Роза ветров

~~~^~~~       Глаза щиплет от соли и боли. Нужно бы подняться с колен, но вместо этого хочется закричать. Хочется рвать на себе волосы и драться до крови и вырванных цельных кусков плоти.       Для начала нужно хотя бы сделать вдох. Но возможности нет. У него ничего больше нет. Весь мир — перевернулся с ног на голову. Все устои/привычки/ценности — разбились вдребезги. Локи чувствует, что дрожит. Но на самом деле дрожи нет. Ничего нет. То и дело руки сжимаются в кулаки, пока глаза слепо глядят на ниточку раскола, бегущую по пустоте.       Раскол времени. Локи знает, что это много хуже, чем чья-то смерть, но Локи также знает, что Тор — ветер, что раздувает его паруса. Если ветра нет, руки сотрутся в кровь о рукоятки тяжелых весел, а провизия постепенно кончится, и смерть настигнет его, одинокого/потерявшегося, прямо в центре соленого, словно тысячи слез, моря. Но, конечно, раскол времени — это важно. Локи просто не умеет расставлять приоритеты.       Или же умеет расставлять их слишком хорошо.       Тело все еще невесомое, но теперь словно бы тяжелеет, кренится вперед. И Локи подается, руки рушатся вниз, ударяются о плоскость пустоты костяшками/кулаками. В груди все чувства так сильно перемешаны, что создается ощущение тошноты. Он не может закашляться, но склоняется так низко к этой невидимой/несуществующей поверхности пола, что почти касается ее губами. И определенно точно касается ее кончиком носа. Слезы льются и льются, а руки — упирающиеся в иллюзорный пол с таким упорством, — опускаются. Пальцы разжимаются. Кулаки распадаются.       В груди открытая, кровоточащая рана. Он понимает, что приобрел очень и очень много — опыта/знаний/мудростей, — благодаря этим воспоминаниям, но также чувствует, что они сломают его. Точнее, что они почти сломали его. Уже. Прямо сейчас.       И на самом деле Локи даже не знает, чего ему хочется больше: перестать смотреть или же досмотреть, наконец, до конца. Вроде бы и кажется, что больнее быть уже не может и плакать уже просто нечем, однако… Вновь и вновь Локи убеждается в обратном. Боль бьет неистово, грубо, под дых. Боль каждый раз бьет словно впервые. А от одной лишь назойливой/пронырливой мысли, что когда-то Локи был там и был тем, кто творил все то, кто разрушал и возносил хаос к самым истокам всех своих помыслов…       От мысли этой все замирает в груди. Снова. И снова. И снова. Затем сжимается/спрессовывается и разрывается, наконец, болью, отдаваясь в каждом кусочке тела. И хочется бежать, хочется нестись прочь, хочется спрятаться, а еще лучше раствориться и больше никогда-никогда не быть.       Время идет стремительно. Чем ярче становится печать и чем ближе она подбирается к самому началу, тем незаметнее в ее свете становится тот Локи. И пора бы подняться на ноги… Пора бы взять уже себя в руки, да вернуть себе силу духа… Локи не думает об этом, а если бы думал, точно знал бы, что не может он совсем ничего. Только вот он не думает, он сжимает зубы и вскидывает голову. В самый последний миг он успевает словно пересечься взглядом с тем Локи, и в его глазах отражается такая огромная/безысходная обреченность…       Если бы мог, Локи бы зарычал, поднимаясь на ноги. Возможно, это неверное осознание и, возможно, оно смертельно опасно, если в него поверить, однако, Локи поднимается на ноги и Локи понимает, что как только позволит обреченности захватить себя — все будет окончено. Игра будет проиграна. Судьба Тора будет предрешена. А вместе с судьбой Тора будет предрешено и все.       Поэтому Локи все еще противостоит. Не тому, что видит, но самому себе. Он поднимается на ноги, так и не сорвавшись на крик, так и не проронив ни слова. Он утирает влагу, моргает, возвращая зрению четкость. Руки до боли сжимаются в кулаки, напряженно комкаются пальцы и ногти впиваются в ладони. Локи держит себя сам до ноющей/скулящей агонии. Кожа лица неприятно стягивается, когда слезы подсыхают на ней, оставляя свою соль. И это ощущается словно шрамы. Омерзительные и вечные.       Он не знает, как долго еще будет продолжаться эта пытка. То полужидкое пространство, в котором Локи находится, вновь начинает светиться вокруг него, и одновременно с этим слышится эфемерный, но все же слишком оглушительный треск.       Это трещит и разрывается время. Локи уверен, что это время.       Но важно ли это? Он не знает. Каждая жизнь… Все они друг за другом выстраиваются перед ним в верном, неторопливом порядке, а в его голове так издевательски пусто. Сердце перетягивает все сложности и ответственности на себя, сердце ревет/стенает/разрывается от явного ощущения огромной, непереносимой потери.       