Роза ветров

~~~^~~~       Асгард цветет. Цветы тянутся к восходящему солнцу всем своим существом, к нему же тянутся и деревья. Их ветвистые, густые кроны поражают своим ярким-ярким оттенком свежайшей зелени. Даже невзирая на то, что перед дворцом расстилается большая часть города, со всеми его домами, улочками, лавчонками, базарами и тавернами, то и дело в гуще застроек мелькают деревья. Здоровые и насыщенные жизнью они процветают. Даже не думают увядать.       Солнце встает. Медленно-медленно оно катится по небосклону, вместе с собой поднимая и жителей этого мира. Локи смотрит в ту сторону, где молчаливо гремит рассвет. Он, конечно же, спал, но сказать точно, выспался ли, вряд ли сможет. Совет подошел к концу глубокой ночью, так что времени на полноценный сон просто не было. Зато времени на легкую дрему было предостаточно.       Медленно-медленно следом за поднимающимся солнцем печать на его голой груди сходит. Но он не опускает взгляда. И так все-все знает. Теперь в самом центре у него нет алого следа, но все же след есть. Легкая поросль мягких темных волосков просто выгорела от магического соприкосновения с ладонью Королевы эльфов, и, конечно же, совсем скоро они вновь отрастут, но сейчас… Ему кажется, что в том месте он отчего-то беззащитен.       Маг не поднимает руку с каменного перила, не трет грудь. Он ни на миг не собирается облегчать это тлеющее чувство незащищенности. Или же не собирается признаваться себе в нем. Хотя какая теперь уже разница непонятно.       Солнце встает. Он стоит на балконе босиком и в одних лишь брюках. Те — затертые и определенно домашние, если, конечно, царской особе вообще можно применять к своей одежде такие определения. Однако, брюки его домашние. Мягкие. С парой прожженных дырочек под левым коленом и парой пятен от разных зелий на правом бедре, сбоку. Подолы штанин немного ободраны и поэтому открывают его щиколотки с выступающими косточками.       Ему совсем не холодно. Это немного удивительно, ведь обычно асгардское солнце совсем не греет, но сейчас… Ему совсем не холодно. Ему очень и очень тихо. Ни мыслей, ни слабостей, ни слов, ни вздохов.       Ему больше нечего сказать. Совсем нечего.       Прошло так много жизней. И так много упущенных возможностей. И так много противоречий. И так много ошибок.       Он стоит на балконе очень и очень долго. Стоит солнцу взойти, стоит печати сойти, как Локи почти тут же прикрывает глаза и запрокидывает голову. Свежий, чистый и чуть прохладный ветерок, знаменующий прибытие нового дня, оглаживает его щеки, лоб и открытое горло. Волосы тяжелые, все еще влажные после купальни, и поэтому они не разлетаются во все стороны, а просто лежат на его плечах.       Легкий ветерок успокаивает.       Исчезнувшая печать больше не сдерживает и так проявившиеся воспоминания, но они больше и не причиняют боли. Вспыхивают одно за другим. Одно за другим. Полная картина каждой жизни ему уже открылась, и теперь есть лишь маленькие кусочки, позабытые или недооцененные частички…       Вот тут, во второй жизни, Тор, который никак не может понять, что Локи показывает ему не птицу, а летучую мышь, которая во время миграции из горных пещер на севере случайно сбилась с пути и залетела в его покои. Они оба так упорно и долго пытаются добиться того, чтобы старший понял, но в итоге тот лишь срывается, грубит и уходит прочь. Локи не обижается совсем, ведь и сам знает не по наслышке, что наследный принц несдержан, и совсем же не удивляется, когда полдня спустя Тор находит его в саду и приносит ему лист пергамента с грифелем. Спрятав короткую, немного ломкую усмешку, Локи быстро рисует летучую мышь, а затем передает Тору. Тот фыркает, бросая:       — Так бы сразу и сказал!       И в ответ получает лишь иронично вскинутую бровь, а после сам же смеется. Махнув Локи рукой и зовя его следом, он направляется в его осажденные летучей мышью покои. И как же Локи держится за живот беззвучно срываясь в смех, когда буквально на входе эта самая летучая мышь пикирует прямо Тору на голову. Тот, взрослый и весь из себя такой воинственный, визжит от неожиданности, как маленькая девчонка, и чуть не падает на пол, оступившись.       А вот здесь, ему снится, что он стоит у корней Иггдрасиля. Это седьмая жизнь. У другого корня, что ведет в Асгард, стоит высокий, светловолосый воин. Локи замечает его сразу, разворачивается к нему лицом и склоняет голову немного на бок. Разглядывает сильного, страстного мужчину. Тот тоже не стоит без дела, осматривается и, конечно же, тоже замечает высокого, жилистого етуна. Но этот етун не такой, как все, он в половину ниже обычных, и поэтому неожиданно притягивает к себе взгляд полностью и безраздельно. Тор медлит долго, а затем кричит:       — Кто ты?       Грот вздрагивает от этого крика, что отбивается от стен и потолка. По камню разбегаются трещины. Локи все еще смотрит, не отворачивается и не отвлекается. Неподалеку от него падает огромная каменная глыба, но Локи будто бы знает, что все это сон. А вот воин не знает. Он ведет себя странно, дергается к нему, начинает идти в его сторону, чтобы, видимо, спасти его. Но расстояние между корнями ясеня невероятно обширное, и Локи знает, что воин не успеет добраться до его, етунхеймского, корня. Крик разносится вновь:       — Кто ты?       Хоть он и понимает, что все это — сон, Локи все же чувствует, как его губы приоткрываются, в горле уже клокочет отзвук собственного имени. Но раньше чем сказать что-либо, он замечает булыжник, летящий Тору на голову, а затем тень, что разрастается на земле вокруг него. Их выбрасывает из этого странного, одного на двоих сна одновременно.       А вот тут Локи долго и очень кропотливо готовит для Тора его любимые корзиночки с фруктами. Это четвертая жизнь, и Тор определенно и слишком сильно не любит сладости, однако корзиночки обожает. Долго и кропотливо Локи месит тесто, затем чистит фрукты и аккуратно нарезает их, делает идеальный и отливающий ярчайшей белизной крем… Он думает, положить ли туда яду, но лишь смеется с собственных мыслей. Ему все еще нужно угодить, все еще нужно втереться в доверие.       Тор раздает преподнесённые ему корзиночки своим друзьям, а ему, совсем случайно, не достается ничего. Локи кривит губы лишь когда отворачивается. И кривит душой, отрицая, что это было очень и очень обидно. Больше он никогда и ничего для Тора не готовит.       И вот так, жизнь за жизнью… Иногда они ведь были так близко. Буквально впритык. А иногда настолько далеко, что дальше и быть не может. И теперь все, что у них осталось — последняя, девятая, завершающая. Все, что у них осталось…       Локи никогда не скажет этого вслух, но ему становится действительно страшно. Не прямо сейчас, но с того мгновения, как он просыпается со стойкой неуверенностью, что вообще спал. Страх не затапливает. Он не дикий и не животный. Он не рушит его уверенности. Он просто есть и просто укутывает его в тончайшее полотно, словно теплый пуховый платок или невесомый прохладный шелк.       Ему так страшно ошибиться. Так страшно поступить неправильно. Так страшно…что кто-то узнает. Что Тор узнает.       Ему самому непонятно, почему внутри все еще теплится эта надежда, что хоть когда-нибудь все станет в порядке, но наравне с этой надеждой есть страх того, что станет еще хуже. Хотя Локи и знает, что хуже уже некуда. Хотя Локи и знает, что бежать ему уже тоже некуда.       Ему хочется счастливо заплакать из-за своего спасения, из-за своего освобождения, хотя бы от угрозы смерти/от возможности разрыва разума скопом воспоминаний, но он не может заплакать. Он опоздал на совет. Он подставил не отца, весь Асгард. Он подставился сам, ведь теперь его никуда не пустят. Можно ждать следующего шанса или искать другие пути.       Здесь оставаться нельзя, потому что он слаб. Если рассуждать объективно — если не смотреть на ту уверенность, что так нагло преследует его с самого не просто возвращения из грота, а с самого возвращение из источника Урд, — он действительно слаб/жалок/мал. В нем нет столько сил, чтобы спасти старшего. В нем нет столько знаний, чтобы спасти старшего.       А значит нужно бежать, нужно что-то делать, нужно стать сильнее/умнее. Нужно стать стойким. Ловким. Быстрым. Нужно наметить хоть какой-нибудь план. А еще было бы неплохо получить ответ от Королевы эльфов на посланную ей еще ранним утром весточку. И навестить мать. Сходить к Одину и преклонить колено.       