Роза ветров

Aeterna — Исповедь Локи

~~~^~~~       Все начинается с холода. Вновь. И опять. Холод — это неизбежная постоянная. Холод — это первая страница и первая буква его истории. Холод — это его первый вдох и первый крик.       Да, Локи все еще здесь. Он не смеет ответить даже себе, что это был его выбор, однако, он также не смеет и уйти. Лишь стоит, смотрит, сжимает руки в кулаки. Или же обнимает себя руками. Или же утирает пальцами слезы.       Слез много, и это не неожиданность. Это просто чувства. Его собственные чувства, которые переливаются через край, и остановить их не в силах никто и ничто. Даже само шаткое, хрупкое нынче время не в силах предотвратить его горьких, горячих слез. Просто потому, что Тор уже мертв. А сейчас просто умрет вновь.       Вот так вот все просто…       На самом деле ничуть. На самом деле простоты здесь нет, и даже если Локи постарается, даже если приложит всего себя, он не сможет ее найти. Тор умирает вновь и вновь рядом с ним/подле него/от его руки, но за этим событием каждый раз стоит так много всего, что просто с ума сойти можно. Созвездия событий и эмоций. Просто одни и большие созвездия.       Созвездия… В его собственных глазах каждый раз, когда Локи глядит на того, иного — или же всех тех, иных, — Тора. И в глазах Тора тоже. Локи не верит; он почти что знает, с полной уверенностью может сказать, что там тоже есть эти созвездия.       Их, правда, видно редко. Ведь у старшего глаза чистые, почти прозрачно голубые. Как небо днем.       А у самого Локи не всегда под рукою есть колодец, чтобы забраться в него да проверить: на месте ли все те скопления звезд или уже растворились? Или уже исчезли? Быть может, уже ушли?       В этот раз все начинается с холода, и холодом продолжается. Помня прошлые ошибки, тот Локи не сходит с печати ни на шаг, однако, он чуть ли не рушится на колени внутри нее. Боль пронзает его сердце. Боль заполняет грудную клетку. Боль колет изжогой в полости живота.       Локи, конечно же, чувствует все это истинно так же, но он старается держаться. Не только ради себя, но ради них обоих.       Руки то и дело сжимаются в кулаки, и в какой-то момент на них появляется странное ощущение. Опустив голову, он смотрит, но не видит той горячей, багряной крови, что ощущает. Эта кровь — кровь старшего. Ее никчемное, эфемерное и безвременно продолжительное присутствие слишком четкое и явное. Даже несмотря на то, что доказательств никаких нет.       Локи уверен, что их нет. Он проверяет это раз, два. Он вглядывается в свои ладони и пальцы, пока печать завершает свою работу, возвращаясь к тем истокам, к которым ее направили. Однако, крови нет, но ведь кровь есть. Ощущение такое стойкое, что в мгновение у него появляется глупый страх — а вдруг оно не пропадет никогда?       На лице того Локи бесконечная обреченность. Его колени дрожат. А в глазах затухает тот самый великий огонек силы, который зажегся благодаря примеру Тора. Огонек этот затухает, ведь тот Локи знает — больше его не будет. На его место придет некто другой. На его место придет некто иной и измененный. Тот, кто будет отдуваться и расплачиваться.       Тот, кому, наконец, повезет? Сказать сложно. Судебные нити могут перепутаться и перекрутиться. А обстоятельства просто поймают в свою ловушку. И тогда не останется уже ничего, кроме как прибегнуть к наивысшей инстанции псевдоспасения.       Тогда уже не останется ничего, кроме печати. И дрожащих рук, что будут чертить ее. И суматошных мыслей, что будут носиться в голове, пытаясь представить, обдумать и догадаться, как же сделать чуть-чуть лучше. Всего самую малость лучше.       Но ведь сколько уже прошло?.. По сути целых шесть жизней. Однако, под конец итог лишь один. Это так печально. Так неизбежно.       Только вот в чем главный вопрос: есть ли смысл вообще делать хоть что-то, вмешиваться хоть как-то, если все возможные судебные переплетения и все возможные временные пути ведут к одному и тому же событию? Если буквально все теперь предрешено и завершается смертью Тора?       На этот вопрос Локи ответа не знает. И на самом деле знать боится. Опускать руки боится. И не опускать их…боится тоже.       Однако, сейчас ему не остается ничего, кроме как продолжать смотреть. Половина пустоты так и не приходит в себя, и как бы Локи ни пытался уйти с раскола, как бы не отступал и куда бы не шагал, он все равно остается стоять ровно посередине.       И все равно остается единственным виновником произошедшего.       Он рождается во тьме и холоде. Холод проникает в его тело с первым вздохом и остается там навсегда. Самые ранние воспоминания затираются/растворяются с возрастом и в опыте, но отчего-то тот миг, когда окровавленный Один берет его на руки, Локи запоминает — поверхностно и размыто, но все же запоминает. Протягивая ручки ко Всеотцу, малыш надеется и верит, что его заберут туда, где монстры не будут смотреть на него ярко-алыми глазами и передавать по рукам, не зная, куда приткнуть сироту, что не нужен даже родному отцу.       