На кончиках пальцев, что сжаты в кулаки, ему даже кажется появляется эта самая легкая пыльца/пыль/песочная крошка. Это самое, четкое и настоящее, ощущение потери Тора. Или же…его кровь?       Вначале вокруг все становится мягко-золотым, а после вновь темнеет. Какая бы по счету жизнь ни начиналась, в каждой он рождается в холоде. В каждой является отбросом и отпрыском.       И ни в одной маленькой, прекрасной рыбкой, что живет только в теплых водах.       Тьма окружает его с самого рождения. Локи рождается во тьме и проводит там пол десятка обычных, человеческих лет. Он не умеет говорить, но умеет слушать. Он умеет слышать.       Место, где он находится, правильной формы, словно клетка или обычная квадратная комната. Он не знает таких слов, как «клетка», «квадрат» или «комната», но со временем он понимает, что пока он во тьме, именно в этой тьме — он в безопасности. Пока он там, где он родился и где, похоже, умрет.       Он не знает, что такое «смерть». Он никогда не видел своего тела. Он никогда не слышал ни единого звука, кроме завывания дикого, резвого ветра или может редкого, рваного перекрикивания птиц. Локи не знает, кто такие «птицы» и что такое «ветер», но все же он благоговеет перед звуком отрывистых, каркающих перекличек и сидит тише самой-самой маленькой мышки, слыша завывание бури.       Кто такие «мышки» он, конечно же, не знает тоже.       Каждые несколько часов ему приносят очень и очень вкусную еду. Мальчик подрастает и приучается есть ровно через нужные промежутки времени, но на самом деле он не знает, что значит «есть» и что значит «еда». Он не умеет говорить.       Однако, он отличается невероятным умом. Знает, что его комната поделена на четыре части, которые очерчены перпендикулярными, шершавыми на ощупь палочками в полу. Также знает, что в одной части появляется еда, в другой иногда появляется вода, — которой можно помыть зудящую голову и ручки с ножками, — а еще в одной части можно закопать ту, плохо пахнущую и явно несъедобную еду, что выходит из него самого. В четвертой есть теплая постель и его любимая тряпочка-одеялко.       Локи не умеет думать. Он моется, только когда начинает чесаться, и спит, только когда глазки слипаются. Он живет в тепле.       Ветер пугает, особенно, когда начинает немного раскачивать гладкие стены его домика. В основном гладкие. Шершавые они только в том уголке, где иногда появляется вода, потому что Локи точит там ноготки, чтобы было удобно кушать и чесаться.       Иногда, когда ветер завывает очень и очень сильно, он садится в уголке для сна и подпирает спинкой стену, будто бы удерживая ее от падения. Его руки напряженно сжимают тряпочку-одеяльце, а глазки зажмуриваются. Он боится, очень-очень сильно боится того, что может разрушить его крошечный мирок, но на самом деле он не знает, что такое «страх».       По ночам он спит спокойно всегда. На самом деле, когда спать хочется слишком сильно, ветер сам собой превращается для него из монстра в колыбельную. Изредка во снах малыш видит яркие, красочные картинки.       Локи больше не плачет. Кажется, будто слез в нем просто не остается. Он вначале тоже ничего не видит во тьме, но осторожно зажигает магию на кончиках пальцев. Маленький мальчик-зверек — что плачет крайне редко и никогда не смеется, потому что не умеет, — его не видит. Это ведь всего лишь воспоминание. Только сам Локи видит все.       Внутри его груди раскрывается ярко-алый цветок боли. А затем, помедлив и дав насладиться собой, просто закрывается. И Локи остается наедине с пустотой внутри себя. Чувств просто не остается, потому что он видит то, что сделал с самим собой, ради… Ради чего? Ради спасения Тора? Ради его жизни? Ради его спокойствия и счастья?       Локи чувствует обреченность/безнадежность/тупик. Именно в тот момент, пока стоит и наблюдает, как все пять лет своей восьмой жизни находится в клетке, он понимает, насколько сильно и бесповоротно любит своего брата.       И насколько жертвенным может быть ради него.       Ведь именно ради него Локи запер себя тут. Именно ради него он отправил себя сюда, в Мидгард, — так далеко, как только было возможно, — и сделал себя ребенком-богом для одного из древних, скандинавских племен. Именно ради Тора Локи обрек себя на одиночество, на неосознанное страдание и на боль. На вечную-вечную боль.       В его домике всегда темно. Локи знает, что иначе и быть не может. Локи не думает, что же там, за стенкой домика, просто потому, что не умеет.       