Теперь вся эта гордость уже не имеет никакого смысла — так кажется Локи, пока ветерок рассвета оглаживает его лицо и дарит мнимое успокоение. По крайней мере в том мгновении, когда он будет извиняться перед Всеотцом. Это потешит чужое самолюбие, а сам Локи сможет выиграть себе еще несколько спокойных месяцев/лет/веков. Даже если у него и не будет выхода с земель Асгарда, он всегда может работать удаленно. Это будет вытягивать множество сил из него, однако, он сможет создавать порталы. На отдых будет требоваться много времени, однако, он может попробовать.       Может пробовать снова и снова и снова. Будет пробовать, пока не сломается/не раскрошится/не изменится до неузнаваемости. А затем просто спасет Тора. Просто спасет его. Вместе с ним спасет и время. Вместе с ним спасет и себя от этого молчаливого, но гнетущего чувства вины.       Мысли текут неспешно. Тело наливается все большей и большей уверенностью, а еще до сих пор наливается магией. Та восполняется до самой последней капли и разливается в груди теплым, приятным ощущением силы. Он стоит там, на балконе, почти до самого полудня, но не смотрит на тот великолепный вид, что раскрывается перед ним. Небо переливается синевой, но ближе к горизонту все равно становится темно-синими и звездным. Тут и там, далеко за окончанием Бивреста расцветают таинственные, восхитительные галактики. Вселенная ощущается далекой и близкой одновременно. Она ощущается тихой.       Он не сдвигается с места и стоит без движения долго. Даже легкая путаница постепенно пропадает из его мыслей. Но вот знание, осознание… Все это заполняет мысли Локи. Оказывается он любит Тора намного дольше и намного сильнее, чем даже мог подумать. Он любит его всем своим существом, всем своим сердцем. Это чувство… Это не просто любовь. Тор — не просто объект обожания.       В какое-то мгновение, когда уверенность внутри него, наконец, расцветает окончательно, он распахивает глаза и смотрит вдаль. Рассматривает переливающийся Биврест, рассматривает крестьян и рабочих, мельтешащих по улочкам. Сегодня маг больше не плачет. До сих пор не плачет. Но до сих пор любит дурачка Тора. Не за красивые глаза, как можно было обмануться, а за… За что именно Локи и сам не знает. Зато знает нечто другое. Много всего другого.       На его плечах лежит бремя ошибки и бремя ссоры с норнами. Еще на нем лежит ответственность за истончившееся время и за пропуск полуночного Совета. Последнее в сравнении с остальным кажется такой пустой и глупой мелочью, что впору бы рассмеяться.       Локи не смеется.       Он глубоко вдыхает, а после выдыхает. Мягко покусывает нижнюю губу, все еще раздумывая над тем, что же теперь ему делать. Ни в одной из предыдущих жизней у Тора не было к нему истинных чувств, а значит нет и сейчас. Сказать точно, конечно, сложно, ведь Локи все же маг, а не тот, кто сведущ в божьих душах, но все-таки…       Тор никогда не был слишком добр к нему. Тор никогда не был слишком заботлив. Не только в нынешней жизни, но и во всех предыдущих. Конечно, тогда, в пятой жизни к примеру, все же было как-то теплее. Они бывало ссорились, бывало кидались друг на друга с оружием, но все же почти всегда были друг другу братьями. А под конец это стало настолько явно и очевидно, но… Сигюн сделала то, что должно, так и к чему все эти сожаления?..       Что было странным, когда все эти воспоминания всплывали/показывались на глаза, когда Локи вспоминал все предыдущие разы, когда вспоминал, насколько он могущественен… Ни единого разу он не сомневался в том, чтобы еще немного истрепать само время ради брата. Брат был важнее всего. Важнее боли, важнее чужих судеб, важнее той расплаты, что все еще ждет Локи, за все его ошибки… Брат был важнее даже мироздания.       Только вот сам Локи брату был вовсе не нужен.       Нет, правда. Ведь получалось же именно так. Тор не раз и не два поворачивался к нему безраздельно/полностью, лишь когда Локи был слабым, жалким и мог действительно сравниться с грязью под его подошвами.       А он ведь так старался! Ох, как же он старался, как хотел тепла и любви, но в ответ… Жестокость. Всегда и всюду одна лишь жестокость, и даже когда он впитывал эту жестокость в себя, становился жестоким сам, исход не менялся ни на йоту.       Норны прокляли его. Норны предали его. Норны обманули его. Конечно же, винить норн было проще, чем самого себя, но Локи, испивший вины до дна, уже просто не мог вновь начать злиться на себя.       И все, что ему оставалось… Все, что ему осталось — спасти Тора вновь. Спасти Тора в последний раз. Спасти Тора окончательно. Ведь больше попыток не будет, время тонко и слабо, оно просто не выдержит еще одной перемотки. И как прозаично: девять жизней. Словно замкнутый круг/закрытый цикл. От первой до девятой, и все. Дальше прохода нет и не будет.       Дальше все просто разорвется/разверзнется/окончится. Мироздание окончится.       Локи вздыхает медленно и долго. Он уже знает, что будет сложно, но отворачиваться… Но отказываться… Но бежать прочь… Находясь там, в пустоте/в водовороте воспоминаний Локи еще удивлялся и ужасался тому, как сам же ради брата выламывал все вновь и вновь, но теперь удивление пропало. А ужас растворился. Он может с уверенность сказать, что, если Тор скончается, не будет будет вновь чертить печать, но все же до этого момента Локи знает, что не сдастся.       Да, Тор должен будет умереть вновь, ведь это его судьба. Это его предназначение. И никто не позволит ему спасти Тора. Выходит…можно и не пытаться его спасать? Губы искривляет усмешка. Не больная/не презрительная/никакая. Просто усмешка. Смех.       Ему правда смешно самую малость, ведь он и сам знает: брата бросить на произвол судьбы не может. Сам же себе не позволит. Любит его Тор или же нет, на чувства самого Локи это никак не влияет. Конечно, можно было бы проверить, что чувствует старший, но… Для начала нужно разобраться с Одином.       Небо выглядит безоблачным. Локи знает, что должен стать сильным, что должен найти себе союзников. Ему нужно найти кого-то, как Бранн. Послушного и верного. Не человека/не бога/не аса. Но кого-то… В голове как нарочно ни единой мысли. Только лишь Тор, который шепчет, что, наконец, услышал его имя. Тор, которого высекают за ложь, произнесенную ради Локи. Тор, который берет его силой и… В голове ни единой мысли. Там лишь Тор. Он занял собой все пространство. Он безраздельно занял все место.       Локи знает, что ему нужно составить план… Локи понимает, что ему нужно придумать хоть что-нибудь, ведь неизвестно, когда норны обналичат свою очередную кару в виде смерти старшего… И все же в голове ни единой мысли. Только вопрос. Только вопросы.       «Ты любишь меня?..»       «Ты любил хоть когда-нибудь?..»       «Хотя бы…совсем немного? Хотя бы…совсем недолго?»       Он вздыхает вновь и потягивается. Прикрывает глаза. Неловкость подкрадывается со спины, и Локи поводит плечами. Собственная нагота начинает казаться неуместной, и он, наконец, возвращается в свои покои. Берет из шкафа чистую, темно-бордовую рубашку. По бокам, словно желая выделить его стройность, бегут ручейки вышивки и узорной, серебряной тесьмы. Заправив ее в другие, черные, кожаные брюки, маг надевает сапоги, а затем проходится руками по волосам, окончательно высушивая их. Пряди идущие от висков поддаются его окончательно/полностью восстановившейся магии и переплетаются в косички, а после сплетаются на затылке. Вытянув из одного из ящиков секретера тонкую, кожаную, бордовую тесемку, Локи перевязывает соединенные косы. Лишь мельком глянув в свое отражение в зеркале, — ведь он и так знает, что выглядит великолепно, — маг уверенно покидает свои покои.       А на пороге его вновь ждет роза. И вновь Локи замирает, эфемерно голый и открытый перед ней. Приседает на корточки. И присматривается.       Только теперь он замечает, что шипы есть, но нет их потому что все они срезаны. Как удивительно. Получается Фандрал позаботился о нем. Исколол все пальцы, наверное, ведь работа эта — неблагодарная. Пока создашь из колючки нечто мягкое/покладистое, сам себя кровью зальешь.       На губах не появляется улыбки. Локи не уверен, что умеет улыбаться теперь. Ни в одной из предыдущих жизней никто не дарил ему цветов. Вот он сам дарил, — некоторым дамам, с которыми спал, а еще Сигюн, вот ее он точно задаривал всякими вкуснопахнущими букетами да разновкусными сладостями, — а ему — никто и никогда.       И похоже, нынче его жизнь превратится в одно сплошное сравнение. То, что есть сейчас, хуже того, что было раньше? Или может лучше? Это было или нет? А вон то?       