Однако голова Одина слетает с его плеч много раньше, чем Локи даже успевает неосознанно, но по-настоящему обрадоваться. Голова его пролетает пару десятков футов, а затем валится в снег и прокатывается по нему еще немного. Локи, конечно же, этого не видит, но его окропляет чужой кровью. Его успевает окропить до того, как Лафей брезгливо подхватывает его на руки.       Малыш давится чужой горячей и алой кровью, и его кожа вновь синеет под руками отца. Никто не помогает ему откашляться, но он все же родился под счастливой звездой, ведь справляется сам. Лишь на языке остается мерзкий, соленовато-горячий привкус. И его легкий детский задор, показавшийся при виде Одина, пропадает от вновь появившегося перед глазами лица. Лица Лафея.       Никакой надежды на спасение не остается.       Однако, с возрастом Локи понимает/принимает/перенимает от Лафея одну простую истину: надежда — слишком большая роскошь, если ты действительно хочешь чего-то добиться. И поэтому он перестает надеяться, но все же продолжает упорно трудиться. Своего первого врага Локи закалывает в восемь. Маленький, но до ужаса вредный Берги просто выводит его из себя, в очередной раз задав вопрос о том, почему Лафей проводит так мало времени с сыном. Или же почему его сын сам по себе так мал? Или же почему…       Локи обладает достаточным терпением, но также он обладает и ненавистью. Он просыпается с нею по утрам. Он засыпает с нею вечерами. Ненависть к отцу такая же сильная, как и просто ненависть ко всему этому миру. Как и ненависть к холоду. Как и ненависть к другим мирам.       Именно она течет в его жилах вместо крови. Именно она позволяет ему дышать. Именно она растит его сильным и могучим воином.       Не отец, ведь отцу нет и дела до того, что делает и чем занимается его сын. Не мать, потому что матери нет.       Никого нет.       Однако, есть ненависть. С глазами, полными ею, Локи убивает восьмилетнего, уже рослого и уже сильного Берги, вонзая ему тонкие, раздвижные в длину клинки под лопатками, а затем прокручивая. Эти клинки, ледяные, как его разум, и острые, как его язык — его же работа. Эти клинки — его детище, его кропотливый/долгий труд.       Берги становится первой их жертвой, опадая на пол и не имея шанса вдохнуть продырявленными, отравленными легкими. Из его рта и ран на спине течет кровь. Конечно, раны регенерируют, ведь они все здесь — полубоги или же их потомки, однако, легкие так просто теперь уже не вылечить. Никогда их уже не вылечить. Никогда уже Берги не посмеет сказать еще хотя бы одно слово или издать хотя бы мгновение надменного смеха.       Локи смотрит на него внимательно и безэмоционально, но все же в его глазах есть эмоция удовлетворенного опытом исследователя. А в глазах Берги ярость, ведь он попался так просто, ведь удар был в спину, а он вроде бы даже считал Локи другом. Неказистым, тощим и низким, но все же другом.       Вокруг уже собирается толпа других ребят. Похоже, занятия со старейшинами у всех уже закончились, а, значит, нужно уходить с места преступления. Но Локи стоит. Он видит, что окровавленные, темно-бордовые губы Берги пытаются что-то шептать, и, конечно, с уверенностью сказать сложно: проклятье это или же нет. Однако, для чего испытывать судьбу? Испытывать судьбу для Локи то же, что и надеяться.       Пока что это для него непозволительная роскошь.       Локи делает шаг, второй, а затем склоняется и вгоняет лезвие в череп Берги. Тот хрустит смачно, вкусно, а мальчик-великан вздрагивает, и больше его губы не двигаются. Выпрямившись, Локи лишь хмыкает и прячет оба кинжала.       Без единого выражения на лице, он скрывается в толпе.       Их миры отличаются почти кардинально. Впервые, наверное, Локи забывает на один долгий миг и о Торе, и об угрожающей ему опасности. Он не может оторвать взгляда от Етунхейма.       Замок заполнен множеством коридоров, и магии в нем много больше, чем в Асгардском. Снаружи он хоть и выглядит небольшим, но вот внутри множество дверей и множество же комнат. Они тончайшими материями переплетаются в своей сути, они накладываются друг на друга, но при этом совершенно не встречаются/не пересекаются/не мешают друг другу.       В замке живут только приближенные Лафея. Его главные советники, военачальники, а также их семьи. Все остальные великаны расселены по равнине, которая начинается за территорией замка. Равнина эта зовется Утгард и простирается на долгие-долгие мили в ширину и длину. На ней живут сотни великанов и стоят сотни домов. Однако, кроме нее в Етунхейме есть еще Гастропнир и Тримхейм, дома наместников, вокруг которых лежат точно такие же поселения, как в Утгарде.       Главным все равно остается Лафей, ведь именно он занимает ледяной трон. А тот Локи все равно остается его сыном. Только вот признавать этого етун не спешит.       Локи с легкой печалью, спрятанной в уголке губ, наблюдает за тем, как вырастает в полном/тотальном/грубом одиночестве и отчуждении. Однако, даже так он все же не теряет огня в глазах: сам учится наукам и борьбе, сам справляется с невзгодами и сам себя радует. Ни смерти, ни лишения не страшат его, ведь чужие смерти он контролирует сам, а лишиться ничего и не может, ведь ничего не имеет.       