В одну из ночей он просыпается от странного томления в груди. Малыш понимает, что это предчувствие чего-то нехорошего, и лишь крепче сжимает тряпочку-одеяльце. Помимо предчувствия в груди теснится странная тревога и тоска. На глаза наворачиваются слезы, но Локи не знает, что такое «слезы». Он немного испуганно трет влажные щечки ладошками.       А затем одна из стен просто ломается и в проходе появляется кто-то. Этот кто-то заходит быстро, порывисто, словно резкий/разъяренный ветер, а затем хватает его за ручку. Локи, конечно же, дергается назад. Пытается вырваться.       Он совсем не слабенький, но все же странное существо побороть не может. В итоге его вытаскивают из домика.       Малыш пытается кричать, но выходит лишь жалкий скулеж. Он ведь почти никогда и не издавал звуков, поэтому даже сейчас это сделать затруднительно. Он пытается упираться ножками в землю, но белая-белая земля ослепляет, а еще обжигает его ножки холодом.       Локи не знает, что такое «белый», «холод» и «боль», но ему определенно не нравится то, что происходит. Высокий-высокий кто-то тащит его за собой, иногда поднимая за руку в воздух. Локи не сразу привыкает к сумеркам, потому что они кажутся ему слишком яркими. Он видит громадные, заваленные снегом деревья, и постепенно начинает трястись от холода.       Холод сильнее его, сильнее даже того существа, что несет его.       Впервые у него появляется возможность рассмотреть себя. Малыш видит свои ножки и ручки, видит свой животик, видит свой членик. Это все кажется ему странным и удивительным, а затем он переводит взгляд на существо.       У того такое же количество ножек и ручек, но сверху его тело накрыто странным мехом. Локи не знает, что такое «одежда» или «шкура», но он понимает, что существу совсем-совсем не холодно.       А еще понимает, что они похожи/почти одинаковы. Просто он маленький, а существо большое.       Он идет следом за высоким, широкоплечим мужчиной, но все же не торопится. Тут и там постепенно начинают попадаться первые дома, с каждым шагом их становится все больше. Впереди виднеются костры.       Локи знает, что увидит после. Локи знает, как рождаются боги. Не все, конечно, а только лишь те, которых создают себе сами люди.       Не те боги, что сами создают людей.       И он смотрит на себя. На свое детское, перепуганное личико и невероятной глубины ярко-зеленые глаза. Через грудь проходится искра боли, потому что Локи понимает, что никто не защитит его. Никто не укутает его в теплые шкуры, никто не успокоит его страхи, никто…       Никто его уже не спасет.       Он обрек себя на это сам.       Уже переплетая время в самом конце седьмой жизни, он, видимо, понял, что раз сам убить себя не в силах, значит он должен заставить других сделать это. Он должен создать все условия, чтобы ни Тор, ни кто-либо еще не спас его. И чтобы он сам уже не смог изменить время вновь.       Локи идет следом за мужчиной, но скорее воспоминание просто движется само. И маг не хочет видеть свою смерть, но понимает, что, раз он все еще здесь, похоже, никакой смерти не было.       Лишь эта мысль заставляет его не отвернуться.       Много-много огоньков. Локи не знает, что такое «огонек», но он чуть ли не сворачивает себе шею, засматриваясь. Да, пламя режет глаз своей яркостью, плоть и кости медленно начинают коченеть от ветра и стужи, но ему кажется, что большие огоньки выглядят очень и очень красиво.       Он никогда не видел ничего красивее, чем эти огоньки. До этих мгновений он никогда и не видел.       Существо продолжает нести его все дальше и дальше. Оказавшись в самом центре большущего круга из огоньков, существо, наконец, прекращает силком тянуть его за собой и оставляет стоять на земле. Локи чуть подпрыгивает, поджимает уже посиневшие от холода губки, но у него не остается никакого другого выбора, кроме как остаться босиком стоять на снегу. Точнее, утонув в снегу по ту маленькую странную косточку, что выпирает немного выше стопы на его ножках.       Холод звучит оглушающе, но постепенно, когда он достигает своего апогея, перестает ощущаться вовсе. Еще пару мгновений малыш обнимает себя ручками, но после безвольно опускает их.       Он замерзает настолько, что перестает что-либо чувствовать.       И Локи осматривается. Больших, теплых костров вокруг него целых девять, но маленький не знает, что такое «костер» и не умеет считать. Он смотрит во все глаза. Сглатывает такую же холодную, как его пальцы на ногах, слюнку, а затем смотрит дальше. Моргать приходится часто-часто, когда ледяной, ранящий нежную кожу ветер летит прямо в лицо. Ветер царапает щечки и животик, но маленький все также усердно пытается рассмотреть тех существ, что прячутся за кострами.       