Локи понимает, что вряд ли избавится от этого, вряд ли прекратит проводить параллели, и все же… Он подхватывает розу и впервые подносит в лицу близко-близко. Затем нюхает, ткнувшись кончиком носа в самые-самые лепестки. И, Хель бы знала, как прекрасно пахнет!.. Такая свежесть, яркость, но в то же время не приторность. Легкая и нежная влюбленность. Определенная влюбленность. Трепетная влюбленность.       Так может любить лишь мальчишка, но уж точно не воин. А Фандрал… Однажды, наблюдая за битвой Тора и то и дело отводя от него чужие, острые копья, Локи видел и Фандрала тоже. Тот бился, как воин. Тот был воином.       Впервые за все время Локи неожиданно усомнился. Прикрыл глаза, вдыхая глубже и окунаясь в запах с головой.       Нет-нет. Это не мог быть Фандрал. Точно не мог. Он бы выбрал что-то резкое и кричащее, что-то, что привлекло бы внимание и рывком пленило, а этот цветок… Он пах предложением провести не ночь и не день, а всю жизнь вместе. Вместе и рядом.       Этот цветок шептал о том, что его даритель созрел. О том, что он готов. О том, что он принял решение.       А теперь предлагает ему принять его тоже.       Локи распахивает глаза, только заслышав, что соседние двери — покои брата, — отворяются. И он делает шаг назад, заходит в покои, закрывает за собой дверь. А после уверенно, спокойно и осторожно убирает розу в высокую, изогнутую вазу.       Пусть постоит пока. Вначале Локи разберется с насущными проблемами, после примет решение, что делать со старшим, а затем… Затем он пойдет к Фандралу и, наконец, призовет его к ответу. Раз он — последний, кто каждый раз касается цветка и подкладывает его под дверь, так пусть и отвечает.       Уже отворачиваясь к выходу, Локи коротко вскидывает руку. И выходит. Ни на миг не оборачивается. Ножку розы под самым, только раскрывшимся нежнейшего цвета бутоном оплетает ленточка. Яркая. Красно-зеленая. ~~~^~~~       Все вокруг выглядит иным/изменившимся.       Хоть Локи и понимает, что изменился лишь он сам, все же ничего с этим чувством сделать не может. Он старается не оглядываться по сторонам, пока идет по коридору своего уровня. Нарочно не желая столкнуться со старшим, маг обходит уровень по широкому кругу, идет дальними коридорами, чтобы добраться до нужной двери выхода. И все еще стараясь не осматриваться, понимает, что слишком давно не ходил здесь.       Один из коридоров является целой галереей, по одной стене которой идут широкие, толстые гобелены с изображениями празднеств да битв, а по другой ряд подоконников и окон без стекол. Локи все еще старается не осматриваться. Виды асгардских дворцов из разных жизней смешиваются, но все же не слишком друг от друга отличаются. Архитектура всегда одна. И эти окна… Локи безмерно любит свою мать, но не только за то, какая она сильная и прекрасная женщина. Еще она крайне умна, и никто не смог бы/не посмел бы оспорить этого утверждения.       Именно она множество веков назад придумала застекление для «пустых» окон в таких вот галереях. Раньше ведь были лишь пустые, высоченные проемы, и во время непогоды — даже если вызвана она была не недовольством маленького Тора, — в коридоры всегда залетали разные листья, пыль или даже ветки. Что уж говорить о дожде. Однако, Фригга стала первой, кто догадался и осмелился применить магию.       Будучи маленьким, Локи часто просил ее рассказать, как долго и кропотливо она составляла свое собственное заклинание. Ему казалось это таким чарующим. Создавать нечто новое. Пытаться очень и очень долго, прикладывать все усилия, чтобы после родилось нечто, что будет нести благо.       Теперь внутри каждого проема по всей арке бегут переплетения рун и слов, и все они соединены почти незаметными цепочками заклинания, что переливается под потолком и ведет к самому началу каждой галереи каждого уровня. А уже в самом начале находится небольшая, узкая полка. На ней всегда лежит целый, новенький мелок, и когда только-только появляются признаки возможной бури/обычной непогоды, служанки просто дорисовывают одну единственную руну. Проемы в окнах тут же перекрываются прозрачной стеной, чем-то похожей на ту, что сдерживает узников в темницах, однако, стена эта другого свойства. Ее магия более благодатна. Более благодушна.       Локи идет по галерее и рассматривает подоконники. Терпеливо и медленно отсчитывает один за другим, один за другим. На третьем по счету взрослого, напившегося Тора из третьей жизни тошнило, и Локи держал его, чтобы старший просто не вывалился наружу; после тот еще пытался поцеловать его, но у него так ничего и не вышло, Локи ему не позволил; на утро Тор ничего не помнил. На пятом Локи склевывал маленькие ягодки, подброшенные Фриггой во второй жизни; это случилось через полдня после того, как его попытались познакомить с Тором; тогда Локи был разрознен и еще долго не мог вернуть себе человеческий облик. А на седьмом…       Это было так давно. Им было, кажется, по восемь и одиннадцать меток. Это случилось чуть-чуть позже произошедшего в Железном лесу, но все же Сиф да маленькие воины еще не были им знакомы, и Тор тогда так много тренировался… Локи казалось, что старший избегает его, но уже сейчас, повзрослев, он понимает, что так и было. Возможно, Тор чувствовал себя виноватым. Возможно, боялся навредить еще больше.       Тогда был теплый-теплый вечер поздней весны, кажется. Из сада Фригги доносились такие чарующие запахи. Локи как раз возвращался в свои покои, уже думая над тем, чтобы вновь постелить свои шкуры на балконе и чтобы ни на миг не переставать задыхаться от сладости и восхитительности звуков цветения. Конечно, его балкон выходил совсем не в сторону материнского сада, но в весенние дни запахами его цветения Асгард всегда был не просто полон. Он был переполнен ими.       И Локи сам не мог бы сказать, что повело его дальним, окольным путем, однако, как же он был рад, когда проходя по галерее, заметил брата, притаившегося на подоконнике. Из-за полупрозрачной гардины, что была будто нарочно задернута, Локи показалось, что Тор просто прячется, но когда он подошел ближе, то понял, что старший просто уснул. Поддался магии матери. Присел отдохнуть, но не смог совладать с усталостью.       Его ноги были вытянуты на подоконнике. А руки безвольно лежали по бокам от бедер. Голова упала немного на плечо. В первое мгновение Локи еще хотел разбудить его, но потом передумал. На самом деле просто засмотрелся. В лучах заходящего солнца, отражающихся от золотых крыш и разбегающихся буквально во все стороны, Тор выглядел необычайно красивым. Осторожно забравшись на широкий подоконник рядом с его рукой, Локи неторопливо покачивал ножками, рассматривая брата. Они ведь так давно не виделись. А еще дольше не играли.       И казалось он стал невесомым, будто перышко. Стоило ветерку легонько подуть, как Локи тут же повело вперед. Он качнулся, перевел руку ближе к руке Тора и оперся на подоконник. Сам не ощутил, как коснулся чужих пальцев, но зато заметил, что оказался очень и очень близко. Почти что впритык к чужому умиротворенному лицу. Локи не собирался делать что-то глупое или странное, но Тор выглядел таким тихим и… Его так хотелось поцеловать. В лоб. Или в щеку. В кончик носа.       А еще хотелось его коснуться, но ведь это могло и разбудить… Уже разбудило. Тогда Локи настолько засмотрелся на чужие губы, что даже не заметил, как Тор открыл глаза. Он лишь вздрогнул всем своим существом/всем телом/всем духом, когда старший коснулся его пальцев своими, самыми кончиками. И когда тот прошептал:       — Что ты делаешь?.. — у Локи во рту пересохло. А глаза были такими ошалелыми. Такими округлившимися от неожиданности. Он действительно не успел остановить себя, когда ответил:       — Я хотел тебя поцеловать.       Тор помедлил, а после тихо рассмеялся и качнул головой. В его глазах не было злости, лишь странная ирония и хитринка. Надувшись, Локи отстранился, а затем выдал увереннее:       — Не смешно. Вот же, смотри!.. — подняв обе руки, он обнял мягкие, золотистые из-за немного смуглой кожи щечки брата, а затем подался вперед/вверх/ближе. Его прохладные губы коснулись теплого, пригревшегося к последним лучам уходящего солнца лба и так и замерли. Локи прикрыл глаза. А Тор просто не отшвырнул его прочь.       Наоборот, дернул на себя, неожиданно обнимая так перепугано/горько/ошарашенно.       