешься во дворец! Это приказ. Сейчас же.       Отведя руку назад, он натягивает тетиву до упора и смотрит в глаза. Его голос становится грубее и жестче. Его голос звучит яростным требованием полководца, неповиновение которому несёт лишь смерть.       Видя перед собой более сильного противника, Фенрир все-таки отступает. Коротко дергает головой, но пригибается к земле. И неожиданно срывается на настолько тонкий скулеж, что Тор без проблем заставляет себя опустить лук. Он подходит ближе. Он убирает стрелу.       А после, присев на корточки, осторожно чешет волчонка за ухом. И прикрывает глаза, сжимая зубы.       Ему и самому хочется скулить. Уже шесть меток кряду.       После того, как он убирает лук окончательно, они еще долго сидят так. Волчонок ластится к его рукам, обнюхивает, вылизывает влажные от дождя щеки и все никак не может перестать скулить. Тор, словно заколдованный, повторяет лишь одно и то же:       — Он тебя любит, не переживай. Я по глазам видел. Тебя он точно любит.       Через некоторое время они возвращаются во дворец вместе, но, доведя волчонка до нужных дверей, Тор не дожидается пока младший выйдет к своей зверюшке. Коротко постучав, он скрывается в собственных покоях и на ходу начинает стягивать вымокшую одежду. Благодарность ему не нужна. Тор просто не считает, что сделанное им дело ее стоит.       Еще несколько дней проходят в странной, пустой тишине, а затем во время очередной тренировки Фенрир неожиданно прибегает к нему сам. Локи нигде не видно, и, похоже, волчонок сбежал от него тайком. Тор пытается делать вид, что не удивляется, но у него ничего не выходит.       Как и через мгновение, когда Фенрир показывает ему, как научился располосовывать деревянные, высокие снаряды когтистыми лапами. Однако, удивление Тора не мешает ему, волчонка похвалить и даже немного почесать ему бок. После этого тот сразу же убегает. Но приходит на следующий день.       Вначале Тор еще думает, что это какая-то хитрость младшего, чтобы сдружить их, помирить, но вскоре он понимает, что это не так. На завтраках, обедах и ужинах Фенрир его даже не замечает. Стоит им пересечься в коридоре, как совсем ничего не происходит — просто потому что младший рядом.       Но когда Локи нет и он чем-то занят, волчонок тут же прибегает к Тору, где бы тот ни был и чем бы ни занимался. Он трется у его ног, выпрашивает нежность, ластится весь, какой есть, чтобы почти тут же убежать прочь — похоже, беспокоится, что, если младший заметит его пропажу, то станет ругаться.       Такое поведение веселит Тора и радует одновременно. Во многом именно оно и заставляет его извиниться незадолго до Ветрнэтра: Фенрир нуждается в его обществе. С кровавым обрядом это связано или нет, не столь важно. Главное тут то, что Тор больше не против него. А за — признаться, что виноват.       И как же он радуется, когда его извинения оказываются младшим приняты. Тот не пытается поссориться, а он за собственным счастьем не замечает, что от него прячут нечто большее, чем просто записку. Записку, в которой Королева альвов зовет его к себе…       Тор не отпустит. Только подготовив все-все для их вечера, поставив стол, стулья, наконец, вновь приобретя для младшего розу, он усаживается в ожидании и осознает это еще четче, чем раньше. Никуда он Локи не отпустит, как бы эгоистично это ни было. Да, там ему будет легче/спокойнее/безопаснее, но Тор без него тут не выдержит. Все эти метки он ждал, пока младший вырастет, станет достаточно сильным, чтобы они смогли биться бок о бок.       Теперь Тор его просто не отпустит, потому что без него не справится. Не будет ради чего справляться и выживать.       Тогда, давным-давно, Фригга сказал ему:       — Локи здесь место лишь потому, что у него есть собственное предназначение. Если он не может его исполнить, значит делать ему в Асгарде нечего. И пока что… Ты сам все видишь. Он все еще жив.       И Тор знал, что в ее голосе/в ее словах/в ее суждениях лжи не было. Но смириться и принять все эти слова/суждения он не имел права. Не мог. Не хотел. Его чувства были иными, и Тор сражался за них.       А затем пришла ревность. Локи солгал, принимая извинения, и Тор понял эту уже под утро: Ветрнэтр прошел, еда остыла, роза-долгожительница отцвела и завяла полностью с моментом рассвета. Младший так и не пришел.       И Тор никогда не думал, что будет больнее, чем когда он понял: он один, действительно один, кто находится на стороне младшего. Но пришел рассвет, и боль стала еле переносимой.       Для начала просто от мысли, что у Локи на этот счет было собственное мнение. И оно было кардинально неверным. ~~•~~