Не сразу, но ему это все же удается, а затем Локи с невероятной радостью понимает, что они такие же, как и он. Они такие же, как и то существо, что несло его от домика к этому кругу из огоньков.       Локи не знает, что такое «человек». И не знает, как «человек» жесток.       Он уже собирается с силами, напрягается, чтобы коротким, неразборчивым мычанием попытаться передать всем тем существам, что он такой же, как и они, а затем…       Перед глазами чернеет от боли. Из горла рвется случайный крик, и малыш дергается. Бронзовое лезвие пронзает его вдоль, входя в тело у ключицы и выходя из-под последнего ребра.       Его голос полон скорби потерянного, погибающего зверя, но он даже на колени упасть не может. Сильные руки — те же руки, что нанесли этот гадкий удар, зайдя со спины, — держат его на месте. На небе тучи сгущаются, но это не заботит ни ревущего/рвущегося прочь Локи, ни существо, что выходит к нему между костров с еще одним лезвием в руках.       Локи хочет дернуть рукой, но бронзовое лезвие будто бы входит глубже от этого движения, заставляя, наконец, расплакаться. Он не умеет говорить или здраво мыслить, но он правда не понимает, что же сделал такого ужасного, что теперь ему так больно.       Он правда не понимает, за что его наказывают. Пускай и не знает, что такое «наказание».       Локи разжимает скованные болью пальцы и поднимает одну руку. Он комкает рубашку напротив сердца, глотая слезы вновь. Он не может помочь себе, он не может облегчить свою участь.       Мысль о том, что это — все происходящее на его глазах, — было сделано лишь ради того, чтобы они с Тором остались порознь, чтобы время больше не было потревожено, чтобы бытие шло так, как должно… Эта мысль медленно разрушает его изнутри. Локи слышит свой скорбный крик. Локи видит костры.       А затем небо разрывает молния. Она обрушивается в чащу леса неподалеку одновременно с громом. Вместе же с громом приходит и громовержец.       Существо с железным лезвием делает медленные шаги в его сторону и что-то говорит. Локи не знает, что такое «железо», но уже понимает, что оно принесет ему лишь еще больше боли.       На небе вспыхивает быстрая, белая полосочка, затем раздается невообразимый грохот. Существо поднимает лезвие и начинает говорить много громче.       А затем все очень странно смешивается. Одновременно с тем, как перед ним, будто из ниоткуда, появляется другое высокое и сильное существо, Локи вздрагивает и на миг, кажется, теряет сознание. Он успевает рассмотреть упавшее с неба существо слишком четко. Он откидывает голову назад, его глаза запрокидываются и начинаются метаться в глазницах.       Он вспоминает все. Вспоминает, зачем и почему сотворил это с собой. Вспоминает, что существа — это люди, а перед ним не просто кто-то — сам Тор. Воспоминания причиняют ему лишь бесконечную боль, потому что плохое всегда запоминать легче, чем хорошее. Воспоминания раскалывают его разум, затем собирают его вновь.       Мужчина, мидгардец, позади него в ужасе отшатывается. У костров воцаряется полнейшая тишина.       Локи опускает голову медленно. Его взгляд чуть-чуть меняется, но кое-что в нем остается неизменным — боль.       Опустив голову, маг видит залитый кровью снег и кончик меча, что выглядывает из-под его ребер. Ему хочется закричать вновь, от ужаса, но вместо этого он лишь поднимает взгляд. Тор прямо перед ним, и он все еще не сделал ни единого движения. Его глаза полны нечитаемой скорби, а взгляд полон узнаванием. Только-только его губы начинают двигаться, чтобы произнести это заветное и чудное «Локи», как его тело вздрагивает.       Малыш с расширяющимися от ужаса глазами следит, как железное лезвие, предназначенное ему, пронзает сердце его ненастоящего брата.       И все становится неважным. Все его планы на эту жизнь, все его решения и стремления… Все это кажется пустяком и оборачивается пылью. Пусть хоть само время сгинет в бездну или, может, в огни царства Суртура, но Тору умереть он не позволит. Не вновь. Не снова.       Люди, что стоят за кострами, начинают свистеть и улюлюкать. Лезвие исчезает так же быстро, как и вошло. Когда Тор падает на колени, Локи видит, что мужчина позади него начинает ошарашенно пятиться.       Этот народ все еще верит в сильных и могучих богов. Они все знают, что кара за убийство бога будет не просто болезненной или мучительной. Она будет самой худшей и самой вечной.       Тор смотрит на него с узнаванием и странным благоговением. Он оседает на колени, пытается поднять безвольную руку к груди, но та лишь вздрагивает. Из второй выпадает его могучий молот.       