Локи идет по галерее. Проходит мимо седьмого оконного проема, и будто бы повинуясь ему, ветер заставляет полупрозрачную гардину потянуться вперед. Маг видит за ней смутные тени своего странного/противоречивого прошлого. Прошлого, где было так много плохого, но все же всегда было нечто настолько хорошее…       И он цепляется за это хорошее до сих пор. Испытывает лишь большую боль, но цепляется за него так безнадежно и крепко, словно это прошлое сможет привнести в его будущее или настоящее нечто новое, но ведь так не бывает. И не будет. А значит с этим тоже нужно покончить. Прозябание в прострации закончилось, как, впрочем, когда-нибудь и должно было.       Теперь на его плечах великая ответственность. В один важный миг ему придется совладать с собой и не начать чертить привычную печать, если Тор падет. Но для начала нужно убедиться, что нет ни единой, ни малейшей возможности/вероятности того, что он импонирует Тору. Нужно убедиться в этом раз и навсегда, а затем уже действовать по ситуации. Хотя…так ли это действительно важно? И разве не очевидно, что внутри Тор холоден?       Галерея заканчивается, и Локи идет вперед не оборачиваясь. Его спина прямая, но он даже не задумывается о поддержании этого состояния так, как задумывался раньше. Он просто идет. И впервые держит голову высоко. И впервые дышит свободнее/легче. Во многом маг понимает, что должен безутешно рыдать и задыхаться от агонии/боли, — и, наверное, во много раз сильнее, чем даже пытался внутри источника Урд, — но ведь он так и не проронил слезинки с того момента, как вернулся от норн.       Локи вряд ли мог бы дать этому название/определение, однако, проснувшись после нескольких жалких часов сна, он неожиданно ощутил уверенность. Уверенность, что он взял из воспоминаний прошлых жизней и так и не растерял. Уверенность в самом себе.       Он доходит до двери и выходит на первый уровень. Прямо там, у двери, нос к носу сталкивается с Тором. Где-то позади него Вольштагг и Фандрал, а еще кажется Сиф, но вряд ли это имеет значение. Тор отшатывается, но тут же произносит:       — Брат?.. — и в его голосе много удивления. В его голосе много напряжения. А еще много волнения. Локи думает о том, мог ли старший волноваться из-за его отсутствия на совете, когда поднимает стеклянные/неиллюзорные/обезличенные глаза к его лицу. Лицо Тора все еще красивое, а сам Локи все еще прячет все-все эмоции в самую глубь зрачка. И делает шаг.       Одновременно с этим Тор протягивает руку, чтобы приостановить его/чтобы схватить за плечо/чтобы что-то сказать и о чем-то поговорить, но… У Локи совершенно иные планы на брата, а если точнее — никаких. Он ныряет под сильную, затянутую в привычные парадные доспехи руку, и выпрямляется уже у Тора за спиной. Хотелось бы похвастаться, что он больше не боится/не волнуется/не станет использовать магию, но Локи лишь почти незаметно усмехается на самый уголок бледных губ.       Одно короткое движение кисти, и он исчезает, а иллюзия направляется в противоположную сторону. Это лишь подстраховка, но она все же оказывается к месту, ведь Тор с коротким, уже взбешенным — с каждым разом его вывести все проще, — рыком разворачивается и в пару широких шагов нагоняет иллюзию. Приказной тон в его голосе отдается под высокими золотыми сводами коридора:       — Остановись! — а затем рука поднимается, самые кончики пальцев задевают плечо иллюзии, желая схватить/остановить/никогда не отпускать… Локи не видит этого. Но знает, что иллюзия обращается стаей черных, как уголь, воронов, а затем те окружают Тора, и его раздраженный окрик перекрывается их карканьем. Воронов так много. И они много же громче.       Уже стоя перед дверью на уровень Всеотца, маг неожиданно замирает будто бы желая обернуться, но… Пальцы сжимают золотую ручку до боли, а затем он открывает дверь и проходит внутрь. Он переступает порог. Вороны взмывают к потолку и рассеиваются пыльной дымкой.       Тор все еще остается там, где ему и место. У Локи за спиной. ~~~^~~~       Он заходит в покои Одина и почти сразу уклоняется. Кажется, в этот раз на него кидается Хугин, но на самом деле Локи никогда не умел отличать этих дрянных птиц друг от друга. Даже если бы и хотел, вряд ли смог бы научиться, но он и не хотел. Локи ведь сам себе ворон. И сам себе царь.       Так и для чего ему эти глу… Он одергивает себя на половине мысли, потому что совершенно не желает бегать по чужим покоям, спасаясь от назойливых клювов. Избежав первого столкновения, Локи идет вперед.       Покои Всеотца такие же, как и всегда, но Локи все же понимает, что зачастил появляться тут. И это было бы не к добру, но ведь все зло уже свершилось. Тор умер став платой норн. Затем он умер от руки Королевы эльфов. А после умер, желая убить его в ответ на его чувство. И снова. И снова. И снова. И…       Зло уже свершилось. И зло это — он сам.       Один сидит за широким дубовым столом. Этот стол выглядит таким же крепким, как и бог, которому он принадлежит. Даже несмотря на возраст. Даже несмотря на царапины и сколы. Стол выглядит так, словно сможет выдержать еще века, и ничего с ним не случится.       Локи замирает перед столом и сплетает пальцы друг с другом, складывая руки внизу живота. Он не волнуется, только если самую малость. Мелькает такая шальная мысль: а вдруг приговор о его казни уже вынесен?.. Но маг отметает ее прочь. Рывком. Жестко. Резко.       Пока что смерть в его планы не входит. А планы — это ведь все-таки важно. Куда же ему без планов-то.       На самом деле Один в его, Локи, жизни является некой постоянной величиной, о которой маг никогда не думает. Или же очень сильно старается не думать. Не думать о том, что если не боится, то определенно опасается Одина, что опасается его власти и его безграничной силы. Опасается его безнаказанности. И, конечно, эти опасения немного детские, но все же такие настоящие и давно уже закрепившиеся внутри него.       Ведь раз Один посмел забрать чужого ребенка, украсть его, присвоить себе, то… Что еще он может сделать безнаказанно? Что еще может сделать разозлившись?       Локи не знает. И поэтому опасается, но все же опасается неявно. Скорее неощутимо/незаметно. Понимает, что не должен показывать такой своей слабости, ведь всегда найдется тот, кто воспользуется. И во многом благодаря этому маг старается вести себя тихо, вежливо да покладисто.       Конечно, опасения эти были не всегда. Будучи маленьким, Локи лишь хотел внимания, хотел одобрения, однако, после первого жесткого осаждающего слова, затем после второго, третьего, десятого… В какой-то момент Локи просто понял, что ему лучше прекратить и затихнуть, иначе жесткое слово превратится в нечто более грубое и жестокое. Именно тогда появились опасения. Тогда… Когда именно, маг не уверен, что помнит. И вот тут его неуверенность оправдана.       Ведь память — как песок. Стоит на него ступить чужому грубому сапогу, как песчинки сместятся и уже вряд ли когда-нибудь смогут вернуть свою прежнюю структуру.       Опасения есть и сейчас, именно в этот миг, но в то же время сейчас в нем есть и уверенность. Уверенность эта настолько широка и сильна, что заслоняет собой все слабости и все опасения. Она настолько всеобъемлюща, что незаметно перекрывает и его взгляд, делает его мутным/нечетким. Словно напускает пелену. Только вот Локи пелены этой не чувствует. Он раскрыл свои крылья, возможно, впервые, и ему кажется, что он может воистину все. Сила течет в его крови, его сердце пропускает эту силу через себя и наполняется ею.       Впервые за всю свою долгую жизнь маг чувствует, что сможет справиться со всем, что бы судьба ни преподнесла ему. Он верит в это всем своим существом. И это ослепляет его.       Но все же на самом деле ослеп он еще ночью. Наглотавшись «воды» источника Урд.       — Здравствуй, отец.       Спокойный твердый тон и уверенный взгляд. Один слышит его и почти сразу поднимает глаза от пергамента. Перо в его руке замирает, но он тут же отводит руку, не желая, чтобы хоть капля чернил упала на документ. И его глаза… Его глаза напряженно, не без толики тихого гнева, вглядываются в фигурку замершего Локи. Такого высокого и, даже невзирая на все сухие мышцы, такого худого. Такого ломкого.       Но не сейчас. Не сегодня. Не в этом веке. Не в тот момент, когда уверенность разносится по телу и живет/дышит/искрит внутри него.       Один приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но Локи не дает ему и шанса. Не из вредности, но из понимания, что раз больше ему тут не рады, — а ему очевидно/определенно не рады, — то и быть терпеливым ему уже незачем/быть покладистым незачем. Все равно Всеотец не посмеет хоть как-то навредить ему.       