Изменения, что видны в том Локи, определенно уже более кардинальны, чем в предыдущих. Тот Локи холодный. И внутри, и снаружи. Холодный и одинокий, но ни на единое мгновение не страдающий от своего одиночества. И даже не собирающийся страдать.       Ни в шесть зим. Ни в восемь. Ни даже в пятнадцать.       Локи внимательно рассматривает устрой чужой/чуждой ему жизни и одновременно с этим следит за самим собой. За собственной жестокостью, за собственной ненавистью, что с каждой новой зимой становится все более и более ощутимой. Однако, за ненавистью этой ничего нет. Нет жажды власти, нет жажды любви, нет… Там вообще ничего нет, кроме холода.       Потому что это ненависть ради ненависти. Но разве так бывает?..       Оказывается, да.       Они приходят за головой Лафея, когда Локи уже давным-давно исполнилось семнадцать зим. Он только вошел в совет отца, только стал придворным магом и буквально только-только начал получать один за другим короткие, гордые взгляды, но… Тор. Одинсон.       Вот кто решил вмешаться.       Это случилось слишком неожиданно, и на самом деле еще много после произошедшего Локи будет задаваться вопросом: почему этого не случилось раньше?.. Конечно же, позже он и сам поймет, что их с асгардским царем возраст не слишком сильно разнится, но все же в тот миг…       Это случается довольно поздним вечером. Лафей вновь, уже во второй раз, зовет его на прогулку по территории замка, и Локи соглашается. Не только потому, что выбора, как такового, у него нет, но еще и потому, что уже давным-давно он понял — Лафей слишком умен, чтобы не создавать соблазна держаться к нему как можно ближе.       Ведь Лафей умен. Лафей страстен как в управлении государством, так и в военном деле.       Еще, кроме Лафея, у Локи никого нет.       Хотя, утверждение это довольно спорное, ведь и Лафея у Локи нет, но все-таки. Ему уже семнадцать зим. Он высок, хотя и ниже обычных великанов. Он умен и, пожалуй, умнее многих. А еще он владеет неслыханной магической силой.       И в его, Локи, глазах все еще горит ненависть.       Возможно, именно поэтому Лафей его и подпускает, наконец, чуть ли не два десятка зим спустя, так близко. Сам же Локи подходит, потому что его притягивает ум. И страсть.       Сам он не может с уверенностью сказать, что обладает этим. Сам он вообще не может сказать, что обладает хоть чем-то. У него теперь уже есть собственные покои, у него есть наставник для тренировок, у него есть старейшина для наставлений, еще у него есть место в совете. Пока что не по правую руку от отца, однако, Локи знает, что уже совсем близко. Также он знает, что если ему вновь понадобится кого-то убить, он сделает это, не моргнув и глазом.       Для етуна-полукровки всего семнадцати зим отроду его руки все же слишком запачканы кровью. Давно уже не по локоть. Скорее всего даже и не по плечо. Он весь в крови по самую макушку.       И ему ни чуточку не стыдно. Ему не страшно. Ему не больно. Не грустно и не весело.       Внутри него лишь ненависть. Локи ненавидит весь мир вокруг себя, и эта ненависть толкает его на то, чтобы продолжать расти, чтобы быть выше этого мира. Локи ненавидит самого себя, и эта ненависть толкает его на то, чтобы продолжать читать, чтобы продолжать учиться и заниматься, чтобы стать выше самого себя. Еще Локи ненавидит Лафея, и эта ненависть подводит его к Лафею впритык.       А затем Локи просто позволяет этой ненависти уничтожить Лафея, но при этом он сам даже не прикладывает к этому собственной длани.       Это случается тем судьбоносным вечером. Во время их второй неторопливой, совместной прогулки. Теперь Локи много умнее и уже знает, что рядом с отцом в нем появляется нечто, кроме ненависти. Та страсть к крови и к власти, что живет внутри Лафея, будто бы передается и Локи, и тот тоже начинает чувствовать ее, тоже начинает дышать глубже, тоже начинает идти ровнее.       Ненависть не уходит ни на единое мгновение, однако, она сплетается со страстью, создавая самый восхитительный напиток в жизни Локи. Тот пробует, не мешкая, но все же на большие глотки не распаляется. Лишь касается сладости самым кончиком языка. После отставляет.       Он не так глуп, чтобы испить до дна и после потерять голову. Он прекрасно знает: потеря контроля даже на миг равносильна потере жизни.       К тому же в последнее время ему все чаще и чаще снятся странные сны. Локи мог бы даже сказать, дикие/диковинные, ведь то и дело он видит в них юношу, которого определенно нигде не видел прежде. Он не читал о нем в книгах. Он не видел его портретов.       Высокий. Широкоплечий. Светловолосый.       И страстный.       Локи не знает его. Локи даже не уверен, существует ли этот юноша вообще. И тем не менее в каждом новом сне ему хватает одного лишь взгляда, чтобы с уверенностью сказать: та страсть, что кипит в сильном, могучем теле этого не просто юноши, настоящего война… Та страсть много сильнее дряхлых остатков в глазах Лафея.       Та страсть притягивает его.       