Локи знает, что он бог. Знает, что боги так просто не умирают.       Но у Тора разрезано сердце. Вся его божественность заключается прямо сейчас лишь в том, что он до сих пор жив. Пока что жив.       Из горла пятилетнего малыша рвется комканный вой и мычание. Воспоминания вновь являются лишь его полноправным владением, но разговаривать за несколько мгновений научиться сложно. Особенно после долгих лет молчания. Локи давится рыданиями, пытаясь вытянуть бронзовое лезвие и одновременно с этим хоть немного похоже произнести имя старшего.       У него получается не сразу, но, к сожалению, только с клинком. Выронив ярко-алый меч в снег, малыш делает шаг, второй, после просто падает на отмерзших ногах.       И все же боль в теле не сравнима с той, что разрывает сердце. Локи тянется вперед, и уже ослабевший Тор сам подтягивает его к себе. Его глаза светятся изнутри, и малыш знает, что это за свет. Этот последний, прощальный свет ему не нравится. Сколько бы любви и нежности в нем ни было.       — Далеко же ты…забрался… — его голос тронут легкой хриплой нотой, но Локи почти и не замечает. Он скулит, ластится, пытается зажать ладошками эту смертельную дыру в груди старшего. Да, в нем теперь так много знаний, но все еще так мало умений. И мысли путаются, сталкиваются, кричат. Малыш рыдает от боли душевной и физической, поднимает глаза к бесконечно голубым глазам Тора. А тот шепчет: — Но я все же нашел тебя…       И это звучит так, словно старший посвятил этому всю свою жизнь. Словно он искал не день, не два, а множество столетий. Словно он исходил все девять миров, прежде чем найти Локи тут, в этом холодном, заброшенном уголке Мидгарда.       Локи теряет способность вдохнуть, когда те прекрасные глаза напротив в миг подергиваются поволокой смерти. Вот Тор был рядом, а теперь его нет.       И больше никогда не будет. Никогда-никогда не будет.       Все то, что происходит дальше, выглядит будто привычно, но от этого не менее безболезненно. Локи видит, как малыш зажмуривается, и весь мир вокруг него останавливается. А затем все возвращается назад.       Катящиеся из глаз слёзы он замечает, лишь ощутив, что резь пошла на убыль. Но слёзы эти все ещё не мешают ему смотреть.       Маленький мальчик-зверек вырастает за мгновения и предстает взрослым юношей. Он наколдовывает себе полотняные брюки и рубашку неопределимого цвета, а затем материализует мелок. Каждое его движение педантично и отточено. А на лице нет ни единой эмоции.       Локи смотрит, как он сам же чертит на снегу, но на самом деле на невидимой временной плоскости, знаки. Четкие, аккуратные и правильные. Локи смотрит, как его собственные губы шепчут заклинание за заклинанием, пока не растрескиваются до боли. Но даже после, орошая собственной кровью снег, он продолжает шептать.       Когда все знаки и руны становятся завершёнными, он обводит вокруг них линию, заключая в круг и создавая печать, и вычерчивает ещё кое-что снаружи. Сам Локи, настоящий, не принадлежащий воспоминанию, подходит ближе. И замирает.       Заклинание, что юноша наносит по кругу, детское/слишком уж простое/почти что никогда не пригождающееся. Только если в пытках да допросах.       Ведь это заклинание — о честности.       Закончив с мелком, юноша материализует кинжал, надрезает ладонь… Локи уже не следит за его движениями. Он уходит в свои мысли. Задумывается о честности.       Получается так, что раз в прошлые разы он вырисовывал по кругу целые спирали и манускрипты заклинаний, обращая время по тому пути, по которому считал наиболее верным, то теперь… В этот раз, в этой, последней и окончательной из возможных, жизни…все просто стало честно? Правдиво? Неприкрыто?       Догадка имеет свой смысл и свою вероятность, и Локи запоминает её, решая обдумать/осмыслить позже. Когда он поднимает глаза вновь, в груди все взрывается от боли, а между лопатками отдаёт болью от силы толчка. Он, наконец, делает свой заслуженный вдох. ~~~^~~~       По ощущениям прошла не одна вечность, а все восемь, однако, сделав вдох, Локи не чувствует, что задыхается от недостатка воздуха. Он распахивает глаза, сжимает руки в кулаки и напрягается за миг. Он все еще стоит на берегу источника, норны все еще стоят в шаге от него.       Одно мгновение, второе, третье… Локи чувствует, что ему нужно вернуться наверх, вернуться в Асгард, вернуться домой. Грот начинает давить, но не так сильно, как картинка: Тор умирает на его руках.       Снова.       И снова.       И снова.       А затем опять, и опять, и опять, и… Локи прищуривается и старается дышать спокойно. Ему нельзя потерять контроль. Ему нужно вернуться. Ему нужно предотвратить… Что?..       