Однако, Локи все же старается не переступать границ. Он проглатывает надменную усмешку, не показывая ее. Он говорит:       — Прошу прощения за отсутствие на полуночном совете, мой царь. У меня нашлись дела поважнее. Однако, мои источники донесли мне, что етуны решили не показываться, так что не думаю, что мое отсутствие стало такой уж большой…проблемой.       Это ва-банк. Только так и никак иначе. Конечно, есть и другие способы, методы и слова, но Локи чувствует, что ошибся. Точнее ошибался.       Когда думал, что опуститься на колени — не так уж сложно теперь.       Когда думал, что ради достижения цели сможет унизить себя самостоятельно.       Когда думал, что…слаб? Ничтожен? Мал?       Пустое. В ним сила природы, а еще украденная сила времени. В нем живет ледяной гигант. А еще в нем живет он сам. Сильный. Стойкий. Опасный. И эта воистину пьянящая уверенность… Ох, как же она сладка.       Локи говорит «мой царь», но это звучит насмешкой и будет звучать ею вечно. Будет звучать так ровно до того момента, пока он не преклонит колено перед своим истинным и единственным царем, а после не поклянется ему в верности. Будет звучать так, пока Локи не станет вторым по важности лицом на все девять миров. Будет звучать так…       Он не знает в какой момент это зарождается в его груди, но лающая/кусачая/стойкая уверенность тянет за собой следом полновесные ощущения силы и власти. И Локи не сопротивляется, понимая, что это все — его спасательный круг. И Локи не сопротивляется, принимая простой факт: это все — живет внутри него и жило там всегда.       Это все — он.       Он не знает, когда именно эта сила зарождается в нем, однако, тот момент, когда он выбирает свое будущее, наступает прямо сейчас. И наступает он осознанно. Маг четко видит, как приходит сюда с важными бумагами, а за столом сидит определенно уже засидевшийся Тор. И говорит о том, как устал. Или же о том, как хочет есть. Или же о том, когда все эти бумаги уже кончатся, и он сможет пойти, затеять с кем-нибудь спарринг.       А Локи лишь изламывает губы в усмешке, да отвечает что-нибудь колкое/броское, прежде чем начать рассказывать о бумагах в своих руках и новостях, которые стоят внимания Царя.       Вот, чего он хочет. Вот, где он пригодится. Вот тут — его место. Рядом со своим царем. Рядом с Тором. Но ни в коем случае не на его месте. Нет-нет-нет, опыта первой — и не только, — жизни хватило. И Локи прекрасно запомнил, что трон — как бы ни был он притягателен, — не по его душу. Но вот место подле Тора… Вместо его правой руки. Справа от его трона. На месте его советника.       Это именно то место, которого маг достоин и которое достойно его.       Один неожиданно поджимает губы до побеления. Он в ярости, и впервые Локи кажется, что это даже забавно. После стольких-то лет боли, недооцененности и молчаливого унижения… Пусть позлится да побесится. Это пойдет ему на пользу.       — Ты считаешь такой тон позволительным?       — Вы считаете, что имеете право претендовать на мир с ледяными великанами при этом держа наследника ледяного трона в заложниках?       — Не смей…       — Я не желаю ссориться, но, к счастью, у меня есть более важные дела прямо сейчас. Я знаю, что вы не желаете видеть меня в совете. А я все еще не желаю ссориться. Со своим царем, — Локи закусывает губу изнутри, потому что Один выглядит разъяренным до края. Медленно-медленно он поднимается, шумно вдыхает, раздувая ноздри, но… Маг не отшатывается. Лишь чуть более заинтересованно голову поворачивает да и только. А затем слышит то, что, кажется, сбивает с него всю спесь. Сбивает с него непробиваемую пелену силы. И сбивает его с ног назад. Назад на колени.       Уверенность не облетает осенними листьями, только вот трескается, да к тому же оглушительно. В груди просыпаются опасения. Перекатываются своими пушистыми, плесневелыми боками, щекочут легкие и проходятся пухом по ребрам. Ощущение пренеприятнейшее и очень опасное.       — Я могу отдать тебя под трибунал за предательство Асгарда, ты, маленький выродок. У тебя нет прав. И нет никакой власти. Лафею ты нужен еще меньше, чем мне. Думаешь, имеешь вес или ценность? — Один поднимается и заводит руки за спину. Локи знает этот жест: Всеотец еле держит себя в руках. И Локи все же не опускает головы, держась на одной лишь слепой вере в себя самого. Уже начинает:       — Мое право по рождению…       — У тебя осталось лишь одно право! На смерть!       Его кулак ударяет по столу жестко и безапелляционно. Локи вздрагивает и почти что опускает голову. Кажется, внутри что-то ломается, но… Проходит миг. Он делает вдох. Он делает выдох. Один смотрит разъяренно, но Один никогда не был тем, кто дорожил им. Так что это нельзя считать предательством. Это можно считать лишь субъективным мнением.       А значит поломка внутри ему всего лишь кажется. Там ничего не ломается, но опасения определенно — множество веков послушания спустя, — просыпаются. И начинают медленно-медленно, переполошенно метаться в его грудной клетке. Так медленно, но так явно.       Локи чуть качает головой и усмешка, наконец, растекается по его губам. Нет. Он не сломается. Не сейчас. Не со всеми этими воспоминаниями в голове. Конечно, в воспоминаниях Один грозен и жесток, Один опасен, Один ужасающе силен. Но вот тут он сносит Одину голову с плеч, а вот здесь убивает его во сне. Один — не та сила, что смеет сломать его, да к тому же так просто. Один…лишь Один.       Царь Асгарда.       Король Богов.       Только вот никакая монархия не бывает вечной, а значит вскоре Один сойдет со своего поста. И этот пост займет некто другой. По праву престолонаследия. Локи будет рядом, когда это произойдет; теперь он всегда будет рядом, как бы далеко при этом ни был. Он будет охранять Тора. Будет защищать его. Будет заботиться о нем.       Только вот, кто защитит его самого хотя бы от этих опасений, что перерастают в ужас и уже стискивают его грудную клетку?..       Локи просто будет рядом и будет ждать. Когда придет тот самый миг, он не растеряется. Так же, как не станет теряться и сейчас. Да, слова Одина задевают, а он сам давит одним лишь своим присутствием. Прибивает к земле. Заставляет пасть. Заставляет встать на колени и расплакаться, потому что все это правда, но…       Это. Не. Правда.       Как бы сам Локи ни чувствовал происходящее в его жизни, то, что говорит этот дряхлый бог — не правда. Потому что он не выродок, а высокородный маг-полукровка. Потому что его права все еще при нем, и их много больше, чем одно мелкое, на смерть.       И у него есть ценность. Для… Для?.. Осечка осаждает. Резко. Локи и рад бы сказать, что ценен хотя бы для Тора, но он не смеет даже помыслить об этом. С Фриггой все понятно и так: как бы сильно она ни показывала свою любовь, он все же чужой сын, чужой не-ас и просто чужой, но все же Тор… Как это печально. Как колко.       Локи сжимает зубы и все же суматошно ищет выход/думает. Да, в нем когда-то была ценность для Тора, и раз он ценил его, значит было за что. Есть за что и сейчас. Конечно, это уловка, а он сам — изворотливый плут, ну так и что с того, если это помогает ему устоять на ногах? Если это помогает ему не растерять веру?       — У меня нет требований. У меня нет условий. Мой царь не желает видеть меня в совете, и я не ступлю и шагу за порог нужной залы. Однако, я прошу оставить за мной мои покои, мое золото, мой титул и возможность свободно перемещаться, — Локи медленно, слишком медленно распутывает пальцы, отводит одну руку назад. Это движение дается ему очень сложно, ведь его защита — защита в виде сплетенных рук, — распадается, и он остается один на один с самым большим, хоть и самым незаметным/будто бы не стоящим внимания опасением всей своей жизни. Один на один со своим ненастоящим отцом.       Рука отходит назад, за спину, а Локи преклоняет голову. Это он себе позволить может, как бы сложно это ни было. Это лишь один из бесчисленных пунктов правил приличия, как бы пугающе быстро ни билось сердце. В груди что-то болезненно сжимается. Его перетряхивает всего, — от макушки до пят, — но все же почти незаметно.       