И если бы Локи стал углубляться, он, конечно, заметил бы, что не чувствует себя живым, что не чувствует себя на своем истинном месте, только… Он не углубляется. Чувствует интуитивно, что глубоко внутри все чувства разрозненны, и поэтому не лезет туда. Ведь только истинный глупец станет лезть рукой в змеиное гнездо добровольно.       Но, даже не углубляясь, Локи довольно быстро понимает, что ему нравится, когда чужая страсть задевает его. Ему нравится это чувство, разгорающееся в груди и в паху. Ему просто нравится.       В первые минуты или может десятки минут прогулка проходит довольно неплохо. Лафей рассказывает о чем-то, связанном с политикой, Локи внимательно слушает. Они как раз проходят мимо главных ворот, что отстоят довольно далеко от замка, когда пред воротами в землю впивается тело Бивреста.       Лафей не «обнажает» ледяной меч сразу, Локи лишь фыркает да бровь вскидывает. Мост врезается в землю Етунхейма не по ту, а по эту сторону ограждения, и поэтому те пол десятка воинов оказываются буквально в сотне шагов перед ними.       Локи рассматривает их походя и без единой эмоции. В его голове крутятся те законы о перемирии, что успели нарушить эти асы, — потому что это определенно они, — а затем взгляд падает на того воина, что стоит впереди… И Локи выдыхает. Его рот приоткрывается, будто бы удивленно, а глаза словно впервые оживают и начинают буквально метаться по чужому телу/лицу, впитывая каждую крупицу/каждое мгновение/каждую эмоцию. По коже бегут мурашки, а по телу дрожь.       Этот парень. Юноша. Мужчина?.. Локи не знает, кто он ровно до того момента, пока не слышит:       — Я пришел сюда отомстить за своего обезглавленного отца!       И все становится на свои места, ведь история о том, как благодаря младенцу-Локи был убит сам Король Богов, всегда ходила, ходит и, скорее всего, будет ходить среди етунов. История, в которой у Одина с плеч слетает голова, а у Асгардского трона сменяется царь. И новым царем становится Тор.       Бог грома. Молний. Повелитель бурь.       Локи смотрит на него во все глаза и очень упорно пытается не показывать своего интереса, ведь получается, что Тор — тот самый юноша из его снов. Сильный. Могучий. Страстный?..       Сказать сложно так сразу… Хотя, конечно же, это ложь. Локи лжет себе, тихо и с наслаждением посмеиваясь, когда Тор только выкрикивает свою первую фразу. Локи лжет себе, когда Тор кидается на Лафея со своим известным несокрушимым молотом.       Ему не нужно смотреть больше. Ему не нужно больше присматриваться. Этот Тор — тот самый юноша из снов. И в снах он был точно таким же, каким является и в мгновение, когда его молот соприкасается с ледяным клинком Лафея. В его глазах пылает огонь отмщения, а тело его исходит волнами, когда явные/яркие мышцы перекатываются под кожей.       Локи не может оторвать глаз, даже когда на него кидается дева-воительница. Она, конечно, хороша, но все же он много лучше и поэтому почти без усилий отбивает каждый ее удар. Сам не нападает, ведь нет ни смысла, ни желания убивать такую милую особу. Да к тому же много сильнее его внимание занимает этот светловолосый Тор.       Тот дерется, как самый дикий и необузданный зверь, и Локи чувствует, что его притягивает. И стиль наносимых ударов, и ярость, написанная на лице. Ему хочется подойти ближе, хочется сразиться, а затем побороть и приручить. Приручить и забрать себе.       Воительница напротив него чуть ли не выбивается из сил, однако, в какой-то миг Локи просто дает ей по голове, и безвольное тело тут же падает на снег. К нему подлетает другой воин, замахивается шипастой булавой, но Локи лишь оставляет ему свои иллюзии в развлечение. А сам направляется к отцу.       Тот дерется яростно и жестко. Локи прекрасно видит, что Тор сдает позиции. Он и росту ниже, и силы в нем… Нет, конечно, силы в нем не меньше, однако, он вряд ли пересек порог и двух десятков зим. А значит он все еще…       «Молод да горяч.»       Локи усмехается мелькающей мысли. Усмешка его — редкая, но жадная, — растекается по губам, когда на голову Лафею со всей силы опускается могучий Мьёллнир, и тот, вздрогнув, кулем валится на снег. Тор подходит к нему медленно. Одновременно пытается отдышаться и вытаскивает из ножен меч.       Сзади к самому Локи подкрадывается один из стоявших в стороне воинов, но подкрадывается лишь потому, что Локи сам позволяет ему подкрасться. К его горлу приставляют клинок, а он лишь останавливается и смотрит, как Тор замирает рядом с головой Лафея. Он перекидывает из руки в руку свой мощный меч, а затем вскидывает взгляд на Локи.       У того по телу проходит волна дрожи, а между лопаток скатывается капля холодного пота, потому что чужой взгляд разрывает напополам/пронзает насквозь. Он призывает покориться, жаждет, чтобы ему покорялись, и Локи чувствует, что почти готов покориться. Готов покориться так же ясно и четко, как готов бороться до последней капли крови/пота, до последней четкой/связной мысли.       Локи прекрасно понимает, что сейчас должно произойти. Еще он прекрасно понимает, что сможет если не победить всех, то по крайней отбиться, спасти отца, позвать подмогу. Только вот… Он стоит. В его глазах блестит ненависть. А на губах плещется страсть.       