Пустота источника больше не сдерживает его скорую, острую мысль, и та начинает суматошно, быстро метаться по разуму. Раз Тор должен был умереть… Раз Тор стал платой, точнее, платой стала его смерть, то… Долг его, Локи, желания должен быть уплачен. И не просто уплачен. Долг этот должен упокоиться с миром. И не должен быть потревожен. Никакого иного выхода нет. Никакого иного решения нет.       А значит, Тор умрет. Точно умрет. Если Локи не спасет его в самый важный/самый ответственный/самый определенный момент, то Тор умрет, и вернуть его будет уже нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.       Потому что время так тонко теперь, время так шатко и слабо. Локи стискивает зубы. Делает медленный шаг вперед. Он не знает, что может и что хочет сказать. Он лишь смотрит. И больше не боится.       Ведь страх всегда идет от незнания/от неизвестности/от тьмы, что скрывает будущее и его возможные исходы. Но Локи знает, кажется, все теперь. Бояться ему больше нечего. И некого. Норны теперь не могут его контролировать. Он сам оборвал свои судебные нити и сам же взял их все в свою руку. Он перешел из первой жизни во вторую, а после из второй в третью. У норн нет над ним власти. Норны больше не могут победить его. Или же…       — Это конец, Лофт.       Впервые он видит, как губы самой старшей из сестер приоткрываются. Ее голос похож на скрежет искалеченного времени, и Локи становится самую малость больно от слышимого им звука. Но он не кривится. А норны не отступают, когда он делает еще один шаг в их сторону. На самом деле в сторону выхода.       Они не смогут убить его, если он будет где-то там, где-то вне грота, ведь он не подчиняется их влиянию/не подчиняется их всевидящим слепым глазам/не подчиняется их ловким пальцам. А значит, они либо убьют его сейчас, либо…       Их руки поднимаются, а рукава тихим шорохом скатываются к локтям, открывая струпья и раны. Норны страдают вместе со временем, как самые верные и любящие матери. Над чем властвуют, ту судьбу и разделяют.       Локи засматривается на язвы и засохшую сукровицу, что осыпается при каждом движении. Чувствуя угрозу, он все же отступает на один шаг назад. И он вряд ли может сказать, что в нем прибавилось стойкости, что в нем прибавилось силы. Скорее наоборот: давненько маг не чувствовал себя таким разрозненным, таким потрепанным и уставшим. Все эти воспоминания неслабо его вымотали, хоть и оставили после себя странный, будто бы лживый налет уверенности. А это имя… Оно ведь его, но и не его одновременно. Лофт — имя плута да шута; имя наглого, жестокого и ловкого; имя хаоса.       Он сам еще не готов к этому имени, как бы сильно оно ему уже ни принадлежало. Как бы ни было с ним связано.       Понимая, что медлить нельзя ни в коем случае, Локи моргает и стряхивает оцепенение. Вскидывает руки, сжимает пальцы в кулаки на миг, а затем вскидывает яростный, злой взгляд, что полнится уверенностью. Он знает, что, как только сгинет/умрет/прекратит дышать, норны погубят и Тора, потому что он все еще был и остается платой за крошечное желание из самой первой жизни. И он так же знает, что не допустит этого.       Не снова.       — Нет, вы ошибаетесь, — он почти что рычит, скалится подобно дикому зверю. Очевидно, что он не намерен отступаться, однако, норнам нет до этого дела. Они все еще поднимают руки, начинают шевелить своими тонкими, кривыми пальцами, похоже, желая опутать его невидимыми сетями, а затем попросту утопить. Будто бы Локи им это позволит. — Это только начало.       Сил почти нет, и врать было бы глупо, но Локи даже и врать некому. Он вскидывает руки, поводит пальцами, а затем зажмуривается. Сжимает ладони в кулаки крепче, затем легонько стукает их друг о друга над головой и создает две дуги, опуская руки вниз. Локи почти чувствует, как невидимые нити оплетают его тело и разрывают одежду/впиваются в кожу, но он не останавливается. Губы начинает заполошно, быстро шептать, а на кончиках пальцев появляются огоньки магии. И руки все двигаются/двигаются/двигаются.       Окончив заклинание, Локи делает шаг. Внешние части рук и бедер вспарываются тоненькими нитями несуществующих судеб, пока он перемещается к норнам за спины. Запасы магии опустошаются почти полностью, но маг больше не медлит и срывается на бег. Распахивает глаза, но даже не думает обернуться.       — Не смей бежать, Лофт!       — Ты все такой же наглый трус!       — Мы видим — ты вернешься!       