Обе руки — и та, что висит плетью, и та, что за спиной, — сжимаются в кулаки. Один может отсечь ему голову. И не только. Один может сделать с ним что угодно. Никто не встанет на его, Локи, сторону. Никогда не встанет. Даже если он будет лежать в луже собственной крови и вырванной, полупереваренной еды, и будет молить спасти себя, пожалуйста, хоть кто-нибудь, он же убьет меня прямо сейчас, вы видите, что происходит, не отворачивайтесь, вы тоже будете виноваты, хоть и косвенно, не лгите мне, что это лишь моя вина, это не иллюзия, я не могу быть виноват во всех бедах, пожалуйста, хоть кто-нибудь, я больше не выдержу, я прошу, воздух, мои легкие, воздуха, я не могу, не могу подняться, я не чувствую, не чувствую ног, хоть кто-нибудь, мои руки не двигаются, он же убьет меня прямо сейчас, я про…шу…       Никто не будет на его стороне. Один будет прав. У него ведь есть власть. А власть пьянит.       Локи держит спину прямой, потому что он сильный. Он не знает, правда это или нет, но он лишь говорит себе о том, что есть нечто большее, чем его боль. Есть нечто большее, чем его страх. Есть нечто большее, чем его истерика, медленно начинающая набирать обороты.       Есть нечто большее. И это не Тор.       Это его собственная сила. И уверенность. Которые крошатся в пыль прямо в его руках.       Но Локи верит, что они у него есть. Он прикрывает глаза, все еще стоя со склоненной головой. Он не слышит шагов Всеотца, но боится услышать их. Он впивается пальцами в плоть ладоней, потому что этот страх — теперь уже не опасения, далеко не опасения, — больше и сильнее его. Это страх пред грозным/сильным/властным царем.       Один говорит:       — Если я только узнаю о том, что ты покинул Асгард без сопутствующего распоряжения, ты будешь казнен. Все твои титулы и драгоценности остаются за тобой. Можешь посещать совет, но будь готов к тому, что тебе не будут там рады. А теперь выметайся. Я не желаю более слышать твои мерзкие, эгоистичные речи. Никогда не мог подумать, что ты окажешься таким надменным глупцом!       Кулак вновь ударяет по столу, но в этот раз Локи вздрагивает сильнее. Он все еще стоит с закрытыми глазами, и поэтому кажется будто звук окружает его со всех сторон. Коротко кивнув, маг закусывает губу и выпрямляется. Шепчет:       — Иди к Хель, — вместо «Да, мой царь», а затем разворачивается. И быстрыми, ровными шагами покидает покои Всеотца. ~~~^~~~       Его руки трясутся. Очень сильно, но дрожь эта — и не дрожь вовсе. Тремор. Озноб. Трепет. Нет! Его трясет. Но снаружи трясутся лишь его руки. А внутри все ходуном ходит. Он видит Одина, который умирает от его руки. Он видит Одина, который убивает Тора из-за его, Локи, ошибки, но по собственной, голодной, прихоти. А затем он видит Одина, который ударяет своим мощным, сильным кулаком по столу.       Локи чувствует себя бесправным. Локи чувствует себя безжизненным. Он выходит из покоев Всеотца. Он выходит с уровня Одина. Он переходит на первый уровень. И его шаги твердые, размеренные, но стоит ему оказаться в безопасности, как маг тут же срывается вперед. Он не знает, куда идет, но глубинный страх вырывается, и даже Бранн неожиданно обжигает запястье, поддавшись панике.       Воздуха не хватает. Нет ничего. Нет мыслей. Страх застилает глаза и разум. Страх вырывается/поглощает. Минуту назад Локи был уверен и сейчас ничего не изменилось, но его выламывает изнутри, его перетряхивается, вся его уверенность крошится и грозится вот-вот разрушиться.       И он даже понятия не имеет, как справиться с этим.       Свернув в другой коридор, Локи понимает, что в нем пусто, и приваливается к стене. Ему очень плохо. Его трясет очень и очень сильно. Руки подрываются и ложатся поверх лица. Оно покрыто бисеринками пота, и маг лишь зажмуривается еще сильнее, до боли, но боль не помогает, боль больше не помогает, и что же теперь… И как же ему… Все вроде бы кончилось, но его все еще потряхивает. Его все еще перетряхивает снова и снова, и он вообще не представляет, что с этим делать.       Даже опереться…не на кого.       Колени подкашиваются именно в тот миг, когда его плечи вбивают в стену, на которую они и так опираются, а затем раздается голос. Локи просто не успевает поверить или опровергнуть, когда слышит сильное и жесткое:       — Посмотри на меня. Сейчас же посмотри на меня, слышишь? Что он сделал? Что он сделал с тобой?!       Это Тор, и Локи никогда раньше не слышал, чтобы в его голосе было столько стали. Не злости, но жесткой грубой ярости. Ярости, обращенной к Одину.       Его руки опадают сами. Безвольно. А глаза, влажные не от слез, но просто влажные, распахиваются. Это правда Тор. И Тор держит его, вот-вот съедущего по стене. Тор держит его. Стоит рядом и держит его.       Тор…       Локи приоткрывает губы, но не для того, чтобы сделать вдох. Он вздрагивает с каждым пятым ударом своего сошедшего с ума сердца. А то все бьется и бьется так часто/быстро/перепугано.       Раз. Он вздрагивает всем телом. От ладоней Тора на его плечах идет тепло. Тор рядом; это не дарит успокоения. Но он рядом с ним, и разве же это не может значить хоть что-нибудь?..       Два. Его грудная клетка не опадает и не поднимается, но вздрагивает. Локи хочет попросить, чтобы его не касались. Ему кажется, что касания приносят боль. Один всегда был в праве сделать с ним всё, чего ему могло только захотеться. Буквально всё.       Три. Никогда до этого мгновения Локи по-настоящему не задумывался над этим, но неожиданно он осознает в полной мере всю власть Всеотца. И все его тело скручивает в жгут. Всегда. Ночью и днем. Летом и зимой. В любое мгновение. Один мог убрать его, Один мог сделать его рабом, Один мог запереть его на века в пыточной. Один всегда мог все, чего бы только ни пожелал.       Четыре. Он не дышит, хоть его губы и приоткрыты. Он не дышит. Он вздрагивает. Тор смотрит прямо в глаза и никуда больше. И эта уверенность в его взгляде не дает Локи ничего, и он сам даже не знает почему. В голове пусто, но одновременно с тем бьется дикий вопрос: почему же он все еще жив? Почему еще цел? Кто в ответе за то, что Локи все еще в порядке?       Пять. Он так боится. Он пленник. Он никто и ничто. А Тор смотрит уверенно и сильно. Голова Локи чуть покачивается каждый раз, когда он вздрагивает. И он не может закрыть глаза. Он не может вымолвить ни слова. Почему Один так и не тронул его, если мог?       Шесть. Дикие, животные опасения, но истинно страх, что был заложен в детстве и на самом деле постепенно вкладывался/вколачивался в него на протяжении всей жизни. Локи верит и клянется, что когда-нибудь избавится от него, но все же он не уверен. Это — так глубоко и грубо. Как много лет прошло с тех пор, как Один в последний раз повысил голос на него… Маг не знает. Он любит брата так же сильно, как забывать вещи, что пугают его.       Семь. Но ведь он не любит брата.       Тор вдыхает тихо, понимая, что криком ничего не добьется. Он выглядит взрослым и намного более мудрым, и Локи кажется, что это так хорошо. У Асгадра должен быть мудрый царь. У Асгадра должен быть царь, который не будет пугать своих подданных. Который не будет пугать своего советника.       — Что. Он. Сделал.       Тор выглядит так, словно это важно для него, и Локи понимает, что должен ответить. Это понимание помогает ему приложить некоторую силу ради Тора и ради его спокойствия. И маг приоткрывает рот чуть сильнее, но нижняя челюсть подводит и начинает дрожать. Глаза увлажняются, и он лишь медленно поднимает голову выше, пытаясь казаться хоть немного сильным.       Даже мысль о том, что он добился своего и теперь может спокойно жить во дворце и путешествовать за пределами Асгарда, не спасает. Один, который смотрит с такой ненавистью, будто готов удушить его собственными руками. Один, чей кулак ударяет по столу, но будто бы врезается в его, Локи, диафрагму.       Боль пронзает насквозь. Но ведь ее нет.       В коридоре тоже никого нет.       Он поднимает голову выше, но все же не открывает шею. Он не доступная девка. Он знает, что не смеет довериться Тору. А перед глазами все расплывается. Да, он все еще жив и цел, но несколько десятков мгновений назад он чуть не лишился своей головы. Это была очень сильная и храбрая, но ошибка. И вот расплата.       Губы дрожат. Первая капля скатывается, когда он моргает, а Тор все еще на расстоянии вытянутых рук. Локи пытается качнуть головой, но лишь коротко дергает ею. Вздрагивает ею.       Необычайно терпеливый старший вновь начинает медленно и твердо:       — Что…       — Н-ничего, — Локи перебивает его и это слово дается ему так сложно. Он моргает вновь и вновь, быстрее, а слезы срываются вниз. Получается сделать вдох. Один. Оборванный и короткий. Затем второй. — Он ничего… Ничего… Не сделал…       И Тор отступает. Не на шаг и не на два. Он просто опускает руки и проходится ими по лицу. Локи запрокидывает голову, пряча собственное в ладонях тоже. Медленно-медленно его отпускает. Тонкие пальцы утирают слезы, а зрение становится четче. И глоток за глотком он дышит. Вначале урывками, после — более слажено.       