И Тор Одинсон, что царствует нынче над всеми девятью мирами, смотрит на него так, словно заигрывает. А еще заносит меч над головой Лафея. И все еще смотрит. Он словно ждет, что сейчас Локи кинется вперед, закроет отца грудью, начнет умолять или…       Смешно.       Чуть склонив голову на бок, Локи слышит, как за его спиной воин чуть дергается, вздрагивает, похоже, почувствовав всю силу заледеневшей души его «пленника», но он сам смотрит лишь на Тора. И ждет.       Понимая, что останавливать его никто не собирается, Тор перерубает шею Лафея, и темная-темная кровь брызжет ему на грудь и лицо. Локи сглатывает, присматривается к его лицу, но глаза сами собой опадают на губы.       Лафей только успевает умереть, как Локи уже знает, чем займется в ближайшие несколько лет. Пока не взойдет на трон Асгарда, конечно же.       Он выдыхает медленно и сглатывает, смачивая пересохшее горло. Все чувства все еще проходят через него насквозь и, конечно же, задевают/растворяются внутри него. Руки напряженно сжимаются в кулаки. А по коже бегут те же мурашки, что бегут и по телу того Локи, и эта дрожь… Она такая сладкая. Нечто похожее Локи испытывал, когда кружил подрагивающими пальцами над хрустальным шаром и отводил от сильного тела старшего копья.       Тот был таким диким. И в его дикости была такая сила. Могучая. Животная. Страстная.       Теперь, увидев/ощутив такую силу вновь, Локи лишь в который раз убеждается, что он вряд ли когда-нибудь сможет избавиться от этой…«привязанности». На самом деле эта «привязанность» уже давным-давно стала частью его самого.       Тот Тор не забирает с собой голову Лафея, однако, они все же забирают с собой свою подружку-воительницу. С легкой, неоправданной жалостью тот Локи вздыхает им вслед, но на самом деле смотрит лишь в спину Царя. Ему хочется пойти следом, хочется подобраться ближе, а затем поймать и быть пойманным одновременно. Ему так хочется коснуться…       Однако, Биврест переливается своими огнями вновь и уносит неожиданных гостей так же быстро и почти незаметно, как и принес. Сзади уже бежит тупоголовая стража, но тот Локи лишь усмехается. И даже не утруждается подойти к трупу своего отца.       Локи не уверен, что понимает или хотя бы смог бы его понять, однако… Он тут ведь даже и не судья. Всего лишь наблюдатель. Почти что летописец, только он не переписывает, а запоминает/вспоминает/восстанавливает в памяти то, что было там запечатано. И он правда не знает, как относиться к этому воспоминанию. Мелькает шальная и странная мысль, что все эти жизни/все эти кольца на теле Ермунганда — лишь показатель того, насколько разными могут быть их с Тором отношения.       Извечно платонические.       Извечно братские.       Извечно… Мысль отторгается. Локи не знает, как ей удалось просочится в его разум, что перекрыт магией источника Урд, однако мысль эта его не устраивает. Мысль эта обрекает его на вечное страдание и вечную же боль. Мысль эта так сильно его пугает.       Хочется пойти и хоть с кем-нибудь посоветоваться, но в одно мгновение он просто понимает, что идти с этим не к кому. Просто… Ему правда просто не к кому идти. Один просто не примет, Фригге не объяснить, Тору даже говорить нельзя, а… А больше ведь никого и нет. Королева эльфов, что взялась все еще не ясно откуда, пока что не достойна и капли его доверия. Кроме нее — никого.       За все свои девятнадцать меток. За все девятнадцать столетий.       Ему кажется, что он слышит, как его замеревшее, небьющееся сердце пропускает удар, когда приходит шальное и яркое осознание: за всю свою жизнь Локи так и не приобрел ни единого верного и настоящего друга. И сейчас у него нет никого, к кому он мог бы прийти. И сейчас у него нет никого, с кем он мог бы посоветоваться.       Никому-никому-никому Локи так и не рассказывает, насколько просто ему далась иллюзия, перекрывающая и ворвавшийся в Етунхейм Биврест, и гостей, что он принес с собой. Никому он не ведает о том, насколько неожиданно он сам же установил ее, стоило ему только понять, что Тор — тот самый.       Только вот никто его и не спрашивает. Ледяные великаны в величайшем ужасе еще несколько дней и ночей оплакивают своего бывшего правителя, и за это время Локи идеально/крайне неторопливо успевает воссесть на трон. Он убирает парочку советников тут, подстраивает несчастные случаи нескольким неугодным воинам там… Трон чувствуется просто восхитительно удобным. К тому моменту, как Локи обустраивается на нем окончательно, к нему, наконец, приходят с вопросом:       — Когда мы пойдем на Асгард?       Не желая быть неучтивым со своими подданными, Локи делится той мыслью, что это волнует и его самого. А затем говорит так:       — Прямо сейчас у нас нет возможности моментально напасть и покорить асов. Силы не равны. И пока вы не станете сильнее, к сожалению, этот набег не сможет быть осуществимым.       И уязвленные етуны уходят. Локи смотрит им в спины своими горящими ненавистью глазами и ухмыляется. Он может с уверенностью сказать, что через несколько зим сила его людей возрастет. Иначе они умрут под тяжестью собственной, помятой и избитой гордости.       