Локи лишь дергает головой и прибавляет скорости. То и дело приходится смотреть под ноги, чтобы не запнуться о камни или кочки. То и дело приходится делать вдох. К эфемерному ощущению погони добавляется ощущение нехватки воздуха. Грот все еще давит, а теперь словно начинает наваливаться на его плечи и голову.       Королева эльфов спасает его, точнее, уже спасла. Ведь печать уже не покалывает теплом, а почти горит. Печать сжигает часть его страха, часть его ужаса. Печать не дает ему упасть на колени. Печать не дает ему разреветься в голос или…устроить бойню?.. Магии почти нет, но он мог бы убить Рататоск для начала. Она как раз бежит параллельно ему, по широкому Асгардсткому корню. Она подбадривает его:       — Беги-беги! Ну же! Давай-давай, беги, мальчик-етун! Нидхегг, Нидхегг, помоги ему! Помоги-помоги! — она стрекочет и кричит совсем тихо, но Локи уверен, что дракон слышит ее. Он не знает, почему они хотят помочь ему, но он рад, что печать выжигает его грудь своим огнем. Ведь именно благодаря ей Локи все еще бежит, белка все еще жива. Как впрочем и норны. Как и впрочем и время, и древо, и… Всё. Вообще всё. Всё мироздание.       Позади него раздается грохот, словно тысячи гигантов спрыгнули на землю во главе с самим Имиром, но Локи все еще не оборачивается. Множество раз он видел эту ошибку у других воинов, и сам совершать ее он не собирается. Обернется — останется тут на те несколько мгновений остатка своей жизни.       И поэтому он не оборачивается.       Скорее всего грохот принадлежит хвосту Нидхегга, что преградил норнам путь, обрушившись из воды на землю. Однако, сказать сложно. Сказать очень и очень сложно.       Рататоск кричит:       — Спаси его, мальчик-етун! Спаси нас всех!       И Локи перепрыгивает очередной корешок, вылезший из-под земли прямо под его ногой. До первых хлипких ступеней остается всего с десяток шагов, и маг лишь прибавляет скорости. Белка остается далеко позади. И норны. И великодушный дракон.       Он совершенно случайно пробегает взглядом по стенам и видит малышку-Хель, которая смотрит на него широко распахнутыми глазками. Ее ручки сжаты в кулачки, и, кажется, будто бы она тоже на его стороне, будто бы тоже желает ему удачи… Локи хмурится лишь на мгновение, потому что чувствует нечто родное и теплое. Но уже в следующее запрыгивает-таки на первую ступеньку длинной лестницы.       Ощущение двойственности бьет под коленями, злорадно желая, чтобы он рухнул назад на землю и больше не поднимался: кажется, будто бы там, наверху, лежит умирающий, истекающий кровью Тор. И Локи лишь с рычанием продолжает бежать. Он то и дело перепрыгивает через ступеньку или же оступается. Его физическая подготовка хороша, но не настолько, чтобы не задыхаться при столь долгом беге.       И поэтому он задыхается. Под сводами грота разносится это неугомонное и тоненькое «Спаси нас всех!», но Локи отчего-то уверен, что Рататоск уже смолкла, и это все — лишь его воображение. Хотя… Кто знает? Он все еще не смеет обернуться и тем более не смеет посмотреть вниз. Чем выше поднимается, тем более стойким становится ощущение: рядом с люком на полу он найдет бездыханное тело старшего.       Это ощущение нагоняет растерянность и отрицание, и в какой-то миг у него подворачивается лодыжка. Тело дергается в сторону, ступню пронзает боль, а ступени под ногами осыпаются. И выглядят так/стонут так, словно уже через несколько мгновений рассыпятся прахом.       Локи летит прочь. Его глаза норовят зажмуриться, как было во время самых первых тренировок с иллюзиями. Он всегда боялся и закрывал глаза мгновенно, как только видел, что на него уже замахнулись мечом или секирой. Со временем, долгими и упорными тренировками маг переборол в себе это. Перебарывает и сейчас.       Пальцы искрят и покалывают болью, отдавая последние/жалкие остатки магии, пока он натягивает тончайшую нитчатую поверхность под одной ногой, под второй, а затем и за спиной. Его магия останавливает падение еще в самом его зародыше, и ему удается вовремя схватится за край ступени. Почти тут же руки взвывают, и ему приходится распрощаться с поддержкой. Ноги повисают в воздухе. Потные пальцы скользят.       Рататоск внизу снова кричит и теперь уже по-настоящему:       — Давай-давай, мальчик-етун! Давай же!       Неугомонная белка раздражает и лезет, куда ее не просят, но Локи чувствует и видит, как, шумно выдохнув, сам же подтягивается на руках. Выкидывает сначала одну вперед, цепляясь пальцами за сплетенные корешки ступени, а затем и вторую. Рататоск стрекочет и стрекочет, пока он забирается назад на лестницу и, наконец, продолжает свой бег.       