Локи знает, что все это — благодаря Тору, но когда, наконец, смотрит на него, видит в его глазах… Локи не знает, что это. Старший вновь тянет к нему руку, будто бы желает остановить, а затем произносит:       — Локи, я…       И получает в ответ жесткое/привычное/правильное:       — Не трожь.       Локи дергает головой и вновь ускользает. Он правда благодарен Тору за помощь, но все же это не значит, что он готов к каким-то разбирательствам. Сделав буквально шаг, маг отворачивается. Его тело легко и ловко. Его тело…       Не успевает сделать и шага. Локи просто тормозит, словно на стену натыкается. Как долго он еще будет так бесстыдно лгать самому себе? И как долго будет так бесстыдно обманываться? Дыхание перехватывает вновь, а бледные пальцы вздрагивают. Тор не произносит ни единого слова. Возможно, ждет, когда Локи сам что-то скажет. Или же просто он уже ушел.       Конечно же, нет. Глупость все это. Маг знает, что Тор стоит ровнехонько позади, но все же он не знает, почему Тор дает ему эти непозволительные мгновения на слабость. И ладно бы Локи не воспользовался ими… Ладно бы Локи оскорбил или ударил…       Его глаза замерли где-то в самом конце коридора, но он не видит коридора. Он не видит ничего. Весь мир — размытое марево. А в голове тихим шепотом вновь и вновь проносится пугающее:       — …он тебя убьет… Потому что ты не нужен ему сильным… Ты ему…не нужен…       Локи уверен, что никогда этого не слышал. Еще он уверен, что речь тут идет об Одине, но он не знает, кто это говорил. И в какой момент его долгой жизни.       Неужели это тоже…воспоминания? Что еще от него скрыли? Что еще спрятали? Почему его жизнь все еще не принадлежит ему?!       Первым вздрагивает носок сапога, а затем Локи моргает. Он не замечает, что, наконец, плачет, но если бы заметил, не устыдился бы. Тут вокруг ведь никого и нет кроме Тора, а Тор… Тор — тот, кто был ближе всех и кто оказался дальше всех. Тор — тот, кто знает все тайны и кто не знает ничего. Тор — тот, кто может защитить и кто никогда не получить возможности сделать этого.       Сердце постепенно затихает. Это мгновение потрясающего все конечности и дальние уголки разума испуга закончилось, и теперь его тело медленно успокаивается. В сознании тихим ветром все шепчет и шепчет:       — …он тебя убьет… Потому что ты не нужен ему сильным… Ты ему…не нужен…       Что это. Кто это сказал. И что задумал Один.       Когда умрет Тор. Тор чувствует хоть что-нибудь. И почему он вновь и вновь так усердно требует внимания.       Он силен. Он слаб. И какой же он на самом деле.       Сможет ли он спасти брата?!       Вопросы роятся в голове и ни на один нет ответа. Если судить строго и обстоятельно, у Локи нет даже кончика путеводной нити или же путаного клубка. У него есть информация и у него есть знания, но у него нет ничего больше. И никого нет, кто мог бы подсказать/посоветовать.       Даже Королева эльфов не отвечает. Еще вчера, вернувшись в свои покои и убедившись, что Бранн смог наладить связь между залой советов и его кабинетом, Локи черкнул ей маленькую, короткую строчку.       «Почему я еще жив?»       С утра, восполнив магические запасы, он отправил ее, но… Ответа так и не поступило, хотя маг мог с уверенностью сказать, что Королева получила его послание. Получила и, похоже, просто спрятала в самый темный ящик. Если не выбросила.       Она, видимо, просто решила оставить его с этим один на один. Ну, конечно. Ведь он же тут ученый мудрец. Он знает, что нужно делать. Он знает, к кому нужно идти. Он знает…       Ничего.       — …он тебя убьет… Потому что ты не нужен ему сильным… Ты ему…не нужен…       Тор может…умереть. Но как это остановить, как это предотвратить, как вообще хоть что-нибудь сделать, чтобы… Чтобы…       Локи поджимает губы до побеления и разворачивается резким, быстрым рывком. Он зажмуривается еще на середине, понимая, что не желает даже видеть взгляда старшего. Пусть тот думает себе, что захочет. Пусть говорит, что захочет.       Локи чувствует, что снова подкатывает это ощущение. Воздуха не хватает. И под ногами бесконечная пустота. А он сам летит.       И ему кажется, что он будет лететь вечно.       Тор ловит его идеально, и Локи не издает ни единого звука, случайно рассекая губу о доспех на его плече. Его собственные руки уже оборачиваются вокруг чужой, затянутой в железо талии, сжимают крепко и так, словно нуждались с этом не одну метку подряд. А руки старшего…обнимают также.       Локи вздрагивает. Сглатывает набежавшую на язык кровь, а затем прижимается горячим лбом к холодному металлу. Тор шепчет что-то неразборчивое, будто бы просто пытается успокоить его, как в далеком детстве. И это ни на миг не успокаивает, потому что Локи скучал по этому так сильно, жаждал этого так сильно… И он знает, что это не хороший конец. Это ни на единое мгновение не конец.       Лишь самое-самое начало. Начало, в котором Тор неловко и будто бы боязливо целует его в волосы, под одной из косичек, что бежит по голове. Начало, в котором Тор вдыхает его запах настолько громко, что Локи зажмуривается.       Он удерживает себя от ошибки. Удерживает себя от того, чтобы не рассказать все, чтобы не облегчить свою участь, но… Локи понимает, что ни он сам, ни Тор к такому не готовы. Для начала нужно подготовить почву. Для начала нужно стать сильнее, нужно научиться еще многому, нужно разобраться в себе, нужно найти свои слабые места и обратить их в силу.       Тор все еще здесь. Тор не уйдет.       Осталось лишь убедиться в том, что он не испытывает никаких лишних чувств. Будто решив усложнить себе задачу, Локи выбирает для этого самое неоднозначное воспоминание из их общего прошлого, правда… Так ни в чем и не убеждается. ~~~^~~~       В том коридоре они стоят не так долго. Только заслышав, что за углом все громче становится щебетание то ли служанок, то ли светлых эльфиек, Локи приподнимает голову и осторожно привстает на носочки. Его шепот слышит лишь Тор и предназначается он лишь ему одному.       — Не…сдавайся.       Случайно маг задевает губами ухо старшего, и тот ощутимо вздрагивает. А затем так крепко обнимаемое им тело рассыпается прахом и из самого центра пылевого облака почти тут же вылетает иссиня-чёрный ворон. Не издав ни звука, птица взлетает под потолок и скрывается за углом коридора.       Локи не летает слишком долго, а почти сразу возвращается в собственные покои и заказывает себе так много еды, как только может. Он действительно слишком голоден, ведь, даже если не считать того нелегкого похода к Иггдрасилю, так не появился на завтраке. Хотя значимость завтрака в последние метки и стала определенно переоцененной, тем не менее по возвращению в покои маг ощущает почти что волчий голод. И поэтому он просто себе не отказывает.       На боках все еще чувствуются эфемерные, но такие крепкие руки старшего брата, и это привносит в мага нечто такое тихое. Все вокруг просто становится тихим. И простым. Все вокруг становится легким, пока он прибирается в своем кабинете после полуночного обряда и молчит. А еще глубоко, размеренно дышит. Бранн, пересаженный в камин, негромко потрескивает и будто бы зовет поиграть с собой.       Занятый уборкой, Локи не откликается, лишь поглядывает на огонек и хмыкает. Он возвращает в кабинет кресла, он расстилает ковер вновь, он возвращает буквально все на свои места. Только после, наконец, приносят его ужин, и маг решает расположиться на балконе. Переходя из кабинета в спальню, он не замечает, как оставляет за спиной кусочек своего далекого-далекого прошлого, ведь его ковер — прекрасный подарок светлых эльфов. А изображены на нем высокие, до белизны яркие горы, широкое голубое озеро и домик с длинным пирсом.       Тот самый домик, в котором Локи был счастлив вместе со своей прекрасной Сигюн, когда-то тогда, в далеком, сгинувшем в небытие прошлом. Он сам даже не замечает этого. И просто идет дальше, к балкону.       