Но они, конечно же, не умирают. А Локи не теряет мужества и выдерживает каждое нападение/каждый взгляд презрения/каждый жест неуважения. Он знает, что они ненавидят его почти так же, как и того молодого/горячего царя Асгарда, однако, он так же видит, как они тренируются.       Тренируются етуны так, словно уже через мгновение их перенесет в Асгард, в самый жар и самую суть битвы. Тренируются так, словно не имеют права не победить.       Локи смотрит на это снисходительно и лишь продолжает заниматься своим собственным делом. Расщепление Тессеракта не приводит ни к каким занимательным или хорошим последствиям, зато у него появляется шрам. Тонкий и аккуратный шрам, бегущий от левой лопатки к левой тазовой кости.       Локи не относится к нему никак, однако с некоторых пор начинает носить дорогой, теплый плащ. И связано это отнюдь не с тем, что он мерзнет. Конечно, он не мерзнет, ведь — что бы не говорили эти грязные, высокие олухи, — он тоже етун. Его кожа синяя и исчерчена инеистыми узорами.       Только вот, что толку от этой кожи, если никакого признания среди подданных нет?..       Хотя Локи на этом и не зацикливается. Они могут любить его или же не любить, однако никогда у них не получится возненавидеть его так же, как он сам ненавидит их. Их всех.       Не проходит и одной зимы, как неизвестно откуда ему приходит грамота с приглашением в Альвхейм. Это, конечно же, невероятно удивляет Локи, но все же он заявляется туда своими тайными тропами. И его встречают довольно радушно. Даже слишком.       Пока Локи пытается понять, где же подвох, Королева, нынче правящая там, предлагает связать их миры союзом. Также она предлагает обменяться дарами. Это выглядит смешным, как и все, что есть у эльфов, но Локи все же старается не смеяться слишком открыто. Ненависть плещется в его глазах, пока он гордо и статно отказывается от «эльфийских подачек», пока он жестко и грубо рычит о том, что после завоевания Асгарда, его народ придет сюда.       И уничтожит все, что когда-либо было эльфам дорого.       В груди что-то вздрагивает, потому что Королева, та самая Королева эльфов, смотрит на того Локи со слезами в глазах. Эти слезы не испуганные, но разочарованные, потому что она прекрасно видит, во что Локи превратил себя, чтобы уберечь единственное дорогое ему существо. И сам Локи видит это тоже. Уже не плачет. Или по крайней мере старается.       Тор ведь умрет. Точно умрет, потому что ненависть в глазах того Локи слишком ярая/яркая.       И тут лишь одно из двух: умрет лишь Тор; умрут они оба. И третьего не дано.       Проходит три долгие, переполненные надменностью и гордостью правления, зимы, прежде чем Локи, наконец, сплетает из нитей магии новую тайную тропку. Как ему и хотелось, теперь Тессеракт останется дома/в Етунхейме/в безопасности, и если они проиграют, их мир все же останется в сохранности.       «Если» проиграют. Ведь сам Локи проигрывать не собирается. Он почти опустошает казну, заказывая на большинство денег доспехи для своих воинов у искусных в магии и давно подмявших под себя всех дворфов/темных эльфов из Нидавеллира, а на меньшинство выкупая у них же с сотню бараньих туш. В начале, когда доспехи только-только начинают поставляться, етуны смеются ему в лицо, ведь им не нужны доспехи, ведь они сильны, храбры, а еще…       Локи вытаскивает из ножен свой асгардский меч — украденный из-под самого носа глупого, хоть и страстного царя, — и вспарывает брюхо самому смешливому синекожему воину, как только у него начинает дергаться глаз от этого бесконечного хохота. Горячие, пышущие жаром на морозе кишки вываливаются на снег, и чужой смех мгновенно замолкает.       Больше никто не смеется над крепкими, дорогими и почти идеальными доспехами, в искусно вырезанных прожилках которых переливается непобедимый, жестокий эфир.       Бараньи же туши отправляются в лес. Вместе с Локи. А уже неделю спустя армия етунов пополняется волками из Железного леса. Высокими, обозленными и гордыми.       Как раз под стать и самому Локи.       Чуть прищурившись, в тот самый миг, когда армия етунов приходит в Асгард, Локи понимает: пора бы ему признаться. Больше терзать себя и ждать нет никакого смысла. И нужно просто признаться в том, что тот Локи вызывает самое сильное и самое настоящее уважение.       Такое же уважение Локи испытывал только в детстве, когда видел, как Тор снова, и снова, и снова, и снова, и снова поднимается. Оскорбленный, униженный и опущенный на свое не слишком высокое тогда место Одином, Тор поднимался на колени, затем на ноги. Тор улыбался так ясно и солнечно, танцуя вместе с ним под дождем, когда на его щеке все еще оставалась печать от отцовского перстня.       И печать эта никогда не сходила так уж быстро.       Как и гордость Локи до сих пор, возможно, не растворилась в его сердце. Его гордость за Тора. За то, каким он является и каким остается на протяжении всех своих меток.       