Кинув короткий взгляд вниз, Локи видит силуэт прыгающей и радующейся белки и лишь усмехается. Азарт и желание жить вскипает под кожей, и маг продолжает свой быстрый, четкий бег. На половине пути он подхватывает факел, но зажигать его нечем, и поэтому Локи лишь крепче сжимает его в руке.       Только-только перед глазами появляется квадрат люка… Только-только Локи успевает ухватиться за край рукой и закинуть в проем древко холодного факела… Он видит, что люк начинает закрываться. Норны, конечно же, не собираются успокаиваться, и Локи дергается вперед всем телом. Словно нарочно одна из последних ступеней крошится под носком сапога, и он чуть не валится назад/вниз/в грот.       Кое-как, скользя ладонями по гладкому, плиточному полу, Локи подтягивается вперед. Он успевает убрать ноги именно в тот момент, когда люк, поднявшись перпендикулярно полу, делает незаметное движение вперед под напором короткого порыва ветра, а затем захлопывается оглушительно громко. Кольцо гремит, и только после начинает растекаться по поверхности пола, исчезая вовсе вместе с контурами дверцы люка.       Одновременно с грохотом хлопка он бессильно валится на пол и переворачивается на спину. Кое-как пытаясь отдышаться, прикрывает глаза, и к вискам стекает пара слезинок. Маг утирает их немного раздраженно и все же не медлит. Время для него сейчас — непозволительная роскошь, и поэтому впустую он старается его не растрачивать. Конечно, магии больше нет, да и все тело тихо/устало тянет, но у него нет права на передышку. Все еще приходя в себя, Локи поднимается, в одно движение вытягивает Бранна из камина себе в запястье и уходит в спальню.       Шкаф с одеждой стоит у стены, и, распахнув дверцы, он подхватывает кирасу. Быстро надевает, тут же чуть вздрагивая и дергаясь под ее неслабым весом. И, не говоря ни единого слова, он лишь тянется дальше, вначале за камзолом с длинными рукавами, а после и за плащом. Верхняя одежда скрывает рваные дырочки в рубашке и на бедрах, что оставили на нем норны своими нитями. Еще одежда скрывает подсыхающую на царапинах кровь. Переобуваться времени нет, как, впрочем, и приглаживать волосы, но по пути к выходу Локи хватает с секретера черную, новую тесемку.       Магии он лишен теперь как минимум до завтрашнего утра, если не до полудня, и поэтому, подняв руки вверх, Локи подхватывает основную массу волос, — лишь чуть выше затылка оставляет густой водопад черных прядей, — прочесывает их от границы со лбом, а затем разделяет на три пряди и быстро ловко сплетает косичку, начиная от макушки. Уже на подходе к двери, его пальцы все еще оплетают пряди тесемкой и поэтому Локи — не без легкой доли удовлетворения и не без надменного смешка, — пинает дверь ногой.       После только что пережитого все эти формальности и тонкости этикета кажутся ему такой смешной/не стоящей даже капли внимания пылью, что надо бы рассмеяться. Локи не смеется, но все же выходит в коридор и уверенным, быстрым шагом направляется к двери на первый уровень. На пути ему никто и не встречается, ведь сейчас все до сих пор веселятся в пиршественном зале. Все, кроме глав да советников. Все, кроме него самого.       Ловкие пальцы затягивают концы тесемки тугим узелком и, наконец, отпускают косичку. Узелок теряется в волосах. А пальцы почти тут же ложатся на ручку двери и поворачивают ее.       До зала советов идти не так долго, но Локи даже не знает, закрылись уже главные двери или нет. Конечно, его связь со временем нерушима, и маг прекрасно чувствует, что полночь вот-вот грянет, однако… Если все, кто должно, уже собрались, то двери закроют точно. А если закроют двери, то не будет уже никакой возможности попасть внутрь.       Была бы у него магия, хоть немного, Локи послал бы вперед иллюзию, усадил бы ее вместо себя, а после просто перенесся бы на ее место, но… У него нет не то что настолько большого запаса магии, — ведь телепортация требует недюжинной силы, — у него нет никакого запаса вовсе.       Да и шансов успеть нет тоже.       Локи понимает это ровно в момент, когда поворачивает за очередной угол коридора первого уровня. В самом его конце стражи медленно-медленно закрывают двери. Полночь беззвучно гремит. Совет начинается.       Маг, растерявший всю магию, остается не у дел.       Но все же он отодвигает рукав камзола и вытягивает из запястья Бранна. Рывком поднеся руку к губам, Локи шепчет ему, что огонек должен сделать и как должен связаться с камином в его кабинете, а затем подкидывает его вверх. Бранн, в отличие от него самого, все еще полон сил и успевает добраться через весь коридор к дверям в самый последний миг.       Бесшумно он проникает внутрь залы советов. Локи лишь прикрывает глаза и потирает переносицу. Он все-таки успел. Хоть что-то успел. ~~•~~