Солнце продолжает катиться по небосклону, пока он неторопливо начинает и заканчивает трапезу. Но так и не уходит. Постепенно в груди все пространство затапливает странная, непосильная усталость. Ничего делать больше не хочется. Совершенно. Не хочется больше связываться с Тором или со своим собственным прошлым. К тому же возвращаться назад вновь, опять тонуть в воспоминаниях да еще и по собственной воле… Единственное воспоминание, которое приходит на ум — то, как его избили в тринадцать меток. И Локи знает, что мог бы вернуться туда, что мог бы сделать это безопасно для времени, что мог бы убедиться, какими на самом деле были эмоции старшего в том момент, но…       Он просто сидит в удобном, плетеном кресле; руки покоятся на животе, а глаза все смотрят, и смотрят, и смотрят на солнце. Когда-то в детстве Тор однажды сказал ему, что нельзя смотреть на солнечный диск в упор, иначе можно ослепнуть. Локи было, кажется, семь, и он хотел спросить, как же ему тогда смотреть на своего Тора, не боясь. Но в тот миг все же смолчал.       А сейчас… Смолчал бы, наверное, тоже. Но не перестал бы смотреть. Не отвернулся бы. Пока зрение не померкло, а глаза не застлала бы непроницаемая тьма. Ведь это же Тор. Живой и настоящий. Он улыбается или хмурится. Веселится или грустит.       Локи сидит в упругом плетеном кресле до самого вечера. Его тело расслабляется настолько сильно, что любая попытка подняться начинает постепенно казаться непосильной. Руки, уже протянувшиеся на подлокотниках, становятся ватными и вялыми. Ноги еще держатся ровно, но маг и сам уже чувствует, что еще немного и они вытянутся вперед. Ему хочется потеряться. Прошел уже целый день, но Королева эльфов ему так и не ответила. Если бы послала ответ, — запиской или письмом, — он бы узнал об этом, но… Вокруг сгущалась тьма и тишина. Вечер наступал стремительно. Никакого желания нестись в свои воспоминания и вновь окунаться в боль внутри него не было.       Никаких желаний не осталось вовсе/просто.       Локи прекрасно понимал, что остался один со всем этим. Ведь он…действительно сейчас один. Королева эльфов, что так бесстыдно открыла для него путь в эти тернистые дебри, похоже, больше не собирается направлять его или хотя бы подсказывать ему, что именно делать. А кроме Королевы Локи и сам не думает, что смеет еще хоть к кому-нибудь обратиться за помощью. Или хотя бы за советом.       Тихая печаль и грусть отражаются на его лице, уголки губ опускаются. Он понимает, что не будет ничего проверять, не будет искать правды и не будет требовать ее. Любит Тор, не любит… Для Локи это важно, правда важно, очень важно, но…вид Тора, — прошлого и каждого Тора, — что умирает на его руках, все еще стоит перед глазами. И справиться с этой замершей картинкой так сложно. Так невероятно сложно.       Та уверенность, что сопровождала его утром, была порождением примеров его бесконечной силы, которую Локи увидел в воспоминаниях. Сейчас же… Отчаяние, тихо приобнявшее его, стало порождением ошибок, — слишком больших и слишком неисправимых, — которые он тоже увидел, но на которых, похоже, не стал акцентировать свое внимание так полно, как нужно было.       В итоге маг так ничего и не делает. Он прекрасно понимает, что в любом случае ему нужно держаться близко, но в то же время и далеко от старшего, и этого уже ничто не сможет изменить. И он возвращается в свои покои с балкона, так и не дождавшись конца заката. Вначале забирает из камина Бранна. Тот ластится к руке, теплится и то и дело разгорается побольше. Локи улыбается ему устало и мягко, а затем поджигает им свечи в спальне. Только после тушит его, пожелав теплых снов и спокойной ночи. На запястье растекается руническая вязь, и она так красива. Он засматривается. Печально и вымотано.       Раздевшись догола и забравшись в постель, Локи накрывается простыней и укутывается в шкуры. Скрутившись, обняв колени руками, он жмурится. Тихо закусив губу, пытается не расплакаться. И все еще держит себя, так крепко держит себя, чтобы не побежать к старшему и не рассказать ему все то важное, что теперь является частью жизни Локи. Смерть Тора теперь является частью жизни Локи. Если точнее, смерти.       Как бы ни было удивительно, но засыпает уставший, потрепанный маг довольно быстро. А спит очень и очень долго.       За оставшееся время Альтинга он так и не пересекается с Королевой эльфов. С Тором не пересекается тоже. Локи и сам не может сказать, чем он занимается, но скорее всего он просто пытается отойти от потрясения, обретенного в теле источника Урд. Ведь как бы ни старался отрицать, Локи и сам знает — он почти сломался там.       Большинство часов раннего утра каждого нового дня Локи проводит в обществе матери в ее покоях за закрытыми дверьми. Он и сам не знает, что они делают, но… Вначале она каждый раз расчесывает и заплетает его волосы. Локи правда не просит об этом, но стоит ему сесть в ногах матери, как все начинает происходить само собой. Фригга рассказывает ему о том, что видит в своих видениях. Конечно, не в тех, которые она видела в последнее время, а в тех, которые уже сбылись…       Она рассказывает ему о том, как видела заранее, что Тор станет таким безответственным и что Локи сдаст ей экзамен. Она рассказывает ему о многом; Локи же безмолвно благодарит ее, ведь Фригга, сама того не зная, поддерживает его именно так, как должно. Ведь бремя прорицательницы — тяжелая ноша. И иногда она видит поистине ужасающие вещи, но она… Справляется с ними. Тихо-тихо шепчет Локи о том, как продолжает вставать по утрам, улыбаться и отдавать всю ту заботу и ласку, что есть внутри, своим сыновьям. И, рассказывая все это, она совершенно ни о чем не спрашивает. Ни о том, отчего Один так сердит в последнее время и отчего Локи не присутствовал на совете.       Локи тоже у нее ничего не спрашивает, лишь слушает, и слушает, и слушает. Он приходит к ней с рассветными лучами. Крадется по пустым коридорам, ради того, чтобы обрести немного спокойствия на остаток дня и всю ночь. Ведь спокойствие покинуло его после разговора с Одином так стремительно. А то обманчивое ощущение легкости, что принесли объятия со старшим, исчезло уже на следующее утро и так больше и не появилось. Руки и ноги вновь стали холодными, а Асгардское солнце эфемерно потускнело и замерзло. Духовное спокойствие разрушилось.       Вновь и вновь зажигая свечи перед сном, — теперь их стало в два раза больше, и в спальне не осталось ни единого темного угла, — Локи понимает, что на самом деле просто ждет. Одновременно с этим он пытается перестать запинаться перед тем, как каждый раз начинает говорить, и пытается перестать мучиться от тошноты. Есть больше совсем не хочется. Иногда по утрам не хочется даже двигаться, но все же возможность побыть с матерью наедине помогает ему подниматься снова, и снова, и снова.       Может он и хотел бы начать делать что-то, начать действовать, но никаких сил нет совершенно. Усталость настолько сильная, что даже сделать вдох поглубже иногда становится сложно. Возможно, это отчаянье, но Локи боится думать об этом. Просто боится думать… Он продолжает верить и ждать, что появится хоть кто-то, кто направит его. Что вот-вот Королева эльфов подойдет к нему во время ужина или может в коридоре. Или же, что она ответит ему весточкой. Хотя бы одним словом.       Но ответа нет. И направления нет. Помощи ждать неоткуда.       Он приходит к Фригге снова, и снова, и снова. Она плетет ему косы, а каждый вечер, перед тем как зажечь свечи и лечь спать, Локи расплетает их. Ради того, чтобы утром вновь прийти к ней. Ради того, чтобы утром она заплела их вновь.       Локи забывает про книги. Забывает про магию. За несколько дней до окончания Альтинга он сталкивается с Тором в коридоре, но лишь идет мимо. И его стеклянный, бездушный взгляд проходит старшего насквозь. И тот лишь взволнованно вздрагивает, но не подходит. Возможно…боится? Локи не знает.       Никакого волнения нет. В теле и в разуме лишь усталость. Локи оправдывает весь застой тем, что он просто ждет, когда же ему ответят. Когда же до него снизойдут. Но Королева эльфов так и не откликается на зов его записки/зов его опустевшего взгляда. Альтинг подходит к концу слишком быстро. И Локи устает вновь, но в этот раз он устает просто ждать. Чуть ли не скрипя зубами от злости из-за того, как нагло его бросили/оставили справляться со всем в одиночку, он сбрасывает все накатившее отчаянье и в ночь перед последним, прощальным пиром запирается в тренировочном зале. Стреляет, тренируется, сражается с самим собой.       Под утро за его спиной остается сломанный, определенно не лучшего качества тренировочный меч и мишень изрешеченная чуть ли не сотней стрел. Но Локи не прибирается за собой.       Следующей его целью в длинном списке проблем оправданно становится Фандрал. ~~•~~