Именно в этот момент — когда Локи вскидывает свой меч, иссиня-черный плащ развевается за его спиной, а его глаза с ненавистью глядят лишь на шпили Золотого дворца, — Локи понимает, что гордится им. Да, конечно, отрицать нельзя, что этот Локи — не лучший пример для подражания. Однако, он все же пример недюжинной силы. Силы духа, конечно.       Ведь признания как не было, так и нет. Етуны все еще косятся, как и всегда, с недоверием/нежеланием видеть его, полукровку, на троне. Только вот чужое отношение его не трогает. И тот Локи идет так упрямо и грубо вперед. Продирается, и продирается, и продирается сквозь множественные тернии…       Хоть и не знает, что глубоко внутри жаждет все-таки увидеть те самые пресловутые звезды.       Война начинается грубо и кроваво. Локи смотрит и не отворачивается, но не потому, что пытается доказать себе, что не неженка. Ни кровь, ни крики не задевают его, потому что он прекрасно понимает, что такова жизнь воинов. Таковой — кровавой и грубой, — когда-нибудь по-настоящему станет и его жизнь тоже.       Но еще он смотрит и потому, что ему интересно. Ему правда интересно, что же произойдет, когда все эти асы и етуны, с которыми борются два властителя своих миров, полягут, и они столкнутся друг с другом.       А затем это все же происходит. И Тор выглядит настолько же красивым в своей воинственной ярости, насколько красивым выглядит и синекожий Локи в своем безумии. Сам Локи просто засматривается. Дышал бы, дыхание его определенно замерло, ведь все происходящее выглядит настолько страстным, сильным и живым… Тот Локи чувствует это именно так.       И Локи чувствует все то же. И Локи покоряется.       Кровь. Везде. Кровь етунов, кровь асов, кровь на его лице. Оба меча в крови. На губах все еще оскал.       Голода. Ненависти. И самую малость страсти.       Локи ждет и идет вперед. Шаг, второй, кто-то остается позади и падает замертво. Чья-то кровь брызжет на лицо. Чья-то кровь брызжет на губы, и он собирает ее языком. Он упивается тем хаосом, что сам породил/принес/создал. А еще он ждет.       С замиранием сердца Локи ждет, когда же, наконец, его страстный и горячий воин предстанет перед ним… Этого не происходит долго, но ожидание, что растягивается на часы, лишь заводит его еще сильнее. Кровь кипит и даже не собирается остывать. Хочется еще, и еще, и еще. Крови. Драки. Криков. Хаоса.       Тор появляется ровно напротив неожиданно, но его лицо и его доспехи в крови. У Локи подкашиваются колени, а в животе все скручивается в тугой узел, потому что он — на самом деле тот еще проказник.       Ведь только проказник, проложив новую тайную тропу в сам Асгард, станет — будто вор, — подглядывать за постельными утехами приглянувшегося царя…       Но это неважно. Никто ведь об этом не знает. Кроме Локи. И у него подкашиваются колени, потому что от Тора веет силой, веет страстью, и все это окатывает Локи ударной волной. Все это почти сносит его с ног.       Однако, кое-как он выстаивает. И срывается на разъяренный, гортанный рык, вскидывая покрытый кровью асов меч. В его глазах безумие перекликает с желанием, и Локи знает, что Тор видит это, ведь отвечает.       Он отвечает точно таким же голодным и диким взглядом.       И это… Все происходящее… Все творящееся…       Воздух начинает дымиться, а земля — плавиться, когда сам асгардский царь вскидывает свой молот и отвечает собственным горловым криком. А затем они срываются с места. Локи хочется убить его и оседлать одновременно, и он продолжает незыблемо верить, что первое произойдет как можно позже, а второе — никогда. Он ведь уже взрослый и совсем не глупый. Он прекрасно понимает, что если они сольются — вся магия разрушится.       Всегда ведь так происходит. Всегда происходило. И будет происходить.       Если есть страсть, нет долговечности, в это Локи верит четко и стойко, однако, та страсть, которую несет Тор, так сладка и вкусна, что ее хочется еще и еще. Ее хочется видеть, скрещивая сталь и оказываясь близко-близко. Ее хочется чувствовать, получая тычок и отдавая удар. Ее хочется пробовать на вкус, оставляя почти незаметную царапину на загорелой щеке, а затем, оказавшись чрезвычайно близко вновь, слизывать языком капли чужой крови.       И Локи ни на миг не отказывает себе в удовольствии. Он дерется, как зверь. Он кружит вокруг, как коршун. И он льнет, как невинная, но жадная до ласки дева.       Тор не отворачивается и не отказывается. Похоже, он очарован и покорен точно также, ведь рычит и скалится, рвется повалить на пыльную землю так яро, будто бы собирается овладеть прямо тут, посреди крови, жести и битвы. Локи не дается, но притворяется, словно именно это и делает. Его разум стоит много выше его тела, и лишь поэтому ему еще удается помнить: Асгард нужен ему разрушенным и слабым.       Асгард нужен ему много больше, чем асгардский царь.       Но Тор дерется, как лев, и Локи просто откровенно наслаждается их битвой. То и дело касается, где не следует, и смотрит, как не подобает, а в ответ получает все то же, только в десяток раз большее. Могучий, властный Тор не жаждет победить его. Он жаждет лишь его, его тело и его душу в придачу.       Это пьянит лучше любого украденного у светлых эльфов вина, а Локи все лжет и лжет себе, что не пьян. Даже когда выбивается из сил и все же валится на землю, под натиском другого бога, он лжет себе, что удерживает ситуацию в своих руках. Даже когда рывком переворачивает их и седлает сильные бедра, определенно не оставшегося равнодушным Тора, он лжет себе, что прекрасно владеет происходящим.       Однако, вся его ложь осыпается осенними листьями, ведь стоит его инеистой ладони опуститься на загорелое горло, как ладони Тора опускаются тоже. Только вот на его талию. Они сжимают требовательно и жадно. В то время как глаза смотрят пьяно, ярко и грозно.       Не произнося ни единого слова, сам великий Тор буквально молит его об одной единственной «просьбе» пред тем, как отдать свою жизнь.       Локи хочет посмеяться ему в лицо… Локи так сильно хочет уже начать свой пир и чужое удушение…       Но неожиданно он впервые в своей жизни замечает, что синева его рук отступает. Бледная, нежная кожа околдовывает его пальцы и тонкие для настоящего етуна запястья с чуть выступающими косточками. А затем тянется выше.       Вся вселенная словно замирает на мгновения, когда Локи — уже потерявшийся, мысленно покинувший место своей великой победы и великого же поражения, — понимает, что на самом деле является не только етуном. Что на самом деле, как бы он не кичился, не является етуном в полной мере.       Его глаза становятся огромными и растерянными. Он забывает о самом прекрасном и самом опасном враге, на коем восседает. Он забывает и о планах на Асгард, на весь мир. Он забывает буквально обо всем.       Удивление затапливает его по самую макушку так же быстро, как и иней сходит со всей его кожи. Глаза теряют ярость, обретая яркую, свежую зелень листвы. А причудливые узоры просто пропадают.       Он поднимает глаза к тому месту, где руки совсем слабо держат загорелую шею могучего воина, а затем взгляд сам поднимается еще выше. Тор смотрит точно также ошарашенно, но кроме этого еще и нагло рассматривает его. Рассматривает лицо, рассматривает тело… Хоть Локи и надел на всех своих воинов доспехи, сам он решил защитить себя магией и надел лишь плащ поверх обычных брюк да сапог. Однако, как оказалось, ни магия, ни плащ не смогли защитить его от наглых, обжигающе горячих ладоней, оказавшихся на талии.       Стоило мгновению иссякнуть, как Тор уже дернулся вперед и сел. Его лицо оказалось слишком близко, а запах горячего, живого и сильного тела буквально забился в легкие. Локи почувствовал, что все сыпется из рук слишком быстро, что все происходящее уходит совершенно не той дорогой, которую он предопределил.       А затем он услышал:       — А ты красив…       И этот густой, твердый, распаленный бас был настолько горяч, что его щеки буквально вспыхнули. Вместе со всем его телом, но все же сильнее.       Только вот инстинкты были древнее. Его инстинкты были грубы и отточены до автоматизма. Никогда и никому Локи не позволял подходить так близко.       — А ты мертв, — вырвалось так же резко и неожиданно, как ледяной клинок, что, словно в лучшее/нежнейшее масло, вошел воину в глаз и поразил его мозг, раскалывая череп с обратной стороны.       Тор не успел сказать больше ни единого слова. А Локи так сильно хотел, но так и не смог отшвырнуть от себя его слишком теплое и теперь уже слишком неживое тело.       Его губы распахиваются и беззвучный крик пронзает пустоту вокруг. Острейшее ледяное лезвие входит в голову Тора, и Локи видит, как удивленно и разочарованно тот вздрагивает. Уже не первая его собственная слеза скатывается незаметно.       Тот Локи не сразу понимает, что случилось. Но вот в его голове уже запускается этот незамысловатый механизм, и воспоминания вырываются. Все защитные руны, так усердно выводимые перед вступлением в границы печати, рассыпаются прахом, стоит Тору — самому дорогому и самому важному существу, — раствориться в бесконечности.       Воспоминания предыдущих жизней вырываются стремительно. И все предыдущие осознания накатывают.       Локи кривит дрожащие губы, понимая, что это… Эта потеря… Они ведь были так близко! Так, Хель побери, близко!       И да, это не было любовью, никогда бы не стало, возможно, но они по крайней мере поняли, что нуждаются друг в друге сразу! Один лишь взгляд — и оба сердца покорились вмиг.       Печать выходит немного кривой, и тому Локи приходится перечерчивать ее. Битва заканчивается, потому что все, буквально все воины, толпятся вокруг магического купола и смотрят. То на мертвого Тора. То на непонятного, совсем молодого юношу, что так усердно рисует кровью с отсеченных кончиков собственных пальцев на земле.       Локи смотрит лишь на себя. Через размытую, влажную дымку он видит уверенность и стойкость на своем собственном лице, только вот он их не чувствует. Тот Локи не плачет, но выводит вокруг печати целые цепи заклинаний. Вновь.       Слово Мидгард повторяется там настолько часто, что Локи становится страшно. Ноги все-таки не выдерживают. И он просто падает на колени. А печать вновь приводится в действие. И тот страстный, понятливый и принимающий/понимающий Тор исчезает в небытье. ~~•~~